Испытаниями душа крепнет. Сергей Сергеевич Бодров
Густой грохочущий рокот, издали напоминающий утробное рычание разозлённого исполинского зверя, разбавлял таинственные мотивы природной тишины оглушительными напевами громовых раскатов, одухотворённой рябью гуляя по воздуху наравне с безликим ветром, и разливал под куполом стеклянного неба какую-то свою неповторимую мелодию, цепляясь бархатным эхом за оголённые ветви омытых морозом деревьев и оседая мягким дребезжанием на поверхности чужого разума, точно навеянный приятным наваждением упоительный сон. Пленённое столь могущественным и бесконечным током своеобразной песни сердце втайне от своего носителя наслаждалось ублажающими наплывами шуршащих звуковых волн, бессознательно вторя каждому вкрадчивому воркованию её отрывистых нот, и обуянное незабываемым чувством умиротворения и безопасности существо, незабвенно очарованное чем-то настолько величественным и неиссякаемым, точно следовало неведомому зову под покровом парализующего транса, уже не признавая своей власти над безвольно оцепеневшим телом и даже не пытаясь сопротивляться завлекающему влиянию естественной силы. В полной мере убедившись в ничтожности собственных надежд и желаний, показавшихся простому приструнённому разуму как никогда жалкими и несущественными, уязвимое создание беспрекословно подчинялось возобладавшей над ним неоспоримой тяге, слепо откликаясь на её невидимый зов, и непременно давно бы уже отыскало извечный источник такого притягательного шёпота, если бы в глубине души его не сковывал непрошеный страх, омерзительной гущей смуты и тревоги оседая на поверхности сумрачных мыслей. Чего так отчаянно и неотвратимо боялся подвергнутый чужому очарованию почитатель глубоких пронизывающих звуков, что долетали до его острого слуха даже сквозь завывания неугомонного вихря, он и сам был не в силах разобраться, однако постоянное присутствия совсем рядом некой поработившей его воли ему совсем не нравилось и откровенно досаждало, хотя ни капли сомнений не наполняло иссохшую чашу его веры, когда он беспрерывно возвращался к напоминанию о том, что прекрасно узнаёт эти ритмичные звуки и когда-то даже безумно любил слушать их грозные переливы среди девственного молчания одинокого леса. Кроме необъяснимой и довольно неуместной робости они внушали своему преданному воздыхателю небывалое успокоение, как если бы издающие эти прелестные вздохи стремительные волны заботливо баюкали его в своей колыбели, и раззадоренный какой-то неведомой страстью мощный прилив закручивался непредсказуемым течением свободы и дикости в его смелых фантазиях, по-хозяйски размывая крутые берега широкого русла и снисходительно подпитывая живительной влагой тёмные возвышения неблагодарных камней и стонующие от удовольствия заросли прибрежной растительности. Находящаяся так близко к нему, но оставшаяся в гордой недосягаемости стихия словно заигрывала с ним своим хищным великолепием, выманивая попавшую в плен её обворожительной красоты жертву на открытое пространство, но слывущий в своих краях выносливым обладателем несгибаемого терпения и отменной силы воли странник и не думал поддаваться на соблазнительные уговоры своей давней подруги, позволяя себе лишь издалека любоваться завораживающим танцем солнечных бликов на рельефных гребнях покатых волн и беззаветно внимать её загадочному голосу, будто размеренно повествующему о каком-то древнем сказании. Рождённые в самой её глубине своеобразные рифмы, всегда окончивающиеся на одно и то же протяжное шипение, нагоняли предательскую истому, так что с трудом удавалось сохранять напускное равнодушие подле её раскрепощённого и дерзкого журчания, а звучащие будто каждый раз по-разному бурные всплески охватившего её неизвестного восторга и вовсе подстрекали влюблённое сердце бежать с ней в едином темпе, будто необузданный поток счастья и свободы подгонял его расшатывать чужое самообладание. Упрямо отводя пропитанный тоской восхищённый взгляд от объекта своего искреннего любования, путник невольно возбуждал перед внутренним взором отчётливые образы знакомой ему картины, где каждая деталь символизировала бунтраство и независимость, и в такие моменты ему казалось, будто покрытая сверкающим налётом зеркального серебра водная гладь затягивает его в свои бездонные объятия, а из самых её недр ему в лицо пробивается её прохладное свежее дыхание, вселяющее настоящую лёгкость и желанную безмятежность. Время от времени мелькая среди рядов тесно заставленных деревьев ослепительным блеском тысячи кристальных осколков, сбегающая со своих притоков горная река так и подмывала покорное существо Бали-бея спуститься со склона прямо к её неизведанным берегам с целью скрасить овладевшее ею томное одиночество интригующим человеческим присутствием, однако воин был слишком одержим поставленной перед ним задачей, чтобы обращать внимание на отчаянные возгласы опьянившего его искушения, и упрямо придерживался выверенного им безопасного маршрута, используя ревущее прямо под ним течение бушующего потока в качестве ориентира на незнакомой местности. Скупое ликование призрачным поползновением нетерпеливой радости и облегчения теплилось в его груди до сих пор, взращивая внутри него новые силы для преодоления столь тяжёлого и опасного пути, и почему-то он страшно боялся делиться этой маленькой победой с кем-либо ещё, предпочитая хранить гордое молчание и удерживать на лице маску нерушимого хладнокровия. Порой ему просто не верилось, что спустя столько времени бесконечных блужданий в лесу они наконец подобрались к финишной прямой и до конца их выматывающего бегства оставалось преодолеть всего какое-то ничтожное расстояние, и сделавшийся сам не свой от мучительных ожиданий Бали-бей в исступлении всматривался сквозь редеющую чащу чётко поставленным зрением бывалого воина, жаждая наконец высматреть где-то вдалеке широкую полоску главного речного русла, куда сбегала журчащая рядом с ним вода и за которым начинались новые территории, пророчившие им великое спасение и новую счастливую жизнь. На счёт спокойствия и счастья бывший бей гораздо чаще начинал сомневаться, всё ещё находясь под впечатлением недавней ссоры с любимой Ракитой, но какой-то частью своего раненого существа продолжал неистово надеяться, что затаившая на него серьёзную обиду девушка сразу же простит его, как только он выполнит обещание и найдёт ей новое безопасное пристанище, и эти ничем не покреплённые мечтания наделяли его почти безумной уверенностью, не давая поддаться преждевременному отчаянию. Благогвейное осознание того, что долгожданная и такая непостижимая свобода от смерти, преследования и постоянного страха находится всего в нескольких шагах от него, заполняло зияющую пустоту в душе воина, образовавшуюся там после смерти Кахин, трепетным волнением и заставляло его неудержимо подгонять обленившегося жеребца идти ещё быстрее, словно маячевший в его воображении далёкий мираж мог в любой момент бесследно раствориться, так и не позволив уставшим беглецам хоть на мгновение вкусить заслуженного покоя. Подстрекаемый ненасытным влечением Бали-бей за всё время даже не обернулся на остальных участников этого скорбного, слабо тлеющего угасающей жизнью движения, которое ему выпала честь твёрдо вести за собой, но точно знал по нестихающей дроби лошадиных копыт и скрежету кожаной сбруи, что они здесь, преданно шагают позади него, последний раз вверяя ему свои хрупкие судьбы, и неизменно готовы исполнить любой его приказ, ибо видят в нём своего спасителя, свою единственную надежду, даже не подозревая, что сам он давно уже перестал чувствовать себя достойным такой ответственности. Они понятия не имели о его тайном страхе, неистовой жажде и невосполнимой боли, просто слепо доверились ему всем своим сердцем, потому что иного выбора у них всё равно не оставалось, кроме как остаться здесь и неизбежно погибнуть. Лесные владения, только-только испытавшие на себе первые притязания самой ранней весны, утопали в подозрительном тяжёлом затишье, прерываемом лишь равномерным грохотом речной воды да рваными потоками степного ветра, и даже не пробовали скрывать просачившуюся в их осквернённую обитель смертельную угрозу, каждым лишним шорохом в кустах и испуганным криком зимующей птицы в небе напоминая о её неизгонимом существовании, отныне навсегда укоренившимся на этих плодородных землях. Однажды они стали заплутавшему в изгнании воину надёжным пристанищем, которое он был не прочь величать своим домом, а теперь так же скоро, как приняли его в свои края, они пытались загнать его в могилу, словно он в чём-то провинился перед ними и заслужил суровое наказание. Напряжённая тишина отныне мнила себя единственной властительницей открывшегося ей простора, не упуская возможности нагнать ненужный страх на и без того затравленных путников, и в любом её таком пугающем всплеске чувствовалось горькое предательство, будто совсем недавно она обещала своим подчинённым безусловную защиту, а теперь своими руками приближала их к смерти, нарочно испытывая на прочность их донельзя обострившиеся инстинкты. Сколько бы силы и накопленного умения Бали-бей не вкладывал в неистово напрягшийся слух и преисполненное пытливой проницательности зрение, ему с досадной безысходностью приходилось признать, что его враги заслуживает долю уважения за свою способность вести себя незаметно и угрожающе, бесцеремонно играя на нервах опьянённой ужасом добычи, и даже несколько восхищают его своей хитростью и коварством, являя собой истинное воплощение опасного хищника, который не прочь как следует позабавиться со своей жертвой, прежде чем вдоволь насытиться её тёплым мясом. Ощущать себя одной из них, загнанной в угол дичью, было до омерзения противно и унизительно, так что откуда-то из глубин мятежного сердца восставал праведный гнев, затмивая своим жарким огнём неугодную слабость, и оттого малейший намёк на страх или нерешительность мгновенно уничтожался, превращаясь в своего рода предупреждение для опытного воина. Заранее предусмотрев все возможные исходы столкновения с притавшимися в лесу охотниками, Бали-бей намеренно выбрал для небезопасного перехода через чащу самую неприметную и тернистую тропу, пролегающую ближе к реке, и с каждым новым шагом не уставал исступлённо молиться, выхватывая всеми рецепторами до предела напряжённого тела любые неуместные и подозрительные вторжения, будь то шум, промельк чьей-то тени перед глазами или предчувствие чужого взгляда, вонзившегося ему в затылок. К счастью, ничего вызывающего или несущего в себе опасность он так и не сумел обнаружить за всё время их долгой дороги и ближе к полудню даже позволил себе немного расслабиться, однако его опрометчивая беспечность оказалась напрасной и в ту же секунду дала о себе знать, грубо прорвавшись в его мысли очередным грозным предзнаменованием неминуемого бедствия. — Стойте! — самым бесстыдным образом омрачил до этого считавшуюся незыблимой тишину резкий оклик чем-то встревоженной Нуркан, и все как по команде мгновенно остановились, обращая на неё одинаково возбуждённые взгляды, и в ожидании оцепенели под отрывистое эхо её напряжённого восклицания, боясь пошевелиться или вздохнуть. Казалось, этот кратковременный транс продлился больше самой вечности, а затем её пропитанный пугающим убеждением голос уронил в застывший воздух новую обременяющую своей безнадёжной истиной фразу, пробудившую в надломленном сердце Бали-бея несколько приспнувший страх: — За нами следят. Теперь и Бали-бей почуял это терпкое отягчающее дуновение постороннего присутствия, беспрепятственно забравшееся ему в лёгкие первым приступом постыдной растерянности, и даже опешил от всей серьёзности собственного промаха, искренне негодуя, как столь очевидный изъян мог проскочить мимо него и почему он не заподозрил ничего из ряда вон выходящего намного раньше. В любом случае, корить себя за такую невнимательность уже не было времени, и подло атакованный чудовищным прозрением воин слишком поздно осознал, что в очередной раз привёл своих друзей в лапы самой смерти и теперь им ничего не оставалось, кроме как искать спасения, поскольку вступать в бой с вооружённым отрядом русских или османских солдат было в высшей степени безрассудно. Прежде, чем непозволительная паника заполонила открытый для нападения разум бея опасным замешательством, он смог вовремя обуздать навалившееся на него предательское изумление и взять себя в руки, возвращая своему сознанию прежнюю холодную расчётливость. Почти сразу после этого Бали-бей сметливо сообразил, что столь внезапная и длительная остановка может внушить их тайным наблюдателям излишнюю догадливость, и потому постарался умело сменить маску недоумения на живое любопытство, про себя взмолившись небесам, чтобы вспыльчивая Нуркан не подумала демонстрировать у всех на виду одолевавшую её настороженность. Но опасения его были беспочвены: мгновенно смекнувшая постигнувшую его мысль воительница уже вжилась в необходимую роль и теперь с деланным интересом рассматривала ничем не примечательный пейзаж вокруг себя, пока Бали-бей не приблизился к ней и не склонился к её уху, мрачно заглядывая ей в глаза. — Ты уверена? — понизив голос, спросил воин, и сестра непоколебимо кивнула, подтверждая его самые страшные предчувствия. — Я видела людей на том берегу реки, они были одеты как русские воины, — таким тоном, будто излагала давно подготовленный отчёт, доложила Нуркан и собиралась сказать ещё что-то важное, но Бали-бею хватило и этих сведений, чтобы мысленно забить тревогу. Порывисто отвернувшись, он принялся лихорадочно копошится в мыслях, силясь нащупать там набросок какого-то разумного плана, но из затягивающих раздумий его вывел полный решимости шёпот сестры, прозвучавший совсем рядом с его ухом. — Что будем делать, бей? — Я не знаю, — честно признался раздосадованный собственной несобранностью воин, тяжело вздохнув. Взгляд его переметнулся на застывшую за спиной сестры Ракиту, чьи отравленные первобытным страхом расширенные глаза испуганно метались из стороны в сторону, придавая ей неприятное сходство с забитым до смерти зверем, которому осталось только на последнем издыхании молить о смерти своих ненасытных мучителей. — Нужно бежать. Если мы вступим в бой, все погибнем, об этом не может быть и речи. Остаётся только искать убежище. — Давай разделимся, — неожиданно предложила Нуркан, заговорщически сверкнув глазами, и в предвкушении натянула повод уздечки, словно уже сейчас готовилась приступить к воплощению своей идеи, не дожидаясь ничьего согласия. — Так им будет труднее нас найти и в случае нападения мы сможем справиться хотя бы с небольшой частью их отряда. Что скажешь? Омытый бурными водами неприступной решимости взгляд Нуркан смотрел на него так требовательно и пытливо, что Бали-бей невольно удивился, что ей до сих нужно его согласие, чтобы начать действовать. Каждой сжатой клеткой своего взвинченного тела он чувствовал, что времени на размышление остаётся совсем мало и нужно принимать решение прямо сейчас, но как никогда обычно уверенный в своих намерениях воин боялся ошибиться, а ещё больше боялся того, к чему эта ошибка может привести в будущем, если он в спешке упустит какую-то важную деталь. Ему необходимо было взвесить количество угрозы в столь сомнительном предложении, выдвинутом Нуркан, продумать наперёд каждый свой шаг и как следует измерить собственные силы, ибо малейшее упущение могло стоить ему или его близким бесценной жизни. Казалось, сверлящий его неуступчивой твёрдостью острый взор Нуркан царапал изнутри его объятое смятением сердце, что впервые с момента обнаружения слежки начало заходиться встревоженной трелью, а округлённые в приступе неподдельного ужаса глаза Ракиты пронзали его душу убийственной мольбой, выжимая откуда-то из её глубин противное чувство беспомощности, и вскоре он не выдержал и отвёл взгляд, слепо перебросив его в другую сторону, где среди редких зарослей, которыми сменились исполинские деревья, прослеживалась невозмутимо текущая в своём темпе река, не ведающая, какое бесчестие затевается на её непорочных берегах. В надежде, что вид приглянувшейся ему в далёкой юности стихии чудесным образом развеит все его противоречия, Бали-бей погрузил в густо пронизанные солнцем воды безудержного потока задумчивый взор, как вдруг внезапный укол тошнотворного страха прострелил всё его тело от самого позвоночника, когда в поле его зрения вороватым движением вторглась чья-то ловкая тень, а затем так же незримо затерялась среди чащи на противоположном клочке суши, но даже этого пугающе быстрого движения ему хватило, чтобы немедленно вернуться в реальность и почти на одном дыхании озвучить пришедшее ему на ум решение, пока не стало слишком поздно. — Хорошо, — коротко бросил он, обратив на сестру одержимый взгляд. — Ты иди с Ракитой в сторону реки, а я их отвлеку. — Нет, — с неожиданным напором отрезала Нуркан и непреклонно вскинула голову, давая понять, что теперь ни за что не отступит от своих слов, отчего Бали-бей мысленно застонал. Ну почему этой упрямой девчонке обязательно нужно всё усложнять в такой неподходящий момент? — Ты пойдёшь с Ракитой и не спорь. Твоя жизнь дороже моей, я не позволю тебе так рисковать собой. Перевезёшь её на другой берег реки, а я вас догоню. Нужно кое с кем встретиться и расквитаться. — Это тебе не шутки, сестра, прекрати уже перечить каждому моему слову! — в сердцах воскликнул Бали-бей, не сумев скрыть предательского отчаяния в дребезжащем от гнева голосе. — Я уже отпустил тётю, когда она проявила такую же глупость, но тебе ни за что не позволю строить из себя самоотверженного героя! Ты идёшь с Ракитой, и это моя последняя воля! — К счастью, сейчас ты никто, чтобы я подчинялась твоим приказам, — едко подметила Нуркан, и у воина даже дыхание перехватило, когда столь хлёсткий удар без предупреждения обрушился на его гордость, беспощадно вспарывая старые шрамы. — Ракита тебе дороже, чем я, ты скорее бросишься спасать её. До встречи на той стороне, братец. И постарайся никуда не сворачивать. Бессильная ярость накрыла Бали-бея с головой, взметнув внутри него целый вихрь исступлённых противоречий, но Нуркан с присущей ей высокомерностью избавила его от необходимости мучиться тяготами столь непростого выбора, без его согласия срываясь с места и бросаясь вниз по склону, где, по их предположениям, прятались русские воины, выслеживая свою добычу. Какого же будет их удивление, когда они обнаружат, что облюбованная ими дичь первой пошла в атаку, но наблюдать за исходом этого противостояния у воина не было ни времени, ни смелости, поскольку сестра всё решила за него, просто не оставив ему иного выхода. Терзаемый неистовой паникой воин ещё краем глаза уследил, как Нуркан верхом на гнедом жеребце царственно зависает в воздухе над нетронутой гладью быстротечной реки, с лёгкостью преодолев единственную преграду одним грациозным прыжком, и стремительнее спуганной лани скрывается среди деревьев на другом берегу, удаляясь в направлении предполагаемой угрозы. Опьянённое дурным предчувствием сердце Бали-бея истошно сжалось, разрываемое на части невыносимым чувством вины, однако он против воли заставил себя оторвать глаза от её прямой спины, перехватывая затравленный взгляд потрясённой Ракиты, и решительным движением свёл покладистого жеребца с места, хотя всем своим существом продолжал отчаянно сопротивляться столь показному предательству, больше напоминающему трусливое бегство, что в корне противоречило моральным устоям его доблестной натуры. До последнего уверяя себя, что просто не мог поступить иначе, воин через тернистые терзания беспощадной совести обернулся к Раките, кивком призывая её последовать за ним, и резвым галопом ринулся вперёд по истоптанной лесными обитателями тропе, убедившись, что скованная откровенным страхом девушка ещё может двигаться и беспрекословно подчиняется каждому его приказу, видимо, осознавая, что от этого напрямую зависит её жизнь. Безупречный на первый взгляд план Нуркан понемногу начинал действовать, поражая Бали-бея безошибочной гладкостью своего осуществления, — спустя всего лишь несколько ничтожных мгновений, за которые они вдвоём успели отдалиться от опасного участка на довольно приличное расстояние, за их спинами неумолимой настигающей дробью раздался громоподобный топот множества лошадиных копыт, и он стремительно приближался. «— Приближается беда, я это чувствую. Не могу объяснить, однако мне кажется, мы должны сейчас быть там».***
Осень 1516 года, Семендире Безучастные намерения возмущающего своим высокомерием светила до самого последнего мгновения терзающего неожиданным зноем царственного полудня оставались неизвестной, погребённой под натиском напыщенной гордости тайной, будто ненасытно упивающееся неоспоримым могуществом своей единоличной власти солнце в нарочито оценивающей манере испепеляло представшие перед ним беззащитные красоты стыдливого сада своим огненным глазом, лениво раздумывая, стоит ли ему и дальше упиваться откровенной уязвимостью застывших в его плену владений дворцового парка или же намного лучше будет сжечь его девственную прелесть до тла, чтобы больше ни один пошлый взгляд не мог вознаградить её бесцеремонным вниманием. Словно жаждая тщеславно присвоить столь безропотную юность и непорочное великолепие хищным притязаниям своего тщеславного господина, отпущенные во все концы длинные стройные лапы развратных лучей беззастенчиво прощупывали подёрнутые увядающей негой спасительного сна тонкие тела поникших цветов, чьи головокружащие ароматы уже давно не баловали приунывшее сердце своим опьяняющим блаженством, и с той же нескромной похотливостью заключали несопротивляющиеся им крепкие станы высыхающих деревьев в требовательные объятия, словно желая сломить их внутренний стержень и повалить многовековых великанов на оголённую землю, только-только присыпанную первыми опавшими листьями. Неприметная серость гладкой гальки, что аккуратно ложилась шуршащим при каждом переступании покрытием поверх петляющих в неизвестные дали тропинок, теперь сменилась рябящей пестротой сотканного из фигуристых лепестков прелого ковра, чья бурая масса была кокетливо разбавлена тусклым золотом кленового одеяния и заржавелой рыжинкой осиновых нарядов, так что отныне разобрать среди одинаково припорошенной медными красками почвы знакомые витиеватые аллеи было не так-то просто, а на место вкрадчивых отзвуков хорошо различимых шагов вторглось настораживающее шебуршание хрустящей трухи, точно намеренно не позволяющей вовремя распознать появление поблизости незваных гостей. Медленно отмирая в постепенно теряя присущее им женственное очарование, некогда сочные, налитые живительными водами молодости бутоны в последний раз украшали этот мир своими ослепительными оттенками, признавая покорившую их волю неумолимый осенней поры, и их потухшие от хлёстких ударов преждевременных холодов соцветия уже не могли вобрать в себя редкое тепло внезапно сжалившегося солнца, ибо столь хрупкая и короткая жизнь вновь покидала их податливую сущность на целую долгую зиму, чтобы с наступлением отрезвляющей весны снова заиграть всеми яркими красками, становясь ещё прочнее и душистее с каждым годом. Без неизменного величественного присутствия благоухающих цветов вмиг потерявший свою прежнюю захватывающую таинственность многолетний сад мгновенно разочаровал приставшие к нему страждущие взгляды огорчённых наблюдателей своей до неприличия стыдливой наготой, разоблачая до того скрытые и тщательно сберегаемые в неведении подробности его довольно замысловатого устройства, и эта внезапно оголившаяся истина невольно отпугивала постоянных посителей погрязшего в унынии места, всеми забытое и потонувшее в пустынном беспамятстве. Не было слышно волнующей дроби чужой торопливой или же сдержанной походки, не нарушалась спящая тишина неразборчивым шумом множества затерявшихся среди бесконечных лабиринтов голосов, не скрадывалось пугающее молчание ничьим посторонним присутствием и не резвились среди ублажающей тени гибкие силуэты редких гостей, что прежде приходили сюда с целью утолить вдохновенную жажду прекрасного, а теперь не видели в этом смысла, поскольку для них изуродованная обитель их бесцельного любования надолго лишилась всего, что наделяло её источником чужих мечтаний и средством избавления от гнетущего одиночества. Наконец освобождённое из безрадостного плена тяжёлых облаков полуденное небо с прежней силой подмигивало с далёких высот ослепительной голубизной, стараниями трудолюбивого ветра расчищенное до самого крайнего горизонта от давления увесистых всклокоченных тел, и снова позволяло лицезреть беззаботный полёт поселившихся в его чертогах вольных птиц, ничем не стеснённых и совершенно свободных, в отличие от других, наделённых божественным даром исключительной независимости с самого рождения и оттого представляющихся незримо наблюдающему за ними приземлённому существу самыми везучими созданиями на свете. Уверенно рассекающие своими сильными крыльями потоки встречного ветра надменные небожительницы даже не догадывались, что каждый день пленили к себе множество вожделенных взглядов, преисполненных тайной тоски и неблагодарного сожаления, и, сами того не ведая, становились причиной чужой светлой зависти, чьи греховные поползновения в глубине неискушённой души могли соблазнить кого угодно, но только не пробудившееся от долгого печального сна сердце новоиспечённой воительницы, отныне познавшее гораздо большее счастье, чем упиваться бесплодными мечтами о том, чего обычный человек всё равно достичь не в силах. И как же ей теперь было жаль всех несчастных, ставших рабами собственных лживых желаний воздыхателей, обречённых вечно скитаться по неприютному миру в поисках самих себя, и сколько трепетного восторга и отрадного облегчения одолевало её при торжествующей мысли, что отныне она не принадлежит их убогому сборищу и больше не является одной из них, такой же потерянной и безжизненной тенью среди знатных фигур состоявшихся личностей, одна из которых по собственной воле даровала ей чудесную возможность реализовать себя вопреки укоренившимся законам и многовековым традициям. С детства мечтающая о чужом признании и великой судьбе обладательница столь выдающихся привилегий и подумать не могла, что её благородное имя прославится на всю империю так скоро и таким не самым удачным образом: ей не нужно было даже допрашивать дворцовых слуг, каждый день наведывающихся в город, чтобы знать, что всё поместье именно стояло на ушах от разлетевшейся во все уголки страны шокирующей вести, уже возмущающей и доводящей многих пожирателей сплетен до яростного негодования своим вызывающе дерзким и неслыханным содержанием. Совсем скоро будоражущее известие о том, кого молодой санджак-бей Семендире выбрал своим главным советником и хранителем своей жизни, распространилось по всей стране со скоростью чумной эпидемии, поражая всё больше провинций и окрестных округов мятежной смутой, и, вероятно, добралось на волнах всеобщего осуждения до самой столицы, словно огромная мрачная туча нависнув над простым народом и отравляя их исконно преданные обычаям сердца подозрительными сомнениями. К счастью, до явной демонстрации охватившего всех недовольства дело пока не дошло, но предательски правдивое ожидание скорого восстания скользкой змеёй заползало в сознание ожесточённой Нуркан, какой-то частью своего существа прекрасно знающей, к чему может привести столь смелый шаг неопытного наместника, и всё неотвратимее сводило её с ума беспочвенной тревогой, к которой, несмотря на всю противоречивость сложившейся ситуации, примешивалась распирающая гордость и ни с чем не сравнимое счастье. Даже сейчас, стоя на краю деревянной террасы и взирая с высоты каменного дворца на проглядывающие вдалеке неброские крыши городских домов, усеянные пёстрыми бликами разомлевшего солнца, она отчётливо ощущала в осквернённом духом мнимого сопротивления воздухе первые предупреждающие порывы свирепого напряжения, исходящего от враждебно настроенных жителей поместья как непримиримый жар исходит от больного смертельной лихорадкой, и не могла избавиться от постыдного чувства разъедающей вины перед лицом своих подданных, словно она только что совершила нечто противозаконное и теперь ждала справедливого правосудия. На сердце у неё резвилось изводящее беспокойство, ни на миг не выпуская восприимчивую натуру своей жертвы из цепких оков ледяного предчувствия, мрачное ощущение скорой грозы отныне сопровождали каждый её сдержанный вздох, щекотливыми импульсами необъяснимого ожидания впиваясь в окоченевшие мышцы её собранного тела, и досаждающая, но пока ещё слишком слабая паника медленно оплетала её разум шипастыми лозами взвинченного предвкушения, оставляя рваные прорехи в неприступном барьере её редкостной отваги. — Ну братец, ну и натворил же ты дел, — в сокрушительной манере протянулся за её спиной пропитанный слащавой певучестью голос некого незваного нарушителя её неразрешимых раздумий, и ничуть не напуганная столь дерзким проникновением в заповедные просторы созданной ею тишины девушка с привычным раздражением прочертила глазами плавную дугу под верхним веком, демонстративно не двинувшись с места и сохранив все безукоризненные точности своей удобной неприступной позы с расположенными на текстурных перилах расслабленными ладонями. Кажется, она уже понемногу начинала проникаться до возмущения наглой манерой этого чудаковатого пришельца появляться в самый неподходящий момент именно тогда, когда ей меньше всего хотелось с кем-то общаться, но на этот раз она даже не вздрогнула, заранее уловив среди ненапряжного говора обольстительного ветра нарочито приглушённое эхо крадучихся шагов. — Если бы отец был здесь и узнал об этом позоре, он бы с этого выскочки три шкуры спустил. — Тебе что-то не нравится? — нисколько не церемонясь, ожесточилась Нуркан и предупредительно напрягла мышцы спины, когда вальяжно ползающий по террасе взгляд внезапно запнулся на ней, изучая её откровенной насмешкой. Знакомая ярость врезалась ей в затылок ослепительной вспышкой внезапной пульсации, отчего дыхание порывисто перехватило как среди трудного боя и пальцы сами собой вцепились в шершавую поверхность душистого сандала, возвещая её о том, что она снова теряет контроль. — Жаль, но придётся тебе смириться с решением нашего санджак-бея, иначе участи твоей никто не позавидует. Эти собиратели гнусных сплетен скоро уймутся, но те, кто посмеют прямо заявить о своём недовольстве, неизбежно будут наказаны. — И тебя, выходит, он подчинил своей власти, — с гневным сожалением процедил всё тот же неудовлетворённый голос, прозвучавший теперь намного ближе. — Я-то считал тебя умнее, сестра. Но ты проявила слабость, поддалась его влиянию, позволила ему играть тобой и использовать тебя как тряпичную куклу. Прискорбно, сестра. Ты сделала свой выбор, но сделала его неправильно. Не выдержав столь откровенного презрения, сквозившего в отчаянной интонации знакомого мелодичного тембра, Нуркан, против настойчивых уговоров хладнокровного разума, рывком развернулась, отнимая влажную ладонь от нагретой поверхности ароматного дерева, и безошибочно вперила в пропитанное высокомерным тщеславием лицо наглеца взбешённый взгляд, чуть не дрожа от нахлынувшего нетерпения. Вопреки её несколько самонадеянному желанию таким образом приструнить излишнюю нахальность грубого гостя, оставшийся поразительно невозмутимым виновник её срыва даже не моргнул и не пошевелился, предоставляя ей вживую рассмотреть несколько небрежную позу и наполовину скрытые в густой тени разглаженные черты того, кого она и так знала, но меньше всего сейчас хотела видеть, опасаясь, что просто потеряет контроль над собой, которого ей в последнее время и так не доставало, чтобы справляться ещё и с этим недоразумением. Однако злоумышленник явно не собирался оставлять её в покое, о чём говорил его непреклонно вздёрнутый округлый подбородок, и продолжал всё так же нагло и бесстыдно прощупывать её вибрирующее от раздражения тело глубокими светло-карими глазами излишне непринуждённого Ахмеда, видимо, только что вернувшегося с утренней тренировки, что подтверждала всклокоченная шевелюра его чёрных кудрявых волос и скованные застывшими грязными дорожками обильного пота мощная грудь и сильная шея, чьи довольно притягательные рельефы безмятежно просматривались через раздвинутые края распахнутой рубашки, присыпанной пылью и сухим песком. Приглядевшись, девушка смогла распознать на поверхности его самоуверенного взгляда неизгладимый отпечаток мутной усталости, однако это не мешало неуправляемому юноше открыто демонстрировать ей свой недобрый настрой, так что Нуркан мгновенно отбросила прочь проснувшееся было сочувствие, напомнив себе, что не напрасно её брат получил во дворце печальную славу заправского хитреца и вполне мог притворяться измученным, чтобы нарочно усыпить её бдительность. — Тебе ли говорить о правильности моего выбора! — не в силах совладать с охватившим её гневом, рявкнула воительница, прожигая невозмутимо горящие скрытым вызовом глаза брата одержимым взглядом. — Я хотя бы знаю, кому принадлежит моя преданность, а ты только и делаешь, что сеешь смуту и разлад в нашу семью, будто это доставляет тебе наслаждение! Запомни, если ради нашего покоя мне придётся сражаться с тобой, я буду сражаться, но ты очень быстро пожалеешь об этом! — Ради Аллаха, зачем ты всё так усложняешь? — в приступе досадного негодования простонал Ахмед, будто удерживая себя на месте, но все его дёрганные движения, изначально показавшиеся девушке раскрепощёнными и дерзкими, нещадно выдавали его пошатнувшееся состояние, вскрывая все потаённые слабости его напускной враждебности. — Тебе всего-то нужно было перейти на мою сторону и помочь восстановить утраченную справедливость, но нет, в тебе внезапно проснулась совесть, и вот ты пытаешься ввязаться в битву, в которой тебе никогда не одержать победу! Если хочешь стать моим врагом и погибнуть вместе с Бали, можешь и дальше упрямиться и переходить мне дорогу, но если хочешь жить — советую передумать и изменить своё решение. Рядом со мной ты будешь в большей безопасности, уж поверь. Это не твоя битва. — Ошибаешься, — ледяным голосом проронила Нуркан, гордо вздёрнув острый подбородок, и с намёком на угрозу сощурила свои опасные глаза, словно изготовившаяся к прыжку дикая пантера. — Уже моя. Меч, направленный на моего брата, направлен и на меня. Только посмей хоть пальцем тронуть Бали-бея, я тебя уничтожу. — А ты опасна, тебя следует боятся, — с толикой глумливого почтение съязвил Ахмед и внезапно резко шагнул вперёд, поводя широкими плечами, и в глаза ему плеснулась неподдельная угроза, от одного только вида которой шальная кровь в жилах Нуркан отчего-то присмирела, на мгновение перестав омывать оцепеневшее сердце теплом необходимого бесстрашия. — Но меня тебе следует боятся ещё сильнее. С твоей помощью или без неё, но я расправлюсь с твоим обожаемым братцем и не стану щадить никого, кто посмеет мне помешать. И тебя в том числе. Некогда дарящие этому жестокому миру искренние шутливые улыбки изогнутые губы теперь исказились неровным порезом алчного оскала, и прежде не знакомое Нуркан хищное выражение его коварных глаз беспощадно вцепилось в её сердце мертвенным холодом, так что она на миг лишилась дара речи и почувствовала себя до низости уязвимой, раздавленной и побеждённой, будто смертоносный клинок её жестокого брата только что обрушился ей на шею, безжалостно обрывая хрупкие нити человеческой жизни, а заодно и не менее тонкие и непрочные плетения их родственной связи, которая отныне не имела для него ровно никакой ценности. Последние слова брата тяжёлым набатом стучали у неё в ушах, заглушая даже неистовые трепыхания её заведённого сердца, но вскоре она с пугающим равнодушием осознала, что это была взволнованная пульсация её собственной крови, вновь способной беспрепятственно передвигаться по её сужённым сосудам и бурлить где-то в районе висков чудовищной болью. Прилипший к сухому нёбу язык беспомощно шевелился за плотно сцепленными зубами, силясь воплотить в реальность какую-нибудь язвительную фразу, однако все нужные мысли вдруг куда-то разбежались, словно стадо беспризорных овец, и теперь бродили где-то на подкорке сознания бесполезными обрывками бессвязных предложений, вынуждая Нуркан ещё больше разозлиться на собственную слабость. Пока она тщетно уговаривала себя дать брату достойный отпор, который он заслуживает, Ахмед уже успел потерять интерес к зашедшему в тупик разговору и теперь со скучающим видом отвернулся, подставляя робким лучам покатого солнца свою коренастую спину с явным намерением уйти. Он даже успел сделать несколько безупречно лёгких и бесшумных шагов в сторону зияющего в конце проёма зловещего коридора, прежде чем самая свирепая ненависть, на какую только обескураженная девушка ощущала себя способной, не подтолкнула её наконец поднять голову и догнать молодого воина остервенелым взглядом. — Ты пожалеешь об этом, слышишь? — предательски дрогнувшим голосом крикнула ему вслед Нуркан, тщетно пытаясь подавить тошнотворный приступ неугодного страха. — Нет, моя дорогая сестра, — вкрадчиво усмехнулся Ахмед, на миг остановившись, и пугающе медленно обернулся, напоследок стрельнув на неё ненавистным взглядом, в снизошедшем поверх него сумраке пустынного коридора предвкушающе блеснувшим настоящим безумным огнём какой-то плотоядной жажды, так что исступлённая дрожь окатила оцепеневшую Нуркан ледяными водами омерзительного ужаса, вынуждая беспомощно давиться собственной неукротимой паникой. — Это вы все пожалеете.