Соник

      Юнги сравни приведению бродит по дому Ёсана. Не обращает внимания вокруг себя ни на что, друга, его брата, с которым по приходе с тренировки познакомился, не слышит. Отказывается от еды, одну за другой сигарету, сев на заснеженные порог, выкуривает, холода, хотя и не одет совсем — вышел на улицу в пижаме, не чувствует. Да и разве может холод реальный перебить холод внутренний, что в душе у него поселился после разговора с Хосоком? И вне, и в нем температура одна — минусовая, неумолимо дальше вниз опускающаяся. Юнги бы очень хотел, чтобы она до сердца его наконец добралась, боль, на контрасте с ней каленную, заморозила, потому как не справляется, потому как не успокоится никак, взглядом пустым путь снежинок до земли прослеживая. Он в них себя видит, такой же неприкаянный, одинокий, небесами отвергнутый, своим альфой. Не знает, как завтрашнюю переживет тренировку и где силы найдет на матч с Astro. Телефон в кармане, между тем, от звонков и сообщений не перестает разрываться — друзья его даже на расстоянии не оставляют, чем, Мин думает, они только хуже делают. Он поддержки их не заслуживает, а от сочувствия как от огня бежит. Уехать бы обратно в Тэгу под крыло дедушки, где спокойствие и уют, подзатыльники за глупые мысли, неизменные и правильные наставления, к которым Юнги, хоть и ворчит, но всегда прислушивается. За думы подобные омега уже сам себе подзатыльник ментальный отвешивает, не желая еще и Чунмена во все это втягивать, чтобы не заставлять его беспокоиться и разочарование в его глазах не читать. Единственный оставшийся у него родной человек не заслуживает такого, зачем ему стеклами вовнутрь очки розовые разбивать? Тот уверен, что у внука все хорошо, отлично, прекрасно, и разубеждать его в обратном слишком жестоко. Юнги и так все, что можно было, разбил, но с дедушкой он так поступать не имеет права, а разве с Хосоком имел? Трус, идиот, предатель. — Быстро в дом и это не обсуждается, — на плечи дрожащие опускается теплый плед. — Нам с Ёсой сполна твоего убитого вида хватает, а если ты еще и заболеешь... Короче, нехрен нам здесь похоронное бюро устраивать, мне его и в случае с братишкой было достаточно после сам знаешь каких событий.       Омега взгляд нехотя поднимает на позади него стоящего Джонхёна. Абсолютно тот на Ёсана по внешности не похож: высокий, худощавый, с ярко-выраженными на улыбчивом лице скулами, обрамленными растрепанными каштановыми прядками, с глазами теплыми, впитавшими сладость медовую, которой, по иронии судьбы, он весь и благоухает. Зато по характеру эти двое как никто идентичны и чем-то неуловимо, словно близнецы, дополняют друг друга, что неудивительно — братья все-таки родные. Юнги бы тоже не отказался от старшего брата, но, увы, ему суждено одному было расти. — Спасибо за плед, хён, но дай мне побыть в одиночестве. Не хочу ни тебе, ни Ёсе-хёну настроение таким собой омрачать. Вы и так многое для меня делаете, приютив у себя. О большем просить не смею, — голосом сиплым озвучивает Мин, поднося тлеющую сигарету к растрескавшимся губам. Откровенно не важно выглядит. Осунулся весь, кожей со снегом, подле лежащим, сливаясь, что только сильнее синяк на половину лба и на щеке ссадину подчеркивает. Глаза впали, руки как у припадочного трясутся, не способные даже налить кофе. И как он собирается тренироваться? Как выходить будет на поле? — Каким таким? Сломленным, разбитым, полуживым? — невесело усмехается альфа. — Очевидно, что так, но это не значит, что оное не поправимо, так что поднимай свои тощие косточки и идем тебя по частям склеивать обратно. — А они есть, эти части? — улыбка кривая в ответ, не планируя в ближайшее время с места куда-либо двигаться. — Если до сих пор чувства испытываешь, а ты испытываешь, то есть, — под мышки перехватывают омегу, вверх его вздергивая насильно. — Ну ты и тощий, — резюмируют следом, легко не имеющего сил к сопротивлению парня затаскивая в дом. — На себя посмотри, дрищ, — Ёсан хмыкает, их на пороге встречая. — Оба на кухню, я там кимчи-рамён приготовил, — тоном приказным добавляет. — Ну каким уж уродился. Зато я, в отличие от тебя, очаровашка, — отмахивается Джонхён, волоча за собой Юнги. — Идиотина ты, а не очаровашка, — закатывает глаза младший Кан, проходя за ними на кухню, где уже тарелки дымящиеся им расставлены на столе. — Хён, я не хочу есть. Мне кажется, меня даже от кофе сейчас вывернет наизнанку, — мямлит Мин вяло, когда альфа его на стул как маленького усаживает. — Вывернет, потом снова, значит, будешь пытаться и так до бесконечности, пока не поешь нормально. Тебе силы нужны, а не никотин, который ты на завтрак, обед и ужин употребляешь, — от Ёсана безапелляционное, подталкивая к нему лапшу. — А еще, тебе бы этот кошмар на лбу обработать. И как только Хосок посмел тебя ударить? Я могу понять его злость, но чтобы напрямую ее на тебе вымещать? — Мудак че, — подытоживает Джонг, с аппетитом принимаясь за свою порцию. — Это я мудак, а не он, — слабо Юнги возражает, обреченно палочками копаясь в лапше. — Ты дуфачье, но точно не муфак, — не удосужившись прожеваться, фыркает альфа, отчего едва не забрызгивает сидящего напротив брата. — Вот ведь свин, жуй давай и не отсвечивай, — взгляд упрекающий в сторону старшего, чай помешивая ложечкой. — Ты не знаешь всей ситуации, Джонхён-хён, чтобы так его называть, — понуро голову опуская, озвучивает связующий. — Ёса то еще трепло, так что знаю, — хмыкает парень, подмигивая Ёсану. — Да, ты сглупил, но кто из нас не ошибается? Предполагаю, что труп, а ты живой человек, прикинь? Но вы тут, если честно, оба хороши, как и мой напрочь лишенный ума братец. Но знаешь, Юнги, я тебя понимаю и уверен, переживи я то, что пережил ты, что-то похожее бы отчебучил. А если уж совсем по-чесноку, то тебе бы к психологу походить, а твоему альфе нырнуть в прорубь, чтобы остыть, а иначе нормально вам не поговорить. — Не хочу я ни с кем разговаривать и тем более не хочу, чтобы кто-то в моих мозгах ковырялся, — злится омега, порядком уставший от всех, кого ни попадя, нравоучений. Он и сам с этим прекрасно справляется на самый высокий бал, что в его зачетке значится под каждым из им сданных экзаменов. — Дело твое, — как ни в чем не бывало пожимают плечами. — Но я тебе вот что скажу: если любишь — не сдавайся, несмотря ни на что, борись. Если не за любовь, то за себя. У тебя еще вся жизнь впереди, в которой, уверяю вас обоих, много сложностей встретится, и, не взявши себя в руки, вам с ними не справиться, — с Юнги на брата взгляд переводит Джонхён. — А для особенно одаренных повторюсь: наш дом не похоронное бюро, ну может, если только психбольница. — Ага, и ты в ней главный псих, — фыркает Ёсан, словами старшего задетый. Не раз Джонг его на эмоции выводил, планомерно из раковины, в которую он после изнасилования забрался, выковыривал, за что благодарен, зная, что не справился бы без его поддержки. — Даже отрицать не стану. Кому еще в голову придет третий год подряд волочиться за посылающим нахуй бетой? — О нет, давай только не будем об этом ебучем фигуристе, — стонет журналист. — Давно пора было его ответно послать, но нет, тебе именно его и никого больше подавай. — Ки не ебучий! — возмущается Джонг. — И ты бы так не говорил, если бы увидел, как он катается. — Ага, заебучий скорее. Или злоебучий. Как тебе больше нравится. — Ты не понимаешь... он же... он для меня особенный, — мечтательно тянут, не замечая удивленного на себе взгляда Юнги, кажется, догадавшегося о каком бете сейчас идет речь. Мир-то, оказывается, тесен. — Он как ангел, на голову мне свалившийся, правда, далеко не по-ангельски на меня смотрящий этими своими аномальными лазуритами, а как на... словно я ему что-то сделал плохое в прошлой жизни, при условии, конечно, если таковая была. Но я, как бы Ки меня ни избегал, не могу от него отказаться. Он как будто кусочек моего сердца украл и обратно отдавать не спешит, а я и не прошу. — Ты осознаешь, как по-дебильному выглядишь? — кривится Ёсан, искренне обеспокоенный анормальной одержимостью брата. А ведь Кибом и Джонхён не истинные далеко и совершенно, по его мнению, не подходят друг другу. Мрак и свет, звезда погасшая и яркое солнце. — Найди себе наконец нормального омегу и забудь о нем, он тебя недостоин. Тем более, тебе с ним все равно ничего не светит. — О, тут ты ошибаешься, Ёса, — самодовольно улыбается альфа, ямочками очаровательными раскрашивая худое лицо. — Я таки смог его уломать выпить со мной по чашечке кофе, а значит, лед тронулся, якорь поднялся, паруса ветер словили, мне продолжать? — Будда помилуй, — звучно шлепает себе по лбу омега. — Избавь меня, пожалуйста, от всех этих розовых соплей и учти что, если он тебя обидит, то я лично ему в задницу коньки запихаю, причем вперед лезвием. — Какая забота, — старший смеется, теплом наполняясь от своеобразной заботы младшего. — Но я так-то с некоторым умыслом все это вам рассказал. Смекаешь с каким, Юнги? — требовательно на проникшегося его историй парня смотрит. — Не сдавайся, не жалея средств, топи айсберги. Не Титаником будь, а ледоколом, и тебе все в стократном размере окупится, но, а пока предлагаю посмотреть вместе со мной Гринча. Рождество на носу, нехрен тухнуть! — со стула встает, намериваясь уйти в гостиную, чтобы кассету с фильмом подготовить. — А я предупреждал, что мой братец, мягко сказать, шило в заднице, — сочувствующе на друга глядя, выдыхает Ёсан. — Ты кушай давай, кушай. — Да нет, брат у тебя золото. Тебе с ним повезло очень, — мягко Юнги улыбается, впервые, кажется, искренне с минувших событий, послушно подцепляя палочками плавающее в мясном бульоне яйцо. — Держись за него, а Ки неплохой так-то, по крайне мере, мне так показалось при знакомстве с ним. Мой друг у него комнату снимает и только хорошее о нем говорит. — Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее, — загорается неуспевший далеко уйти Джонг. — И номерок мне твоего друга срочно!       Надо ли добавлять, что Ёсан вновь глаза закатил?

***

      На следующий день Юнги немногим лучше себя чувствует, но все же силы находит самостоятельно, а не с пинка Ёсана встать с кровати. Отвлекся немного благодаря шутливым перепалкам двух братьев, не отказываясь старшему из них все, что знает о Кибоме, рассказать. Даже улыбнулся пару раз при просмотре фильма и после, утомленный переживаниями, смог крепко заснуть, правда в гостиной, за что никто не посмел его упрекнуть. Альфе наверх его отнести, а омеге накрыть пуховым одеялом было несложно. Одевшись, умывшись, Мин поехал в университет, где его ожидала очередная, в лице Чимина, пытка. Лучший друг ни на шаг от него не отставал, тенью болтливой за ним повсюду таскаясь, пытаясь поговорить, что сразу же пресекалось. Не готов, не хотел, не мог Юнги вопросы вперемешку с советами выслушивать ни от кого и демонстративно на улицу уходил покурить, чувствуя себя последней свиньей, потому как искренне переживающий за него гамма отношения подобного не заслуживал, но тот лишь смиренно затихал, ни слова не говорил против, понимая его состояние. Специально на пару с Тэмином окружал с двух сторон омегу заботой, чтобы в случае чего его от Хосока защитить, отгородить, спрятать. Хосок же на это только пофыркивал и отводил взгляд, не желая им встречаться с предателем, но нет-нет да украдкой на него посматривал, подмечая его вид разбитый. Неужели переживает? Неужели ему так же, как и ему самому, больно? Чон мысли толка такого от себя решительно гнал, на корню надежду всякую обрывая. Шедоу в любовь Соника верить отказывается, Шедоу Соника предпочитает ненавидеть и... не может, потому что, вопреки всему, любить его продолжает. Виновато на увечья, собой ему нанесенные, смотрит, холодно, но не обидно его ошибки поправляет, как и положено капитану. Спокойно на завтрашнюю игру план команде озвучивает, находя в нем место для Юнги, которого не собирается на Бомгю заменять.       Сама тренировка в упаднических настроениях проходит, лишь Чонгук с Тэхеном пытаются привычно шутить, на себя внимание остальных парней отвлекая, чтобы взгляды удрученные не бросали на расставшуюся пару, а они расстались, ни для кого это уже не секрет, отчего печалятся, обоим сочувствуя и мечтая им чувства выгоревшие вернуть. А те разве выгорели? Нет конечно. На дне глаз темных и кофейных осели, крича об обратном, но ни первым, ни вторым не улавливаемом. — Ты сегодня молодец. Классное комбо мы с тобой замутили, — когда большинство игроков, в том числе и Хосок, из спортзала выходят, опускает Тэхен на плечо Юнги ладонь. — Ты как в целом? Мне тут, кстати, какой-то Джонг написывал и о Ки выспрашивал, сказав, что это ты ему мой номер дал. — Порядок, Тейлз, — Мин отвечает, сердцу, кровью захлебывающемуся, противореча. Берет из-под лавочки бутылку с водой, поясняя: — Джонг — это старший брат Ёсы-хёна, ему очень нравится твой сосед. — Это я уже и так понял, — издает смешок Ким. — Потому и не стал его посылать сразу. Он забавный и показался мне хорошим парнем. Давно я так не ржал, как с его шуток. Думаю, он то, что надо для Кибома. А у тебя, вижу, нихрена не порядок, хотя ты и решил почему-то снова поработать для других свахой. Не то чтобы это плохо, но когда ты о себе уже думать начнешь? — А что тут думать? В случае с собой я только ломать умею, — иронично в ответ усмехаются, силясь не сбежать подальше отсюда, чтобы не обидеть друга. — Я тебе за такие слова сейчас бы подзатыльник отвесил, да боюсь, твоя голова подобного не выдержит. Ты хоть что-то вообще жрешь? — вмешивается Тэмин. — К нам тебя забрать что ли, а то твой дурацкий хён совсем с задачей по реанимированию тебя не справляется. — Отвали по-хорошему, Инфинит, — нахмуривается Юнги, раздраженный озвученным. — Не отвалю, пока не признаешься в том, что ты омега, кэпу. Заебался на его скорбную рожу смотреть. — Так не смотри. И не собираюсь я признаваться. Смысл какой? — Вроде связующий, считай, мозг команды, а в реальной жизни как пробка тупой, — резюмирует Ли, получая за сказанное болезненный тычок от Чимина. — Еще слово в адрес хёна и никакой тебя секс в ближайший месяц не обломится. — Не притворяйся, что не согласен со мной, — негодует диагональный. Неприятная угроза, однако. — Согласен, но не тогда, когда это преподносится в подобной манере. Хёну и так тяжело, а тут еще ты его оскорбляешь. Наверное, я погорячился, когда сказал, что ты исправился. По отношению меня — да, но не с остальными, — строго на старшего смотрят, поджимая пухлые губы. — Не ссорьтесь из-за меня и не загоняйтесь моими проблемами, — устало произносит омега, втискиваясь между друзьями. — Я тебя понял, Тэмин, но позволь мне решать самому, ладно? Не стоит оно того, — «я не стою» не добавляет, во избежание ненужной жалости. — Как не загоняться, если ты что для них, что для меня не чужой? — возмущается Тэхен. — Вот возьму и насильно тебя сейчас к себе отвезу, уж Кибом-то тебе вправит мозги, ну или сожрет... — неловко посмеивается, памятуя о зубодробительных навыках беты. — Нет уж, я лучше тогда к вам Джонга-хёна отправлю, но за предложение спасибо, — уголок губ в вымученной улыбке приподнимает омега, невольно представляя, какой шок Кибом словит, застань он на своем пороге подкатывающего к нему шары альфу. — И все-таки ты сваха, Соник. Ладно, хрен с тобой, тем более, что завтра важный матч. Выспись как следует, и зажжем, — треплет Ким по волосам Мина. Никак не привыкнет омегой его считать, что так-то, стоит к нему внимательнее присмотреться, и без запаха понять можно. «Окулист по нам всем плачет», — между тем думает, глядя вслед удаляющемуся Юнги.

***

— Ну что, готов порвать сегодня Astro? — наведя на себя подчеркнуто бодрый вид, Ёсан друга спрашивает, приобнимая его за ссутулившиеся плечи на подступах к колледжу, в котором ежам предстоит через полчаса играть. — Хён, вот только давай без этого, и так тошно, — раздраженно выпутывается из цепких рук связующий.       Омега на это тяжко вздыхает, но новых попыток растормошить Юнги не предпринимает, осознавая, что тем хуже сейчас сделает. Попутно думает, что в скором времени придется его в Тэгу отпустить на рождественские праздники, откуда тот может и не вернуться, несмотря на его уверения в обратном. Что ж, Кан, если придется, за ним поедет туда, надо будет, так и Джонхёна для подстраховки прихватит с собой, Чимина, Тэмина, да хоть кого лишь бы не позволить ему в себе окончательно закопаться.       Между тем на телефон младшего поступает звонок, и он, увидев наименование контакта, сразу же обеспокоенно жмет на зеленый сенсор, зная, что дедушка так поздно обычно его не набирает. — Да, деда. Что-то случилось? — Ох, Юнги... — задушенный всхлип по ту сторону динамика раздается почему-то голосом соседа Чунмена, что еще больше побледнеть заставляет парня. — Что с дедушкой? Он в больнице? — вопросами сыплет он, слыша вместо объяснений сдавленные рыдания беты. — Умоляю, не молчите, Сунхёк-ним. — Твой д-дедушка... у-умер, — выстрел прямиком в сердце, после которого не выживают, не воскресают, прежде чем последний вздох испустить, боль невыносимую ощущают, опоры лишаются и следом на землю холодную падают. — Что? — глухо переспрашивает Юнги, под взглядом растерянным Ёсана прямо посреди территории колледжа телом безвольным оседая на снег. — Юнги, с-сынок, приезжай как м-можно скорее. Я тебе на м-месте все объясню. Не м-могу сейчас, п-прости старого, но не м-могу, — слезами давится Сунхёк, верным другом приходившийся усопшему и дядюшкой добрым для Юнги. — Юнги, Юнги, — на колени подле Мина опускается Кан и за плечи его трясет. В ужасе пребывает от глаз остекленевших напротив, о худшем из худшем подспудно уже догадавшись. Только не это... — Юнги, малыш, скажи что-нибудь, не теряй голову. — Мой д-дедушка... м-мой д-дедушка... — не может омега произнести засевшее в горле комком слово. — Д-деда... Д-деда, — хрипит, сравни в петле оказавшемуся человеку, которую на него накинул палач и безжалостно, на рычаг нажав, с эшафота его приговоренного в люк открывшийся сбросил. — Я понял, не отвечай, — тельце содрогающееся обнимает крепко Ёсан, будто бы боится, что друг следом за Чунменом последует туда, откуда не возвращаются, туда, куда ему, толком еще не пожившему, рано и чего никак допустить нельзя. — Поплачь, Юнги, поплачь, не сдерживайся. Пусть боль выплеснется со слезами, — вместе с ним начинает всхлипывать. Не знает он помочь чем, не знает что делать, абсолютно беспомощным себя ощущая, а какого тогда другу? За что судьба удары по нему, этого не заслуживающему, не перестает наносить? — М-мне н-надо в Тэгу... — едва слышное в районе чужой груди. — Я д-должен его... д-должен... — Знаю, малыш, знаю. Уже поздно, автобусы не ходят, но, я обещаю, я найду машину. Найду, слышишь? — поглаживая омегу по хрупкой спине, судорожно придумать пытается как обещание выполнить журналист. — Давай пока в колледж зайдем, — на ноги поспешно вставая, поднять Юнги пробует, что не с первой попытки, но получается. — Вот так, — почти на себе его, находящегося где-то не здесь, волочит, спустя несколько, длиною в вечность минут оказываясь в здании и устраивая Мина на скамейке около охранного поста. — Я сейчас... сейчас тебе попить принесу, а ты посиди, — за неимением выбора из-за отлучившегося куда-то охранника, ловко перескакивает через турникет и бежит к автомату с напитками, попутно, воодушевившись внезапно пришедшей идеей, достает телефон из кармана. — Срочно, не задавая вопросов, приезжай в экономический колледж. Это важно. И полный бак заправь. Не спрашивай, говорю, Хон, выполняй и... если уложишься в пятнадцать минут, то я соглашусь с тобой встречаться. Все, жду.       Юнги, оставшись в одиночестве, ничего не замечает вокруг, Ёсаном сказанное не доходит до его, в аффекте пребывающего разума, в нем, кажется, ни одной связной мысли не осталось, их боль на лоскутки, по краям обожженные, режет кинжалом, перемалывает внутренности жерновами и вонзается в бьющееся на последнем издыхании сердце. Хотелось бы омеге все списать на дурной сон, где чудовища из раза в раз его мучают, пытки изощренные придумывая, сводят с ума, и он это все принимает смиренно, а озвученного Сунхёком — не сможет никогда. Не выдержит, больше не встанет, в целое не соберется, разве что только франкенштейновским монстром, и то с натяжкой, потому как тот, несмотря ни на что, жить мечтал, а Юнги больше нет. Юнги больше не за что цепляться, неоткуда силы черпать, не для кого глаза поутру открывать. Не для кого... Юнги в мире жестоком остался один. — И хрен ли ты тут расселся? — в спину ему холодное от Хосока, добить его, осыпающегося пеплом, очевидно, пришедшего. Будто бы мало потерявшему все Сонику истекающих внутри него кровью ран. Будто бы недостаточно разверзшейся под ним пропасти, на краю которой он, свесив ноги, сидит, чтобы затем добровольно в нее, дна не имеющую, спрыгнуть. — Я с кем разговариваю? — не дождавшись какой-либо реакции от связующего, Чон, как и ранее Ёсан, легко перемахнув через турникет, к нему ближе подходит, — Пятнадцать минут до начала матча, а ты еще даже не переоделся. Или это очередная твоя блажь? Так нравится меня из себя выводить? — раздраженно его затылок буравит.       Юнги, давясь молчаливыми слезами, не реагирует. Мыслями находясь рядом с дедушкой, едва ли разбирает слова альфы. Сжавшись в комочек, лицом не поворачивается к нему, без возражений стрелы, ядом пропитанные, в лопатки дрожащие от него получает. — Ты думаешь, я с тобой церемониться что ли буду? Быстро встал и пошел в раздевалку, — за капюшон резко вверх вздергивают Мина.       Мин на нем куклой изломанной повисает, никаких попыток не предпринимая освободиться, и не сопротивляется, когда его, ощутимо встряхнув, к себе разворачивают и что-то ему пытаются втолковать, из-за злости не замечая чужого отсутствующего вида. — Совсем ебанулся? — уронив купленную бутылку с водой, фурией разъяренной Ёсан налетает на Хосока. — Отпусти его, блядь. Не видишь, что ему плохо? — в руку, удерживающую друга, вцепляется. — О, вот и любовничек нарисовался. И от чего же ему плохо? В постели его недостаточно удовлетворил? — иронично усмехается капитан, отталкивая Кана, за что тут же от него пощечину звонкую зарабатывает. — У тебя с головой порядок вообще? Не спим мы, — воспользовавшись моментом, вырывает журналист у альфы омегу. — Разуй глаза, идиот, а лучше сходи нахуй, — шипит, покачивая в объятиях начавшего задыхаться от панической атаки Юнги, что незамеченным для обоих не остается. — Нет-нет, только не это, — испуганно причитает Ёсан, усаживая друга на скамейку. — Успокаивайся, малыш, дыши глубже. Я нашел машину, слышишь? Хонджун скоро приедет и отвезет нас в Тэгу. — Что с ним? — глядя на хрипящего связующего, севшим голосом спрашивает Хосок. — А то ты не видишь. Довел его окончательно. Доволен? — бросают в ответ раздраженное, свободной рукой шаря в рюкзаке Мина в поисках успокоительного, которое тот всегда с собой носит. — Не стой столбом, бутылку подай. — Может, я его отнесу к дежурному медику? — неуверенно спрашивает альфа, требуемое поднимая с пола. — Вали на матч, без тебя уж как-нибудь разберусь, — выхватывают пластик у Хосока, глаз не сводящего с помертвевшего лица Юнги. Капитан за него откровенно переживает и не знает что предпринять, захлебываясь разъедающей внутренности виной. Происходящего не понимает, с трудом сдерживаясь, чтобы обратно себе его, такого сейчас беззащитного, плачущего, нуждающегося в помощи, не вернуть.       Ёсан тем временем на скулы давит омеги, заставляя его разомкнуть губы и, этого добившись, на язык ему кладет белую капсулу. «Пей», — шепчет, поднося к судорожно хватающему воздух рту горлышко бутылки. «Вот так, молодец», — поглаживает по голове, молясь всем существующим божествам, чтобы Хонджун поторопился. — Зачем вам в Тэгу? Юнги в больницу надо, а не на ночь глядя не пойми куда ехать, — прокашлявшись, задает Хосок вопрос, неловко топчась на одном месте. Не решается подойти ближе, боясь ухудшения состояния парня, который и без того из мыслей никак не уходит, а тут... — Неужто переживаешь? Да вот только поздно уже. Ты сделал достаточно, чтобы его от себя оттолкнуть. Не дал ему объясниться, не стал слушать, взамен обзывая шлюхой, а сегодняшним поведением последнюю связывающую вас ниточку разорвал. Мои поздравления, Шедоу, ты не просто своего связующего потерял, но и своего омегу, безумно тебя, кстати, любящего, — вогнанные в друга стрелы возвращают обратно владельцу. — Что ты сказал? Омегу? — взгляд ошарашенный, отшатываясь назад. — Омегу, Хосок, омегу, — невесело усмехается журналист, прижимая к груди начавшего от сильного лекарства засыпать Юнги.       Град этому сопутствующих вопросов на корню обрывает появившийся в дверях Хонджун: — Зайчонок, что случилось? И... а что с Юнги? — в пол перед омегами врастает, оценив, мягко сказать, плачевное состояние Мина. — Все потом, Хон. Расскажу по дороге. Возьмешь его? — устало произносит Кан. — Да, конечно, — без обиняков соглашается Ким, аккуратно беря Юнги на руки. — Привет, Шедоу, — попутно другу кивает, заметив его только сейчас. — Никуда вы не поедете, — отмерев, Хосок вмешивается, игнорируя приветствие. — Это не тебе решать, — преграждает надвигающемуся на них капитану путь Ёсан. — Ему надо в Тэгу. — Да какое, нахуй, Тэгу?! Ему к врачу нужно! — пылит Шедоу, отталкивая журналиста в сторону. — У него дедушка умер! — прежде чем успевает обдумать, выкрикивает Ёсан, едва не плача. — Если у тебя хоть что-то еще теплое к нему сохранилось, то не мешай. Отпусти. — К-как умер? — неверяще капитан смотрит на парня, бессильный озвученное принять.       Ответом ему тишина приходится и хлопнувшие двери колледжа. Хонджуну, в отличие от него, дважды повторять не понадобилось. Любое промедление тут явно будет лишним. По себе знает какого это, терять родного человека: у него год назад дядя любимый в автокатастрофе погиб. На бег почти срывается, не чувствуя на руках тяжести. Юнги и вовсе как будто ничего не весит. Он — иссохший листок, державшийся до последнего на ветке, но ветру, его сорвавшему, теперь сдавшийся. Ёсан, не забыв прихватить чужой рюкзак, семенит следом и, подойдя к серебристой ауди альфы, дверцу заднюю перед ним распахивает, помогая устроить на сидениях друга. После рядом пристраивается, готовясь, пока Хонджун обходит машину, к нелегкому разговору. Здесь поверхностными объяснениями не обойтись. — Как он? — спрашивает Ким, проворачивая ключ в замке зажигания. — Заснул. Мне пришлось ему сильное успокоительное дать, благо он их с собой всегда носит из-за предрасположенности к паническим атакам. Ебучий Хосок! — выругивается журналист, располагая голову Юнги у себя на коленях. — А Хосок-то тут при чем? Ты, конечно, говорил, что они расстались, но мне показалось, что он за него искренне переживал, — недоумевает Хонджун, с парковки выруливая. — При том, что, не удосужившись в ситуации разобраться, начал на него наезжать, типа чего еще не переоделся и всякое такое. Понятное дело, Юнги не смог и двух слов связать, а Хосок ладно бы спрашивал спокойно, так нет, он душу в прямом смысле вытрясти из него собирался. Я в тот момент отходил, чтобы тебе позвонить и купить воды, а этот... Блядь, зла на него не хватает. — Ну да, такое себе и на Шедоу совсем не похоже, что наводит меня на мысли, что он с расставанием не смирился. Впрочем, мне не с руки какие-либо выводы делать, не зная всей ситуации в целом. Расскажешь? — Даже не знаю с чего начать... — тяжело вздыхает омега, с болью смотря на подрагивающие во сне ресницы младшего. Вероятно, Юнги и там не находит спокойствия, встречаясь один на один со своими монстрами. — Тогда сначала, — в ответ миролюбивый совет, от дороги не отвлекаясь. — Юнги, он... — не имея другого выбора, нерешительно начинает Ёсан, — ... омега с очень сильным запахом, который с ума сводит любого, поэтому вынужден постоянно спрыскиваться заглушками. Как-то раз у него прямо в раздевалке началась течка, ну и... его бывшая команда чуть его не изнасиловала, — судорожно сглатывает, воочию все то представляя. — У него не стабильный цикл, из-за чего часто сложно приход эструса подгадать. В результате этого, Юнги получил психологическую травму, не позволяющую ему с кем-либо сблизиться. Ну... в том смысле. — Кого-то мне это напоминает, — хмыкает Ким. — Но вообще-то такие последствия закономерны, и я правда вам обоим сочувствую, более того, хочу причиндалы тех, кто с вами так посмел поступить, отрезать. — Я бы тоже. Ублюдки всю жизнь нам сломали, — понуро голову опускает Ёсан. — Но в моем случае их хотя бы за решетку на двадцать лет засадили, а вот историю Юнги замяли. А он, вопреки всему, сумел на ноги встать. Переехал в Сеул, вступил в новую команду, научился доверять, полюбил... Хосок его истинным оказался, чего до сих пор не знает, как и то, что Юнги омега. — И как он к такому выводу пришел? Я так понял, что все без исключения на его запах реагируют одинаково. — У него в аромате два компонента — дыня и манго. Распознать их вместе получилось только у Хосока, что уж и говорить, если и самого Юнги от его морского уносит. Предугадывая твой следующий вопрос, то, переехав к Хосоку, он начал его одежду помечать незаметно, чтобы тот попривык. — Умно, — заключает Хонджун, выезжая из города. — Умно-то умно, но Чона конкретно так от этого накрывать начало, чего Юнги очень испугался. Несмотря на это, его к нему тоже тянуло, и он решил, что пора что-то с этим делать и попросил меня помочь... — Вы переспали, да? — горько усмехаясь, сразу же догадывается альфа. — Осуждаешь? — озвучивается с надломом, глазами слезящимися отражаясь в зеркале заднего вида. — Кто я такой, чтобы вас, тебя осуждать? Не спорю, мне неприятно подобное слышать, что не отменяет того, что в какой-то мере я могу это понять. Тем более, что ты даже со мной не встречаешься, а значит, ничем мне не обязан, — улыбается печально капитан, руль сжимая до боли в покрытых трещинками костяшках. — И не будешь, не после моего признания. — А ты этого хотел? — По-моему, я ясно по телефону тебе свое согласие озвучил. — Я думал, ты как обычно надо мной прикалывался, — радуясь от осознания, что Ёсан тогда с ним был искренен, да и сейчас, виновато исподлобья поглядывая, тоже. — Дурак, разве с таким шутят? — взгляд негодующий и надутые губы, которые поцеловать Киму хочется очень, и еще много всякого уже с самим омегой сделать, если бы не за рулем сидел, а с ним рядом. — Нет, не шутят, и я не шучу. Будешь моим омегой? — Буду, — без раздумий срывается с уст Ёсана. Сердце все за него решило давно. — И мы не переспали и не собирались! — в догонку поспешное, чтобы Хонджун хуже, чем он есть, его не считал. — Дальше ласок не планировали заходить, да и Юнги почти сразу же засопротивлялся, чему я, осознав какую мы херню творим, был рад. Я тебя вместо него представлял, честно! — И как? Понравилось то, что напредставлял? — посмеивается каверзно капитан. — Не очень, — пристыженно буркают. — Я тоже так-то близости с альфами боюсь. — Поправимо и, уверяю тебя, в реальности будет лучше. Я, знаешь ли, погорячее всяких там фантазий, — уже откровенно смеется Хонджун, подмечая в зеркале зардевшиеся щечки Ёсана. — Идиотина. На кой я с тобой связался? — Порой у меня тот же вопрос возникает, но оно того определенно стоит, зайчонок. Рассказывай давай дальше. Впрочем, я и так могу предугадать последствия вашей глупой идеи. Хосок вас застукал и никаких объяснений слушать не стал, что ожидаемо, и я его не виню. Ревность глаза застилает, не позволяя рассуждать здраво, и часто равна по силе любви, отчего и получилось то, что получилось — они расстались. — Ага, но Хосок все равно повел себя как свинья. Посмотри на лоб и щеку Юнги, это он его так. Еще и шлюхой обозвал, в ночь на мороз выгнав. Сегодня его едва не растерзал, а он... Ему же прямо перед матчем кто-то позвонил и сказал, что его дедушка умер, — всхлипывает Ёсан, не сдержавши эмоций при тягостных воспоминаниях. — В-видел бы ты его в тот момент, Хон. У Юнги с-словно сердце остановилось. Я так за него испугался и сейчас боюсь очень. Как ему пережить потерю единственного родного человека? У н-него и так состояние н-нестабильное после р-разрыва с Хосоком, а тут еще это... — Если бы я знал, зайчонок. Бедный пацан, под самое рождество... Такого и врагу не пожелаешь, — подавлено резюмирует Хонджун, всей душой переживая за Мина. — Для нас с тобой главное одного его не оставлять, поддерживать и, как бы мне подобные мысли ни претили, держать подальше от острых предметов, таблеток там всяких... — Ты д-думаешь, что Юнги...? — суетливо утирает Кан слезы. — Сам сказал, что у него проблемы с психикой. Надо быть ко всему готовыми. — Наверное, ты прав. И п-подожди... ты разве не поедешь обратно в Сеул? — хмурится омега, машинально растирая заледеневшие руки друга. — Я, по-твоему, совсем бесчувственный сухарь что ли, чтобы бросать двух эмоционально не стабильных омег? И не спорь, это не обсуждается. Вон у тебя все глаза на мокром месте, а о Юнги я вообще молчу. Боюсь представить, как он себя будет чувствовать, когда проснется. — Спасибо, Хон, правда. Я так т-тебе благодарен. За все б-благодарен, — слез новые дорожки, стекающие по побледневшим щекам, следом разбивающиеся об лицо тревожно спящего Соника. — Перестань. Какие тут могут быть благодарности? Я же не из корысти вызвался вам помочь, а потому что сам захотел. Ты мне дорог, Ёса. Мне от тебя, кроме тебя самого, ничего больше не нужно. Закрыли тему.       Дальнейшая дорога в почти полном молчании проходит, изредка разбавляясь дежурными фразами. Юнги все так же спит, подрагивая во сне, и болезненно стонет, пугая боящегося как огня его пробуждения Ёсана. Да и кто бы на его месте нет? Уметь слова нужные найти, успокаивать целая наука, которой не многие обладают. Подъезжая к городу, Хонджун спрашивает адрес, и Ёсан спешит залезть на сайт бывшего университета друга, где, немного покопавшись, находится нужная информация. Семья Мин, как оказалось, живет на окраине Тэгу в стареньком частном доме, хотя какая уж теперь семья... Ей принадлежащий единственный оставшийся с натяжкой в живых человек остекленевшими глазами, лежа на коленях Кана, в потолок смотрит, улыбчивое лицо дедушки на нем видя, что для него сейчас хуже самых изощренных пыток, а что тогда будет с ним когда он увидит мертвое? Где найдет силы с ним попрощаться, все этому положенные традиции соблюсти, в крематорий своей подписью усопшее тело отправить, но главное — его отпустить? Отказывается верить, что Чунмена больше нет, пока сам в этом лично не убедится, подспудно надеясь, что произошла ошибка, а на деле, уже поверил. Как Юнги мог подобное допустить? Почему не был с ним рядом в минуты последние? Почему это не предотвратил, хотя и чувствовал сердцем что-то неладное? — Если верить навигатору, мы почти на месте, — оповещает Хонджун, взгляд тревожный кидая в зеркало заднего вида, чтобы проверить состояние омег. Юнги как проснулся ни единого не произнес слова, игнорируя вопросы Ёсана, а вернее, их не слыша, и Ёсану пришлось, продолжая согревать его руки в своих, сдаться. — Не при таких обстоятельствах я мечтал в Тэгу побывать, — глухо озвучивает Кан, разбавить пытаясь тягостное молчание. — Малыш, пить, можешь быть, хочешь? — далее к связующему обращается, заметив его вялое копошение.       Юнги ожидаемо не отвечает. Поднимается с чужих коленей и в запотевшее окно упирается лбом, чувствуя, как покрасневшие глаза в очередном потоке слез начинают тонуть, чему он не препятствует, позволяет им лицо осунувшееся окроплять, зная, что это только начало. За стеклом, между тем, очертания улиц родных проступают, а затем на горизонте появляется и нужный, от времени осевший дом, но, благодаря заботливым рукам дедушки, выглядящий добротно. Разве что до покосившегося забора, с которым Юнги обещался летом помочь, они не успели добраться и уже не доберутся... Как и Юнги, не имея более в этом смысла, обещание не выполнит. О какой починке ограды может идти речь, если он сам поломался? Разбился на души израненной множество осколков, в коей и без того части из них с расставания с Хосоком не хватало. О нем омега не думать старается, но почему-то все равно думает, вспоминая каждый его по себе удар, не давая воющему сердцу из пепла восстать. Чунмен, наверное, смотря с небес на него, будет разочарован, картину чего разум агонизирующий под веками ярко рисует. На ней старший Мин молод и полон жизни, но не радости, да и чему ему, узнавши о разрыве любимого внука с альфой, радоваться? Он-то, очевидно, надеялся, что «фруктик» без поддержки и один не останется, что поборол свои страхи и со всем справится, а тот нет. Обыденно его разочаровывает, на борьбу, вывешивая белый флаг, не настраивается и в почву мертвую, не способную более зацвести, его древко втыкает, думая, что отличное получилось надгробие, иного Юнги не заслуживает. — Юнги, я с тобой. Ты не один, понял? — говорит Ёсан, сжимая безвольную руку друга, стоило Хонджуну припарковаться. — Поезжайте обратно в Сеул. Не портите себе праздники, — не своим пугающим безразличностью голосом отвечает омега. — Спасибо, — добавляет, выходя из машины, чем неосознанно дает Кану понять, что окончательно не потерян, дружбу, вопреки прежде озвученному, не отвергает.       Кан за ним выползает неловко, подмечая горящее в доме окно. Обманчиво радушно оно маячит перед глазами движущегося на подкашивающихся ногах к нему Мина, иллюзию лживую создавая, что за ним его, накрыв стол, дедушка ждет. Его и впрямь ждут, но не тот, кто хотелось бы: Сунхёк, услышав подъезжающий автомобиль, двери входные спешит распахнуть, давясь всхлипами. — Юнги, с-сынок... — к едва ли способному говорить парню бежит и на шею ему бросается. — М-мне так жаль, б-бедный мой мальчик. — Здравствуйте, Сунхёк-ним, — руками ослабшими на его объятия машинально отвечает Юнги и остраняется тут же, чтобы жалкие клочки в дороге собранного самообладания не потерять. — Мне... мне надо к нему... — Да-да, конечно. Я его уже обмыл и п-переодел, все к-как п-полагается с-сделал. Он... он в гостиной на д-диване... — произносит прерывисто бета, глаза промакивая фартуком.       Большего Юнги, мысленно благодарящему соседа, не требуется. Вихрем он в дом влетает, на ходу прямо на пол сбрасывая куртку и не обращая внимания на задержавшихся на улице Ёсана и Хонджуна. Кажется, ничего с его отъезда в этих стенах не изменилось, что сразу же перечеркивается накрытым белой простыней Чунменом, что, как и сказано было, на диване лежит, не подавая никаких признаков жизни. Омега в нескольких шагах от него замирает, ближе подойти не решаясь, потому как знает, сделай он это, и последняя иллюзия о том, что оное неправда, падет. — Деда, ты же просто заснул. Зачем ты меня обманываешь? — шаг через силу вперед к нему делает. — Не молчи, скажи что-нибудь, — умоляющее, сердца позади него замерших заставляющее сжаться: друзья, прижавшись друг к другу, не спешат вмешиваться, не спешат разубеждать Юнги в том, что дедушка спит, подспудно надеясь на то же. — Деда, ты, наверное, устал просто очень, но не переживай, я здесь, я приехал и о тебе позабочусь, больше никуда не уеду, — еще один шаг. — Хочешь я тебе твой любимый яблочный пирог испеку? Я по твоим рецептам неплохо научился готовить... — падает около дивана. — Ну чего ты молчишь? Ответь мне, дедушка! — срывается на крик, сдергивая ткань с хладного тела.       Чунмен не открывает глаза, даже будучи живым, вряд ли бы это смог сделать. Перед Юнги словно не он, а скелет лежит высохший, обтянутый кожей прозрачной, не той, которой омеги семьи Мин славятся, а мертвой, не пахнущей сиренью родной, непахнущей ничем, кроме благовоний, которыми его добрый друг, позаботившись о нем, покрыл. Клетка грудная под щекой упавшего на нее омеги не вздымается, слух не ласкает, привычно не успокаивает, впитывая в себя безумные крики того, кого оставили, того, кто готовится за ним следом отправиться.       В приглушенном свете помещения не один, а два мертвеца. Юнги жить без Чунмена отказывается.