Соник

      Хосок к началу матчу опаздывает, благо Тэмин не растерялся и привычно взял на себя роль капитана, выпустил, вместо отсутствующих друзей, Чарми и Шейда. Ежи, хоть и несколько дезориентированы были подобным, но, будучи ко всему готовыми, быстро перестроились и не позволяли Astro по очкам вперед выйти. Севшему же на скамейку рядом с Сокджином Чону далеко не до игры было, он и вовсе как будто происходящего вокруг не замечал, отказался выходить на поле, осознавая, что сейчас от него толку нет никакого. На вопросы менеджера и запасных игроков молчал, пребывая в своих панически мечущихся мыслях, главным инициатором которых был Юнги и его разбитое состояние, боль от потери, его истинный гендер, почему-то всеми от него скрываемый. Хосок не дурак и сразу же догадался, что, как минимум, о том, что Мин омега, из-за усиленного нюха знал Чимин, а значит, знал и его брат. Кругом одни тайны, что, впрочем, не таким важным казалось в сравнении со смертью Чунмена. Как ее переживет Юнги? Сможет ли справиться? Вернется ли в Сеул? А к нему? Отчего-то думается, что нет, не вернется. Не после того, как Хосок себя с ним повел, не после того, что ему в гневе наговорил, не дав возможности объясниться, чему оправданий не ищет, вязкой виной растекаясь по спортзалу. Перед любимым омегой виной, которому она не нужна, которому он сам не нужен теперь, от чего отмахнуться пытается, планируя поехать в Тэгу. Пробовать с Юнги поговорить, поддержать, позаботиться, все возможное сделать, чтобы ими обоими утраченный свет зажечь сызнова. Измена, судя по всему, несостоявшаяся, на задний план отошла, словно и не было ее никогда. «Мы не спим. Ты не просто своего связующего потерял, но и своего омегу, безумно, кстати, тебя любящего», — Ёсана слова хлесткие и, капитан уверен, правдивые, а иначе зачем ему подобное говорить, если бы они на самом деле встречались? Зачем, по сути, своего соперника убеждать, что Юнги его любит? Вот именно что незачем. — Кэп, может быть, ты соизволишь объясниться? — в перерыве, выиграв первую партию, сходу на друга налетает Тэмин. — Какого черта ты опоздал и отказываешься играть? — Соизволю, но только после матча, — глухо отвечает Хосок, головы не поднимая. Так и сидит на скамейке в окружении стоящих вокруг него игроков, понимая, что не ко времени выливать на команду случившееся с Юнги — посыпятся сразу же. — Считайте, что я травмировался. — Головой? — усмехается невесело Ли, благодарно из рук Сокджина принимая бутылку с водой.       «Сердцем», — Чон не озвучивает, вслух говоря другое: — У вас и без меня неплохо получается, разве что я бы посоветовал вам почаще в пятую зону нападать и повнимательнее на подаче Ыну. — Что я слышу? Никак вспомнил, что ты помимо нашего капитана еще и наш тренер? — язвит Чонгук, до сих пор не смирившийся с тем, как тот попал мячом по лбу Юнги. — Как по мне, так он сейчас ни то и ни то, а расклеившееся туловище, — фыркает Тэхен, мнения со своим парнем придерживаясь аналогичного. — Верно, так что озаботьтесь-ка лучше дальнейшей игрой, а не мной, — не спорит Хосок, понять давая друзьям, что разговор закончен.       Раздается свисток, и команда, к облегчению Шедоу, возвращается на поле, где без особого труда первые очки набирает: Astro сегодня явно не в форме, когда как обычно прилично попотеть заставляли ежей. Хоть какая-то радость, которой не чувствуется совершенно. Да и какая тут может быть радость, если победа сущая мелочь, потерю учитывая любимым человеком дедушки, самого этого любимого человека потерю. — Случилось что-то серьезное, и я поддерживаю твое решение пока не говорить об этом парням, но я-то не полевой игрок, поэтому мне ты все можешь рассказать прямо сейчас. Тем более, это, я так догадываюсь, связано с Юнги, а он мой друг. Как и ты, — ближе тем временем подсаживается к капитану Сокджин, чтобы остальные запасные ничего не услышали. — Кому-кому, а тебе бы я точно не хотел об этом рассказывать. Не в твоем положении. Тебе нельзя волноваться, — голосом убитым произносит Хосок, попутно дозвониться пытаясь до Хонджуна, чтобы узнать, как там его омега, но друг не берет, еще больше вынуждая волноваться. — Я уже так-то волнуюсь. Скажи хотя бы где он? — менеджер не сдается, нервно комкая в кулачках клубную толстовку. — Полагаю, что на пути в Тэгу. — Опять что ли поругались? — Ругался один я. Юнги молчал, а я, идиот, из-за злости не заметил, что ему, мягко сказать, плохо, — озвучивается с горечью ощутимой. — Ответь, Джин-хён, ты знал, что он омега? — Знал и пообещал ему его тайну сохранить, но о причинах тебе бы лучше расспросить его самого. И подожди, он плохо себя чувствовал? Тогда почему он, черт возьми, в Тэгу поехал, а не в больницу? Как ты его в таком состоянии туда отпустил и с кем? Сейчас же даже автобусы не ходят, а междугороднее такси больших денег стоит... — Хён, я не хотел... не хотел его отпускать, но... у него... дедушка умер. Я не знал и до сих пор не знаю что мне делать, а уехал он с Ёсаном и Хонджуном, — в ответ прерывистое, чувствуя, как первые прозрачные кристаллики в уголках глаз скапливаются, вниз сорваться намериваясь. Хосок, кажется, готов за ними следом сорваться, об паркет волейбольный разбиться, чтобы всей этой боли не ощущать. Внутри она и снаружи, а в центре ее маленький омега, слезами кровавыми умываясь и в клубочек свернувшись, лежит. Не просит там он о помощи, руку Хосока отталкивает, шипами ощетиниваясь, которые ранят обоих, плачет надсадно и Чунмена зовет. — О, господи, — рот округляет Сокджин в ужасе, прикладывая к нему ладонь. — У него же... у него нет никого больше. Он не справится, это его окончательно добьет. Надо срочно к нему ехать, помочь, похороны организовать, да много всего! — на ноги подскакивает, едва, если бы его не придержал Чон, обратно на скамейку не падая. — Так, успокойся. Не хватало еще, чтобы с твоим малышом что-то случилось, — строго на него альфа смотрит, ловя недоуменные взгляды Енджуна, Субина и Кая. — Конечно поедем. Машину надо найти только. — Машина есть, — в кармане роются спешно и выуживают оттуда ключи от хонды Намджуна. — Вот, — в руку опешившего капитана их вкладывают. — А что происходит? — недоумевает только что поменявшийся с Тэхеном Чимин, глядя на из спортзала на выход подорвавшегося Чона. — Все потом, Минни, я тебе напишу. Возьмешь у отца машину, ты нам тоже понадобишься. Список необходимых вещей я смской скину, — на ходу тараторит омега, решительно направляясь следом за Хосоком, чем новые вопросы вызывает у испугавшегося за него брата, которые он не успевает задать, окликнутый для смены Намджуном. — А куда подевались Джинни и кэп? — спрашивает Ким у Енджуна, у кромки поля с либеро столкнувшись ладонью. — Хотелось бы и мне это знать. Сорвались куда-то, ничего не объясняя, и, кажется, собираются угнать твою тачку, — растерянно Чхве пожимает плечами. — Но ты не волнуйся, хён же все-таки не один будет, а с Шедоу, и он обещал Марину потом позвонить. — Вот это-то меня и беспокоит. У Шедоу в голове сейчас черти что! Я бы ему даже почистить апельсин не доверил, не то что моего, на минуточку, беременного омегу куда-либо везти, — пылит Намджун, заламывая пальцы. — Так, Рэй, выйдешь вместо меня, когда подойдет моя очередь возвращаться на первую линию, и это не обсуждается. — Да не кричи ты так. Понял я, понял, — примирительно поднимает руки Енджун и, скинув толстовку, начинает разминаться.       Хосок, между тем, двери раздевалки распахивает и суетливо форму с себя стаскивает под взглядом спустя минуту туда же ворвавшегося менеджера. — Блядь, хён, ну ты-то куда собрался? — негодует альфа, запутавшись в рукавах свитера, отчего, раздраженный задержкой, почти что их рвет. — Я все равно так или иначе поеду, — звучит тоном, нетерпящим возражений. — Зная Ёсана, он тебе вряд ли даст переступить порог дома Юнги. Да и что ты, прости, конечно, но олух, будешь там делать?       «И вправду, что?», — на несколько секунд стопорясь, капитан думает, роняя на пол собранный неаккуратно рюкзак. — Пробовать поговорить? — затем выдает неуверенно. — А тебя станут слушать? Будет ли Юнги вообще до разговоров с тобой дело? Ты его надломил, Хоби, а смерть дедушки и вовсе, думается мне, его разбила. Ты, позволь напомнить, не дал права ему объясниться, так и мало того, ты его ударил. И это был не игровой момент, ты это сделал специально. Я не хотел тебе этого рассказывать, но ситуация, чтобы ты трезво посмотрел на истинное положение дел, меня вынуждает сделать обратное. Юнги необычный омега, у него очень ярко-выраженный аромат, даже мне, такому же, как и он, омеге, крышу сносящий, поэтому он его скрывает препаратами, что, как ты понимаешь, пагубно сказывается на его организме. Но и с этим Юн смог смириться, но не с тем, что, когда у него внезапно начался эструс, его почти изнасиловала бывшая команда. Собственно, вот тебе и ответ, почему он боялся раскрыться, отталкивал тебя поначалу и боялся с тобой близости, но осознавая, что так дальше продолжаться не может, попросил Ёсана помочь преодолеть ему страхи. Дальше ласок они не собирались заходить и не зашли бы. Юнги тебя любит. Юнги ради тебя на это решился, чтобы ты стал его первым, но ты... Да, я не одобряю подобного, но кто из нас глупости не совершает? А ему, психически-нестабильному и боящемуся альф, ничего лучше не пришло в голову, и я его понимаю. Осуждаю, но понимаю.       Хосок к стене отшатывается от озвученного, вцепляясь в поблекшие алые прядки пальцами, с корнем их вырвать готовый. Ну какой идиот, давно же догадывался, что его Соник в прошлом подвергся насилию, но не смог сложить два и два, а сейчас... То, что он услышал, много этого хуже, опору под ногами потерять заставляет, орать обессиленно, ненавидеть себя. На миллионы частиц разлететься, расщепиться на атомы. Не собраться ему сызнова без прощения Юнги и не ожить без его улыбки, потому как без него самого это все не имеет смысла. Чон словно воочию сейчас чувствует, как рецепторы дынно-манговым запахом забиваются, еще одну правду сладко-горькую открывая — они истинные. Это Юнги так пах, а не свечи. — Соберись, капитан, права на слабость у тебя нет, как и на ошибку, — окатывающее холодной водой требование, которому альфа подчиняется без раздумий. Горы свернет, но мальчика любимого вернет, никому его не отдаст. — И куда это вы собрались? — влетает в помещение запыхавшийся Намджун, преграждая дорогу. — Блядь, — не сдерживается обычно избегающий ругательств Сокджин. — Очень красноречиво, цветочек, но не мог бы ты как-то поконкретнее объяснить? — У карапуза дедушка умер, и мы едем в Тэгу. Я не хотел брать с собой хёна, но тебе ли не знать о характере своего жениха? — вместо Пака отвечает Хосок. — И хрен ли ты не на поле? — Блядь, — теперь не сдерживается от ругательства и Ким. — Я еду с вами, — распахивая шкафчик. — Прогрей пока тачку. — Учись, Хоби, вот так ведут себя настоящие альфы, а не то, что ты нам демонстрировал последние два дня, — довольно омега мурчит, с любовью смотря на Намджуна.

***

      Юнги, времени, людей, ничего не замечая, на полу подле дедушки сидит, крепко держась за его ледяную руку, в которой тепла нет и никогда больше не будет. Минуты проходят, часы, а он все так же, слезами давясь, боится ее отпустить, боится отпустить Чунмена, несогласный с ним расставаться. Едва разборчивое что-то ему нашептывает обескровленными губами, умоляя к нему вернуться, с собой, не дождавшись ответа, забрать его просит, но и здесь тишину хрустальную получает, падая головой на недвижимую грудь. Тщетно в ней признаки ищет жизни, тем новые внутри себя открывая раны, намеренно словно на них давит, отказываясь бороться, отказываясь дышать в принципе. Для него более смысла нет вперед смотреть, куда-либо двигаться. Его время стазисом будто саваном белоснежным накрылось, только отчего-то песен прощальных ему никто не поет, вместо них боль всепоглощающая, которой после смерти не чувствуют, а он до сих пор да. Смерть торгов не ведет, раньше срока положенного не забирает, мольбам не внимает и не испытывает эмоций, но отчего-то рядом сейчас с Юнги сидит и костлявой рукой его по волосам смольным поглаживает, подмечая в них появившуюся недавно седую прядку. Сочувствие в себе открывает к омеге, но все так же на своем остается стоять: ему в мир рано загробный, не все еще ниточки оборвались, не все еще им сделано. Госпожа Луноликая отступает. Юнги, если бы мог, то в подол ее белого платья вцепился, до самого Ада, Рая, или что там у нее, по земле волочился, но он не может, не видит ее, он видит мертвое лицо дедушки. Обычно людям в такие моменты кажется, что спит просто усопший, вот-вот откроет глаза и улыбнется привычно, но не в случае с Чунменом. Того нисколько не пощадила болезнь, в старика из красивого мужчины за месяцы считанные превратила, иссушила до капли, не позволив с внуком рождество встретить. Юнги таким его видеть не хочет, представляя, каким он был раньше, и не получается. Вид изможденный, всякой жизни лишенный — вот его навеки отпечатавшаяся в сознании картина. Наказание справедливое за то, что угасания деда своевременно не заметил, не помог, не предотвратил, не был с ним рядом. Юнги не ищет себе оправданий, теперь не вернуться к нему просит Чунмена, а о прощении его молит, его ладонь высохшую прикладывая к губам. Обещает его на той стороне найти, подождет пусть только немного. Чунмен ждать отказывается, с порывом шалого ветра врываясь через распахнутое окно неприкаянным духом, вопреки всем запретам. Кричит, чтобы Юнги себя не винил, чтобы не смел о чем-либо думать подобном, что у него вся жизнь впереди, в которой непременно еще счастье на огонек заглянет, главное верить, чего омега, припечатанный скорбью, не слышит. Не торопится голову от родной груди отнимать, ее слезами смачивать продолжая, а Чунмен их пытается смахнуть, но только пальцами сквозь проходит и повержено остается за ним со стороны наблюдать, как и Ёсан, все это время поблизости находившийся, готовый по первому зову к другу сорваться, но его не зовут, он здесь лишний и вмешаться попыток не предпринимает, покорно отступая перед правом Юнги на прощание с дедушкой.       Хонджун, чтобы им не мешать, пошел на улицу чистить снег, хотя Сунхёк и предлагал ему с Ёсаном постелить в комнате младшего Мина, а то и к себе увести через дорогу, а самому здесь остаться, на что получил решительный от обоих отказ. Бета не стал спорить, да и не было у него на это сил, вместо этого он обратно на кухню отправился, где в компании бутылки рисовой водки пробовал привести себя в адекватное состояние. «Бедный ребенок», — думал, опрокидывая залпом в рот стопку, «как Юнги без тебя, Менн-и?», — всхлипывал, утирая горькие слезы, «неужели ты думаешь, что какого-то от тебя письма ему достаточно?», — смотря на белый конверт, причитал, не зная, как рассказать завтра парню о причинах смерти его деда. Но кто Сунхёк такой, чтобы правду утаивать? Юнги давно пора было обо всем узнать, но Чунмен умолял молчать, умолял сохранить свою тайну, и старый друг не смог, зная как тому тяжело, пойти против его воли. За что отдуваться сейчас в одиночестве будет. «За тебя, Менн-и, мягких тебе там облачков», — стопка очередная и взгляд в потолок брошенный, — «Не переживай, твой пацан один не останется. Он сильный, он справится».       Хонджун, между тем, сбросив куртку, самозабвенно снег раскидывает, но, заслышав паркующийся рядом с его ауди, автомобиль, останавливается. Ожидал новых гостей, но не думал, что так скоро. У ежей как-никак важный матч, и вряд ли бы Хосок раньше его окончания что-то бы стал им рассказывать. Во всяком случае, сам он так бы и поступил, но, видимо, не Чон, сейчас выходящий из хонды Намджуна, а за ним и сам Намджун с Сокджином. Тяжелая артиллерия прибыла. — Как Юнги? — сходу на альфу налетает капитан колючих. — Как-как, а то ты сам не догадываешься. Отвратительно, конечно же. И я бы вам, а особенно тебе, не советовал его тревожить. Он сейчас с дедушкой в гостиной. Понятное дело, плачет и не может успокоиться. Ёса за ним присматривает, — отвечает Хонджун, устало опираясь на древко лопаты. — Мне... мне надо к нему, — намеривается Хосок мимо него пройти. — Не надо. Пока не надо, — перехватывает его за локоть друг. — Позволь ему наедине с Чунменом побыть, не лишай его этого права. — А я? Мне хотя бы можно? — умоляюще на Кима Сокджин смотрит. — Если только не будешь вмешиваться и тихонько посидишь с Ёсой, что так-то тоже не лучшая идея. Ты же беременный, тебе бы отдохнуть с дороги. Дом небольшой, но Сунхёк-ним сказал, что можно расположиться пока в комнате Юнги. По крайне мере, омеги точно без крыши над головой не останутся, но а мы, если что, поспим в машине. — Без проблем, — сразу же соглашается Намджун, нехотя отнимая руку от талии Джина. — Иди, цветочек, не мерзни и чаю горячего себе обязательно сделай. — Я и вам сделаю, — уходя, менеджер обещает. — Как это случилось? — хриплым голосом спрашивает Хосок, вопреки всему желающий следом за хёном отправиться, но, осознавая разумность слов Хонджуна, от опрометчивого шага сдерживается. — Исходя из того, как выглядел дедушка Юнги, предполагаю, что он умер из-за болезни. Мы пока не стали расспрашивать Сунхёк-нима, да и не в том он состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Я так понял, они с Чунменом были близкие друзья. Он же о нем и позаботился, все полагающееся сделал. — И о своей болезни никому не сказал, даже внуку, — понуро констатирует Чон. — Знай об этом Юнги, вряд ли бы он остался в Сеуле. — Вероятно, на то и был расчет. Будь я на его месте, тоже бы об этом молчал, потому что нет для близких наказания хуже, чем пребывать в постоянном страхе смерти родного человека и понимать, что ничего уже изменить нельзя, но все равно надеяться на обратное, — говорит Намджун. — Возможно, в чем-то ты прав, хотя подобное решение не намного лучше, и в первую очередь для Юнги, который, гадать не надо, будет в случившемся винить себя. Что не был с ним рядом и не заметил его ухудшающегося состояния, — тяжело выдыхает капитан тизов, опираясь подбородком на сложенные на древке лопаты руки. — Но он не виноват. Он очень любил Чунмен-нима. Каждый день ему звонил и спрашивал о его самочувствии, постоянно напоминая принимать витамины, — эмоционально произносит Хосок, с трудом сдерживая стоящие в глазах слезы. — Мне самому так тепло на душе становилось при их разговорах, так уютно... Я еще никогда такой, как у них, крепкой связи не видел, но оно и неудивительно, учитывая, что Юнги с пеленок воспитывался им. А теперь... теперь Юнги остался один... — первая слезинка все-таки по щеке скатывается и теряется где-то в снегу. — Не один, — пошатывающейся от выпитого алкоголя походкой подходит к альфам бета. — Раньше бы я сказал — да, но не сейчас. Вон... ик... простите... сколько вас собралось. В ночь к Юнни сорвались. Друзья его, стало быть. Пойдемте ко мне, расположу вас... ик... хоть что ли, нечего на улице мерзнуть. Завтра сложный день. Я Сон Сунхёк, кстати. — Приятно познакомиться с вами, сонсэнним, — одновременно кланяются Хосок и Намджун, не забывая и свои ему имена озвучить. — Как... как Юнги? — не может снова не спросить Чон, всем существом желая оказаться рядом с омегой. — Без изменений. Плачет у Менн-и на груди, ни на что не реагирует. Я побоялся пока его тревожить, пусть выплакается как следует. Ему это нужно. Оставил его на ваших омежек, — отвечает мужчина, открывая хлипкую калитку. — Такая трагедия. Я хоть и знал, что Менн-и недолго осталось, но готовым к его смерти все равно... ик... не был. Вы извините м-меня, выпил прилично. Не мог больше держаться. — Мы понимаем. Спасибо вам за заботу о дедушке Юнги, — повторно кланяется капитан ежей.       Сунхёк отмахивается: — Было бы за что. Менн-и не чужой для меня человек, а лучший... ик... друг. Да и Юнги мне как родной. Бедный мальчик... столько страданий. У него и без того ситуация не сахар, а тут еще... — уже откровенно всхлипывает бета, переходя дорогу, и, поскользнувшись, едва не падает. — Осторожнее, давайте я вам помогу, — подхватывает его под локоть Намджун.       Спустя пару минут парни оказываются в доме и, ведомые его хозяином, проходят на кухню. Хонджун, опережая Сунхёка, принимается хозяйничать и ставит на плиту чайник. Намджун расставляет кружки. Хосок предпочитает замереть у окна, глядя на окна напротив, за которыми осталось его сердце. «Держись, малыш, я рядом», — немое послание ему шлет, надеясь, что оно до адреса дойдет, но, бессильное преодолеть завесу скорби и боли, не доходит. — Чай, конечно, хорошо, но вот тебе... ик... — кивает на Хосока Сон, — ... надо бы чего покрепче. Ты ведь альфа Юнги? — достает с полки бутылку соджу и стопки. — Точно его. Менн-и мне все уши прожужжал, что его малыш истинного встретил. Для нас-то давно не секрет было, что его пара чем-то морским пахнуть будет. Юнн-и всегда себе подобные твоему аромату духи, кондиционеры, свечи покупал, тем успокаивался, особенно после того, как его... его... ик... эти ублюдки изнасиловать попытались. Он же даже из дома выйти не мог, смотреть на него больно было, каким был разбитым. Я грешным делом думал, что все, потеряли пацана, но у Менн-и получилось его растормошить. В Сеул даже уговорил его переехать, вернуться в университет. Мы так им гордились! Фотографии его с тренировок вместе смотрели, на спортивный блог, или что-то такое, я не разбираюсь, подписались, чтобы ничего... ик... не пропустить.       Чону каждое им слово озвученное по сердцу безжалостно наковальней бьет, скальпелем хирургическим внутренности полосует и зубы до скрипа сжать вынуждает, чтобы не заорать, приказать замолчать Сунхёку, но вместо этого он добровольно продолжает его слушать, без возражений на себя принимает удары, впитывая частички болезненного прошлого Юнги, пока Хонджун понимающее наливает ему алкоголь. — Юнги характером в своего отца пошел, не удивлюсь, если такую же, как и он, карьеру связующего сделает. Два упрямца, спортом живущие, но в его случае это не страшно, ведь и ты, Хосок, тоже спортсмен. Вам это точно не станет помехой. — В каком смысле пошел в отца? Вы с ним знакомы? — хватается за внезапно всплывшую информацию Чон, пользуясь чужой разговорчивостью. — А то как же. Да и вы, думается мне, его знаете. Не лично, но... ик... по телевизору его точно видели. Пасующий корейской сборной, черная, черт возьми, молния! — в ответ с иронией горькой посмеиваются. — Ким Хичоль? — выпадает в осадок Намджун, едва с табуретки не падая. — Он самый, — отвечает мужчина, доставая из-за пазухи помятый конверт. — Вот здесь все, что Менн-и о нем скрывал от Юнги, — кидает бумагу на стол. — Он попросил, чтобы я отдал это письмо тебе, Хосок, сказав, что только ты сможешь понять, когда Юнги будет к правде готов. Предугадывая твой вопрос, Хичоль ни духом, ни сном о том, что у него есть ребенок, — в упор поплывшим взглядом смотрит на Чона. — И это то, за что Чунмен себя так и не простил, но, дав обещание своему сыну молчать, он не мог поступить по-другому. Глупый-глупый Чунгдон. Боялся разрушить только начавшуюся карьеру Хичоля и не рассказал ему, что ждет от него малыша. Отказался с ним поехать в Америку, а после и вовсе, понимая, что навряд ли при родах выживет, с ним по телефону расстался. — Кажется, у Минов это семейное — молчать, — невесело подытоживает Намджун, глядя на гипнотизирующего конверт Хосока.

***

— Тише, не разбудите. Юнги только-только заснул, — шепчет Ёсан, утром встречая на пороге парней. — Сокджина я отдохнуть отправил, но а сам закуски пока готовить начал. Наверняка еще кто-то попрощаться придет, да и Чимин с Тэмином уже, вроде как, подъезжают. А ты хрен ли тут забыл? — пропустив в дом Намджуна с Хонджуном, замечает Хосока. — Вали отсюда, пока я тебя по башке не огрел сковородкой. — Зайчонок, перестань. Он поддержать Юнги пришел и извиниться, — притягивает к себе альфа омегу, во избежание им угрозы в действие приведения. С него станется. — Иди-ка лучше к Джин-хёну, тебе тоже отдохнуть не помешает. Вон какие глазки у тебя красные, еле на ногах держишься. — Извиниться?! Извиниться, блядь?! — вспыхивает мгновенно Кан, готовый на Чона наброситься, если бы его Ким не удерживал. — Я сейчас ему так извинюсь, мало не покажется! И в смысле отдохнуть? А готовить кто будет? — Я буду. Я так-то, к твоему сведению, прекрасный повар, — закидывает Ким на плечо Ёсана, зная, что иными способами его, упрямого, с места не сдвинуть. Вообще-то повар он так себе, поэтому вся надежда на Тэмина и Чимина. — Охренел? — омега, поколачивая по спине альфу, шипит, стараясь не повышать голоса, чтобы Юнги не разбудить. — Отпусти меня немедленно, Ким Хонджун, или я за себя не ручаюсь!       Хонджун на это не реагирует никак и решительно, избегая смотреть на спящего на груди усопшего Юнги, движется по направлению к комнатам, где благодаря цветочному аромату Сокджина безошибочно находит нужную дверь и за ней скрывается. — Я на кухне буду, — поддерживающе похлопывает по плечу Намджун Хосока, понимая свою здесь неуместность. Хосоку нужнее.       Хосок всю ночь глаз не смыкал, переживая за своего омегу, отчего как с поля боя вернувшимся выглядит, с которого не победителем вышел, а пулями изрешеченным калекой, что теперь на отказывающихся слушаться ногах шаг за шагом приближается к тому, кто его не ждет, к тому, кому он не нужен, кто при жизни сейчас умирает, утеряв в ней всякий смысл. Чону и прикоснуться к нему страшно, час неровен рассыплется Юнги, песчинками обуглившимися останется на руках, больше глаз кофейных не откроет. Гнать бы от себя мысли подобные альфе, но глядя на то, каким исхудавшим, измученным, сломленным перед ним предстает его Соник, этого не получается сделать. Не получается ничего, кроме как повержено подле него опуститься на колени. От Соника словно оболочка одна пустая осталась, не способная в себе душу израненную удержать, зато продолжающая крепко удерживать тело Чунмена. Даже во сне он за дедушку как за соломинку последнюю хватается, зная, что еще день и ее у него отберут. Хосок, как собственную, его боль ощущает, перебивающую дынно-манговый аромат, что в любое другое время его бы с ума свел, но сводит с ума его только неподлежащее исцелению состояние Юнги и своя не находящая искупления вина. Седина в волосах темных, щеки впалые, губы искусанные в кровь, нездоровая худоба и не исчезающий с хмурящегося лба огромный синяк. — Прости меня, котенок, если сможешь, — шепчет Чон, невесомо тыльную сторону его холодной ладони целуя. — И вы меня простите, Чунмен-ним, за то, что ваших ожиданий не оправдал, не сердце, как вы учили, послушал, а свою злость. Но клянусь, я все исправлю, Юнги не оставлю, буду за него бороться.       «Иного я от тебя и не жду», — неуслышанное, но сердцем ощутимое в воздухе повисает ответом. Чунмен Хосока прощает.

***

      К позднему завтраку подтягиваются Тэмин и Чимин. Не говорят, не спрашивают ничего, и так все, стоя позади Хосока, видят. У обоих на мокром месте глаза, особенно у второго, более, в силу гендера, подверженному эмоциям. Если бы не его альфа, вряд ли бы он смог то, что наказал ему по телефонному разговору брат, выполнить. Ли сразу же на себя перенял главенствующую роль, рассказал о случившемся всей команде, готовой после этого вместе с ними сорваться в Тэгу, от чего решительно отговорены были. Ни к чему толпу собирать, тем более, что, как сейчас стало понятно, им и расположиться-то негде. Дом семьи Мин небольшой, а сердобольный сосед не сможет такое количество людей у себя приютить за неимением лишних комнат. Пусть, если захотят, позже Юнги навестят, когда он в чувства хотя бы прийти сможет, узнавать лица. Да и матч последний перед долгим перерывом сыграть кто-то будет должен, чтобы не засчитали техническое поражение, благо соперники не серьезные, ежи с ними легко справятся и без основных игроков. — Кэп, нам куда? — шепотом Чимин у Хосока спрашивает, боясь потревожить пребывающего в забытье Юнги. Топчется неловко, потерянно смотря на картину представшую и не зная податься куда. Чем другу помочь? Как слова для него найти нужные, когда он проснется, и самому не расплакаться? — Идите на кухню, там Хонджун, — не отвлекаясь от поглаживания волос омеги, Чон отвечает, где-то не здесь мыслями находясь. Во мраке Юнги ищет, умоляет к нему вернуться, что любит ему говорит, но Юнги, скованный болью по рукам и ногам, не откликается.       Тэмин в поддержке альфу по плечу, как и ранее Намджун, хлопает и Чимина, удобнее перехватив многочисленные пакеты, в нужную сторону подталкивает, предпочитая не вмешиваться. Тут они лишние и не помощники.       Спустя час приходит опухший от выпитого и от долгих слез Сунхёк, оповещая, что к обеду начнут приходить желающие попрощаться с Чунменом, а потому необходимо поспешить с приготовлением закусок и скорее накрывать на стол. Участливый бета, несмотря на плохое самочувствие, вчера всем, кому мог, позвонил, чтобы проводить усопшего, как должно. А вот что делать с его внуком не знает. Гуманно ли будет его будить? Просить переодеться в ханбок траурный? Гостей вынуждать на входе встречать и принимать от них сочувственные речи? — Хосок, я бы очень этого не хотел, но традиции обязывают... Не мог бы ты... — аккуратно начинает мужчина, задевая спину альфы рукой.       Озвученное не сразу до разбитого парня доходит. Разум отказывается информацию воспринимать, противится просьбе, боясь встретиться стеклянными глазами с пустыми, а глаза Юнги, вероятно, такими, когда откроются, и будут. — К черту традиции. Я его унесу в спальню, — цедит он сквозь зубы, намериваясь незамедлительно собой сказанное исполнить, чтобы защитить омегу от дополнительной боли. Она и без того уже в нем не вмещается, через каждую клеточку, пору просачивается, затапливая маленькую гостиную, затапливая Хосока.       Планам его, просыпаясь, сам омега мешает. Нечитаемо он на Чона безднами пугающими, в себя засасывающими, смотрит. В них теплоты ни на чуть — ледяной холод, об который альфа сейчас ранится, но не отводит взгляда, вместо этого силится что-то произнести, а на деле, воздух лишь последний из легких теряет, немо губами растрескавшимися перебирая. Никогда еще капитан в глазах любимых не видел подобного, даже не предполагал, теперь сполна получает за сердце, собой ему в клочья разорванное, присоединяя туда же свое. — Юнги, сынок, ты... может быть, что-то хочешь? Попить тебе принести? — неловко прокашливается Сунхёк, гнетущую паузу прерывая.       Юнги не отвечает, молчаливо с груди дедушки поднимается, напрочь игнорируя Хосока. Не думает ни о чем и как сомнамбула куда не зная бредет. Голова кружится, ноги не держатся, он сам весь не держится, почти падая на любимый Чунмена ковер. Хосок этого ему сделать не позволяет, мгновенно перехватывая едва ли что-то весящее тельце за талию. — Отпусти, — безэмоциональное, не вырываясь за неимение сил. — Котенок, я понимаю, что тебе сейчас очень больно и тяжело, но позволь помочь тебе, не отталкивай. Тебе нельзя было так резко вставать, — сильнее поперек живота его альфа сжимает, к себе притягивает, тем тепло свое ему пытается передать, свою к нему безоговорочную любовь. — Не понимаешь, и не позволяю, — в ответ хлесткое, больно ногтями в запястья чужие впиваясь, намекая Хосоку руки убрать. — Ты уже сделал достаточно, Шедоу. Ущербной шлюхе большего не требуется. — Малыш... не говори так, — продолжает Хосок удерживать, внутренне задыхаясь от ядом разъедающих слов. Заслуженно. Он к этому был готов. — Я никогда таким тебя не считал, я... я вспылил, Юнги, за что прощения мне у тебя просить вечность. Я люблю тебя, всегда буду, только выслушай меня... Пожалуйста... — Ты не стал тогда меня слушать, теперь я не хочу слушать тебя, — на поражение безжалостный и беспощадный удар, все, что в душе Юнги скопилось, отражающий, а в ней ничего, кроме почвы выгоревшей, щедро болью присыпанной, нет. — Юнги... — Убирайся, — разворачивается омега в губительных объятиях владельца этих слов, ему их обратно сейчас возвращая. — Убирайся, Хосок, — глаза в глаза глядя, в непривычно побледневшее лицо бросает, заставляя отшатнуться Чона, и уходит. Следом запирается на замок в ванной, а на деле, в бункере личном, который он сам для себя выстроил и в котором надеется найти посмертный покой, дедушку в нем оплакать и... свои, вопреки всему, неугасшие чувства к тому, кто их не заслуживает. — Я не отступлю. Не отступлюсь от тебя, слышишь? — лбом в закрытую дверь упираясь, Хосок кричит. — Я люблю тебя. — И я тебя... ненавижу, — с другой стороны неслышимое, по древесине лакированной скатываясь туда, где ему самое место, туда, куда альфа истинный его лично отправил.

На дно.