Соник

      Юнги, закончив с нарезкой сыра, наполняет им последнюю тарелку и, оглядывая украшенный к вечеринке родной спортзал, поправляет закрепленные в волосах кошачьи ушки. Да, именно те самые — единственное, что осталось на нем целым после проведенной здесь с Хосоком ночи. Рядом суетится, гоняя участвующих в подготовке к празднеству рабов помощников, одетый в кигуруми белого зайца Ёсан, который в силу уважительных обстоятельств, заключающихся в трех горячих днях, проведенных в кровати с Хонджуном, сейчас облаченным в парную с ним пижаму, только серого волка, не смог проконтролировать планировку намеченного события лично, потому и для него оказалось сюрпризом, что подменивший его Бэкхён внесет в вечеринку нотки Хэллоуина, что значит, сегодня все приглашенные сюда парни обязаны прийти в тематических костюмах. Юнги, когда узнавший об этом Хосок в шутку предложил ему вновь примерить на себя роль котика, к его удивлению, ну и удовольствию, безропотно достал из ящика нужное, а потом и вовсе добил, невинно обронив: «жаль тот хвост ты испортил, придется искать новый». Новый-то он, конечно, нашел, но обычный поясной. Не в постельку же к своему альфе идет, а веселиться в компании любимых, как верно подметил Кибом, полудурков, что не помешало ему нацепить на шею подогнанный Чимином черный чокер, правда без бубенчика, но по выдержке Хосока все равно знатно ударивший. Соник, добавивший в свой образ кожаные штаны и оголяющую худые плечи пушистую кофту, любит Шедоу провоцировать, помните? «Совсем ведь на щадит кэпа засранец», — резюмировал Тэхен, увидев все это дело. Сам Хосок с костюмом не парился и предстал перед Юнги в луке вампира, обещаясь омегу при первой возможности покусать, чего тот вообще-то был не против. Друзья тоже не подкачали, подошли к смене своего облика с фантазией и теперь по залу бродят: фей Сокджин, ассасин Намджун, тэнгу Чонгук, кицунэ Тэхен, суккуб Чимин, русал Тэмин, темный маг Чанель, демон Бэкхён, падший ангел Кибом, дьявол Джонхён и пятерка чертей, состоящая из младшеньких из ежей. Остальные гости должны подойти позже. — Гук, тебе крылья не мешают? — интересуется Хонджун у помогающего устанавливать музыкальное оборудование капитану эксов Сильвера, скептически оглядывая громоздкую конструкцию на его спине. — Как родные, — белозубо улыбается доигровщик.       «Хорошо, что я отговорил Ки навесить на себя такую же махину», — подключив синтезатор к усилителю звука, думает Джонг, глядя на скучающе сидящего на колонке фигуриста, на обнаженных лопатках которого белеют нарисованные Чонгуком крылья.       Закинувший ногу на ногу бета как будто бы его мысли слышит и громко фыркает. Его красота неизменна холодна, загадочна и печальна. В неземных лазурных глазах таятся непроходимые льды, за хрупким фасадом скрывается каленая сталь. Дьявол от этого ангела без ума, что видят все и желают ему ментального здоровья, но вслух об этом не говорят, а иначе рискует уже собственным. — Хён, иди-ка сюда, — между тем подзывает Юнги Чимин, с однозначным намерением помахивая косметичкой. Себе он, помимо яркого макияжа, нанес на открытые участка тела мерцающие серебром витиеватые узоры, похожие, если сильно не приглядываться, на настоящие татуировки, а сейчас решил поработать визажистом и для так и не научившегося краситься друга. — Не гримасничай мне тут, всего лишь выделю тебе глаза, — вооружившись жидкой подводкой и тушью, строго смотрит на недовольно поджавшего губы омегу. — Опять собрался делать из меня куртизанку? — обреченно вздыхает Мин, усаживаясь перед Паком на стул. — Ну, с этим ты и сам справился на отлично, — оценив его внешний вид, хмыкает гамма, за что получает болезненный тычок в бок. — Да шучу я. Зачетно ты выглядишь. Закрой глаза. — Ничего, что я опять твои штаны надел? — послушно смежив ресницы, спрашивает Юнги. — Я все равно в них давно не влезаю, в школьные годы же покупал, а вот тебе они в самый раз, так что считай, я тебе их подарил. Тебя корми, не корми, все одно. Каким был дрищом, таким и остался. Даже завидно. У меня-то все сразу на заднице и бедрах откладывается, — отмахивается Чимин, набитой рукой проводя идеальную линию от одного края века к другому, на конце ее заостряет, повторяет то же самое со вторым. — Не думаю, что Тэмин имеет что-то против, — приподнимает в улыбке уголки губ связующий. — О, этот-то точно нет. И дня не может прожить, чтобы мой попец не облапить, — неубедительно ворчит Марин, кидая больше ненужный тюбик обратно в богатую на свое содержимое косметичку, словно ее владелец действительно на досуге подрабатывает визажистом. — Как у вас, кстати, с обустройством квартиры? Может, помощь нужна? — Да не. Вся отделка была уже включена. Нам лишь с мебелью для гостиной и детской порешать надо, ну и там по мелочи всякое. О кухне и спальне Тэми заранее позаботился, а вещи из старой мы на днях окончательно перевезли, — поясняет Чимин, ловко орудуя щеточкой для ресниц. — Он у тебя молодец. Вам бы так и так в будущем пришлось переезжать, поэтому хорошо, что сейчас, а не когда уже с малышом на руках. Там и барахла больше станет и тебе не до того будет. Рад, что у вас все наладилось. Инфинит и впрямь очень изменился. — Всегда таким был, просто... В общем, знаешь. — Просто понял, что идиот и тебя любит, — улыбается Юнги, беря ладошку друга в свою, мягко сжимает, неизменно приободряет. — А все благодаря твоему эструсу, — иронизирует гамма, вспоминая, как они с Тэмином выясняли отношения над бьющимся в агонии омегой.       Мин смешно морщится: — Звучит ни разу не романтично. — Какой купидон, такая и романтика. Зато итог меня более чем устраивает, — бросив косметичку в рюкзак Тэмина, смеется Чимин, заражая смехом и Юнги, давно смирившегося с данным ему прозвищем. — Веселитесь и меня не позвали, предатели, — цокает возникший за их спинами Ёсан, упирая руки в бока. — Ну не все же одному тебе, — с намеком на оплетший омегу с ног до головы аромат ирландского виски поигрывает бровями Пак. — Видал я в гробу такое веселье, — фыркает Кан, притопывая ступней. — Все настолько плохо прошло? — теряется Мин, чувствуя, как в сердце тревога давящая закрадывается. Неужели поссорились? — Прошло замечательно. Мой эструс в сравнении с теми, что когда-то у меня были, оказался слабым, сильно не накрывало, что по словам Дохён-нима нормально. Зато накрывало Хона, но и это тоже закономерно, учитывая кое-что, что вам знать не следует. Мне удалось покончить с еще одним страхом, всем произошедшим между нами я неприлично доволен, за исключением... — резко вскидывает ладонь, демонстрируя аккуратное золотое колечко на безымянном пальце с миниатюрным розовым бриллиантом. — Красивое, — только и может выдавить из себя Юнги, осознавая, что с поздравлениями пока лучше повременить. — Конечно красивое. Сам вчера выбирал! Потому что этот охреневший альфач подловил меня на том, что явно не включало в себя мое согласие стать его супругом! В постели, Юнги! Он сделал мне предложение в постели! — ярко, а оттого громко эмоционирует Ёсан, тряся кольцом перед лицами друзей, с трудом сдерживающихся, чтобы не заржать в голос. — Радуйся, что хотя бы не в туалете, как некоторые, — ухахатывается Чимин, вцепляясь во избежание падения в плечо Мина. — Ты бы потише был с такими подробностями, — вторит Паку в смехе Юнги. — Нет уж, пускай все слышат, какой у меня альфа идиотина! — дуется нападающий, не получив должного понимая от этой бессовестно гогочущей над ним парочки. А он-то, дурак, на поддержку рассчитывал! — Которого ты любишь, — доносится слитное от завалившихся дружной гурьбой в помещение игроков Ateez, успевших прознать о случившемся из первых уст. Следом идут эксы, Минхо, Джисон и часть команды Seventeen.       И тут не поспоришь, ведь и правда любит, причем безумно, всепоглощающе, всего себя отдавая. Просто для привыкшего держать все под контролем Ёсана подобное слишком неожиданным было, о чем после, растворяясь в страсти ненасытного альфы, в нем самом, как-то не думалось. Думалось о том, чтобы он не останавливался, не отпускал, посыпать его поцелуями не прекращал, всецело себе подчинил, стер с горящего тела порочные метки чужих зубов, собственными их заменил, и плевать, что так шрамы впоследствии стали бы больше. Для него они под клыками его волка превратились в цветы, а вся боль заботливо зализывающим укусы языком вытравилась, оставляя ощущение правильности, головокружительное чувство лишь одному ему принадлежности. Темного прошлого отныне не существует, Ёсан свободен, Ёсан из ямы той выбрался, Ёсан более ничего не боится. — Да куда уж его девать, — бурчит Кан, переплетаясь пальцами с обнявшим его со спины Кимом.       Два кольца в свете подпотолочных ламп переливаются, оба улыбаются, губы в поцелуе встречаются, друзья выкрикивают поздравления, приправляя те пошлыми шуточками — по-другому не умеют, по-другому и не надо. — Ну приехали. Я с Ёлем едва не с начальной школы встречаюсь, а до сих пор не замужем, — цокает Бэкхён, укоризненно смотря на Чанеля. — Так ты же сам ему сказал, что до выпуска из универа никакой свадьбы, — сдает лучшего друга Кенсу, идеально воплотивший образ Джокера, даже родным цветом волос для концепта пожертвовал, воспользовавшись зеленым тоником, который через пару принятий душа благополучно смоется. Но Юнги не с его вида охреневает, а с загримированного под Харли Квина Чонина. Колоритная, конечно, парочка из них получилась. — Мало ли что я сказал, — плюхнувшись за стол, фырчит Бён.       Ёсан косится на вперившегося странным взглядом в Бэкхёна Чанеля, и да, он этот взгляд знает, как знает его и Юнги с Чимином, поэтому спешит спасти глупого омегу от их участи. Ну хоть у кого-то же из «ордена хитрых жопок» должно быть все по канонам? — Не смей, Пак Чанель, если не хочешь, чтобы мы трое пришли к тебе домой и побили все твои горшки с розами, — приторно-сладким голосом журналист угрожает. — И не только их, — уловив посыл Кана, демонстративно хрустит костяшками Чимин. — Или делаешь все как положено, или мы забираем Бэкса себе, — взяв в руку свой пушистый хвост, подытоживает Юнги, помахивая им на манер плетки.       Строившим стены спортзала людям не мешало бы выписать премию за то, что их детище взрыв за взрывом выдерживает, на головы хохочущих парней не обрушивается. Но сейчас не о том, а о смущенно притихшем Бэкхёне, понявшем что его ожидало, не вмешайся святая троица. Бён, давно и до последнего вздоха Чанеля любящий, непременно бы на его предложение руки и сердца согласился, но это не значит, что он не хочет в его исполнении чего-то особенного. Бэкхён омега мечтательный, романтичный, что наедине с альфой в каждом его действии проявляется, с ним так же надо, о чем Чанель, поддавшись который уже год сидящему внутри желанию, на секунду позабыл, а теперь проницательных друзей за своевременное осаждение мысленно благодарит. — Сделаю лучше, чем просто положено, — обещает он им, перемещая насупившегося связующего себе на колени. — Смотри у нас. Мы за тобой следим, — показывает двумя пальцами жест глаза в глаза Ёсан и, взяв Хонджуна за руку, идет к рассевшимся за столом парням. Юнги и Чимин, последовав его примеру, рядом с Хосоком и Тэмином устраиваются, тем объявляют празднование окончания студенческого турнира открытым. — Вам не кажется, что у нас какой-то омегаархат? — хмыкает Сехун, сочувственно кивая на Чонина. — Вы только гляньте, что Су сделал с нашим Чонином. Нет, костюмчик, канеш, огонь, но... Бро, как ты вообще влез в эти штаны-убийцы-потенции? — Прекрасно влез, — опережает с ответом своего альфу Кенсу, поправляя его выкрашенные в розовый и голубой прядки. О том, что тот без белья, тактично умалчивает, об этом не думать старается, а иначе за себя не ручается. — Предположу, что с призом за лучшие костюмы все однозначно, — констатирует Тэхен, возвращая на место сползшую с плеча ткань красного кимоно. Рядом жующий Чонгук в аналогичное, только черного цвета одет. Обоим традиционная японская одежда очень идет, будто она для них и была создана, будто они со страниц фэнтезийной истории про полудемонов-полузверей сбежали. И лишь один ангел знает, что не сбежали, а просто в тысячный раз переродились. — Раз уж мы затронули эту тему, то второе место я оставляю за тобой и Гуком. Но а третье... — призадумывается Ёсан, оглядывая присутствующих, и, остановившись глазами на Джонхёне и Кибоме, расплывается в гадливой ухмылке: — Моему любимому братцу и его детке. — Вижу, ты все никак не успокоишься, — ядовито улыбается Кибом, с громким стуком ставя бокал с красным вином на стол. — Да нет, почему же? Я за вас счастлив. Повтыкал несколько иголок в твою куклу-вуду и отлегло. — То-то у меня ребра чесались, а я на аллергию грешил, — друг друга Ким и Кан буравят недобрыми взглядами, а уже через секунду смеются, заставляя облегченно выдохнуть являющихся их парами альф. — Ты, конечно, та еще сучка, но мне нравишься, — отсмеявшись, говорит омега. — Взаимно, — отвечает бета, вновь берясь за бокал, затем чокается им с Ёсаном, так дружбу скрепляет. Джонхён, порядком утомившийся от их вечных баталий, сияет. Жизнь определенно налаживается. — Зло объединилось, никому не спастись, — подводит неутешительный итог Чонгук. — Как там, кстати, моя квартира поживает? Не горит? — невинно интересуется Кибом. — Айщ, ты теперь вечно нам это припоминать будешь? — прищелкивает языком Тэхен. — Зависит от вашего поведения. — Так и скажи, что хочешь, чтобы мы съехали. — Не драматизируй. Хотел бы — не разрешил Гуку сделать одну из комнат студией живописи. Живите, пока не накопите на нее денег. — Ты... ты продашь нам ее? — неверяще округляет глаза Чон. — Вам она, в отличие от меня, нравится. Почему бы и нет? Мне и в особняке семьи моего альфы неплохо, чуть позже купим свой, — пожимает плечами фигурист, чем ввергает в шок не только Джонхёна, но и Тэхена с Чонгуком. — Хосок, мне срочно нужны контакты твоих родителей, — Джонг своего шанса упускать не собирается, придерживаясь правила «ковать, пока горячо», а с Кибомом особенно. — Я тебе лучше номер моего брата дам. У него строительная фирма. Зачем вам покупать с рук, когда можно построить дом так, как вы сами пожелаете? — встревает Тэмин. Чимин согласно кивает. — Будем благодарны, — произносит бета спокойно, словно не он запустил внутри своего альфы салюты и заводные танцы вокруг стремящегося проломить ребра сердца. — Признавайся, где настоящий Ки? — нервно посмеивается Чонгук, все никак не отойдущий от его внезапной щедрости. — Цвет у кошек становится одинаково серым лишь в одном случае — темноте. — И что это значит? — озадачивается Сильвер. — Это значит, тебе пора умолкнуть и не злить меня, тэнгу, — роняет со все тем же спокойствием Кибом, намекая на завершение разговора. — Кажется, у меня появился кумир, — разряжает обстановку Лино, оправляя съехавший с головы ободок с мышиными ушками. Вплотную к нему сидящая белка в лице Джисона ревниво его за бок щипает, ибо нехрен.       Спустя полчаса на вечеринку заглядывают приглашенные Ёсаном игроки тигров. Поначалу неуверенные, что им здесь место, а оттого напряженные. Парни, тепло их встречая и сразу же втягивая в разговоры, чужие опасения быстро сводят на нет. Никто на команду полосатых вину с бывшего капитана не перекладывает, понимая, что ее игроки и сами сполна хлебнули от него дерьма. — Слышал, ты не стал отзывать заявку на участие в городском турнире. Как планируете играть без связки? — обращается Хосок к разбойнику Шервудского леса, то есть, к воплотившему в себе его образ Хенджину. — Мы тут с Сынчолем перетерли и решили объединить наши команды, все равно что у нас, что у семнашек недобор игроков. К тому же, их универ филиал нашего, поэтому и с допуском до следующих студенческих соревнований не должно возникнуть особых проблем. Короче, еще пободаемся, Шедоу, — подмигивает Хван, смешивая для Феликса какой-то ядреный коктейль.       Юнги, визуально оценив получившийся результат, пить бы его не рискнул, а вот блаженно присосавшемуся к трубочке либеро тигров, кажется, заходит и... уносит. — Джи, я хочу танцевать, — трясет своего капитана за руку Ли. — Иди к Лино и Джисону. Обговорю с Хосоком пару деталей и тебя догоню, — чмокнув бету в блондинистую макушку, отвечает Хенджин. — Все, вы теперь бест-френд? Ладно, тогда я прихвачу с собой этого котика. Тоже, так сказать, буду налаживать связи, — встав из-за стола, заявляет Феликс и, сцапав за руку прифигевшего от подобного поворота событий Мина, тащит его к дрыгающимся под музыку парням. — Шустрый у тебя Мэриан, Робин Гуд, — цокает Чон, возмущенный кражей своего сокровища. — Вы этого, конечно, не замечали, но Ликс на самом деле достаточно открытый и контактный человек, легко вливается в любую компанию, но... Ты знал, что Чан приходится ему двоюродным братом? — внезапно спрашивает Хван. Хосок в недоумении брови к переносице сводит. — В общем, Крис ему постоянно угрожал, что, если мы начнем встречаться или он будет общаться с кем-то помимо команды, то сделает так, чтобы меня выперли из универа, очевидно, что-то еще — Феликс не говорит, но по его поведению догадаться не сложно. Короче, сейчас он, чувствуя себя наконец свободно, наверстывает упущенное, поэтому не удивляйся, когда твой омега однажды скажет, что идет с ним прошвырнуться по магазинам. — Это уж вряд ли. Юнги ненавидит торговые центры и согласен в них ходить только ради кинотеатра, — усмехается Шедоу. — Хочешь поспорить? — посмеивается Хенджин, указывая кивком головы на Феликса, кружащего в танце хихикающего Соника.       Альфа, проследив за направлением его взгляда, про себя выругивается и думает, какого черта? — Тут не к чему ревновать, Шедоу, — легко прочитав соответствующую эмоцию на его лице, успокаивает капитан тигров. — Как я и говорил, Ликс у меня контактный. — Так что там с вашим объединением? Под чьим началом будете выступать? — решает перевести тему Хосок, но глаз от Юнги не отрывает. Не потому что не доверяет, а потому что омега невозможно красивый, очаровательно и от алкоголя, и от танцев раскрасневшийся, завораживающе улыбающийся, заразительно хохочущий, а главное — счастливый. А когда-то Соник был шипящим и вечно огрызающимся котенком, ершистым и не дающимся в руки бетой, неуверенным в себе и мучающимся страхами мальчишкой. Контраст поразительный, душу Шедоу греющий, вызывающий в сердце нежность, за омегу гордость. — Под моим. Чоль отбрехался от должности капитана. — Неплохая возможность набраться опыта для тебя, — поддерживает решение Сынчоля Чон. — И куча головной боли впридачу, — беззлобно иронизирует Хенджин. — Не без этого. Но ты справишься, на иное у тебя права нет. Парни тебя выбрали, а значит, доверились тебе, положились, стоят за тобой. Предать их — равно предать себя. — Знаю, — коротко улыбается Хван, поднимая свой стакан, — Давай что ли выпьем за окончание вражды между нашими командами. — Вражда у ежей была с Бан Чаном, так что предпочитаю выпить просто за дружбу. — Не имею возражений.       Позже новоявленные друзья присоединяются к Феликсу и Юнги на танцполе. Джонхён, видя это, решает разбавить динамичную музыку медленной, лирической, чувственной и, сев за синтезатор, заполняет зал бархатными переливами своего голоса. Хосок приглашает любимого омегу на танец, оплетает его талию сильными, но нежными руками. Его примеру следуют и все те, у кого здесь присутствуют их половинки. Кибом, поддавшись атмосфере, обнимает со спины пианиста, рождая на его губах улыбку. Редкое в исполнении ангела зрелище, душу запеть заставляющее. Ангел ее пение слышит, больше не может, уставший бороться с живущей внутри тьмой в одиночку, три заветных слова в себе держать. — Недавно я говорил, что мое признание будет состоять из надетой на твою шею подвески. Прости, что не могу отдать ее тебе. Пока не могу. Я не готов с ней расстаться, поэтому обойдемся без нее. Я люблю тебя, Джонг, хочу от этой любви не бежать, с тобой навечно остаться. И я постараюсь. Где бы ты ни был, кем бы мы в следующих жизнях ни переродились, обещаю всегда тебя находить, — шепчет Ки, жмуря глаза, чтобы ни слезинки не просочилось, чтобы его боль Джонхёна не коснулась, но она — все равно. Об его сильные плечи тем, чем не удержали, разбивается, оседает в легких, отражается в оборвавшейся резко мелодии. Пальцы над клавишами замирают, тишина оглушает. — Я и раньше замечал за тобой склонность к чему-то мистическому. В твоих фразах регулярно проскальзывают намеки на прошлые жизни и перерождение, ты часто используешь непонятные или вышедшие из употребления слова. Предугадывая твои отговорки, поясню сразу, что я не скептик, не считаю паранормальные явления и экстраординарные способности глупостью. Поэтому скажи мне сейчас честно, ты... помнишь предыдущие жизни? Мы уже встречались? Ты видишь будущее? — произносит с волнением Джонхён, ощущая, как с каждым озвученным предложением, каменеют руки задержавшего дыхание Кибома.       Кибом не раз получал в адрес себя шутки про свою анормальную прозорливость, не свойственную его годам мудрость, циничность, медленное старение, но сейчас Джонг серьезен, требует откровенности, просит мучительным бременем поделиться. А Ки... не имеет сил ему отказать, но и поведать всей правды не может. Потому что знает: она его сломает. Как когда-то и дьявол своего ангела, превратившегося после в чудовище. — Я тебе сейчас кое-что покажу, — обогнув музыканта, садится на его бедра лицом к лицу фигурист, дотрагиваясь до смуглой щеки. — Но на большее не рассчитывай, ответов я тебе не дам. Ради твоей безопасности. В противном случае, тебе грозит участь стать таким же, как я, искажением, непринимаемым ни одним миром, тем, кто существует вопреки. Не живет, Джонг. Я подобной участи тебе не желаю, я, как и сказал, желаю остаться с тобой, но не смогу, если ты станешь во всем этом пробовать разобраться. — Все, что попросишь, только будь рядом, — накрывает его ледяную ладонь Джонг собственной теплой. — Хорошо, — шелестит Кибом, потянувшись к спрятанному под кофтой аметисту.       Тело альфы в ту же секунду обмякает, голова на грудь бережно придерживающего его беты падает. Отдыхающим на стульях от танцев ребятам со стороны кажется, что пара просто решила друг с другом помиловаться, потому и не вмешиваются, за стол не зовут.       Джонхён тем временем на гигантском стадионе оказывается, где на сцене неизвестная ему группа, состоящая из пяти человек, выступает, в которых он, в шоке раскрывший рот, узнает Тэмина, Ки, судью Чхве и... себя. Последнего мембера Кан не знает. Кибом, закончив свою партию, на спину фантомного Джонхёна запрыгивает, отчего тот заливисто смеется и слегка его, сползающего вниз, за бедра подбрасывает, потом, сойдя с основной сцены, по соединенному с ней узкому подиуму бежит, срывая визги беснующихся фанатов, размахивающих лайтстиками с искусственным в навершии лазурным бриллиантом. Тэмин, развеселенный выходкой старших, призывает Джонга сбросить Ки в толпу, на что первый не обращает внимания, продолжает бежать, а второй, повиснув на нем коалой, обыденно фыркает, молчаливо обещая устроить обнаглевшему макнэ взбучку в гримерке. — Никому тебя не отдам, — одними губами передает Джонхён, чуть повернувшись головой к Кибому. — Не отдавай, — читает уже реальный Джонг в непривычно теплых глазах Ки.       Воспоминание, или что это было, сменяется печальной улыбкой поглаживающего его по щеке беты. Горло альфы сжимают тиски, в увиденное невозможно поверить, но он верит. Верит и ничего не понимает, вопросы множатся, а на устах тишина. — Единственная жизнь, в которой я ничего о прошлых не помнил, был, пускай и недолго, но счастлив, — тихим шепотом в мечущийся разум проскальзывает. — Сиять на сцене у тебя в крови. Наша группа, кстати, так и называлась — SHINee. — И в этой будешь, — отвечает Джонхён. — Уже, — выдыхает Кибом.       Очередное признание запечатывается поцелуем. Они обещают, они любят.

***

— Итак, пришло время объявить победителей в своих номинациях, придуманных, кстати, постоянными читателями моей колонки. Решение принимали они же, — взяв в руки микрофон, вещает Ёсан с импровизированной сцены. Хонджун рядом стоит, раскладывая подарочные пакеты по намеченному порядку вручения. — Боюсь представить, что там за номинации, — бурчит полулежащий на Хосоке Юнги. — Мне отдать ваш с Хоби приз кому-то другому? — услышав его, с ехидцей спрашивает Кан. — Глаголь уже, заяц, — хмыкает Шедоу, помогая принять вертикальное положение сразу же встрепенувшемуся Сонику.       Ёсан, усмехнувшись с реакции Юнги, опускает вертящиеся на языке по этому поводу колкости и начинает говорить: — Награда за звание самого сексуального альфы вручается... — делает паузу под смешки позабавленных озвученным парней, — Ли Тэмину.       Инфинит, подавившись пивом, задушенно кашляет, пока Чимин, лыбясь во все тридцать два, со всей имеющейся в нем заботой лупит его по спине. Друзья откровенно над ним ржут, Тэхен возмущается, почему не Чонгук, а журналист непринужденно продолжает: — Вырезка из комментария под голосованием: «Тэмин обладает особенным шармом, будоражущей кровь загадочностью, он похож на затаившегося в засаде хищника, каждое его действие грациозно и элегантно, и это так сексуально! При взгляде на него мое сердце замирает, я буквально забываю, как дышать. Жаль, что мне ничего с ним не светит. Поэтому мне остается только пожелать ему счастья с тем, на кого упал его выбор. Интересно, а какой он наедине с Чимином?» — Со мной наедине мой альфа говорит на французском, готовит для меня достойные подаваться в самых дорогих ресторанах потрясающе вкусные блюда, предугадывает все желания, ни в чем не отказывает. Его обо мне забота — вот самая сексуальная в нем черта, — произносит с теплотой в голосе гамма, смотря в сизые напротив глаза, что снимается на камеру Бэкхёном. Комментатор без ответа на свой вопрос не останется. — Je t'aime, — улыбается ему Инфинит. — Я тебя тоже, малыш, — Марин зеркалит.       Енджун и Бомгю, изображая мечтательных омежек, картинно вздыхают. Юнги с Хосоком синхронно прикладываются ладонями к их затылкам. — Эй, малыш, давай-ка сюда. Тебя ждет соответствующий твоему новому титулу подарочек, — посмеивается Ёсан.       Тэмин, обреченно поднявшись, нехотя движется к Кану, а то с того станется продемонстрировать содержимое «подарочка» всем, и это содержимое, что-то ему, зная неуемного омегу, подсказывает, имеет специфическое предназначение. В своем предположении он естественно не ошибается, поэтому пакет во избежание сразу же отправляется в рюкзак, что сопровождается недовольными возгласами. — Что там? — шепотом интересуется Чимин у него. — То, что ты давно хотел на меня надеть, — оседает на губах загоревшегося предвкушением гаммы. — Ошейник? — Ошейник, — согласно кивает Тэмин, затягивая Чимина в поцелуй.       «Какие же они все-таки извращенцы», — думает тем временем около них сидящий Юнги, покачивая головой. — Так, самого сексуального альфу мы выявили, теперь настал черед самого сексуального омеги, — вновь привлекает к себе внимание Ёсан, — В нашем кругу их немного, но зато все какие, и, как по мне, все этого звания заслуживают. Увы, выбирал не я, а мои читатели, и выбрали они... Оу... — опешивает, опустив взгляд в только что им вскрытый конверт, в который не заглядывал, доверившись подводившему итоги голосования на сайте Бэкхёну. Бён же и готовил конверты с частью подарков, поделившись с другом результатами лишь на словах. — Да кто там? — негодует его заминке Чонгук. — Я? — сдавленно в ответ булькает журналист, но, быстро взяв себя в руки, зло зыркает на посвистывающего в потолок прохвоста: — Бэкс, что за подстава? Какого черта ты мне назвиздел, что выиграл Юнги? — А сам-то как думаешь? Для большего эффекта, конечно! — фыркает Бэкхён. — Я ни в коем случае не умоляю красоты нашего Юнни, но давай признаем честно, что он скорее милашка, чем роковая бестия. А вот ты... Короче, прочитай вкладыш. Вслух! — Не буду я это читать, — дуется Кан. — Тогда прочитаю я, — выхватывает из его пальцев конверт Хонджун и, вжав в себя брыкающегося омегу, начинает проливать свет на содержимое бумаги: — «Меня поражает, как Ёсан, несмотря на льющийся на него негатив, высоко держит голову, одним взглядом ставит на место зарвавшихся, посылает их в пешее эротическое, причем без грубости, а с изысканностью. Не знаю, как у вас, но у меня сложилось стойкое мнение, что все, что о нем говорят, не более, чем сплетни завистников. А завидовать есть чему. Его красоте, внутреннему стержню, умению преподносить себя, талантам, самоотдаче во всем, за что берется. Я простой бета, но даже меня порой накрывает неконтролируемое желание. Желание к нему, уже меченному альфой. И да, я тоже чувствую зависть. Зависть к этому самому альфе, потому что он, а не я...» — Ахуеть мемуары. Пиздец ты жестокий, заяц. Взял и разбил сердечко этого несчастного. Мне его жалко, — присвистывает Уён, когда капитан заканчивает читать. — Жалко будет, если Хон его вычислит и популярно ему объяснит, почему никому нельзя заглядываться на его зайчонка, — нервно хохотнув, резюмирует Сонхва. — Но про сплетни прям в десяточку, — заключает Чонхо.       Ёсан, закусив щеку, в шее Хонджуна полыхающее лицо прячет и мечтает куда подальше отсюда сбежать, желательно с истинным альфой, но это же, вроде как, не про него? Про него все, что в анонимном комментарии неизвестного воздыхателя было изложено, а имидж надо поддерживать, а то повадились тут всякие его смущать. Но что-то пока никак. — Глянешь на свой подарок, мой сексуальный омега? — спрашивает Ким, цепляя рукой предназначенный для журналиста пакет со столика.       Кан, неловко отстранившись, его принимает, осторожно внутрь заглядывает и озаряется яркой улыбкой. — Он же от тебя? — достает плюшевого волчонка. — От Юнги. От меня это, — выуживает со дна пакета незамеченную под игрушкой бархатную коробочку капитан, ее открывает и поясняет: — К выбранному тобой кольцу шли в комплект серьги. Когда консультант об этом говорил, ты как раз отвлекся на звонок. — Дорого же, наверное. Розовые бриллианты все-таки, — бубнит растроганный Ёсан. — Для меня нет ничего дороже твоей улыбки. И прости за дурацкое предложение. Я... — Самое лучшее. Ты самый лучший, — обрывает омега, прижимая к себе мини-версию Хонджуна. — Валите уже за стол, будущие женатики. А я, так уж и быть, продолжу церемонию награждения, — окликает пару Бэкхён, решительно поднимаясь с коленей Чанеля.       Далее Бён, обладающий не меньшими ораторскими способностями, чем согласившийся на рокировку Кан, с присущим себе задором оглашает победителя за победителем. Звание сладкой парочки получают Минхо и Джисон, а горячей — Юнги и Хосок, главным красавчиком становится Тэхен, любимцем публики — Сехун, обладателем самых зачетных булочек — Чимин, мистером «очаровательная улыбка» — Уджи, богами хаоса и разрушения — Уён и Сан, завидным женихом — Чонгук. — Это типа намек? — выгибает брови на эту новость Сильвер, крутя на пальце взятую из подарочной коробки подвязку, которую омеги обычно надевают под свадебный наряд. На бедро, да. — Никаких намеков, дорогой. Все предельно четко и ясно. Забочусь, так сказать, о будущем моего истинного, — отложив микрофон, подмигивает Бэкхён, возвращаясь к столу. — Не переживай, милый, я и сам прекрасно могу о его будущем позаботиться, — недобро оскаливается Чонгук, ревниво подтягивая к себе смеющегося Тэхена. — Не сомневаюсь, Гук-и. Но подвязочку все же прибереги, вдруг пригодится. — Так, подождите... — с Тейлза на Бэкхёна бегает ошарашенным взглядом Сехун, — Вы че, реально истинные?! — Доброе утро! — в один голос от Бёна, Пака, Кима и Чона.

***

      Через два дня после вечеринки Юнги, как и хотел, поехал с отцом в Тэгу навестить могилу папы, где долго сидел и душераздирающе плакал на еще не успевшей прогреться земле, прося прощения, рассказывая о себе, об их с дедушкой без него жизни. Хичоль все это время был рядом и проливал молчаливые слезы, обещая любимому омеге позаботиться об их сыне, никогда не оставить, искупить грузом лежащую на плечах вину. Потом, добавив к принесенному Юнги букету белых маков букет обожаемых Чунгдоном при жизни снежных лилий, помогал своему ребенку избавляться от сорняков и высаживать цветы. Разговаривая с папой, пускай тот и давно умер, Сонику становилось легче, сердце от сдавливающих его тисков постепенно освобождалось. В какой-то момент ему даже показалось, что папа стоит за спиной, ласково касается его волос, шепчет, что любит и за то, что не приходил, не сердится, все понимает. Он и стоял. Бестелесным духом. С нежностью смотря на самых дорогих людей, ответно прощения просил за свое глупое решение скрыть от них правду, вместе с тем радовался, что они, вопреки всему, друг друга нашли. Теперь и Чунгдон свободен, спокоен, может отправиться на небеса, чтобы там, наблюдая за семьей, ждать скорой встречи с Чунменом, но не с Хичолем и Юнги. Отцу и сыну за границу миров уходить рано. — Я люблю тебя. Пожалуйста, отпусти меня, не скорби, позволь себе обрести счастье с кем-то другим, — дотрагивается до щеки альфы омега.       Хичоль, словно его почувствовав, место фантомного касания накрывает рукой, по сторонам суетливо оглядывается, но никого, кроме поглаживающего надгробье Юнги, не видит. Кладбище пустынно, лишь скрип веток тишину нарушает, солнце, пробиваясь сквозь нависшие над обителью печали и плача тучи, покрасневшие глаза ослепляет, ветер, сорвав белоснежный лепесток с лилии, опускает его на раскрытую ладонь мужчины.       «Ты просишь невозможного, Донни», — в воздухе безмолвное повисает ответом. — Выиграть кубок у сеульчан тоже считалось невозможным, — грустно улыбается Чунгдон, присев около Юнги, но обнять его опасается, боясь потревожить. — Такой взрослый и в то же время такой маленький... Береги нашего сына за нас обоих, Чолли, — в прохладный лоб ребенка целует и, бросив прощальный, полный сожаления взгляд на Хичоля, в воздухе растворяется.       Пробыв на могиле Чунгдона еще полчаса, Хичоль и Юнги отправляются в дом семьи Мин, в котором их тепло встречает живущий сейчас в нем Сунхёк. Бета, заметив за спиной омеги его отца, понял, что Хосок со своей миссией справился и облегченно выдохнул, обоих радушно принял. Суетясь у плиты, вопросами нескончаемыми сыпал, а узнав, что названный племянник летом выходит замуж, прослезился и принялся его обнимать, заверяя, что обязательно на свадьбу приедет, ни в коем случае это событие не пропустит. Вытрясши из парня все подробности, Сон, поздравил его с победой в финале, добавив, что хорошие получились фотографии с церемонии награждения. — Вы подписаны на инсту Хо? — смущается Юнги, зная, что там порой выкладывает Шедоу. Одни только снимки с его дня рождения чего стоят. Боже, и зачем покрасневший Соник об этом вспомнил? — А как же! Стараюсь ни одного обновления не пропускать. Я и на остальных твоих друзей подписался, а то ты не больно-то любишь своей жизнью делиться. Правда трансляцию пропустил из-за аварии. Во всем районе два дня света не было, представляешь? — жалуется Сунхёк, эмоционально всплескивая руками. — И на Чимина с Тэмином тоже? — что-то похожее на писк выдавливает из себя уже откровенно полыхающий лицом омега под смешок миролюбиво жующего пирожки отца. — О, они тааакие затейники. Моя любимая пара после вас с Хоби, — непринужденно отвечает Сон, пока Мин познает смысл словосочетания «испанский стыд». — У нас есть запись игры. Скинем вам позже, — приходит на выручку сыну Хичоль, уводя тему в более безопасное русло. — Юнги в финале, без преувеличений, блистал, а еще именно он забил решающее очко. — Ни капли не сомневаюсь. Фруктик у нас старательный, от своей мечты не отступится. Готовься подвинуться с места лучшего связующего, черная молния, — довольно хмыкает Сунхёк, подмигивая продолжающему пестреть всеми оттенками алого Юнги. — Я только за, — треплет Ким волосы смешно насупившегося омеги.       Просидев до поздней ночи в гостиной за приятной беседой и обсудив последние новости, хозяин укладывает дорогих гостей спать. Отныне и у него душа преисполнена умиротворением, за Юнги спокойствием — ребенок в надежных руках. — Твой малой справился, Мённ-и. Не переживай, он простит тебя. Спи сладко, — оставшись наедине с собой в спальне Чунмена, в пустоту произносит Сунхёк, перебирая сухонькими пальцами каждый день перечитываемое письмо. От него, его трепетно хранимой в сердце сирени.

***

      Япония страна, хоть и красивая, но многолюдная, суетливая, шумная. Юнги подобное не любил, находиться в толпе всегда избегал, в ней ему становилось тревожно, душно, некомфортно. Хосок это прекрасно знал, поэтому взял билеты не в Токио, а в более спокойный Киото, не на столько, как бы хотелось, все-таки этот город являлся культурной, а значит, и туристической столицей, но тем не менее омеге здесь понравилось. В Киото, вопреки многонаселенности, жизнь текла размерено и неспешно, высотки не громоздились, архитектура сохраняла традиционность, по крайне мере в старой части города, где они с альфой остановились в небольшой частной гостинице, а на улочках часто можно было увидеть одетых в цветастые кимоно людей.       Юнги, несмотря на окружающие его красоты, ощущал тяжесть, сдавливающий горло комок, вызванный боязнью читать спрятанное в нагрудном кармашке письмо. Шедоу, связанный с Соником не просто истинностью и меткой, но и чем-то анормальным, неподдающимся логике, все, что происходит с ним, чувствовал, каждую его эмоцию различал, его подвешенное состояние понимал и, будучи к нему готовым, специально выделил на поездку не три дня, как планировалось ранее, а целую неделю, в которую водил его по достопримечательностям, всячески от мыслей плохих отвлекал, заставлял улыбаться. Юнги поначалу возражал, не хотел больше нужного в Киото из-за стартовавшего городского турнира задерживаться, но Хосок его убедил, что ежи отлично справятся и без их участия, первые две игры не обещали быть сложными — команды слабенькие, проблем не доставят. В итоге, под доводами, что Бомгю заменит его на позиции связующего, роль капитана временно возьмет на себя Тэмин, место второго основного доигровщика займет Кай, а за процессом приглядит Хичоль, Мин согласился. Тем временем уже заканчивался срок пребывания в Японии, а Юнги никак не мог решиться выполнить то, для чего сюда приехал, и, коря себя за слабохарактерность, тянул до последнего. Хосок не наседал, ни на чем не настаивал, старался ненавязчиво подбадривать, успокаивать, говоря, что в его случае испытывать страх нормально, и, если у него так и не получится пересилить себя, то они обязательно приедут сюда еще. — Приедем, Хо. Но ни с какой иной целью, кроме как отдыха, потому что сегодня... Сегодня я сделаю то, что должен. Ради дедушки, ради себя. Пора его отпустить, — набравшись решимости, твердо произносит сидящий на футоне Юнги. — Правда я не знаю, как... ну... незаметно все провернуть? Если охранники увидят что я делаю... — весь стушевывается, кивая на стоящую в углу комнаты шкатулку с прахом Чунмена. — К закрытию в парке не так много людей, плюс будний день, плюс темно. Займем какой-нибудь отдаленный мостик и все. Кому какое дело будет до нас? Примут за ищущую уединения парочку да стороной обойдут, — присев позади омеги, как всегда нужные слова находит Хосок для него. — Не волнуйся, пантерка, ты сможешь, у тебя все получится, — накрывает его бережными объятиями, опуская подбородок на худенькое плечо. — Ты у меня самый сильный, помни об этом.       Соник, коротко улыбнувшись, мгновенно в коконе горячих рук расслабляется, ни о чем плохом больше не думает, не переставая благодарить провидение Чимина за встречу с Шедоу. Он по-прежнему не понимает, чем его заслужил, он просто любит, утопает в ответном, прежними противоречиями не страдает. Хлипкий кораблик Юнги превратился в крепкий фрегат, не теряет, поддерживаемый волнами личного моря имени Хосока, направления, штормов не страшится, потому что знает, что за ними всегда будет рассвет.       К позднему вечеру пара, потеплее одевшись, берет рюкзак и едет на такси в Парк Мураяма. Там, неспешно прогуливаясь в свете разноцветных фонариков по усеянным лепестками белых и розовых сакур аллеям, наслаждается пейзажами ярко цветущей весны. Юнги хочется вечность вот так, держась за руку с Хосоком, гулять, даже разговаривать необязательно, главное, что с ним, чувствуя его тепло, морской аромат, видя его улыбку, глубокие как бездна глаза, в которых неизменные к нему любовь, нежность и понимание отражаются. Но, увы, хотя альфа и не торопит, он здесь не за этим, поэтому, заприметив выгнувшийся над узким каналом, находящийся в отдалении от остальных каменный мостик, движется в его сторону. — Я рядом, котенок, — остановившись посреди моста, говорит Шедоу простое, но для Соника самое важное, ценное, помогающее ему достать из-под полы кожаной куртки конверт.       На контрасте с тем пальцы омеги в треморе бьются, никак его не распечатают, растягивая секундное дело на долгие три минуты. Первое, что он, вынув письмо, видит — прикрепленная фотография улыбающихся родителей. Таких юных, счастливых, влюбленных... И это так красиво, так печально, так больно. Красиво — они, печально — их судьба, больно — потому что ничего уже не изменить, не исправить, объятий одного из никогда не узнать. Слезинки на снимок кристальными каплями падают, солеными кляксами по его поверхности расползаются, с дрожащих губ срывается тихий всхлип, а на трясущиеся плечи ложатся мозолистые ладони, не позволяя их обладателю провалиться в пучину вины. Не его — Юнги ни в чем здесь не виноват, но расплачивается все равно он, иначе не умеет, готовый всех, но не себя прощать. Хосок, это знающий, тяжко вздыхает, бороться с его демонами для него, кажется, главная миссия, и только он, ставший для омеги во тьме маяком, с ней справиться может. — Хватит, Юнги. Терзая себя, ты терзаешь его, — отобрав у плачущего Мина фотографию, встает позади Хосок, вжимая его собой в деревянный поручень мостика. — Посмотри внимательнее, что ты видишь? — вытягивает перед ним руку со снимком. — Р-родителей, — шмыгает носом Юнги, не понимая, чего хочет добиться альфа. — Счастливых родителей. Они ими были и есть, но не будут, если ты не прекратишь себя винить. Их души, видя, как ты мучаешься, не смогут отыскать покоя, твой отец погрузится в то же состояние, что было до встречи с тобой, а радость твоего папы за вас сменится тоской, болью, отчаянием. А он действительно радуется, зная, что вы наконец вместе. Разве ты не заметил, как Хичоль-хён преобразился, помолодел, вспомнил, что такое жить, стоило ему обрести тебя? Тебя, его омеги и его самого продолжение, рожденное их любовью. Ты их счастье, Юнги, их смысл, величайшая драгоценность. — Беременность м-мной папу убила. Я его у-убил, понимаешь? Даже к нему на могилу не п-приходил. Они м-могли с-сейчас... — не соглашается омега, задыхаясь от сковавших горло рыданий. — Не понимаю, — строго отрезает Хосок, разворачивая его к себе и, грубо встряхнув за плечи, цедит по слогам: — Ты. Никого. Не. Убивал. Ты. Не. Виноват. Твоего папу забрала болезнь, которая, протекала слишком стремительно, была неизлечима, и он это осознавал, потому и решил отказаться от Хичоля, хотя оное скорее было желанием его уберечь от дополнительной боли. Нет участи страшнее, чем видеть, как любимый человек на глазах умирает и понимать, что ничего не можешь с этим поделать. Но зато Чунгдон-хён не отказался от тебя, до последнего вздоха с раком сердце боролся, чтобы ты появился на свет, не догадываясь, что однажды ты подаришь этот самый свет его альфе. — Р-рак сердца? — тихо переспрашивает Юнги, размазывая по лицу влагу. — Прочитай письмо. Там все объяснено, — забрав изрядно помятую бумагу, помогает разгладить ее Чон, затем вкладывает обратно в руку омеги: — Пора сорвать пластырь, котенок.       Соник больше не спорит, принимаясь за то, что, знает, его разобьет, как и знает, что после Шедоу его в одно целое соберет, не позволит осыпаться. Бережно, аккуратно и правильно. Так, как под силу лишь ему, его личному солнцу, для которого нет ничего невозможного.       «Здравствуй, фруктик. Уверен, сейчас ты во всем произошедшем винишь себя, не можешь смириться, возможно, за все дальнейшее здесь изложенное меня возненавидишь, и останешься прав. Я не прошу тебя меня простить, но я прошу тебя не хранить в сердце ненависть. Это чувство в любом его проявлении губительно, мешает дышать, жить, а ранам затягиваться. Я такой участи тебе не желаю, я желаю, чтобы ты был весел и радостен, стал счастливым. И ты уже, Юнги, как и я, видя, как ты постепенно оставляешь прошлое позади, из скорлупы выбираешься, все чаще улыбаешься, двигаешься к своей мечте, заводишь новые знакомства, открываешься и влюбляешься. Нет, ты уже любишь, и тебя любят тоже, не сомневайся. Я, Хосок, твои друзья. Тебя невозможно не любить. Ты светлый ребенок, во всех отношениях прекрасный омега, добрый и заботливый мальчик. Никогда не смей верить в обратное. Верь только в себя, свои силы и своего альфу. Я написал, что счастлив, но выводя эти строки я плачу. Потому что я тебя оставил, потому что очень перед тобой виноват, потому что трус, потому что я так и не решился рассказать тебе правду в лицо.       Сейчас речь пойдет о твоих родителях, пожалуйста, дочитай. Как ты знаешь, мой сын был слаб здоровьем, часто болел, что списывалось врачами на плохую иммунную систему, но настоящая причина оказалась много хуже, она же и влекла за собой все остальные проблемы, она же его и погубила. Не ты, Юнги. Ни в коем случае не ты. Рак сердца выявляется на поздних стадиях, что поправимо, но не тогда, когда опухоль злокачественная, а у Донни была именно такая. Онколог давал ему не более двух лет, от которых он ради тебя отказался, хотя его и убеждали сделать аборт, говоря, что при подобном раскладе шанс выносить ребенка, а тем более здорового, мизерный.       «Пап, хватит. Малыш все чувствует и расстраивается, когда ты плачешь. Я, кстати, ему имя придумал — Юнги. Вычитал в интернете, что оно означает «сияющий». Здорово же? Он будет сиять так же, как и его отец. Нет, еще ярче!», — улыбался мне Донни, с нежностью поглаживая живот своей худенькой ручкой. Такой болезненно-хрупкий, измученный, маленький, неумолимо угасающий, только за тебя и держащийся.       Мне же держаться было не за что. Не было, пока мне не вручили крохотный сверток. Из него на меня смотрел ты. Так серьезно, будто все понимал, разделял со мной скорбь, нашу общую потерю. Да, в тот день я потерял сына, ты потерял папу, но вместе мы обрели друг друга. Ты стал для меня стимулом жить дальше, моим смыслом и счастьем, с тобой у меня не было времени предаваться печали. Донни не ошибся в выборе имени для тебя. Но, к сожалению, ошибся в другом — в решении ничего о тебе твоему отцу не рассказывать, о том же попросил и меня. Я не смог отказать ему в его последней просьбе, поклялся молчать, что обернулось для меня тяжким бременем, позже виной, а для тебя отсутствием нормальной семьи, ведь Ким Хичоль, та самая черная молния, твой кумир, твой отец, ни твоего папу, ни тебя не бросал. Он о его болезни, как и о тебе, просто не знал.       Хичоль безумно Донни любил, красиво ухаживал, заботился, планировал с ним пожениться. В общем, готов был пойти ради него на все, даже наплевать на карьеру. Он, когда уезжал на сборы в Америку, тревожился, не мог нормально спать, порывался вернуться обратно в Тэгу, словно чувствовал, что скоро случится что-то плохое. Предчувствие его не обмануло: Чунгдон позвонил ему и сказал, что так больше продолжаться не может, мол, устал от его постоянных разъездов, соревнований, тренировок и прочего, что, конечно же, неправда — Донни, наоборот, его подталкивал к мечте, на пути к ней поддерживал, заставил поехать в штаты. Чоль естественно воспротивился, умолял дождаться его и все обсудить, обещая тут же приехать, но Донни, будучи уже на сносях, зная, что недолго осталось, был непреклонен. Хичоля это не остановило, он приехал, но было поздно, мой сын умер, похороны прошли, а я его даже на порог не пустил, опасаясь раскрыть вверенную мне тайну — тебя, Юнги.       Наверное, сейчас ты задаешься вопросом, почему твой папа не рассказал Хичолю ни о своей болезни, ни о беременности? О болезни — по той же причине, что и я: мы не хотели, чтобы вы видели, как жизнь нас покидает и мучались от невозможности нам помочь, забывая о себе и о том, к чему так долго и упорно шли. Из последнего вытекает молчание о тебе: Донни не желал ломать успешно начавшуюся карьеру Чоля, не понимая, что никакая карьера не стоит счастья растить своего ребенка. А Хичоль бы растил, он не тот человек, который способен пренебречь семьей в угоду амбиций. Я это осознавал, но все равно молчал, выполняя волю Чунгдона. О чем сожалею, ведь этим я лишил тебя отца, а Хичоля сына. Вот главная ошибка всей этой истории, мне за нее не расплатиться, мне за нее нет прощения. Я так перед вами обоими виноват. А все потому что не понимал, что надо думать о живых, а не умерших. Теперь понял. На исходе своих дней, когда нам уже не суждено увидеться. Но, я надеюсь, суждено увидеться вам. Ты не один, Юнги. Найди отца, вы нужны друг другу больше, чем ты себе представляешь.       Я люблю тебя, мой маленький. Не было ни дня, чтобы я тобой не гордился. Продолжай следовать своей мечте, ты у меня сильный, у тебя все получится. Береги себя, а меня отпусти

Твой дедушка»

      Лицо читающего эти строки Юнги болезненно искажается, сердце на кровавые кусочки растаскивается, тело трясется, обессиленно опадая в руках крепко держащего его Хосока, горло в рыданиях содрогается, на последних словах Чунмена с губ срывается вой и никак не прекратится. В омеге, кажется, каждая клеточка плачет, грозясь наполнить слезами канал под мостом до краев и даже тогда не остановиться. Ему так невыносимо больно. Не от того, что дедушка правду скрывал, а от того, что тот уходил с тяжелым сердцем, считая, что внук его не простит, возненавидит, от него откажется. — Что он такое... Как он мог думать, ч-что я... — силится выдавить из себя Юнги, но на выходе получается лишь что-что хрипящее, задушенное, нескладное.       Шедоу не надо слов Соника разбирать, чтобы понять, что он пытается сказать. Шедоу, разделяя с ним боль, всегда его понимает, остается для него нерушимой опорой. — Скажи это ему. Скажи, Юнги. Чунмен-ним услышит, — в чужое ухо нашептывает, не размыкая объятий. — Я не не-навижу тебя, дедушка. Я люблю т-тебя... и п-прощаю, — произносит омега, комкая в кулаке несчастный листок.       Альфа письмо отбирает, зная, что он захочет его сохранить, и, чуть отстранившись, затем сняв с плеч свой рюкзак, прячет его внутри вместе с фотографией, взамен достает шкатулку и медицинские перчатки. — И последнее, котенок, — берет ладонь парня и вкладывает в нее перчатки. — Вот увидишь, тебе станет легче. — Я... — Давай, Юнги. Ты сможешь.       Юнги смиренно кивает, неловко натягивает средство защиты и, кусая до крови губы, смотрит на шкатулку, остекленевшими глазами, наблюдая, как Хосок ее открывает. К саднящему горлу подкатывают очередные рыдания, но омега их сдерживает, всем сердцем желая, чтобы хотя бы сейчас Чунмен мог уйти спокойно, так, как и был должен. — Я люблю тебя, дедушка... — летит первой горсткой праха в темную гладь, теряясь среди покачивающихся на воде лепестков. — Я тебя отпускаю, но не из сердца. Покойся с миром, мой второй папа, — следом второй, третьей, четвертой. — Прощай, Мин Чунмен, — дно шкатулки пустеет.       Остатки пепла подхватывает ветер, в танце закручивает, уносит его к пышно цветущим сакурам, растворяя сирень в розовых и белых цветах. Улыбающийся Чунмен нашел свой покой.