Чем больше хочешь стать кем-то тем труднее остаться собой. Ринат Валиуллин «Состояние —Питер»
Услышав над собой пронзительный крик какой-то причудливой птицы, нашедшей в себе наглость поселиться в ветвях могучего дуба, Бали-бей рефлекторно вздрогнул и рывком разомкнул смежные веки, являя миру два ослепительно ярких опала своих эбонитовых глаз, по непроницаемой поверхности которых вороватые солнечные лучи рисовали аккуратные узоры, словно по отпалированной глади чёрного стекла. Точно следуя заложенным внутри него чётким комбинациям, чуткий воин первым делом окинул окружающую его пустынную местность степной равнины цепким взглядом, насколько позволяли ему сомкнувшиеся со всех сторон толстые корни старого дерева, после придирчиво прислушался, лишний раз убеждаясь в существовании надоедливой птицы где-то сверху, и только потом, вполне удовлетворённый результатом своего осмотра, потянул носом воздух, пробуя на вкус окольцевавшую его пряную свежесть новорождённых сумерек. Только тогда, когда его самые глубинные опасения не нашли должного подтверждения в лице несколько приспнувшего в относительном покое леса, что зловеще темнел кривыми зарослями за его спиной, облегчённо вздохнувший воин наконец переключился на собственные ощущения, несколько искажённые после долгого пребывания в седле и не менее длительного нахождения под раскидистой тенью необъятного дуба в скрюченном положении. Будто обрадованные тем, что на них снова обратили внимание, до того неприметные чувства внезапно со всем ожесточением набросились на своего измождённого болью и жаждой хозяина, вонзаясь в подтянутое тело острой резью всепоглощающего недомогания, и не ожидавший подобного напора Бали-бей впервые с предельной отчётливостью проследил, как сжимаются его мышцы жестокими спазмами, с каким трудом проходят потоки ветра в иссушённую глотку и как свинцовая тяжесть давит ему на плечи, заставляя побеждённо склониться к земле. Бессильная досада в одно мгновение одолела изумлённое такой слабостью сердце отважного воина, поселив внутри него неприятное ощущение откровенной беспомощности, и надменно вплелась в дебри его мыслей унизительным признанием того, что будь сейчас перед ним тот самый отряд русских воинов, он бы не смог даже оружие поднять против их смертоносных клинков, настолько терзающей и невыносимой казалась ему предательская усталость, которую не в силах был притупить поверхностный полусон. Вдобавок ко всему его не покидало стойкое убеждение, будто рыскающие по лесу солдаты до сих пор бродят в поисках своей добычи где-то совсем рядом с его укрытием несмотря на то, что уже довольно давно они имели неудачу потерять их след, но от этого Бали-бею не становилось легче, скорее даже наоборот, хотелось вырваться из плена исполинских корней, выступая на свет, и громким воинственным криком заявить о своём присутствии, чтобы только перестать мучиться от омерзительного чувства стыда за собственную трусость и нестерпимого презрения к самому себе. Сильнее, чем желанием остаться в живых, он был одержим почти неистовым стремлением прекратить эту низкую игру, покончить с бегством и отвратительным притворством и во всеуслышание провозгласить своё настоящее имя и свою истинную веру, дабы перед смертью Аллах взглянул на своего преданного раба и простил ему все грехи, отпуская его душу с миром. Так бы изнемогающий во власти собственного обмана воин и поступил, будь он как и прежде одинок, однако теперь он не мог позволить себе даже думать об этом: слишком велик был риск потерять сестру и любимую, которых он с таким рвением пытался защитить, слишком явной представлялась ему их бесславная участь в случае, если он умрёт первым, и слишком много обещаний он давал им обеим, чтобы вот так опрометчиво и бездумно приманить угрозу к порогу их единственного убежища. Стоило этим противоречивым мыслям обуздать неусидчивую пылкость Бали-бея, как пригвоздившая его к месту у шершавого ствола тяжесть, обусловленная, как он думал, естественной усталостью, неожиданно приобрела для него совсем иную причину, и, скосив глаза в сторону, воин с недюжинным облегчением обнаружил безмятежно спящую у него под боком Ракиту, устроившую свою аккуратно посаженную головку на его широком плече. Совершенно умиротворённая и оттого ещё более прекрасная, она разбавляя мнимое одиночество бея глубоким размеренным дыханием и даже во сне исступлённо жалась к нему всем своим маленьким телом, точно слепой котёнок, отыскавший самое уютное местечко под тёплым животом матери. Испытав приступ щемящего умиления, покорённый столь непорочной небесной красотой Бали-бей наклонился к обнажённому светлыми прядями лбу, обжигая бледную кожу лёгким поцелуем, и мысленно стал уговаривать истощённую девушку как можно скорее проснуться: судя по доносимому откуда-то издалека дуновению студённой прохлады, шумная река разливалась прямо за холмами, а значит, им осталось пройти всего ничего, чтобы достичь своей цели. Всего какое-то ничтожное расстояние отделяло их от долгожданного спасения, нужно было только найти в себе желание преодолеть последний подъём, приложить совсем немного усилий... Грозные крики, вмиг прорезавшие стеклянный купол затяжного безмолвия громоподобными раскатами назревающей бури, подбросили приспнувшую было бдительность Бали-бея, и он, не помня себя от нового приступа смутной тревоги, подскочил на месте, так что потревоженная его резким движением Ракита дёрнулась и с явным испугом очнулась от недолгого сна, будто лишь притворялась спящей. Словно почувствовав исходящие от него волны неподдельного замешательства, она в панике заозиралась, боясь наткнуться широко распахнутыми глазами на притаившегося в засаде неприятеля, и стрельнувшее вдоль её стройного тела затравленное напряжение не заставило себя долго ждать, как только и её лишённый природной чуткости слух уловил звенящее эхо тех самых чудовищных звуков, которые теперь навеки отпечатались в их памяти как предвестники разрушений и смерти и уже никогда не перестанут их преследовать даже во снах, являясь истинным отражением обуявшего их ужаса. Не в силах поверить, что всё это происходит на яву, Бали-бей во власти глубинного потрясения застыл на месте, так и оставшись неподвижно сидеть забитой в углу птицей под корнями гигантского дуба, и не обратил внимания на отчаянные попытки перепуганной Ракиты привести его в чувства, не ощущая настойчивой тяги её на удивление крепких пальцев, вцепившихся в его рубашку, не слыша её далёкий умоляющий голос, зовущий его каким-то чужим именем, и не считал нужным пресечь её бесполезные метания, поскольку и без того понимал, что они обречены. Сколько бы он ни пытался обмануть саму смерть, она везде и всюду будет находить его до тех пор, пока он не покорится её неоспоримой воле, и сражённый этим неминуемым осознанием воин в который раз поразился безупречному умению напавших на его след охотников находить выбранную жертву в самых укромных закоулках тернистого леса, куда даже дикий зверь не осмелился бы заглянуть. Значит ли это, что ему настало время прекратить убегать и встретиться со своими палачами лицом к лицу? Увидевший из своего укрытия лишь скользящие по траве поджарые тени русских воинов Бали-бей был почти уверен, что своими проворными телами они окольцевали всё пространство, преграждая им путь к бегству, и представил, как скроенный из нескольких рядов ровный полукруг смыкается перед заветными холмами, отрезая единственную переправу к реке в ожидании высочайшего приказа. Почему-то он точно знал, что, пока не прозвучит чей-то повелительный голос, побуждающий своих безвольных рабов приступить к исполнению его святой воли, они не сдвинутся с места и так и продолжат молча стоять в сгустившейся тишине, устремив горящие тихой яростью взгляды в равнодушную пустоту. И вскоре узнаваемый по твёрдо поставленному военному шагу обладатель таких полномочий действительно явил притаившимуся в тени Бали-бею своё незримое лицо, и мгновенно узнавший стальные ноты заиндевелой ненависти в его угрожающем тоне воин ощутил ни с чем не сравнимый прилив ответной враждебности, внезапно испытав исступлённое желание встретиться с ним лично. — Покажись, несчастный трус! Хватит прятаться! Выйди и сразись с нами как подобает мужчине! Каждое меткое слово будто сквозь туман достигало опьянённого непонятным возбуждением сознания Бали-бея откуда-то издалека, больно задевая воспрянувшую в нём независимую гордость бесстрашного воина, и хладнокровная ярость в тот же миг заполонила мутной пеленой бесстрастного отчуждения его скомканные мысли, наделив его неведомой прежде силой и решимостью поддаться умелым провокациям вызывающего голоса. Съёжившаяся подле него Ракита, в изорванной грязной одежде, с растрёпанными волосами и исцарапанным лицом, почти физически буравила его предупреждающим взглядом, надеясь таким образом удержать его от необдуманной смелости, однако неприятно уязвлённый дерзкой выходкой своего невидимого противника воин уже принял решение и поэтому без лишних промедлений поднялся на ноги, лишь на мгновение покачнувшись от лёгкого потемнения в глазах. Прежде, чем он сделал первый шаг навстречу своей смерти, какая-то неистовая сила навязчиво потянула его назад, и, обернувшись, Бали-бей зацепился непоколебимым взглядом за оставшуюся в прежнем положении Ракиту, только теперь её обнажённая до локтя порванным рукавом блузки тонкая рука мёртвой хваткой сминала ткань его рубашки, а в её неожиданно созревших чертах так и читался неприкрытый страх, по живому выражению которого воин сразу догадался, что встревоженная девушка тоже узнала этот голос, густой и холодный, пропитанный жёстким оттенком укоренившегося гнева. — Не ходи, — дрожащим шёпотом взмолилась она, почти стоя на коленях перед своим возлюбленным. — Они убьют тебя, не ходи. Останься со мной, умоляю! Не бросай меня. — Всё будет хорошо, — не зная, как облегчить стенания девушки, проворковал Бали-бей и мягким, но требовательным движением высвободился из её изящных пальцев, выпрямляясь в полный рост и опуская на неё твёрдый взгляд. — Я должен идти. А ты оставайся здесь и ничего не бойся. Ты под моей защитой. Тлеющие нескрываемой безысходностью и каким-то скорбным смирением чистые глаза Ракиты ещё долго дребезжали перед внутренним взором Бали-бея, пока он, двигаясь плавно и неторопливо точно в каком-то лёгком сне, выбирался из-под укромного навеса витиеватых корней на божий свет, бестрепетно позволяя медным лучам румяного солнца скользнуть по его расправленным плечам прощальным поцелуем и с небывалым наслаждением подставляя открытую грудь приветливым потокам сговорчивого ветра, в чьём присутствии уже таилось робкое поползновение проклюнувшейся весны. Необычайно ясным и притягательным показалось ему высокое небо, когда блуждающий в тернистых лабиринтах непостижимой отстранённости взгляд мельком одарил его необъятные просторы восторженным взглядом, невероятно ароматным и изысканным представился скрашенный бархатной терпкостью вечерней зари воздух, проникающий в лёгкие вместе с остервенелым духом заклятой вражды, особую сокровенную ценность приобрели в его глазах окутанные загадочной дымкой призрачной свободы статные силуэты расположившихся на горизонте холмов, от которых его отделяла длинная цепь выстроенных полукругом вооружённых солдат, чьи лица источали одну лишь ледяную ненависть. Намеренно остановившись в вызывающей манере под прицелом десятка орудий и прожигающих насквозь непримиримых взглядов, Бали-бей обвёл стоящих в боевых позах воинов перед собой непроницаемым взором, словно оценивая правильность их расстановки, и дольше всех задержался на несомненном лидере этого отряда, замершем с выражением требовательного хозяина прямо напротив него в шаге от первого ряда своих подчинённых. Со спрятанными за спиной руками, властно вздёрнутым подбородком, покрытым редкой щетиной, придирчиво сощуренными пронзительными глазами цвета насыщенной листвы, безупречной гордой осанкой и самым самоуверенным выражением мужественного лица Кир смотрелся весьма внушительно и благородного, точно полноправный властитель раскинувшихся перед ним территорий, и, хотя его опасный образ был несколько испорчен плескавшейся в глубине бесцеремонного взора злобной насмешкой, не мог не вселять должного уважения к нему как к достойному сопернику, проявившиму чудеса чуткости и терпения, чтобы отыскать в огромном лесу одного беглого предателя. При взгляде на него Бали-бей не испытал ничего, кроме неистового желания вонзить в его подлое сердце свой отравленный жаждой мести клинок, но оружие не достал и даже не дрогнул под натиском его беспардонного внимания, всем своим воинственным видом демонстрируя отсутствие всякого страха перед ним и его приспешниками, что в немой растерянности переглядывались, видимо, не ожидая, что преследуемая ими жертва добровольно предстанет перед ними без намерения драться, но в определённой готовности защищать свою честь. Изумлённый ропот лёгким ветерком пробежался по стройным рядам несколько обескураженных солдат, попавших под влияние обманчивого наваждения, и приободрённый их отчётливым замешательством воин только сильнее выпрямил спину, принимая с годами отточенную неприступную позу, и с долей мрачного наслаждения прошёлся по ним броским взглядом, отчего те ещё больше терялись и неловко отводили глаза. Лишь на сохранившего завидное самообладание Кира его маленькая забава не произвела никакого впечатления, суровое лицо его осталось всё таким же ожесточённым и алчным, а ненасытный взгляд самоуправно поймал в свои ловкие цепи его блуждающий по голой поляне взор, вынудив его наконец остановиться. Возобновившееся между ними тайное противостояние продолжилось под тяжёлый аккомпанемент угрожающей тишины, пока не менее увесистые аккорды чужого грубого голоса не разбавили её отягчающее существование желанными звуками человеческой речи. — Вышел, значит, — коротко усмехнулся Кир, окинув стоящего на расстоянии от него Бали-бея предвкушающим взглядом, на что тот лишь сосредоточенно прищурился, сжимая ладони в кулаки. — Не завидую я теперь твоей участи, жалкий бродяга. Только посмотри, в кого ты превратился, что ты из себя представляешь. Ни оружия, ни армии, ни верных союзников, у тебя ничего нет. Ты здесь совершенно один, и уже никто тебе не поможет, даже ты сам. — Он вовсе не один! Неизвестно откуда взявшееся торжество без предупреждения окутало глухо стучащее в разгорячённой груди сердце оторопевшего Бали-бея, и толстый слой льда на дне его души внезапно тронулся, позволив первым лучам невыразимой гордости осветить всё тёмное воплощение его воспрянувшего существа, выталкивая наружу необъяснимый порыв благоговейного ликования. Сначала секундная растерянность, смешанная с глубинным изумлением, затем робкая надежда, приправленная первыми отголосками жертвенного волнения, а после и немыслимый восторг заволокли приятно потрясённое сознание оцепеневшего воина, и он порывисто обернулся, метнув себе за плечо потаённо нетерпеливый взгляд, чтобы своими глазами лицезреть во всей воинственной красе свою верную и неизменно отважную союзницу, чей гибкий поджарый силуэт мгновенно объявился на поляне вслед за звонким звучанием её твёрдого голоса, своим опасным изяществом притягивая к себе совершенное внимание каждого невольного свидетеля столь пленительным и одновременно смертоносным величием. Завлекательная грация её сдержанной походки, с какой она приблизилась к застывшему посреди поляны воину, не сразу являла безнадёжно порабощённым взглядам безвольных наблюдателей всю скрытую сущность её непредсказуемого нрава, но одного лишь испепеляющего взгляда её бесподобных кошачьих глаз хватило, чтобы приструнить их хвалёную отвагу и лишить каждого из них всякого желания связываться со столь обворожительной фурией, природная хрупкость и женственная утончённость которой были весьма обманчивы. Прижавшись своим острым плечом к крепкому плечу пребывающего в лёгком смятении и неподдельной радости воину, Нуркан решительно вздёрнула точёный подбородок, копируя осанистую стойку брата, и глубоко тронутый её незаменимой близостью Бали-бей внезапно ощутил себя во сто крат сильнее и бесстрашнее, словно внезапное появление сестры вдохнуло в него новую энергию, и почувствовал, что способен одним взмахом своего меча сровнять русских воинов с землёй и при этом остаться целым и невредимым. Не сдержав переполняющего его беспричинного счастья, он всё же повернулся к Нуркан, наградив её искренне благодарным взглядом, и едва не захлебнулся новым всплеском возбуждающего предвкушения, когда она одарила его решительным взором в ответ, почему-то пробудив в нём странное ожесточение. — Это не твоя битва, Нура, — тихо прошептал он, склонившись к ней так близко, что сбивчивые потоки его дыхания всколыхнули тонкие пряди её коротких волос. — Уходи, пока ещё не поздно. — И бросить тебя здесь одного? — тут же ощетинилась Нуркан, хлестнув брата по лицу огненными языками зародившегося в глазах возмущённого упрямства, чем вызвала на его губах неуместную растроганную улыбку. — Вот уж нет! Мы одно целое, помнишь? В наших жилах течёт одна кровь, кровь наших бесстрашных предков, а это значит, что мы победим только вместе! Ответить на смелое изречение сестры Бали-бей уже не успел: оказывается, пока они обменивались одинаково неприступными взглядами, русские воины под предводительством Кира уже начали наступление, по какой-то незримой команде покинув свои места, и теперь неумолимой вооружённой толпой хлынули на двух поразительно схожих между собой обладателей однотонных тёмных глаз, поднимая над поляной стройный гул слившихся в один протяжный боевой клич мужских голосов. Одновременно повернувшись на самые ранние поползновения грядущей жестокой битвы, брат и сестра синхронно высвободили томящееся взаперти оружие из ножен, оглашая трепетно окоченевшие владения равнинных холмов сдвоенным звоном скользнувшей по металлу стали, и не сговариваясь встали бок о бок против общей угрозы, твёрдо приготовившись встретить неприятелей со всей присущей им праведной яростью. Пусть ведомые лютой жаждой крови противники превосходили их числом и силой, зато на их стороне было нерушимое единство, навеки скрепившее их судьбы не только кровным родством, но и минувшими годами совместной воинской службы, взаимной клятвой верности и беззаветной преданностью их общему святому долгу, по зову которого они следовали даже теперь, готовясь принести свои жизни в жертву во имя друг друга. Почувствовав какое-то странное томное влечение, Бали-бей перевёл на застывшую подле него Нуркан проникновенный взгляд, стараясь через этот ободряющий жест поделиться с ней своим стремлением к победе, и с некоторым удивлением обнаружил, что сестра тоже смотрит на него, долго, решительно, бесстрашно, и протягивает ему руку раскрытой ладонью вверх, неким внутренним зовом побуждая его протянуть собственную ладонь к ней в ответ, чтобы переплести их пальцы в тесный замок, будто таким своеобразным обрядом они молчаливо давали друг другу ещё одно обещание во что бы то ни стало сойтись снова на этом самом месте и вот так же взяться за руки, но уже не для того, чтобы шагнуть в пропасть смерти, а перед тем, как сделать непринуждённый шаг в светлое будущее, отвоёванное ценой многих жертв и поражений. Взмокшую кожу воина жгло импульсами непобедимой силы в том участке, где их руки соприкасались, а спустя мгновение он ясно расслышал над ухом её громкий отчётливый голос, вмиг перекрывший исступлённые вопли ринувшихся в битву солдат, и без раздумий подхватил её короткую ёмкую речь, с каким-то упоительным наслаждением перекатывая на языке знакомую фразу: — Воин живёт тысячу дней!.. — Но шанс выпадает лишь раз! Вперёд! Как только последний отзвук их слившихся в унисон торжественных голосов расплылся по вибрирующей от множества шагов пустоши, Бали-бей под руку с верной Нуркан сорвался с места, едва касаясь ногами мёрзлой почвы, и вскинул над головой сверкающую саблю, совершенно упустив в пылу взыгравшего в крови азарта тот момент, когда тонкая невесомая ладонь сестры бесшумно выскользнула у него из пальцев, оставляя на влажной коже лишь быстро испаряющееся тепло, и дальше они разошлись каждый своим путём, прокладывая себе дорогу справедливости кровью и смертью, но преданно храня в бунтующем сердце светлое воспоминание о ком-то родном и близком, кто ещё совсем недавно был рядом, а теперь его уносили всё дальше и дальше бурные воды ожесточённого сражения. Не успел одержимый хладнокровным гневом и расчётливой решимостью воин осознать произошедшее, как со всех сторон его окружили русские бойцы, смыкаясь вокруг него в тесное кольцо, и вскоре он перестал различать за их мощными коренастыми спинами чёрную проворную фигуру Нуркан, влажную серость оголённых холмов и однотонное разнообразие упирающихся в небо кривыми пиками древесных стволов, но зато слишком близко и отчётливо распознал прямо у своего лица режущие острия направленных на него сабель, так что скулы обожгло лютым холодом смерти. Вот первые добровольцы из самых отчаянных и смелых противников одновременно шагнули на него широкими выпадами, обрушивая сверху шквал разящих ударов, и предвидевший такой приём Бали-бей одним точным движением повёрнутого поперёк лезвия отразил нападение, не без усилий отбрасывая их назад, но едва они отступили, как на смену им пришли другие, полные свежих сил, так что не успевший даже толком вздохнуть воин был вынужден тут же отбиваться от новых оппонентов, безжалостно осыпающих его стальными искрами и пронзительным свистом множества орудий. Внезапно невыносимая острая боль хлестнула увлечённого завязавшейся битвой бея по беззащитной спине, разрывая податливую плоть вместе с хрупкой тканью прилипшей к телу рубашки, и тёплая вязкая жидкость скатилась вдоль его обнажённого позвоночника, стремительно окрапляя сырую землю под ногами взвившегося воина, чей неудержимый яростный крик бесследно потонул в непрерывной музыке смертоносных клинков, ещё больше раззадоренных видом первой крови своей ослабленной жертвы. Слишком поздно ослеплённого болью и унижением Бали-бея постигло роковое осознание того, что противники позади него нагло воспользовались предоставленным им соблазнительным искушением провернуть постыдное нападение из засады, непримиримый натиск сменяющих друг друга атак с разных сторон вынудил его быстро забыть о саднящей ране на спине и целиком погрузиться в лихорадочный жар жестокой битвы, поскольку теперь ему пришлось беспрерывно вращаться вокруг себя, бегло скользя своим пока ещё чистым клинком по падающим на него сверху мечам, и со всей присущей ему проворностью уклоняться от некоторых слишком сокрушительный ударов, изящно изгибаясь всем телом несмотря на обильно истекающую кровью царапину у самого позвоночника. Застрявшее где-то в горле учащённое дыхание через раз покидало расширенные лёгкие, сопровождая бешеную дробь взвинченного сердца надсадными хрипами, в висках что-то раздражающе пульсировало, словно вот-вот готовилось лопнуть внутри черепа, по телу постоянно проходили мощные разряды нестерпимого напряжения от сокрушительной отдачи нескольких столкнувшись в воздухе сабель, и размытые образы мелькали перед глазами со скоростью молниеносной вспышки, так что совсем скоро Бали-бей совершенно потерял самого себя среди звона дрожащей стали и удушающего смрада липкой крови, не отдавая отчёт своим движениям, которые с каждым мгновением становились всё более бессвязными и смазанными, выдавая противникам его слабость. Кое-где вражеское лезвие всё же успевало задеть его, добираясь до незащищённых участков сквозь лёгкую одежду, но он не чувствовал боли, одну лишь свирепую ярость, так и не позволившую ему поймать утерянный ритм смертельной схватки. Измождённый неравным противостояние воин немедленно поплатился за столь опрометчивое откровение: почуявшие пленительный запах чужой уязвимости враги только сильнее озверели и с непосильным ему остервением набросились на него, как стая волков на маленького ягнёнка, опрокидывая его на землю, насели сверху всей гурьбой, продолжая осыпать подставленное под удары тело грубыми толчками множества сабель, по-хозяйски вцепились жёсткими пальцами в мощные плечи и гладкие рёбра, словно в кусок сочного мяса, обездвижев поверженного противника, и сплошь накрыли его с головой своими беспросветными тенями, спрятав очертания безмятежного неба от затуманенного болью и гневом взгляда. Густая тьма сомкнулась над распростёртым под ногами полчища солдат Бали-беем, от навалившейся на него тяжести стало трудно дышать, и заманчивая бездна желанного забвения уже оплела его покорное сознание беспристрастной пустотой, затягивая его всё глубже и глубже... «— Бали-бей, мой любимый отважный сын. Что бы ни случилось и как бы ни складывалась твоя жизнь дальше, никогда не забывай, кто ты такой. Всегда помни, чья кровь течёт в твоих жилах, какая вера горит в твоём сердце, как звучит твоё благородное имя. Помни об этом, сын мой, и Аллах всегда будет на твоей стороне». — Во имя Аллаха! Чей-то раскатистый голос, прозвучавший будто из-под толщи воды, безудержно вырвался из плотного кольца чужих неприметных воплей могучим победоносным криком тысячной армии, и подброшенный этим неустрашимым криком Бали-бей не сразу сообразил, что кричал именно он, яростно и пронзительно, на своём родном языке, что этот несокрушимый звук извергнулся из самых недр его глубокой груди, что каждая его величественная нота навеки пропиталась горящей внутри него отвагой и теперь навсегда застыла в вечернем воздухе, наполняя его взбудораженное сердце неиссякаемой силой. Вынырнувший на поверхность из омута опасного беспамятства благодаря какой-то странной необъяснимой воле, он в порыве изобильного стремления оказаться на свободе вслед за незримым эхом собственного голоса сбросил с себя неподъёмную тяжесть навалившихся на него мускулистых тел, одним исступлённым рывком выбравшись из заточения придавившего его к земле груза, и смог наконец вздохнуть полной грудью, наслаждаясь невыразимым облегчением в сдавленных лёгких. Разбросанные им в разные стороны воины в растерянности отступили, и овладевший ими первобытный страх понемногу подтачивал их дерзкую смелость, выстужая всякий гнев и оставляя одно лишь смертельное замешательство, что только больше взбесило воспрянувшего из пепла поражения воина, вынудив его схватиться за первую попавшуюся саблю. Преисполненные неподдельного изумления солдаты мгновенно присмирели, когда возобладавший над недавней усталостью Бали-бей поднялся на ноги, замахиваясь клинком, и одного за другим обезглавил уставившихся на него наглецов, хладнокровно наблюдая, как их отрубленные головы постепенно выстилают осквернённую землю новыми трупами и горячей кровью, их отрывистые стоны наполняют терпкий воздух, а по счастливой случайности оставшиеся в живых, но щедро искалеченные приструнённые хищники трусливо сбегают, увидев, как ягнёнок перевоплотился в грозного волка, оскалившего свои клыки. Напоённая чужими жизнями сабля заливисто звенела в твёрдой руке, сверкая рубиновыми каплями в лучах закатного солнца, и всё рассекала человеческую плоть по прихоти своего разъярённого хозяина, пока вокруг него не осталось никого, кто мог бы представлять опасность, кроме одного, так и замершего посреди опустевшего поля битвы воина, чьи некогда объятые огнём ненависти глаза теперь окрасились мутным оттенком тайного страха, выдавая его неподдельную растерянность. Обведя обогрённую смердящей влагой равнину властным взглядом, Бали-бей резко сошёл с места, в несколько шагов пересекая расстояние до испуганно оцепеневшего Кира, и тот без промедлений обнажил меч, вытягивая его перед собой в попытке удержать заклятого врага на безопасной дистанции. Опьянённый странным желанием насытиться бесконтрольным трепетом оробевшего перед ним солдата, он остановился, но ничуть не изменил уничтожающего взгляда своих немигающих глаз, пылающих во власти праведной свирепости подобно опущенным в огонь осколкам драгоценного обсидиана, и с мрачным удовлетворением проследил за тем, как предельно взволнованный Кир пятится назад, в страхе воззрившись на него так, точно перед ним стоял сам шайтан, облачённый в покрытые кровью и влажной землёй лохмотья, с доходящими до плеч спутанными волосами, весь в ранах и ссадинах, но по-прежнему живой и непобедимый. — Кто... Кто ты? — не сумев совладать с собственным голосом, пролепетал русский солдат, тараща на чужеземца расширенные от ужаса глаза. — Я Малкочоглу Бали-бей! — зычно провозгласил он, гордо приподнимая голову, и несравненное наслаждение разлилось по его истерзанному телу, когда так долго томящаяся в плену лжи и обмана истина наконец стала известна на всю округу, как глоток горной воды освежая воина и словно заново возвращая его к жизни. — Я наместник Семендире, легендарный воин Османской империи и преданный слуга своего господина, султана Сулейман хана Хазретлери! — Это ложь! — выпалил сбитый с толку Кир, судорожно вцепившись в свою саблю, и бегло прошёлся по нему презрительным взглядом. — Что наместник самого султана забыл здесь, в этой глуши, да ещё с этой отметиной? Ты какой-нибудь предатель, высланный из родной страны за тяжкое преступление! Говори правду, кто ты такой? — Подойди ближе, и узнаешь, — с тихой угрозой в голосе пробасил Бали-бей и выжидающе сощурился. Вооружённый враг всё ещё остаётся врагом — Бали-бей наглядно убедился в этом, когда движимый тщетно скрываемым страхом Кир вдруг набросился на него, не столько жаждая победить, сколько силясь прощупать источник той силы, что предстала перед ним, понять её и обезвредить, и уже без прежней боязливой скованности принялся осыпать бывалого воителя несколько небрежными ударами, вкладывая всю свою мощь в каждый выпад, но растрачивая её впустую, ибо слишком слабым и предсказуемым становится соперник, который потерял самообладание над собственными эмоциями и стал жертвой неукротимых сомнений. До основания прочувствовавший всё отчаянное бессилие излишне смелого противника воин и без того уже предвидел, какой исход ожидает этот недолгий поединок, и всё равно благосклонно предоставил одержимому какой-то своей целью врагу в последний раз сразиться за свою честь, мастерски отражая его исступлённые атаки и постепенно сближаясь с ним, так что за считанные мгновения они оказались вплотную друг к другу перед скрещёнными в воздухе саблями, прожигая друг друга ненавистными взглядами под хаотичное сопровождение поверхностного дыхания. Не выдержав натиска чужого оружия, Кир с яростным криком навалился на испачканный в крови клинок, резким движением отводя его в сторону, и тут же, не давая расчётливому Бали-бею опомниться, замахнулся для нового удара, который непременно сразил бы напряжённое плечо воина адской болью, если бы он на поводу верных инстинктов не вздёрнул руку поперёк зависшего в воздухе лезвия, пресекая эту неудавшуюся попытку. Изящное острие вражеской сабли глубоко вошло в упругий материал облегающего его сильное предплечье наруча, вонзившись в искусственную кожу почти до самого запястья, однако вкусить новой крови ему так и не удалось: крепко стягивающая сильную руку броня вовремя уберегла своего хозяина от бесславной потери конечности, не позволив чужому оружию с лёгкостью отрубить ему кисть. На краткое мгновение их взгляды снова пересеклись, и Бали-бей с долей мимолётного торжества заметил на поверхности чужих изысканных глаз благоговейный страх, подмявший под себя тлеющую ненависть, и немедленно воспользовался потрясённой неподвижностью противника, чтобы повалить его на колени точным ударом ноги и выбить из расслабленных пальцев непорочный клинок. Оказавшийся в столь приниженном положении перед своим врагом Кир даже не стал сопротивляться, видимо, внутренне уже смирившись со своей участью, но какое-то потустороннее обречённое неверие тусклым клеймом застыло поверх его растерянного взора, когда полный решимости воздать убийце по заслугам воин занёс над его беззащитно открытой шеей неумолимый меч неизбежного правосудия и без тени сожаления вспорол лезвием мягкую плоть, из-за чего брызнувшая фонтаном кровь из вскрытого горла окрапила его руки и рубашку, а над утопающей в наблюдательной тишине поляной снова пролетел слабый предсмертный стон, показавшийся слишком громким в момент своего недолгого существования. Жизнь в ту же секунду беспрепятственно выпахрнула из бездыханного тела, и оно с глухим стуком повалилось на землю, больше не пошевелившись. Вот оно снова дёрнулось, будто его обладатель до последнего цеплялся за ускользающую нить прерванного бытия, омрачённые присутствием смерти распахнутые глаза закатились, устремляясь к небу, затем схваченные чудовищной судорогой мышцы устало расслабились, подёрнутые вечным оцепенением, и всё закончилось.***
Конец осени 1516 года, Семендире К тому времени, как высокие двери снова содрогнулись под натиском чьего-то торопливого стука, возвещая о долгожданном прибытии нового гостя, Бали-бей уже полностью оправился после глубинного потрясения, хотя неминуемое возвращение к реальности сквозь вязкий туман непреодолимого оцепенения далось ему крайне тяжело, и теперь с прежним стальным хладнокровием стоял на своём привычном месте у распахнутого настежь окна, постепенно отрезвляясь под хлёсткими порывами ураганного ветра, самоуправно врывающегося к нему в покои зловещим дыханием разрушительной грозы. Несмотря на то, что потерянное несколькими мгновениями ранее самообладание почти целиком вернулось к пребывающему в мрачной задумчивости воину, изнутри его по-прежнему разъедал неконтролируемый гнев, похожий на неукротимые всплески взбунтовавшейся реки, но внешне он, разумеется, ничем не выдавал переполняющей его вспыльчивой ярости, лишь оставляя впечатление излишнего напряжения, трепещущего теперь в каждой клетке собранного тела, и едва сдерживаемой безумной свирепости, что исходила от него могучими волнами беспощадного покровительста. На самом деле опасно балансирующий на тонком лезвии отчаянной безысходности воин с куда большим удовольствием остался бы сейчас в гордом одиночестве, прислушиваясь к шелесту своего неровного дыхания, однако долг требовал от него немедленно принять быстро объявившегося точно в срок прилежного посетителя, томящегося в невыносимом ожидании где-то за дверью. Глубоко вздохнув, чтобы хоть немного усмирить бьющееся в приступе бесконтрольного бешенства сердце, Бали-бей вернул своему невидящему взгляду недавнюю твёрдую властность, и развернулся со спрятанными за спиной руками, коротко повелевая впустить обладателя столь изысканных манер, что почтил его своим присутствием по первому зову. Заранее зная, кто именно предстанет перед ним из-под полога коридорного полумрака, сохранивший суровость в лице Бали-бей впервые не одарил в спешке переступившую порог взволнованную особу привычной ласковой улыбкой, вместо открытого дружелюбного взгляда пронзив её испепеляющим взором, однако слишком одержимая какими-то своими внутренними переживаниями девушка будто бы и не заметила этих разящих перемен в его состоянии, в неподдельной тревоге вбегая в апартаменты с широко распахнутыми от испуга глазами, и от переизбытка сбивчивых чувств даже упустила из виду традиционный поклон, каким ей следовало поприветствовать молодого наместника. Лихорадочный взгляд её судорожно заметался по безукоризненно прибранным покоям, словно надеясь наткнуться на следы разыгравшейся здесь смертельной схватки, но ничего вызывающего, кроме покоящегося на чужом столе окровавленного кинжала, не могло привлечь её неусыпное внимание, да и этого оказалось достаточно, чтобы взвинченная Нуркан окончательно потеряла контроль во власти открывшегося ей пугающего осознания. На долю секунды задержавшись на покрытом засохшей богровой струёй лезвии, она порывисто вскинула на брата неподдельно испуганный взгляд, с дотошной придирчивостью прощупав его в поисках несуществующих повреждений, но даже её нескрываемое участие нисколько не погасило разгорающуюся внутри Бали-бея ненависть, а только больше его разозлило, заставив испытать странное раздражение оттого, что сестра тревожится за его судьбу гораздо сильнее, чем за свою собственную, словно не до конца понимала всю тяжесть произошедшего по её вине покушения. — Я только что узнала, — упавшим голосом выдавила из себя Нуркан, и вырвавшиеся из глубины её быстро колыхаемой груди потоки поверхностного дыхания острым осколком прозрачного эха пронзили тугое скопление неприхотливой тишины, вдребезги разбиваясь о неприступную стену чужого выразительного молчания. — Не могу поверить, что он мог осмелиться на такое. Средь бела дня, в твоих покоях... — Где ты была? — грубо оборвал её Бали-бей, сверля откровенно растерянное лицо сестры тяжёлым взглядом, под которым она ощутимо присмирела, неловко опуская глаза. — Отвечай мне. Что такого важного могло случится, что ты без разрешения покинула свой пост, оставив мои покои без охраны? — Мой бей, — хрипло отозвалась опешевшая девушка, шумно сглотнув, и, словно опомнившись, прилежно склонила голову в выражении должного почтения, сцепляя руки перед собой. — Мне так жаль... Я была у госпожи, ей вдруг понадобилась моя помощь. Если бы я только знала... Прости меня. Ослепляющая ярость пламенно вскипела в жилах Бали-бея, и он резко сошёл с места, широким шагом приближаясь к Нуркан, и замер к ней вплотную, угрожающе нависая над ней, так что мрачная тень от его возмужавшего за последние месяцы силуэта накрыла её с головой, словно внезапно набежавшая на небо туча. Словно в ответ на назревающую опасность за спиной воина разнося оглушительный раскат далёкого грома, после чего дымчатое полотно почерневшего горизонта озарила невидимая вспышка, синеватые отсветы которой заплясали поверх персидского ковра вокруг него, в спину с размаху ударился озверевший порыв своевольного ветра, но воин даже не вздрогнул, продолжая прижимать сбитую с толку Нуркан к полу своим беспощадным взглядом, и с долей мрачного удовлетворения наблюдал, как она приниженно сводит плечи, отклоняясь назад, и виновато прячет от него совестливый взор, чувствуя себя неуютно в столь пугающей близости от разъярённого бея. В тот момент, когда его всегда бойкой и острой на язык сестрой овладела не присущая ей робкая стыдливость, он неожиданно возжелал выместить на ней всю свою беспомощную злобу, заставить её пережить то же потрясение, какое ему пришлось испытать при встрече с обезумевшим братом, внушить ей такое невыносимое чувство вины, которое навек заставит её запомнить этот день, когда она едва не допустила непоправимое, вынудила его столкнуться с предательством уже дважды и ощутить всю хрупкость собственной жизни, по-прежнему находящуюся слишком близко к всесильной смерти несмотря на все меры предосторожности и защиты. Кому нужны враги и тайные завистники, когда самые родные люди лучше их всех вместе взятых справляются с тем, чтобы плести за спиной подлые интриги? — В мои покои среди дня врывается убийца, и никто из вас ничего не знает об этом! — в гневе вскричал Бали-бей, обрушивая на съёжившуюся перед ним Нуркан всю мощь своего сокрушительного голоса. — Я доверил тебе свою жизнь, как же ты могла допустить такой позор?! А если бы он убил меня, что тогда?! Перед кем бы ты тогда замаливала этот грех, хатун?! — Для меня нет ничего, дороже твоей жизни, — тихо, но разборчиво проговорила девушка, исподлобья поднимая на воина горящий жаркой преданностью взгляд. — Ты прекрасно знаешь, что ради тебя я готова пожертвовать собой. Поверь, я очень сожалею, что так вышло. — Ты должна была быть рядом, — глухо проронил Бали-бей, грозно сверкнув глазами. — Но тебя не было. Выходит, я напрасно тебе доверился? Скажи, разве я ошибся, когда поверил твоей клятве и позволил тебе оберегать мою жизнь ценой собственной? — Нет, что ты! — горячо воскликнула Нуркан, уязвлённо поморщившись, и отшатнулась от него, будто от удара. — Ты можешь мне верить как самому себе! Клянусь, я ничего не знала о замыслах Ахмеда, а если бы знала, собственноручно помешала бы ему совершить такое безумие! Яростно вздохнув сквозь стиснутые зубы, Бали-бей резко отвернулся, обдав вздрогнувшую Нуркан потоками воздуха, и взвинченно прошёлся к распахнутому окну, откуда так заманчиво и упоительно тянуло дождливой свежестью, что захотелось как можно глубже вобрать в себя всё утончённое разнообразие скрытых в ней ароматов, смешанных из терпких благовоний прелой листвы, прохладного запаха грозового неба и ещё совсем молодыми вечерними сумерками. Неповторимая гармония этих пленительных дуновений в одно мгновение околдовала вспыльчивый разум поддавшегося гневу Бали-бея, выстудив его разгорячённые мысли, и, несколько успокоенный непрошеным, но тайно желанным вмешательством всемогущей природы, он накрыл ладонями шершавую оконную раму, перенеся на неё часть своего веса, и с наслаждением подставил пылающее от жарких эмоций лицо жадным потокам прозорливого ветра, позволяя им беспрепятственно обтекать открытый лоб и забираться в отросшие волосы, смывая с него жгучие волны утихшей ненависти. Неожиданно на него нахлынуло отчаянное осознание собственной беспомощности, в сердце острыми шипастыми зарослями прорастало укоренившиеся подозрение, от мерзкого ощущения которого его одолело почти безумное желание куда-нибудь сбежать, спрятаться, но только не мириться с тем, что отныне каждый его вздох будет сопровождаться призрачным присутствием первобытного страха, а за спиной постоянно будет следовать чей-то пронзительный взгляд, внушающий необъяснимую тревогу. Так вот, какая судьба ему уготована — жить в бесконечных опасениях за свою жизнь и терзаться мучительными ожиданиями своей скорой погибели, которая, как оказалось, могла ждать его даже со стороны самых близких ему людей? — Что теперь будет с нашим братом? — раздался позади него взволнованный голос Нуркан, подошедшей ближе к нему, так что их плечи почти соприкоснулись в трескучем воздухе. — Какая участь его ожидает? Прошу, не томи моё сердце тревогой, скажи всё, как есть. — Он переступил закон, — сумрачно отозвался Бали-бей, не взглянув на неё, и только почувствовал, как она ощутимо напряглась, видимо, уже догадавшись, что последует за этими словами. — Отныне он предатель, которому не место рядом со мной. А какая, по-твоему, участь может быть у предателя? Разумеется, он будет казнён. — Нет! — в исступлении вскричала Нуркан, резанув по чуткому уху душераздирающими нотами своего пронзительного голоса, и Бали-бей невольно поморщился от пробравшихся ему в душу отчаянных вибраций, но заставил себя не оборачиваться, то ли боясь встретить на поверхности её глаз нестерпимую боль, то ли опасаясь, что при одном виде её искажённого мольбой светлого лика он мгновенно передумает, поддавшись запретной слабости. — Ты не можешь так поступить, он же твой брат! Одумайся, вы с ним одной крови, как ты можешь даже помышлять о таком бесчестии?! Прислушайся к голосу своей совести! Неужели она позволит тебе убить родного брата?! — Не брат он мне больше! — грубо рявкнул Бали-бей, подавляя неизвестно откуда взявшуюся горечь бессильной скорби, и с досадой встряхнулся, не желая даже на миг подчиняться унизительной жалости. — Предатель, вот он кто! А что до моей совести, то я должен слушать только один голос — и это голос справедливости! Что подумают обо мне мои подданные, если я помилую этого изменника после всего, что он натворил? Они решат, что я трус, не способный отстоять свою честь! Нет уж, сестра, я уже принял решение. Сегодня же об этом станет известно всем. Произнести вслух роковое решение, что уже давно засело в его голове настойчивым напоминанием о нанесённом оскорблении, оказалось намного легче, чем постоянно проговаривать его внутри себя, мучаясь противоречивыми сомнениями и невольно обращаясь к далёкому зову благородного милосердия, и с этим отпущением увесистая тяжесть в его груди будто немного ослабла, а в опустошённом разуме поселилось лишь обречённое осознание того, что теперь пути назад уже нет, что он, как хозяин чужой судьбы, вынес окончательный приговор, и никто отныне не мог ему воспротивиться. Какое-то новое, до этого неизведанное ощущение единоличного господства охватило податливое существо Бали-бея, он представил, как теплится в его ладонях пульсирующее сердце Ахмеда, зверски вырванное у него из груди безжалостными палачами, и беспристрастная решимость возвратить глубоко уязвлённой гордости отнятое достоинство воспылало внутри него неукротимым пламенем, подогревая свежие угли присмиревшего гнева, так что его густые ровные брови сами собой припали к переносице, собираясь в ранние морщины. На то, какую реакцию возбудили в Нуркан его слова, воин предпочёл не смотреть, потому что и так уже догадался, какая смесь осуждения и безысходности отразилась в глубине её многогранных глаз, сколько боли и бессильной ненависти к самой себе поселилось в её душе, и если её искренние страдания должны были стать самым ужасным наказанием Бали-бея за эту жестокость, то уж лучше бы Ахмеду удалось тогда завершить своё чёрное дело, чем ему разрываться теперь между долгом и верностью своей семье. — Матушка никогда не простит тебя за это, — чуть не плача, выпалила Нуркан, предприняв ещё одну попытку достучаться до брата, однако тот словно уже не слушал, безвылазно погрузившись в какие-то свои мрачные мысли. — Этот тяжкий грех останется на твоей совести, но знай, ещё не поздно поступить иначе. Я уверена, Ахмед раскаится и попросит у тебя прощения, просто нужно немного подождать. Пожалуйста, сделай это ради меня. Дай ему шанс. — Предатели не заслуживают второго шанса, сестра, — непреклонно заключил Бали-бей, сильнее вцепившись побелевшими пальцами в край оконной рамы, так что жёсткое дерево впилось ему в ладони. — Если бы страной управляло восприимчивое сердце, а не расчётливый ум, наша империя уже бы давно развалилась на части. Власть не терпит таких ошибок, запомни. Ахмед будет наказан, и это моё последнее слово. Теперь иди и сделай всё, что нужно. На одно сумасшедшее мгновение Бали-бею показалось, что Нуркан начнёт сопротивляться и непременно продолжит его отговаривать, и внутренне уже приготовился защищаться от её очередных нападок, однако на этот раз сестра не произнесла ни слова, даже не издала ни единого неверного звука, будь то обречённый вздох или безвольный всхлип, и только постояла рядом с его плечом в откровенном потрясении, отчего воздух между ними подёрнулся колючей рябью сухого напряжения, вонзаясь в его тело нестерпимыми импульсами чужого разочарования. Ожидавший нового всплеска невыносимого стыда воин с мрачным удовлетворением обнаружил, что не чувствует ровным счётом ничего, будто бессознательное равнодушие без предупреждения заволокло всё его хладнокровное существо, и с внезапной несгибаемой твёрдостью убедился, что никогда не пожалеет о своём выборе, сколько бы все вокруг ни пытались внушить ему обратное. Увлечённый этими безучастными мыслями, он и не заметил, как шаркающие шаги Нуркан отдалились от него, выдавая шаткую походку своей раздавленной тяжёлой истиной обладательницы, а затем и вовсе растаяли где-то вдалеке, незримые и призрачные, точно неловкое дуновение сквозняка, пока увесистый грохот дверных створ не возвестил его о том, что гостья покинула весьма неприютное обиталище своего бея, вынужденная приступить к исполнению нового поручения. Только тогда, когда ласковые путы ненавязчивого одиночества наконец возымели над ним прежнюю неоспоримую власть, Бали-бей впервые за долгое время позволил себе испустить протяжный предельный вздох, расслабляя ноющий позвоночник, и устремил бесстрастный взгляд на быстро темнеющее небо, уже без недавнего таинственного восторга наблюдая за его необратимым преображением, силясь распознать внутри себя хотя бы слабый намёк на неистовый гнев или облегчение, но неизбежно натыкаясь на всю ту же холодную пустоту. Казалось, от пытливых притязаний бездонной тьмы, что стремилась прорваться в самые сокровенные глубины его обманутого сердца, не будет спасения, но тут совершенно новая непреодолимая жажда насытила его кровь какой-то требовательной страстью, так что воину мгновенно захотелось сбежать из этого мрачного места как можно дальше и навечно утонуть в объятиях упоительного греховного блаженства, приправленного тонким вкусом терпкого опьянения. Совсем скоро весь дворец взболомутится, узнав о произошедшем, не на шутку встревоженная столь чудовищным известием госпожа будет разыскивать его по всей округе, движимая наивным стремлением как-то повлиять на решение сына, однако облитые кровью стены гулких коридоров ответят ей ожесточённым молчанием, так и не сумев усимирить в истерзанном сердце несчастной матери пронесённый сквозь годы неизгонимый страх.