Лучшее доказательство любви — доверие. Неизвестный.
Плотная завеса пепельно-серого тумана надёжно скрывала где-то за пределами возможностей человеческого зрения мутные очертания противоположного берега, тускло пробивающееся сквозь ровно выстланную пелену рассеянной мглы закатное свечение безвременно таяло с каждым мгновением, погружая замкнутый в тесном кольце теней мир в обитель ранних сумерек, опущенный на землю откуда-то с высоты полог мрачных наваждений постепенно оплетал податливое сознание потусторонними иллюзиями, отчего казалось, будто манящая своей безопасностью зыбкая полоса цивилизованной земли как нарочно отдаляется от страждущего взгляда, словно пленительный миражный оазис от сморённого жаждой обитателя пустыни, а мерно покачиваемая умиротворёнными волнами лодка и вовсе стоит на месте, несмотря на упорные толчки приведённых в движение вёсел. Ритмичный всплеск, с каким тяжёлое плоское дерево окуналось в мутную воду, создавая искусственное течение равномерными гребками, звенящим эхом разносился по встревоженной глади вечерней реки, переплетаясь с упругими струнами повисшего в воздухе неуютного молчания, и неизменно сопровождался посторонними надсадными вздохами очутившегося посреди горного потока упрямого существа, что уже из последних сил боролось с необузданной стихией, прилагая нечеловеческие стремления к тому, чтобы сдвинуть неповоротливое судно в нужном ему направлении вопреки капризной прихоти бурных вод. Словно чувствуя отчаянное вмешательство какой-то противоестественной тяги, неуправляемое течение всё норовило снести хрупкую пасудину с намеченного курса, хлестая её заносчивой рябью, и вторивший его тайному желанию влажный ветер с невиданным упорством обрушивался на сгорбленный на дне лодки силуэт отчаянного гребца, будто испытывая на прочность его хвалёную выдержку. Искажённые дрожащими на поверхности плавными узорами фигуры двух странников тускло отражались от затянутой подводными тенями глади быстротечной реки, то исчезая среди вздыбленных волн, то снова всплывая из-под их покатого склона, и попеременно падающее на них сверху тяжёлое весло вдребезги разбивало бесформенный пазл расплывшихся пятен, оставляя после себя лишь трепетное мерцание сверкающих бликов. Рассыпаясь вокруг мелкими ледяными брызгами, незримые капли оседали на шершавой текстуре мокрого дерева, пропитывая собой податливый взбухшийся материал, и вскоре весь борт был сплошь усыпан выпуклыми бусинами, точно утренней росой, а часть из них окрапила открытую кожу чужого предплечья, обнажённого рукавом рубашки. Напряжённые мышцы уже который раз свело судорожным недомоганием, так что по всей длине рук прошёлся разряд болезненного спазма, но упрямо сопротивляющийся могучему течению Бали-бей только сильнее налёг на непокорное весло, до скрежета сцепив зубы, и отважно сделал последний рывок, чтобы миновать середину реки, где бешеный поток был самым сильным и стремительным, способным опрокинуть лодку с одного размаху. Когда опасная часть переправы осталась позади, а бурные воды наконец выпустили хлипкое судно из своего цепкого плена, напоследок хлестнув его задний борт настойчивой волной, воин позволил себе немного расслабиться, испуская тихий облегчённый вздох, и даже чуть припустил старые вёсла, с наслаждением разминая сведённые натугой запястья и потирая пульсирующие ладони, на которых теперь образовались новые твёрдые наросты. Там, где стёртая почти до крови кожа собралась в маленькие складки, до сих пор виднелись красные пятна, ладони противно зудели, однако умеющий бороться со своей слабостью Бали-бей не издал ни звука и едва ли обратил на эти неудобства должное внимание, вместо этого вытягиваясь в струнку на своём месте и навостряя слух. Как и стоило ожидать, кроме убаюкивающего плеска волн и пугающих порой своей внезапностью лесных шорохов, кругом не было слышно ни одного неверного шума, что мог бы указывать на наличие вражеской погони, и немало успокоенный царящей, несмотря на густой туман, атмосферой хоть какой-то защищённости воин не стал больше приниматься за вёсла, решив немного отдохнуть от гребли, и пустил лодку в свободное плаванье, уже заранее зная, что рано или поздно она непременно упрётся носом в берег, подгоняемая естественным течением. После столь тяжкого и непосильного труда его изнурённое тело отчаянно требовало отдыха, взмокшая на груди рубашка неприятно теснилась к коже, создавая ощущение затруднённого дыхания, и в голове что-то отчаянно и упруго толкалось, как при лихорадке, отчего блуждающий взгляд далеко не с первой попытки сумел сфокусироваться на неподвижном силуэте молчаливой девушки напротив, которая за всё время поездки не проронила ни слова. Странно тихая и будто бы чем-то напуганная Ракита скованно сидела в лодке на противоположной стороне, приняв довольно закрытую позу, и всё рассматривала беспросветную глубину присмиревшей реки, устремив невидящий взор в мрачную пустоту. Какие неразрешимые мысли терзали в это мгновение её разум, Бали-бей не смог бы понять даже при случайной встрече с её остекленевшими глазами, но уже догадывался, что все её скорбные раздумья обращены к почившим Киру и Нуркан, свидетельницей смерти которых она невольно стала всего за один день. Наблюдая за её скрытыми страданиями, воин и сам всё отчётливее ощущал невыносимое давление укоренившейся в нём горечи и тягостного стыда, едва борясь с непреодолимым приступом унизительных слёз, и с каждым разом, прокручивая в голове сюжет страшной кончины сестры, всё больше сходил с ума от разрывающей его сердце бессильной ярости, даже до конца не осознавая, на кого злится — на тех воинов, что посмели поднять свои сабли на его сокровенное, или на самого себя за то, что допустил всё это, не смог вовремя оказаться рядом. Невидимая острая боль цепко стискивала ему грудь, перехватывая учащённое дыхание, изнутри словно царапалась удушливая тоска, и в душе постепенно прорастало запретное семя равнодушной безысходности, внушая своему обречённому носителю отчуждённое безразличие и делая его совершенно беспомощным перед лицом новых опасных испытаний. Даже близость Ракиты уже не спасала его от грядущего отчаяния, её согревающее тепло уже не отзывалось щемящей нежностью в его умертвлённом сердце, да и сама девушка держалась с ним холодно и бесстрастно, точно он был для неё чужаком, от которого можно ожидать любой непредсказуемой выходки. «Так и есть, чему ты удивляешься? — с горечью напомнил себе Бали-бей, заметив, с какой непривычной враждебностью Ракита бросает на него исподлобья настороженные взгляды, избегая долго смотреть на него и устанавливать зрительный контакт. — Ты скрыл от неё всю правду и теперь ждёшь, что она продолжит верить тебе как раньше? Глупец!» Лёгкий толчок, а затем и раздавшийся вслед за ним рокотливый всплеск возвестили Бали-бея о том, что лодка наконец нащупала носом окутанный туманом берег противоположной суши, и мягкая дрожь прошлась по его рукам, мгновенно перерастая в недюжинное облегчение. Не смея так быстро поверить в свою удачу, осторожный воин предусмотрительно огляделся, погружая свой пронзительный взгляд в глубь молочного тумана, и только потом отыскал под ногами мелководье, с тихим всплеском спрыгивая с борта на пружинистое дно. Волны мгновенно облизали гладкую кожу его высоких сапог, смывая с неё щедрый слой пыли, однако почти сразу благородный насыщенный оттенок чёрной обуви скрылся под россыпью прилипшего к влажной поверхности сухого песка: странник ступил на берег, с наслаждением ощущая надёжную твёрдость земли под ногами, и без лишних слов развернулся к Раките, доверительно протягивая ей раскрытую ладонь. Однако на этот раз обнажившая не свойственную ей независимость девушка демонстративно пропустила его вежливый жест и выбралась из лодки самостоятельно, на удивление ловко справившись с изорванными полами своего грязного сарафана, так что несколько задетый её откровенным пренебрежением Бали-бей проводил её обескураженным взором, не зная, как ему реагировать на столь стремительные перемены. Казалось, на другой берег сошла совсем другая Ракита, будто за время переправы какие-то злые речные духи подменили его всегда чуткую и добродушную подругу на враждебную незнакомку, разом лишив её не только былой тяги к жизни, но и прежнего покладистого нрава, отчего возникало необъяснимое желание крепко взять её за плечи и грубо встряхнуть, возвращая к реальности. Двигалась она медленно и безжизненно, словно призрачная тень, смотрела пусто и невзрачно, будто презирала всё и всех вокруг, а Бали-бея даже не удостоила вниманием и сразу приблизилась по рыхлому песку к кромке воды, устремив затянутый непередаваемой тоской потусторонний взгляд на противоположный берег, теперь утопающий в низких облаках. От самой лодки за ней тянулась аккуратная вереница бесформенных следов, сумерки бережно накрыли её стройное тело, придавая светлому оттенку её волос нежный сиреневатый отблеск, вкрадчивые волны заискивающе пресмыкались у её ног, точно заманивая обратно, однако пристально наблюдающий за ней воин мог только лицезреть её вытянутую спину с разведёнными лопатками, между которых спускалась длинная растрёпанная коса. Издалека она казалась ему такой хрупкой, одинокой и беззащитной, что захотелось прижать её к себе, утешить, поддержать, однако пленённый каким-то странным таинственным оцепенением Бали-бей не смог заставить сделать ни шагу и так и продолжил стоять позади неё на пустынном берегу, прислушиваясь к плеску реки, к новым шорохам из соседнего леса, к трепетному биению собственного отяжелевшего сердца, и невольно выискивая глазами очертания холмистых равнин на той стороне, откуда они сбежали словно в другой жизни. Все его болезненные воспоминания будто проникли к нему в мысли по ошибке, они точно принадлежали кому-то другому, а эта ни с чем не сравнимая скорбь не имела ничего общего с тем, что он оставил на другом берегу, которого, может, и вовсе никогда не существовало и всё, что произошло с ним за эти месяцы, было всего лишь кошмарным сном... Сном, очнувшись от которого, он вдруг обнаружил себя совершенно одиноким, столкнулся с отчуждением любимой, остался совсем один в целом мире вместе с этой терзающей болью, без плана, без будущего, без семьи и поддержки, и стал обладателем чудовищного проклятия, обрёкшего его на бесконечные страдания от потери родных и близких. Что ещё хочет забрать у него судьба, чтобы наконец успокоиться? Может, Ракиту? Или его самого? — Нам пора, — безжалостно нарушил вечернее затишье приказной тон Бали-бея, однако проскачившие в его твёрдом голосе бархатные нотки едва уловимого сочувствия помешали расценить это осторожное напоминание как срожайшее повеление. — Османские воины могут догадаться о нашем бегстве и найти другой способ, чтобы попасть сюда. Нам нужно отыскать безопасное место, чтобы переждать. Потом что-нибудь придумаем. Каждое его слово, сказанное будто в пустоту, безвременно растаяло среди густого тумана, превратившись в гулкие отголоски лесного эха, и вынужденно повисли где-то в сыром воздухе, так и не достигнув ушей своего адресата. То ли из принципа, то ли во власти глубокой задумчивости Ракита оставила недвусмысленную просьбу воина без ответа, даже не потрудившись обернуться на звук его голоса, но отчего-то Бали-бей точно был уверен, что она слышит его и прекрасно понимает, о чём идёт речь, однако какая-то неведомая сила на даёт ей пошевелиться, удерживает на месте, подобно завораживающим чарам некого волшебного сна, а она не сопротивляется, позволяя вязким водам печали и сожаления утянуть её на дно беспросветного омута невосполнимых страданий, добровольно шагает во тьму, осознавая, что ей больше нечего терять. Так она и застыла на краю стремительно бегущей реки, потерянная, раздавленная и смиренная, и ни один мускул не дрогнул под тканью её потрёпанного сарафана, из-за чего создавалось обманчивое впечатление, будто девушка окаменела и превратилась в бездыханную статую, в загадочном облике которой сохранился глубокий след некогда живых стенаний. Бесшумный ветер бережно перебирал растрепавшиеся пряди её волос, заставляя их оплетать изящную белую шею, раздувал широкие рукава окровавленной блузы, словно девушка стремилась раскрыть за спиной белые крылья, небрежно дёргал подол её одеяния, и оцепеневшая в неприкосновенной позе Ракита смотрелась донельзя пленительно и завораживающе среди разбушевавшейся стихии, так что Бали-бей был не в силах налюбоваться за её неприступный образ, хоть и не мог отделаться от предательского ощущения, будто становится свидетелем чего-то слишком интимного и сокровенного, что не предназначено для посторонних глаз. Боясь потревожить непрерываемое молчание забывшейся девушки, воин лёгкой поступью приблизился к ней со спины, замирая на почтительном расстоянии, и смерил её сверху вниз побуждающим взглядом, словно уговаривая оттаять и обернуться. — Ракита? — осторожно позвал он, смягчая голос, на что девушка лишь неопределённо качнула головой, странно дёрнувшись, и издала непонятный сдавленный всхлип, мгновенно смешавшийся с потоками ветра. — Нам нужно уходить. Пожалуйста, не упрямся. Если османские воины нас найдут, даже я не смогу тебя защитить. — Ты думаешь, это так просто? — глухо прохрипела девушка, и воину пришлось наклониться с ней и напрячь свой безупречный слух, чтобы расслышать её слова, пропитанные нескрываемой болью, от которой сердце начинало безысходно сжиматься. — Взять и оставить свой родной дом, родные края, где прошло всё моё детство, где я впервые познала счастье? Ты хоть представляешь, какие страдания причиняет мне эта вынужденная разлука? Совсем недавно у меня было всё, о чём можно только мечтать, я была беззаботной и счастливой, не знала печали, боли и смерти. А теперь у меня нет ничего. Ни дома, ни семьи, ни надежды, ни даже будущего. Я осталась совсем одна в этом огромном мире, я не знаю, куда мне идти, что делать и как начать новую жизнь. Я лишилась всего, что у меня было, и всё это по твоей вине. — Хорошо, ты можешь обвинять меня во всех своих бедах, — терпеливо согласился Бали-бей, ничем не выдав забурлившего в крови едкого стыда, и как никогда обрадовался тому, что Ракита не смотрит ему в глаза и не может видеть его искреннего сожаления. — Но сейчас ты должна думать о том, как спасти свою жизнь. Давай поговорим об этом после, когда всё закончится. — Наш разговор состоится сейчас, причём немедленно, — на удивление строго заявила Ракита жёстким тоном, не терпевшим возражений, и воин даже невольно опешил, впервые услышав, чтобы всегда спокойная и миролюбивая девушка так повышала на него голос. — И ты всё мне расскажешь, как и обещал, не упуская ни единой мелочи. Я хочу знать о тебе всю правду, какой бы невероятной она ни была. Словно желая ещё больше убедить его в решимости своих намерений, Ракита неожиданно обернулась, вонзив в Бали-бея резкий взгляд, и столько ожесточённого стремления было в её подозрительно сощуренных глазах, что какое-то недоброе предчувствие неприятно заворочалось в его груди, вынудив предостерегающе нахмуриться и привести в тонус крепкие мышцы. Будто некая незримая угроза импульсивными волнами исходила от её напряжённого тела, обдавая его щекотливыми разрядами назревающей злобы, пронёсшаяся на поверхности её красноречивого взора дерзкая отвага мгновенно смела из его глубин всякую обиду, боль и подавленность, наделила её почти безумной одержимостью, казалось, ещё немного, и она начнёт добиваться этой правды силой, однако девушка сохранила поразительное спокойствие, и лишь только мокрые дорожки на щеках от её недавних слёз говорили о том, скольким она жертвует, заставляя себя идти на такой отчаянный шаг. Под натиском её оправданного стремления несколько сбитый с толку воин заколебался, стараясь не выдавать своей растерянности, но быстро взял себя в руки и только тяжело вздохнул, сломленный неизгонимым осознанием того, что Ракита не оставляет ему выбора, причём весьма заслуженно. От этого, возможно, последнего откровения он ничего не потеряет, так какой смысл и дальше скрывать истину, что должна была быть известна уже давно? За всё это время Бали-бей так устал от собственной лжи и постоянных недомолвок, от бегства и слабости, что уже сам бы с куда большей готовностью выложил Раките всё на чистоту, жаждая поскорее избавиться от непосильного груза обмана и двуличности. Решив больше не перечить всемогущей судьбе, воин смиренно опустил голову, собираясь с мыслями, и спустя мгновение снова перевёл глаза на выжидающе застывшую перед ним девушку, чей взгляд уже начинала обволакивать густая тьма непримиримой бури, что только искала повод разразиться настоящим стихийным бедствием. — Хорошо, — покорно прикрыл глаза Бали-бей, с трудом выдержав её взгляд. — Что ты хочешь знать? — Твоё настоящее имя, — незамедлительно отозвалась Ракита, испепеляя воина немигающим взглядом, в котором сквозила открытая враждебность. — И кто ты на самом деле такой. Я хочу знать всё, что ты скрыл от меня. — Моё настоящее имя тебе известно, — бесцветным голосом заговорил невозмутимый воин, гордо приподняв подбородок и расчётливо прищурившись. — Меня зовут Малкочоглу Бали-бей, я наместник Семендире, легендарный воин Османской империи, состоящий на службе у самого султана. Много месяцев назад меня отправили в изгнание, однако я сбежал от правосудия и долгое время прятался здесь, надеясь найти способ вернуться. Я хотел переждать бурю, набраться сил, собрать сторонников, которые смогли бы поддержать меня. Но потом я встретил тебя и понял, что на свете есть что-то важнее утраченной чести и осквернённого имени. Рядом с тобой я обрёл покой и безопасность и передумал возвращаться. Если бы я знал, что султан ищет меня, я бы ни за что не стал подвергать тебя такой опасности. Мне очень жаль. Судорожный вздох неудержимо слетел с приоткрытых губ внемлющей каждому слову Ракиты, так что последняя фраза Бали-бея потонула в шорохе её безудержного всхлипа, и сражённая открывшейся ей истиной девушка опасно качнулась в сторону, едва устояв на подгибающихся ногах, и прижала тонкую ладонь к талии, словно где-то внизу её скрутил тугой спазм невыносимой боли, вынудившей её сгорбить плечи и уронить подбородок на грудь. Если внутренне воин не был готов к чему-то подобному, он бы непременно кинулся к возлюбленной и поддержал её даже против её воли, однако в этот раз что-то его остановило — нет, не безразличие, а неминуемое прозрение, повлёкшее за собой столкновение с ещё одной неоспоримой правдой, представшей перед ним так же ясно, как дрожащая фигурка рыдающей Ракиты, отягощённой его страшным признанием: эта одинокая несчастная девушка, его сокровище, та, ради кого прежде он бы не задумываясь рискнул своей жизнью, больше ему не принадлежала, больше не являлась смыслом его жизни, не представлялась чем-то возвышенным, редким и особенным. Теперь она выглядела в его глазах совсем иначе, не соблазнительной и привлекательной, а беспомощной и ранимой, нуждающейся в защите кого-то близкого и родного, и прежде, чем Бали-бей успел сообразить, что послужило причиной этих необратимых перемен, ему вспомнилось кое-что ещё, о чём он так усиленно старался забыть со дня смерти Кахин: Ракита всё-таки приходилась ему сестрой, в их жилах текла одна кровь, кровь Османской династии, она была рождена госпожой и до сих пор ничего не знала об этом. Она могла бы носить другое имя, могла бы развить скрытые в ней лидерские качества и обладать при дворе непререкаемым авторитетом, если бы только ей стало обо всём известно и она согласилась остаться с ним, вернуться к своей настоящей семье... Совершенно по-новому окинув дальнюю родственницу потаённо тоскливым взглядом, воин не сдвинулся с места, предоставив девушке возможность самостоятельно справиться с нахлынувшим на неё потрясением, и с непонятной горечью осознал, что этой не менее сокрушительной тайне лучше уйти вместе с ним в могилу, ибо чуткая неопытная душа Ракиты вряд ли выдержит ещё один подобный удар со стороны того, кого совсем недавно любила больше самой жизни всем своим сердцем. — Но зачем было мне лгать? — совсем тихо прошептала Ракита, выпрямляясь и во все глаза изучая Бали-бея потрясённым взглядом. — Я тебе доверяла, я была уверена, что помогаю благородному честному человеку, а ты... Ты всего лишь преступник, который с самого начала заслуживал смерти! Выходит, ты просто играл со мной. Ты меня использовал! — Всё совсем не так, — не сумев скрыть звенящее в голосе отчаяние, заверил растерявшийся воин, едва не теряя хладнокровие. — Я сделал это, потому что хотел начать новую жизнь рядом с тобой. Я хотел создать семью, хотел подарить тебе покой и счастье. — Теперь всего этого не будет, Бали-бей, — медленно покачала головой Ракита, нарочито растянув незнакомое имя, прозвучавшее из её уст подобно змеиному яду. — Всё кончено. Ты всё разрушил, ты убил во мне не только веру и надежду, но и моё доверие к тебе, желание быть рядом. Я не хочу больше видеть тебя и слышать твой голос. Для нас обоих будет лучше, если ты... Если ты просто уйдёшь. Отчётливо прозвучавшее в непреклонном голосе девушки глубокое разочарование хлестнуло оторопевшего Бали-бея по сердцу больнее огненного хлыста, оставляя невидимые шрамы, неожиданное ожесточение горячим всплеском внезапного гнева взбунтовалось в его жилах, так что закипела благородная кровь, и пребывающей в откровенном замешательстве воин далеко не сразу нашёлся с ответом, переживая необъяснимый приступ смешанного изумления. Застигнутый врасплох столь решительным заявлением Ракиты воин в немой растерянности изучал её неопределённым взглядом, словно взвешивая количество неправды в её смелых речах, однако та, похоже, нисколько не жалела о своих словах, глаза её горели всё той же обезоруживающей твёрдостью, приправленной едва уловимой невыносимой тоской, осевшей на дне его души тягостным грузом. Всё ещё силясь поверить в то, что совсем недавно коснулось его ушей, Бали-бей отчаянно заметался в поисках разумных доводов, способных убедить потерявшую надежду девушку изменить своё решение хотя бы ради их общей безопасности, и как назло все нужные мысли проворно ускользали от него в самые дальние углы осаждённого разума, лишая его былой сметливости и скорой реакции опытного солдата на быстро меняющиеся обстоятельства. А может, он на самом деле знал, что она права? Раз так, почему же тогда ему так отчаянно хочется удержать её рядом с собой, уберечь, попробовать защитить? Не потому ли, что по его вине погибла Нуркан? Не потому ли, что она тоже приходится ему сестрой? — Одумайся, — с намёком на угрозу пробасил Бали-бей, едва сдерживаясь, чтобы не накричать на упрямую девушку, ставившую уязвлённое достоинство выше собственной жизни. — Без меня ты пропадёшь, и шагу не успеешь сделать, как эти убийцы прикончат тебя! Ты не сможешь выжить здесь в одиночку. — О, нет, всё совсем наоборот, — незнакомым, предвзятым голосом усмехнулась Ракита, и глаза её зажглись каким-то мрачным безжалостным огнём, словно она готовилась вынести смертный приговор опасному преступнику. — Османские воины обо мне и не вспомнят, им нужен ты. За тобой они гонялись всё это время, а мы все стали жертвами этой погони лишь по твоей вине. Поэтому спроси себя, где я буду в большей безопасности — с тобой или... без тебя. — Значит, ты уже приняла решение, — спокойно проронил Бали-бей, и в этот момент его загнанное сердце внезапно сорвалось куда-то вниз, ухнув в непроглядную пустоту, и как-то странно притихло на дне его изуродованной души, распространяя в груди мертвенный холод. — В таком случае, не теряй время. Где находится соседнее село, ты знаешь, оттуда и до следующего города рукой подать, не заблудишься. Если кто спросит, ты меня никогда не встречала. И ещё... Прости меня. — Не уверена, что смогу сделать это, — без тени сожаления отрезала девушка и порывисто отвернулась, обнимая себя за плечи. — Лучше уж мне поскорее забыть тебя и никогда больше о тебе не вспоминать. Прощай, Игнис. Не дождавшись ответных слов прощание, Ракита молча сошла с места и довольно твёрдым шагом устремилась прочь вдоль пустынного берега, прочь от своего прошлого, прочь от детства, прочь от Бали-бея, туда, где виднелись вычерно-синие силуэты редких сосен, из податливой глины проклёвывалась степная трава и начиналась просёлочная дорога, ведущая тонкой извилистой лентой через небольшой предлесок прямо к соседнему селу, надёжно спрятанному за тенью могучих деревьев. Рыхлый песок то и дело ускользал из-под её ног, затрудняя упрямую поступь, свободолюбивый ветер крался за ней по пятам, заметая следы рассыпчатой позёмкой, сверху на неё накатывал белоснежная пелена вечернего тумана, бережно и ласково обнимая щуплое тело со всех сторон, словно стремясь ревностно защитить его от любых опасностей, и вскоре её чёткий женственной силуэт начал расплываться по краям, постепенно теряя свои былые плавные очертания, становился всё более далёким и недосягаемым для чужого бесстрастного взора, подёрнувшись полупрозрачной дымкой какой-то сладостной иллюзии, пока и вовсе не исчез с поля зрения, не растворился подобно волшебному видению среди природной тишины, не слился с бесплотными тенями где-то за гранью неприютной реальности, не оставив после себя даже слабого дуновения её травяного аромата, частички её незаменимого тепла, ничего, кроме всепоглощающей пустоты и полноценного одиночества. Ни прощального взгляда, ни тоскливой улыбки, ни душевных слов он от неё не дождался и сам не смог заставить себя ещё раз произнести вслух её необычное имя, не осмелился надеяться на какой-то сердечный порыв с её стороны, не стал запрещать, останавливать, умолять вернуться, потому что лучше неё самой понимал, что так будет правильно, что для всех будет лучше, если они никогда больше не вспомнят друг о друге и о той тесной привязанности, сделавшей их безвольными рабами одного слабого чувства. В тот момент, когда очередное ниспосланное ему свыше спасение от мук и страданий безвозратно выскользнуло у него из рук, оставив его одного ни с чем, посреди дикого побережья тёмной реки, обременённого потусторонней печалью Бали-бея посетила до смешного нелепая, но слишком уж правдивая мысль о лежащем на нём вечном проклятии, в угоду которому он вынужден терять своих избранниц одну за другой, не в силах уберечь их от смерти, предательства и несчастий. За что Аллах наказывает его таким жестоким образом? Неужели хочет, чтобы он до конца своих дней видел своей невестой лишь верную саблю и искал спасение от своих терзаний лишь в запретных усладах и терпком аромате опьяняющего вина? «— Никогда не говори никогда. Откуда ты знаешь, какое благословение пошлёт тебе Всевышний? Возможно, в будущем тебя ждёт такая великая любовь, что ради неё ты будешь готов рискнуть не только своими званиями и богатством, но и своей жизнью. — Моё будущее известно. Для меня и не будет ничего важнее службы моему государству. И никакая любовь не заставит меня свернуть с этого пути. — Вот когда это случится, ты вспомнишь мои слова». Невесомое шелковистое полотно прозрачного тумана бесшумно ложилось на широкие покатые плечи и собранные лопатки, заботливо оплетая крепкий поджарый стан бледными пальцами влажной прохлады, и собравшиеся в его чертогах крохотные капельки насквозь пропитали восприимчивую ткань чужой одежды, расползаясь по коже живительной свежестью, из-за чего режущая боль в страшных боевых ранах немного утихла, на время переставая отбирать последние силы, тщательно сберегаемые на долгий путь. Вязкий остывший песок совсем скоро сменился твёрдой землистой тропой, вздымающейся чуть выше уровня воды, идти мгновенно стало легче, однако чем дальше уходила выстуженная закатным солнцем река, тем отчётливее в воздухе ощущалась пряная смесь душистых степных ароматов, среди которых особенно ярко выделялись кисловатый запах свежескошенной травы, медовая сладость смолистых сосен и свербящая дорожная пыль, что противно оседала в носу и в лёгких, не давая насладиться упоительными благоуханиями зрелых сумерек. Витиеватая аллея взлетела в небольшую гору, изгибаясь плавной дугой на уровне деревьев, и дальше поползла между стеной одинаковых бурых стволов и пустым пространством облагороженного поля вдоль живой изгороди, незримо теряясь где-то за горизонтом. Только теперь, выбравшись наконец из-под полога низких облаков, Бали-бей впервые обратил внимание на изумительно чистое сиреневое небо, исполосованное аккуратными нежно-розовыми узорами умирающего заката, и даже сумел разглядеть над головой совсем ещё блеклые точки молодых звёзд, сплошь засыпавших кристальный купол безграничного небосклона мелкими осколками разбитого алмаза. Окутанный мягкими пастельными оттенками золотистого и сизого неприкосновенный мир только-только подёрнулся чернильной тьмой неизвестно откуда надвигающейся ночи, медленно погружаясь в тихий спокойный сон, и для полного завершения столь очаровательной убаюкивающей картины, наводящей странную тоскливую истому, не хватало только привычного стрекотания невидимых сверчков, однако их своеобразной монтонной гармонии воин не застал, хотя в глубине души был бы рад услышать какой-нибудь посторонний звук, кроме грохота крови в ушах и собственного затруднённого дыхания. Сам до конца не понимая, в чём именно хочет убедиться, воин просунул пальцы под складки на поясе, почти сразу нащупывая металлический корпус изумрудного кольца, однако даже это не принесло ему облегчения, не утешило его ноющее сердце, не помогло смириться с непререкаемым молчанием. Словно в ответ на его тайные мысли, где-то со стороны выженного суровыми морозами чистого поля, ограждённого с противоположного края такой же полосой ровно посаженных деревьев, раздалось заливистое лошадиное ржание, перебиваемое ритмичным топотом мощных копыт, и подброшенный этим громогласным шумом Бали-бей возбуждённо встрепенулся, резко останавливаясь, и уставился выискивающим взглядом куда-то себе за плечо, жаждая своими глазами лицезреть неизменно благородного статного обладателя столь торжественного клича. Как оказалось, он был далеко не единственным одиноким существом на пути к неизведанным краям: прямо на него, пересекая огромное широкое поле бешеным галопом, мчался высокий мускулистый жеребец с чёрной развивающейся гривой, его поджарые бока перекатывались буграми сильных мышц при каждом прыжке, из-под ног поднимался столб чёрной пыли, а короткая лоснящаяся шерсть так и сверкала под открытым небом свежевыкованной бронзой, искрясь и переливаясь от обильного пота. Покорённый вольным стремительным бегом дикого животного воин несколько мгновений не двигался, откровенно залюбовавшись его грациозным могучим телом, и осторожно, беззвучно приминая сапогами кривые ростки сухой травы, сошёл с тропы ему навстречу, восхищённо наблюдая, как необузданный, предоставленный самому себе жеребец игриво красуется перед ним, словно поддразнивая приспнувшую в нём тягу к свободе, и лёгкой рысью сокращает расстояние между ними, с любопытством наклоняя вперёд заострённые уши. Видимо, он тоже соскучился в одиночестве, пребывая долгое время без людского внимания, поэтому сразу проявил чудеса лошадиного дружелюбия, приветливо склоняя перед воином тяжёлую лобастую голову и позволяя чужой тёплой ладони найти пристанище на своём бархатном носу. Фыркая и поступкивая передним копытом от удовольствия, гнедой жеребец нетерпеливо встряхивал длинной гривой, точно зазывая куда-то своего нового приятеля, и ощутивший небывалый прилив одурманивающего азарта Бали-бей сначала прикормил вспыльчивого скакуна с рук молодой травой, чтобы укрепить между ними хрупкую нить возникшего доверия, а затем, убедившись, что конь не чует в нём угрозы, одним движением взгромоздился на его широкую породистую спину, сжимая коленями упругие бока. Вцепившись пальцами в шелковистые пряди, воин ткнул на удивление покладистого жеребца каблуками под рёбра, и подстрекаемый его лихим криком рысак стрелой сорвался с места, снова пускаясь в путь наперегонки с восточным ветром, навстречу новому рассвету, куда манило странника воодушивлённое предчувствие опасностей и неизведанного величия. Где-то там, за неприступной границей темнеющего горизонта, его ожидали незнакомые владения, совсем другой необъятный мир, полный своих загадок и многовековых тайн, и он храбро стремился туда, страстно желая познать то, что было так надёжно скрыто от его глаз за извилистыми холмами: новый путь, новый рассвет, новый мир, новую судьбу. И только цель его оставалась неизменной, разгораясь в сердце непокорным огнём возвышенной веры, — вернуться на тропу истины, преодолевая собственные пороки и согрешения, и во что бы то ни стало восстановить своё честное имя.***
Конец осени 1516 года, Семендире Острый железный пик самой высокой башни начищенным лезвием обнажённой в бою сабли пронзал стонущие и поскрипывающие груды бесформенных облаков, бесстрашно окунаясь в несоизмеримые глубины их упитанных бугристых тел, и вскоре совсем затерялся среди окутавшей его потусторонней черноты и зловещего тумана, будто отважно бросаясь в битву с могущественными сторонниками властелюбивой грозы и пытаясь отогнать распушившиеся скопления неотвратимой бури своим единственным, но невероятно прочным оружием. Прошедшая испытание безжалостным временем и столетними стихийными бедствиями, ни на миг не покосившаяся со своего почётного места горделивая стройная башня и не думала трусливо сдаваться на милость раззадоренной непогоде и как ни в чём не бывало продолжала нести преданную службу на своём великом посту, как и много веков назад бережно и ревностно укрывая в своём мрачном сердце объятые душевными муками и неизличимыми страданиями сущности живых созданий, сотворяя самые безопасные и уютные условия для их временного пристанища. Крепкая, неприступная, на славу сгромождённая из непробиваемого камня, она на фоне всеобщей пасмурной серости смотрелась особенно сурово и враждебно, окружённая со всех сторон дугообразными арками и мраморными колоннами, но по сравнению с её скупым величием и царственной статью расположившиеся подле неё такие же каменные строение едва ли отличались особой завораживающей красотой, поэтому были призваны лишь дополнять её пленительный образ, словно преданные слуги, ничуть не затмевая её несомненное превосходство, благодаря чему охваченные благоговейным восхищением взоры прежде всего замечали этот несокрушимый символ высшей справедливости, а уже потом с дотошным вниманием прощупывали пустую, отделанную белым зеркальным камнем площадь перед ней, облагороженную с двух сторон длинными коридорами из куполообразных сводов, чистые гладкие ступени невысокой лестницы, ведущей на небольшое возвышение, и массивные тяжёлые створы сандаловых дверей, служащих единственным входом на территорию скромного господского двора. При обычных обстоятельствах столь неприметная и редко используемая по назначению часть дворца пустовала, как правило лишь выполняя роль пропускного пункта для немногочисленных знатных гостей, однако в этот пасмурный день, отягощённый незримым предчувствием смерти, по бокам от возвышения толпились шумные люди, без всякого стеснения перекидываясь пророческими фразами и многозначительными взорами, и никто не думал пресекать их откровенные разговоры, поскольку слишком уж ценили при господском дворе их многолетний опыт и непостижимую мудрость: то были собранные со всех концов провинции кадии, высокопоставленные муфтии и другие члены государственного совета, призванные в центр лишь с одной целью — проследить, чтобы намечаемое в его стенах чёрное дело совершилось согласно закону. Их одинаковые рассудительные лица, все до одного скрашенные седой бородой и глубокими старческими морщинами, вдумчивые потускневшие от возраста глаза, смотрящие броско и с оттенком неподкупной честности, окантованные натуральным мехом утеплённые кафтаны и прилежные покорные позы придавали укоренившейся здесь атмосфере трескучего напряжения какого-то доверительного спокойствия, внушали невольное умиротворение и даже помогали собраться с мыслями, когда было самое время выставлять напоказ свою хладнокровную решимость. Напрочь отстутствующее в их проницательных взглядах осуждение превратилось в неиссякаемую наблюдательность, с какой они, нисколько не стесняясь одолевавшего их мнимого любопытства, косо посматривали на гордо оцепневшего в покровительственной позе молодого санджак-бея, по праву, занимающего своё законное место на краю возвышения под каменными сводами, и его верную, облачённую в практичный мужской наряд спутницу, не отходившую от ни на шаг и даже сейчас преданно замеревшую рядом с его плечом. Донельзя пронзительные, сокрытые в тени оценивающей строгости чужие взоры беспрепятственно обследовали чужую ровную спину, щекоча область между лопаток обжигающим вниманием, с долей подозрительной опаски пробегали по сдержанно застывшему под маской суровой властности юному лицу, избегая задерживаться на нём особенно долго, и цепко изучали весь изящно скроенный гибкий силуэт нового наместника, точно жаждая отыскать в его безупречном облике хоть какие-то изъяны, однако после очередной неудавшейся попытки были вынуждены признать поражение. Даже в их глазах, привыкших смотреть на несправедливый мир сквозь призму бессмертного закона, поразительно собранный и твёрдо уверенный в каждом своём шаге юноша был необычайно хорош собой: приятное гладкое лицо смуглого оттенка, выразительные бездонные глаза цвета неогранённого обсидиана, испытующий своим предельным хладнокровием расчётливый взгляд, решительно расправленные плечи и непоколебимое превосходство в каждом выверенном жесте, в каждом весомом слове, сказанном глубоким вкрадчивым голосом, не превышающее, однако, рубеж дозволенного, за которым начиналась чуждая его добросовестной натуре вызывающая дерзость. Словно втайне догадываясь, какое незабываемое впечатление производит на важных гостей одним только выражением неоспоримого авторитета, мало озабоченный посторонним мнением о своей непредсказуемой персоне Бали-бей нарочно позволил увлёкшимся своими наблюдениями пашам во всех мельчаших деталях рассмотреть его мрачный образ, за всё время их несмолкаемых перешёптываний не сдвинувшись с места, и со временем даже привык неизменно ощущать на себе их испепеляющие взгляды, к которым, впрочем, он совсем потерял всякий интерес. Ему не было дела, что думают о нём эти умные начитанные люди, осуждают они его за такой поступок или наоборот поощряют, как и не было дела, сколько ещё продлится эта затяжная гроза без дождя, грома и молнии, сколько налитые раскалённым свинцом платиновые тучи будут держать в плену безвольное солнце, сколько боли, разочарования и гнева обрушится на него совсем скоро с высоты самой высокой на всей площади башни, где, по его же настоятельному приказу, обливалась жгучими слезами бессилия и скорби измотанная страданиями госпожа, демонстративно облачённая вопреки всем обычаям в чёрное платье, которое, уверяли многие слуги, она не снимала с тех пор, как носила траур по почившиму супругу. Вслед за одной потерей на неё обрушилась другая, не успела она смириться с одним горем, как её уже постигло новое, и над пустынной площадью среди угнетающей страшными ожиданиями тишины можно было расслышать вторящее призрачным завываниям ветра тихое эхо от её неудержимых рыданий, хотя, может, это ненастная буря извергала свои муки на головы бестрепетным грешникам, намереваясь покарать их за неслыханную жестокость. Стоя под прямыми потоками сокрушительного вихря, несущего в утробе притаившейся в засаде непогоды студённое дуновение трескучего урагана, околдованный навеянным мрачными предзнаменованиями небес иллюзиями Бали-бей почти физически ощущал на своей коже пытливое поползновение чужого умоляющего взгляда, доносимого откуда-то с высоты северной башни, и готов был поклясться, что его морально изувеченная обладательница таким образом пытается воздействовать на его непоколебимую уверенность, хочет заставить свернуть с выбранного пути, прекрываясь благими намерениями, однако даже под прицелом этого цепляющего взора он продолжал стоять прямо, как скала, и неподвижно, не поддаваясь ни мысленным уговорам чужой совести, ни свирепым притязаниям небес, что словно сговорились сопровождать его в этот чёрный день преждевременной тьмой. Даже манящая успокаивающим теплом живого тела близость Нуркан не могла заполнить образовавшуюся внутри бездонную пустоту, поскольку сестра, хоть и проявила чудеса покорности и уважения к его воле, остерегалась открыто демонстрировать свою поддержку, предпочитая хранить смиренное молчание, и за всё это время даже не удостоила его взглядом, ни на миг не отрываясь от пристального изучения белоснежного мрамора под ногами. От её напряжённого подтянутого тела упругими волнами исходило непрекрытое сожаление, каждый её взвешенный вздох был пропитан горестной тоской и всепоглощающей болью, так что заряженный воздух между ними неумолимо потрескивал от обоюдного отчуждения: он всё ещё был зол на неё за тот проступок, а она по-прежнему терзалась сокрушительным стыдом, не смея уповать на милость и молить о прощении. До этого дня они ни разу не поднимали эту тему в скупых разговорах, ограничиваясь лишь красноречивыми взглядами, и с тех пор непреодолимая пропасть между ними всё ширилась и становилась ещё темнее, отзываясь щемящей безысходностью в безнадёжном сердце Бали-бея. Пусть Нуркан и дальше злится на него за это решение, ему-то что? Он не имеет права поддаваться слабости и унизительным чувствам, он не может даровать жизнь предателю. Если ни сестра, ни госпожа не в силах его понять, это уже не его ответственность, ибо он должен прежде всего действовать в интересах государства, а потом уже заботиться о чьей-то задетой гордости. Приободрённый этими мыслями воин приосанился, в властной манере убирая руки за спину, и направил источавший мрачную решимость взор к озверевшему небу, из-под навеса каменных сводов любуясь затейливой игрой расположившихся на нём крутобоких туч. Отныне каждый враг воочию увидит, на что способна праведная ярость потомков Малкочоглу, а друг пусть знает, какая сила бурлит в его жилах вместе с благородной кровью и что бывает с теми, кто находит в себе смелость этой силе противостоять. Совершенно неожиданно, ещё до того, как по начищенному мрамору громко процокали чужие каблуки, оповещая встрепенувшегося воина о долгожданном появлении нового посетителя, на него сбоку стрельнул пронизывающий взгляд тусклых суровых глаз, и немедленно отклинувшийся всей душой на этот призыв Бали-бей мгновенно обернулся и со смесью обречённого смирения и небывалой решительности уставился на возникнувшую в поле зрения мускулистую фигуру скованного традиционным военным кафтаном военачальника, в мужественных чертах которого он под нетерпеливую дробь застопорившегося сердца распознал старого офицера, чей своевременный приход ознаменовал для него начало чего-то очень важного и неотвратимого, поставив конечную точку в его противоречивых метаниях. Больше не было сомнений, тайных страхов и напрасных мыслей о прошлом, остались одна лишь вера в справедливость и неиссякаемое стремление провозгласить свою силу, холодная расчётливость и бесстрастное самообладание — именно то, что присуще испытывать настоящему воину, убеждённому в правильности своего выбора, и, кажется, только теперь, отыскав отражение этой незыблемой истины на поверхности чужих мудрых глаз, Бали-бей как никогда был готов к этому смелому шагу, к своему первому осознанному решению, призванному раз и навсегда изменить его судьбу. Когда старый офицер, смотревшийся ещё более воинственно и внушительно в своём родном походном одеянии, целеустремлённым шагом приблизился к молодому бею, со всем почтением склонив перед ним голову, тот по одному только этому жесту понял, что пути назад уже нет, что совсем скоро всё свершится, и от этого неминуемого прозрения внутри почему-то сделалось неспокойно, из груди поднялась волна непрошеного волнения, с губ против воли сорвался судорожный вздох, и атакованный неопознанными ощущениями Бали-бей только спустя мгновение отрывисто кивнул, позволяя бывалому слуге выпрямиться и занять своё место с другого бока от него, а сам переметнул будто бы невидящий взгляд вдаль, упрямо не замечая, как дыхание при этом на секунду сбилось, вызволяя из плена самоконтроля приспнувшее волнение. Несколько секунд ему потребовалось на то, чтобы осознать, что медленно ступающий, словно в расплывчатом сне, босыми ногами по скользкому камню стройный гибкий юноша с непослушными кудрявыми волосами, чьё нагое тело было прикрыто лишь свободной белой рубахой, достающей ему до середины щиколоток, был ни кто иной, как его младший брат Ахмед, безропотно идущий навстречу своей смерти с выражением заиндевелой ненависти на лице. Вот молчаливые стражи, держащие его за худые плечи с двух сторон, вывели приговорённого на середину площади, где уже был подготовлен гладкий мраморный камень для осуществления кровопролития, поставили на колени прямо напротив него и замерли с двух сторон наподобие безучастных изваяний, ожидая приказов. Но объятый непонятным густым туманом лёгкого дурмана Бали-бей не видел и не замечал ничего вокруг, будто весь мир исчез и уменьшился до размеров павшего к его ногам Ахмеда, чьи пропитанные отголосками безумной ярости воспалённые глаза слезились от тусклого дневного света и источали одну лишь свирепую жажду убийства, которую не способен был сгладить даже отчётливо плескавшийся в одном омуте с ней первобытный страх смерти, присущий всем осуждённым, внезапно почуявшим запах собственной крови. За дни, проведённые в темнице, он сильно изменился: кожа побледнела и приобрела нездоровый сероватый оттенок, на стройном теле местами проглядывали выступающие кости, на лице всё ещё виднелась свежая отметина от кинжала, опухшая и загноившаяся, губы потрескались от жажды и беспристанно кровоточили, и весь его вид выглядел жалко и болезненно, так что хотелось поскорее прервать его страдания. Стараясь не поддаваться унизительной жалости, Бали-бей свысока смерил прожигающего его откровенно ненавистным взглядом брата беспощадным взором, властно вскинув подбородок, и даже издалека увидел, как обнажились его пожелтевшие зубы в угрожающем оскале, придавая ему пугающее сходство с одичавшем в неволе зверем. Где-то над ухом он расслышал тихий сдавленный вздох Нуркан, потрясённо оцепеневшей подле него под влиянием какого-то ужасного зрелища, но тут же запретил себе реагировать на посторонние чувства, полностью сосредоточившись на том, как бы утихомирить взбунтовавшееся сердце, чью нервную шальную дробь, казалось, слышал даже Ахмед, мелко дрожащий не то от сдерживаемого гнева, не то от осенней прохлады, внезапно налетевшей откуда-то с севера. Пристально наблюдающий за ним воин остался совершенно равнодушным к его нескрываемому презрению, без намёка на какие-либо эмоции сверля его безжалостным взглядом, и в тот момент, когда их взоры, до краёв наполненные взаимной враждебностью, снова схлестнулись в зыбком воздухе, над головой оглушительно прогремел вкрадчивый раскат грома, жестоко раздробив настороженную тишину, и словно в ответ на этот знак свыше стальные глаза Бали-бея полыхнули новым огнём, в груди разлился исступлённый жар, по телу стрельнула неконтролируемая дрожь какого-то отдалённого предчувствия, все мысли мгновенно сбились в кучу, собравшись всего в одно слово. «Пора». Весь мир будто замер в ожидании, пленённый расползающимся во все стороны благоговейным оцепенением, ядовитые воды невыносимого молчания медленно заползали в души невольных свидетелей, пробуждая в их восприимчивых сердцах тягостное предчувствие, обострившиеся импульсы всеобщего напряжения незримо подтачивали изнутри чужое самообладание, и ощутившее неизгонимую слабость своих бессильных жертв всемогущее время как нарочно замедлило безвозратное течение чудовищно долгих мгновений, обрекая скованных единой тёмной мыслью наблюдателей на мучительные терзания. Чувствуя себя неуютно под прицелом множества пронизывающих взоров, ведомый некой посторонней силой Бали-бей взглядом приказал стражникам освободить дорогу, и те тут же подчинились, с наклоном головы отступая от пленника, а место одного из них занял палач с обнажённым клинком в руке, выглядевший куда более безжалостно и опасно в своём кромешно чёрном одеянии, скрывающем каждую часть его тела, кроме тонкой полосы расчётливо сощуренных глаз. Горящие непроницаемым ледяным огнём, они смотрели бездушно и отстранённо, точно уже не раз лицезрели перед собой искажённые лица своих жертв, и в немом ожидании уставились прямо на молодого воина, как и все остальные готовясь услышать лишь одно слово. Однако Бали-бей не обратил на беспощадного слугу никакого внимания, намеренно избегая устанавливать с ним зрительный контакт, и неосознанно перевёл подёрнутый колким льдом взгляд на Ахмеда, бесстрашно встречая хлёсткие волны исходящего от него ожесточения, и ещё пристальнее всмотрелся в его припорошенные тонким слоем отчаянного неверия очи, силясь разобрать на самом дне хотя бы ничтожную тень раскаяния или сожаления, но будто бы уже мёртвый взор брата оставался пустым и холодным, так что лелеющая глубоко внутри слабую надежду душа юного бея никак не отозвалась на уже знакомую ему закоренелую злость, в очередной раз убедив его в правильности происходящего. Не давая себе времени на то, чтобы проникнуться беззащитным образом обречённого Ахмеда, воин резким движением взметнул над головой жилистую ладонь, задержав её в воздухе, на одно повисшее в воздухе роковое мгновение, какому суждено было разделить его жизнь на до и после, он в последний раз перехватил откровенно испуганный взор брата и дальше не помнил ничего, словно всё случившееся с ним было всего лишь страшным наваждением, оставившим в его памяти необъяснимо глубокий след. Один из стражников снова приблизился к Ахмеду, беспрепятственно опуская его сутуленные плечи на безупречно чистый мрамор, и его кучерявая голова сама собой свесилась с выступа, так что чужим взорам предстала его бесстыдно обнажённая широким воротом рубахи белоснежная шея, на задней поверхности которой отчётливо проступали гладкие позвонки, словно специально выделяя то самое место, куда должен был прийтись смертельный удар в совершенстве владеющего знаниями анатомии палача. Только на секунду отгородившимуся от целого мира Бали-бею показалось, что по впалым щекам брата текут невольные слёзы, однако теперь он мог видеть лишь его безудержно трясущиеся плечи и ровную змейку вытянутого позвоночника, вдоль которого по капле стекала лихорадочная испарина. Внутренне испытав робкое облегчение оттого, что лишён теперь возможности смотреть ему в глаза, впавший в некий транс воин быстро, твёрдо и безвозратно взмахнул рукой вниз, рассекая густой воздух ребром ладони, и вслед за этим беззвучным сигналом раздался сначала пронзительный свист упавшей сабли, затем омерзительный треск разрываемой плоти, тошнотворный хруст перерубленных позвонков, после глухой стук отсечённой конечности вклинился в мёртвую тишину, и в конце концов над осквернённой площадью воцарилось предательски безмятежное молчание. На глазах у оставшегося предельно спокойным Бали-бея бездыханное тело Ахмеда обильно теряло кровь, так что вязкая тёплая жидкость алыми ручьями стекала по облитому мрамору на скользкий пол, голова его с остекленевшими глазами продолжала валяться рядом, такая же бледная, как гладкий камень под ней, грешная душа возносилась к небу, покидая бренную оболочку, и только запятнанная кровью рубашка непринуждённо колыхалась на ветру, словно от чужого дыхания. Смотреть на это пугающее зрение и дальше не было смысла, тем более, что к горлу воина и так уже подкатила дурнота, однако почему-то он не мог заставить себя сдвинуться с места и всё смотрел и смотрел на безжизненное тело Ахмеда, пока не заметил, что к насыщенному рубиновому оттенку свежей крови примешивается прозрачная вода, расплываясь по мрамору красочными разводами: это начался дождь, наконец прорвавшийся сквозь тяжёлые туши дымчатых облаков, его косые струи, направляемые ураганным ветром, с ритмичным стуком попадали на край выступа у самых ног Бали-бея, иногда щекоча его открытое лицо, и ещё более густая тьма спустилась с небес на промокшую площадь, из-за чего видимость в сочетании со сплошной стеной шквального ливня совсем ухудшилась. Стражники уже уносили тело, столпившися за его спиной кадии и муфтии начинали расходиться, а затем не выдержала и застывшая подле него Нуркан, внезапно резко развернувшись и прошествовав лихорадочным шагом к дверям, предусмотрительно приоткрытым, чтобы не затруднять обладателям высоких званий свободный проход. Почувствовав встревоженные ею потоки воздуха, воин обернулся и почти сразу наткнулся на одиноко съёжившуюся в проёме фигурку сестры, которая устало привалилась к косяку, восстанавливая загнанное дыхание и потрясённо устремив в пустоту невидящий взгляд. С долей оправданного сочувствия смерив её непроницаемым взором, Бали-бей бесшумно сошёл с места, приближаясь к ней со спины, но прикоснуться в знак поддержки не осмелился и просто остался рядом, не зная, что сказать и нужно ли вообще что-то говорить. В тот момент ему казалось, что нет на свете таких слов, способных передать её невыносимые страдания. — Смерть нависла над нами тяжёлой тучей, — тихим потусторонним голос проронила Нуркан, словно ощутив на себе чужой взгляд, и её пугающие слова едва достигли навострённого слуха воина за шумом проливного дождя, что с каждым мгновением только набирал силу. — Тьма не покинет нас до тех пор, пока не закончится этот траур, она будет преследовать нас по пятам, потому что тот, кто однажды вкусил свежей крови, уже не остановится. Нас ждут тёмные времена. — Я ни о чём не жалею, Нура, — коротко отозвался Бали-бей самым хладнокровным тоном, на какой только был способен, тем самым давая сестре понять, что ей не удастся его запугать подобного рода бессмысленными пророчествами. Близость тьмы его отныне не страшила, наоборот, манила и привлекала, как тёплый огонёк свечи заблудившегося мотылька, но что в этом плохого? Разве не правда, что тьма и свет — это две крайности одной и той же сущности? Кто-то сказал ему об этом однажды... Кто-то очень дорогой ему и близкий, кого уже никогда не будет в его жизни, как и несчастного Ахмеда. — В глубине души и ты знаешь, что так было правильно. Пройдёт время, и ты смиришься с этим, как и наша госпожа. Вы все смиритесь. — Нет, брат, — глухо выдавила из себя Нуркан, не пошевелившись, и словно с усилием выпрямилась, но демонстративно не обернулась, вытянувшись в одну звенящую струну под прицелом его настойчивого взгляда. — Мы никогда не сможем смириться с этой ужасной трагедией, а тот, кто думает, что сможет забыть родного брата, лишь обманывает самого себя. И ты не сможешь забыть, Бали-бей. Поверь мне, не сможешь. — Ступай лучше к себе, сестра, — нахмурился неприятно встревоженный её словами воин и спрятал руки за спиной, выжидающе приподнимая голову. Он был уверен, что от горя у Нуркан просто помутился рассудок, ей всего лишь нужно отдохнуть и привести в порядок свои мысли и уже завтра она будет говорить совсем иначе, как его верная соратница, понимающая всю необходимость такого непростого решения. Но как сестра она ещё долго будет злиться на него за это, врзможно, даже презирать и ненавидеть, однако и её страданиям придёт конец, по крайней мере, он надеялся на это. — Отдохни, приди в себя. И госпожу не оставляй без присмотра. Сейчас ты нужна ей как никогда. — Что-то раньше ты не был так озабочен состоянием матушки, — при первом удобном случае съязвила Нуркан, и несколько задетый этим замечанием воин в очередной раз убедился в правдивости своих догадок: она была в ярости, её жгли обида и отчаяние, и сейчас она была готова обвинять его во всех бедах, лишь бы сделать ему больнее. — Но ты не беспокойся, я присмотрю за ней. Мне пока что не всё равно на своих родных, в отличие от тебя. Бесцеремонно пропустив традиционный прощальный поклон, Нуркан сорвалась с места, так и не обернувшись, и шаткой походкой удалилась прочь по пустынному коридору, каждый её точёный шаг отлетал от каменных сводов звонким эхом, длинные волосы перебирал осмелевший ветер, на бедре подпрыгивала убранная в ножны сабля, и оставшийся одиноко смотреть ей вслед Бали-бей не заметил, как залюбовался неприступным обликом своей неожиданно повзрослевшей сестры, в стройной фигуре которой уже начинали выделяться грациозные женственные изгибы. Как же быстро пролетело время, он и не заметил, как его отважная сестра за считанные месяцы превратилась из строптивой задиристой девчонки в бесстрашную умную девушку, готовую отстаивать интересы своей семьи так же яростно, как свои собственные. А насколько за это время изменился он? Застигнутый врасплох внезапным приливом томной тоски, молодой наместник только на мгновение успел поддаться этому внезапному наваждению, поскольку совершенно неожиданно из омута невесёлых размышлений его выдернул другой пронзительный голос, надрывный и преисполненный такой невыразимой боли, что в ушах зазвенело от этого истошного крика, больше похожего на смесь рычания и плача, сердце смутно сжалось, изъеденное нехорошим предчувствием, но всё же даже сквозь ливень ему удалось с холодом в груди распознать одно цепляющее слово, прочно засевшее в его памяти настолько глубоко, что уже невозможно было его так просто забыть. В нём сочетались ненависть и разочарование, безумные страдания и неосознанная свирепость, и от одного его громогласного звучания кровь в жилах воина превращался в лёд, наливая мышцы неподъёмной тяжестью, дыхание застревало в горле и необъяснимая ярость ударяла в голову, так что темнело в глазах. — Убийца! Да покарает тебя Аллах, да ниспошлёт он тебе страшные муки! Нечестивец! Убийца! Мерзкий озноб стрелой взметнулся по ровной спине Бали-бея, вынудив его предательски замереть на месте, огромными усилиями он заставил себя обернуться и со всей присущей ему непроницаемостью отыскал за непроглядной пеленой дождя размытую фигуру ковыляющей к нему по лужам Айнишах, чей неприметный, теряющийся на фоне тернистого мрака силуэт маячил где-то далеко, возле северной башни, откуда она наблюдала за казнью. Бездумно бросившись под хлёсткие струи ливня, промокшая до нитки госпожа пыталась бежать, спотыкаясь и подскальзываясь на мраморном покрытии, и продолжала неистово вопить во всю силу голосовых связок какие-то несвязные речи, будто и не осознавала своих действий, совершенно обезумев от навалившегося на неё горя. Пригвождённый к месту её истеричными криками воин сощурился, пытаясь разглядеть щуплую госпожу в туче летящих во все стороны брызг, и сердце его безудержно ёкнуло, когда выбившаяся из сил Айнишах вскоре повалилась с ног прямо на мокрый пол, создавая себе опору руками, и в порыве чудовищных стенаний запрокинула голову к грохочущиму небу, заходясь в приступе душераздирающего крика. Дрожащее эхо от этого хриплого воя ещё долго раздавалось в ушах парализованного Бали-бея, он словно во сне наблюдал, как ослабевшая госпожа роняет подбородок на грудь, как трясутся её худые плечи, как судорожная дрожь проходит по её тонким рукам, а дождь с немыслимым напором обрушивается на неё сверху, прибивая к земле. Ещё до того, как он успел отдать должный приказ верным стражам, те уже сорвались со своих мест, подгоняемые командным голосом старого офицера, и бегом устремились к своей султанше, не обращая внимания на рассвирепевший ураган. Чем всё это закончилось, Бали-бей уже смотреть не стал и, провожаемый ободряющим кивком бывалого вояки, чьё присутствие его странно успокаивало, переступил порог господского двора, углубляясь в окутанный мутными тенями коридор, ведущий в сторону дворца. Не оборачиваясь на прошлое, не сожалея о своих поступках, не помышляя о будущем и не думая о настоящем, он шёл только вперёд, где начинался избранный им путь великих перемен, которые вознесут его на вершину славы и навеки осветят его судьбу новыми победами, и если для этого ему придётся принести немалые жертвы, он готов сделать всё, чтобы стать достойным приемником своего легендарного отца. Он пойдёт вслед за своими благородными предками, провозгласит свою священную веру во всех уголках империи, пока в каждом из них не зазвучит бессмертное имя Аллаха. Его время пришло.