Мёртвые не кусаются

Норман смял в кулаке исписанный лист бумаги и готов было ударить им по столу, но рука его дрогнула, смуглые пальцы разжались, и комок бумаги скатился на открытые страницы дневника. В глазах мулата мелькнула искра отцовской злобы и сразу же потухла. – Это... Такое не подстроишь. Всю ночь мы с ним просидели над рукописью. Он собственными глазами видел, как я высчитал закономерность, расписал подстановку и уже по намётанному пути взялся переводить в тетрадь новый отрывок. И вот, истина доказана: Долговязый Джон Сильвер– преступник и негодяй, и Норману ничего не остаётся, как признать мою правоту. Не этого ли я так ждал? Я молча уставился на стол – он был завален многочисленными черновиками, которые мне ещё предстояло сжечь. Уже светало, и где-то за тяжёлыми ставнями суетились воробьи. Я погрузился то ли в вязкие размышления , то ли в дрёму. От усталости мне мерещился голос капитана Смоллетта, отдающий команды, слова которых разобрать я не мог. Звуки в моей голове, знакомые, но непонятные, приглушённые, будто упрямо пробивались сквозь гул свирепого шторма. Как бы я ни старался противостоять усталости, глаза мои то и дело закрывались, и я проваливался в одно мимолётное сновидение за другим. Птичьи крики путались с отголосками воспоминаний, очертания тёмных стен комнаты постоялого двора срастались с серой лондонской каморкой капитана Смоллетта, и вот и он сам снова ходит передо мной взад вперёд, как лев в зверинце, то и дело бросая на меня холодный, полный разочарования взгляд. – И где же ты услышал про тот фрегат? Я промямлил в ответ что-то про ту самую бочку, про пиратов, что Сильвер рассказывал им про Флинта и остальных... – А тебе бы только слушать россказни мятежников! – строго отрезал капитан. –Любопытство, Джим, до добра не доводит. Снова его холодный взгляд. Он тяжело вздохнул и отвернулся к окну: – Так и быть. Если эта история может сойти за поучительную... – капитан чуть заметно прокашлялся и присел на подоконник. – Когда я был чуть старше тебя, «Немезида» и её капитан Гектор Канарис уже успели прославиться в боях против испанского флота. То были победы не только наших храбрых военных моряков, но и торжество английского кораблестроения. Фрегаты тогда ещё только начали обретать нынешнее влияние: многим поначалу не верилось, что они способны противостоять внушительным линейным кораблям с чуть ли не более сотни орудий. «Немезида» была одним из тех фрегатов, благодаря которым эти новомодные трёхмачтовые суда с прямым парусным вооружением, одной единственной батарейной палубой, голым орлопом и с лёгким орудием на баке и шканцах справедливо завоевали своё почётное место в английском военном флоте. А сам капитан Канарис... Капитан Канарис был человеком непростым. Его не любили. Кто за чересчур вспыльчивый нрав, а кто и просто за то, что он родился не англичанином и к тому же слыл слегка еретиком. Были, разумеется, и завистники. Кончилось всё тем, что его сослали подальше, в вест-индийские колонии, и велели положить конец злодеяниям Флинта. Казалось бы, не беда столь опытному и образованному моряку встать на пути очередного неотёсанного пирата... Вдобавок с ним отправили лейтенанта Роберта Блэка: он тогда как раз выпустил свою книгу и уж давно настаивал, что надо бы выслать экспедицию по следам Флинта, который уж столько лет безнаказанно держал в страхе те воды. Но о нём ты и без меня наслышан. Сказать по правде, Джим, я ничуть не удивлён его предательству. Он был, безусловно, талантлив и умён, но... Как раз поэтому, потому что с ранних лет прослыл гением, потому что слишком рано и слишком легко стал в своём деле незаменим, он и привык, что всё и всегда сходит ему с рук. Капитан налил себе немного брэнди из блеклого старомодного графина, который стоял на окне. В вязкой тишине комнаты звон хрусталя, жидкость, глоток, потом ещё глоток – всё это казалось нелепо громким. – А потом, по вине Флинта, «Немезида» сгорела дотла. Что произошло, доподлинно неизвестно. Канарис был вынужден подать в отставку и, я полагаю, вернулся на свою родину, Хиос. Славный капитан... Но судьба, видать, таких не терпит. Тут он устало потёр лоб, встал с подоконника и подошёл ко мне: – Джим, я делал всё что мог, ради того, чтобы вернуть вас с Острова живыми. Теперь же, мой друг, самое время тебе отмахнуться от лишних вопросов, запереться в библиотеке и учить основы навигации. Ты уже сделал предостаточно. Ты ведь нашел Блэка в Бристоле, и сын Сильвера за решеткой тоже благодаря тебе. Довольно. Этой шайке конец. Увы, хоть капитану Смоллетту и удалось разглядеть мою одержимость – адмиралтейство, Пью-врач, Блэк-предатель, всё это лишь раззадорило моё рвение к тайнам дневника, как бы мне ни был противен сам его автор – уберечь меня от неё он не смог. Прислушайся я к его словам – не оказался бы в бегах чёрт знает где! Норман всё ещё сидел напротив меня, понуро опустив голову. Кажется, он тоже задремал. Его растрёпанные волосы, жёсткие, как конская грива, неопрятно спадали на лицо, рваный воротник свисал у тёмной шеи словно белый флаг. А ведь он вовсе не пират и не мятежник, он такой же молодой трактирщик, как и я, и это по моей вине он оказался в подземельях Маршалси. Маршалси, проклятая могила, где заживо погребены и разбойники, и поэты, и те, кто задолжал пекарю шиллинг или два! Я еле выдержал в ней считаные минуты, а ведь бедняга Норман провёл в ней не одни сутки... Помню, как старик-охранник бесцеремонно вырвал у меня из рук деньги, прошамкал беззубым ртом имя заключённого и брезгливо добавил: "В чулане он", махнув костлявой рукой в сторону лестницы. Я было удивился, что охранник даже не думает проводить меня к чулану, но чем дальше я спускался вниз и чем сильнее становился отвратительный запах подземелья, тем больше я осознавал, что ни один человек, ни за деньги, ни по долгу службы, не отправился бы лишний раз в это проклятое место. Чулан располагался там же, где и выгребная яма и склеп для покойников, ожидавших погребения. – Хокинс! Пришёл плести мне, каким негодяем был мой несчастный отец? Прости, дружище, мне и без тебя разъяснили! – насмешливо выкрикнул Норман из-за решётки, как только увидел меня. Я уставился в полутьму подземелья. Блеклый свет маленького тюремного оконца падал лишь на лицо несчастного узника: губа разбита, под глазом кровоподтёк со зрелую сливу, а поперёк щеки багровое пятно присохшей крови. – Ну? Что надо? – Как же ты в чулан угодил?– спросил я пугливо, скорее не его, а себя. – Дело-то простое! Был я на Общей Стороне: загоняют нас по две дюжины на камеру, негде и присесть, а они, сокамерники мои, давай пасть разевать, мол, не хотим делить с тобой, дворнягой чёрти какого окрасу, кров даже за решеткой! Ну я и вспылил – а что делать прикажешь? Терпеть, как с тобой по масти не считается и последний лондонский бродяга? Тут тюремщики с кнутом объявились, а дальше чулан с трупной вонью, тиски на ноги, а на голову... Хотя, тебе, птенцу, про всё это слушать не следует. – Мулат резко выдохнул, будто спохватился: – Так зачем пришёл? Только я попытался выдавить из себя ответ, моё бедное горло не выдержало адского смрада и разразилось волной кашля. – Я... я ищу правду о тех событиях, в которых твой отец был замешан двадцать лет назад, – ответил я, когда наконец смог взять себя в руки. – Ну что ж... Это и я узнать не прочь, раз уж за эти "события" мне отдуваться. И на кой ляд я только остался в «Подзорной Трубе»... Но Сильвер ведь говорил, что таверна давно продана, а жена поджидает его в условленном месте...– вспомнился мне тот самый злополучный разговор. Неужели они так хладнокровно оставили собственного сына расплачиваться по их счетам? – Выходит, тебя бросили... – хрипло пробормотал я, боясь, как бы не раскашляться снова. – Не бросал меня никто. Мы с отцом знатно повздорили перед тем, как он ушел в ваше проклятое плавание. Они с матерью порешили, что мы все бросим нашу бристольскую жизнь и махнём на край света. А я не хочу на край света! Наша таверна – мой дом, и другого дома мне не надо. Я ведь не мешок яблок, чтобы меня по миру так просто таскать. Мне двадцать лет уже, и жизнь моя дело нехитрое: кормить кур на рассвете, печь пироги с грибами, за младшими приглядывать...Только вот теперь ни младших тебе, ни кур, ни пирогов. Да и отца я, наверное, больше живым не увижу... От нехватки воздуха голова шла кругом. – Джон Сильвер жив, – произнес я почти не дыша. – Он сбежал с нашей шхуны в первом же порту испанской Америки, и не без денег. Сильвер-младший печально усмехнулся: –Ну и славно. Стало быть, когда я выберусь отсюда, лет эдак через пять, может, мы с ним и помиримся. Мулат отошёл в глубину камеры и с насмешкой в голосе добавил: – А тебе, Хокинс, удачи в поисках! Найдешь чего – не забудь и мне рассказать! – Ну уж нет, – пробормотал я себе под нос. Раз уж совершил проступок, раз уж из-за моей геройской спеси пострадал невиновный, придется дело исправлять. – Я дал обещание твоему отцу, что если дело дойдёт до суда, то я буду защищать его. А значит, теперь это мой долг перед тобой. Я вытащу тебя отсюда. Сильвер-младший обречённо помотал головой: – Эх, Хокинс, юный джентльмен... Тут защищай-не защищай, всё едино – приговор мне вынесут не по делу, а за рожу да за фамилию. Да может и не будет никакого суда, пёс их знает! – Послушай, оставить тебя в этом прогнившем склепе я не могу. К чёрту суд, говорю же, я вытащу тебя отсюда! Мулат широко улыбнулся и уселся на солому. – Побег удумал, Хокинс? Ладно, валяй, вытаскивай! А я посмотрю, что из этого выйдет. Присев на корточки, я принялся внимательно изучать решетчатую дверь – после нападения пиратов на нашего «Адмирала Бенбоу» я вызвался помогать плотнику с новым замком, и потому уже кое-что да смыслил в этом деле. На первый взгляд, тюремный замок казался безупречным: вкованный в саму решётку, огромный, с тремя мощными ригелями... Даже краска на нём была свежая. «Краска...», – шепнул я сам себе. Правда, с чего это им вздумалось покрасить именно замок, не притрагиваясь к остальным частям двери? Кое-как мне удалось ногтем отскрести немного краски с двух планок, лицевой и запорной, благо щель между ними оказалась довольно широкой. – Сплавы разные, – задумчиво отметил я. – Наверное, замок недавно чинили, и запорную планку пришлось менять. А ригеля для новой планки коротковаты... Норман в ответ лишь фыркнул. – Если его.... Если их... – пробурчал я и, тотчас окрылённый новым планом, вскарабкался по решетке вверх, до большого масляного фонаря. – И зачем тебе фонарь понадобился? – ехидно поинтересовался Сильвер–младший. Я не ответил, только молча снял с фонаря стекло. Потом аккуратно оторвал полосу ткани от подола своей рубашки, свернул её жгутом, смочил в масле и положил её в блюдце как второй фитиль. Сквайр Трелони в пещере, пока мы переносили сокровища на корабль, как-то рассказывал мне о монетных металлах. Мол, есть золото дукатное, а есть червонное, есть стерлинг и биллон... Я спросил его, как же различить их, если никогда не видел, каков из себя дукат и каков червонец, и он, хоть и признал, что точного ответа не знает, придумал сам на ходу один весьма любопытный метод, основанный на одном простом свойстве любого металла: при нагревании он расширяется, и не просто, а так, что разные виды металлов и разные сплавы расширяются по-разному. Стало быть, если хорошенько нагреть две монеты одинакового размера, то можно будет понять хотя бы, из одинакового ли они сплава. И это значит, что и части замка из разных сплавов расширятся не одинаково, так что, если повезёт, запорная планка станет чуточку больше, а дальше уж короткие ригеля будет нетрудно вышибить с ноги. Ветхий огонёк на блюдце почти мгновенно окреп и разрезвился. Я подвёл его к щели между планками, но этого всё равно не хватало– я начал таскать солому из камеры, просовывая руку сквозь решетку, поджигать и закладывать в щель. –Эй, да ты меня отсюда выкуривать задумал, как лиса из норы? – спохватился мулат, но было поздно. Со скважины огонь перескочил на ту солому, что лежала на полу, и вскоре уже полыхала вся камера. Не дожидаясь моего сигнала, Норман с прыжка ударил по замку, и, хвала небесам, дверь с оглушительным лязгом отворилась. Мы ринулись прочь. Вверх по лестнице, через тюремный двор, и к стенам. Первая пуля стражей просвистела в дюйме от моего плеча. Назад отступать некуда, а у ворот караульные – стало быть, и вперёд не прорваться. Те, что у ворот, бросились на нас. Выстрелы притихли. Опьянённый собственным страхом, я рванул им прямо навстречу и намертво вцепился в ствол ружья того, который успел подобраться ближе. Норман опешил от неожиданности и, если бы наши преследователи не продолжали решительно наступать, так и остался бы стоять на полпути к воротам, растерянно поглядывая по сторонам. Наконец, крепко выругавшись, мулат вырвал меня вместе с ружьем из рук противника, я тут же ударил караульного прикладом под дых что было сил и, быстро перевернув ружье, выстрелил наугад в другого, который как раз успел перезарядить своё оружие. Норман крепко схватил меня за руку и отчаянно бросился к воротам. Мы навалились на засов – скрежет, лязг, снова пули, и вот мы наконец на улицах Лондона, бежим как одержимые из переулка в переулок, через чужие заборы, под колёса повозкам, по церковному двору, к реке и там под мост. Только под покровом ночи осмелились мы вылезти обратно на улицы, отыскать там возничего, который за круглую сумму и без лишних вопросов согласился доставить нас до порта, а там разузнать, не плывёт ли какой корабль до Измира, быть начеку – ведь вдруг погоня? – найти провизии, не вызывать подозрения... Как несказанно нам повезло! Теперь же, на анатолийских берегах, в тёмной комнате постоялого двора, где стол покрыт бумагами расшифровки, где мой товарищ дремлет в кресле, где уже щебечут птицы и всё ещё горит свеча, теперь же от осознания, насколько ненадежен был каждый наш шаг к спасению, меня бросало в холодную дрожь. – Ну что ж, брат мой полуночник, жги следы и в путь, искать переправу на Хиос, – произнёс мулат с, как мне показалось, наигранной весёлостью. Он потянулся, встряхнул головой и бодро подскочил с кресла. – Да и поесть бы чего не мешало... – Так ты всё ещё со мной? – Не на того напал, Хокинс! Кто-то же должен присматривать за твоей дурной башкой. – Правду ведь ты теперь и без Канариса знаешь... – Ну и что с того? Как раз сейчас мне и важно понять, что натворили те страшные злодеи, которые породили меня на свет. Да и отца отыскать без единой наводки я не смогу, а в книжонке Флинта авось да найдется намёк.– Норман было вздохнул, но тотчас нервно встряхнул головой и взбодрился: – Ну же, я за едой, а ты избавься пока от бумаги, через час встречаемся на набережной. С этими словами мулат выскочил из комнаты, громко захлопнув за собой дверь. Я остался один. Птицы всё суетились за окном. Где-то неподалеку восемь раз прозвонил колокол – восемь часов.