Ревность? Это естественное чувство. Ты не должен стесняться. Она должна быть. Если ее нет, то, скорее всего, человек тебе совсем не важен. Понимаешь? Это не вопрос доверия. Как бы ты ни доверял человеку, если он важен, то ты будешь испытывать ревность. Это внутри тебя. Страх потерять. Вопрос в том, как проявляется это чувство. Людям в своем большинстве свойственно идти по самому простому пути — удерживать того, кто дорог, силой. «Ирбис»
— Господин, что же с Вами такое? — собрав всю имеющуюся, хоть и робкую, сильно пошатнувшуюся уверенность, что господин Винсмок не тронет его даже в подобном состоянии, забормотал севшим голосом Усопп. — Что же Вы такое говорите, господин… Поведение вампира и правда пугало трепещущее сердце Усоппа. А ведь он, казалось, видел Винсмока в гораздо худшие и жуткие моменты. Чего только стоила встреча с чудовищем в первую Красную ночь? А Красная ночь, в которую то, что язык не поворачивался называть господином Санджи, лишило Усоппа невинности так пугающе и грубо? Наивный Усопп искренне верил, что теперь ничто в его любимом человеке попросту не способно напугать, но в эти мгновения неприятная дрожь сотрясала слабые безвольные колени. Быть может от того, что перед ним была не тварь, пробуждающаяся в редкие полнолуния, а сам Винсмок? Тот Винсмок, который всегда окружал юношу лаской и любовью, рычал, крушил мебель в покоях и так беспардонно обвинял Усоппа в неверности и распутстве. — Что я говор-рю, Усопп?! — зарычал вампир, швыряя канделябр в стену, и Усопп, содрогнувшись всем телом, прижался спиной к давно захлопнувшейся двери. — Не ты ли говор-рил мне о любви и вер-р-рности, а сам лобызался с немытым охотником! Стр-роил из себя святую невинность, а сам пр-редавался греху с этой гр-рязнокр-р-ровкой, содомит!!! — Господин, — с большим трудом пытаясь сдержать стоящие в глазах слëзы пролепетал Усопп. — Я не могу слушать это. Вы… Так грубы. Зоро мне практически названный брат, но Вы… Теперь я для Вас… — Он почти прошептал последнее слово, морщась от отвращения к нему, боли и обиды. — Содомит? — Пр-р-роклятие! — вместо ответа заорал Винсмок, сдирая когтями такой прекрасный пейзаж в золоченой раме со стены, и схватился за голову. Царапая собственную бледную кожу такими острыми когтями, которым не уступал ни один меч, упырь продолжил рычать, и не было совсем понятно, на кого теперь направлена его разрушительная ярость. — Мы убьëм его! МЫ УБЬËМ ЕГО! Мы пр-ринесëм голову твоего названого бр-рата и кинем тебе под ноги. Ты наш, Усопп! ТЫ НАШ! Усопп лихорадочно зашарил вспотевшей ладонью по двери за спиной в поисках ручки, но нащупав ту, не смог повернуть. Нет, нет, он больше не мог выносить этой беспричинной злобы, этих жестоких и жутких криков. Не было в его душе сил продолжать смотреть в налитые кровью глаза вампира, что превратил некогда прекрасные покои в поле битвы. И эти угрозы, такие искренние в своей животной ярости, казались поистине ужасными. А когда граф за долю мгновения от распахнутого окна метнулся к Усоппу, прижался грудью к его, провëл длинным языком по шее, слизывая каплю холодного пота и низко, суетливо зашептал прямо на ухо, несчастный юноша не испытал ничего, кроме страстного желания оказаться как можно дальше от вампира. — Meus es, meus tantum, dilectus Usopp. Мой навсегда. Tu ad me pertinet, sicut luna ad lamiam pertinet. Tuus sum, cor mortuum, anima putris mea — omnia ad te pertinent, meus sol. Me intelligis? Ты слышишь? Ты связан со мной. Teneris ad me, ligatus es nobis, et monstrum quod in me vivit, non te alicui tradet. Omnis qui concupierit aurum meum interficiet. Я убью каждого. Усопп изо всех сил упëрся в холодную грудь, в которой не билось сердце, и снова с пугающей ясностью почувствовал, будто толкает лишь ледяную стену замка. И как же для Усоппа было горько это ощущение. А лихорадочный шëпот, как у человека в огневице, незнакомые слова по соседству со знакомыми, смысл, который беспомощный юноша с трудом уловил, казались и того тягостнее. — Я не хочу это больше слушать, — абсолютно бесшумно выдавил из себя Усопп, но нечеловечески чуткий слух упыря уловил эту горестную мольбу, и Санджи сделал шаг назад. И чудесным образом дверь, ранее не поддающаяся, раскрылась. Может быть стоявшие в горле юноши слëзы отрезвили вурдалака, а может быть стук сердца, сравнимый с сердцебиением загнанного зверя, но Винсмок не стал преследовать, когда Усопп выбежал в тëмный холодный коридор с давно погасшими от вампирской ярости свечами и лампами. Лишь глухой тяжелый звук проводил убегающего художника, словно граф снова швырнул что-то в стену. Усопп вздрогнул, столкнувшись в узком коридоре с Нами — та с растрëпанными рыжими волосами, в белой сорочке в вязкой темноте замка напоминала призрак разъярëнной фурии. Такой она и была в момент, когда не сказав ни слова, она влетела в покои и залепила звонкую пощëчину упырю. Но Усоппа уже не интересовало ничего. Ни разговор Винсмока со своей дорогой подругой, ни тот странный факт, что дверь не поддавалась и Нами с обратной стороны до тех пор, как Санджи не решил выпустить Усоппа из своих лап. Он устремился подальше, туда, где всë ещë тепло горели свечи, вернулся в свои покои и захоронился под толстым пуховым одеялом.***
— Душа моя, — страдающе произнëс господин Винсмок, прижимаясь холодными тонкими губами к горячей ладони Усоппа. — То, что я посмел произнести вслух, то, что я посмел даже подумать — это отвратительно. Я не заслуживаю твоего прощения. Но смилостивься, умоляю, мой солнечный свет, даруй мне его. Усопп сохранял молчание. Ещë совсем ранним утром Нами честно сказала, что никто из девушек не посмеет просить его о прощении господина Санджи. Тот повëл себя неподобающим образом — это понимала каждая из обитательниц замка, и каждая обещала, что ни за что не осудит, если Усопп так и не сможет простить. Хотя вместе с этим каждая понимала, как тяжело дастся самому Винсмоку непрощение его любимого, как больно ему будет, как будет терзать его «холодное» сердце обида Усоппа и вина за своë поведение. И всë-таки, при искренней любви к господину Санджи и зная, что могли повлиять на Усоппа, они решили не вмешиваться. Юноша должен был решить сам — готов ли он в очередной раз простить своего вампира? Усопп и сам не мог понять — готов ли он? Он ведь уже прощал, прощал не единожды и, как ему самому казалось, был готов простить ещë не раз. Потому что искренне любил. Но отчего-то, по какой-то неведомой художнику причине, слова, дарующие такое желанное для графа прощение, не хотели произноситься вслух. Они стояли в горле, царапали похлеще застрявшей косточки карпа, и Усопп, даже приложив усилие (а ведь раньше ему не приходилось этого делать!), так и не смог вымолвить ни слова. Он, поразмыслив над случившимся ночью и ранним утром, мог понять своего дорогого господина — иное было бы притворством и ложью. О, он понимал даже без слов вампира о том, как далека любовь от ночных тварей не потому, что их холодные сердца, неспособные биться, так же не способны и к любви, а потому что делает из всемогущих существ своих рабов, кукол; она затмевает им разум, закрывает глаза и уши, делает жестокими и недалëкими. Что подумал бы сам Усопп, услышав подобные своим речам из уст Винсмока, но обращенные не ему, а незнакомому человеку, до злой зависти близкого и любимого Винсмоком? Разве не испытал бы, самое малое, беспокойства, тревоги, печали и досады? А ведь ярость господина Санджи происходила из этих чувств. От чего же сердце вдруг упëрлось, от чего же Усопп молчал, заставляя бессмертное существо пасть на колени, как крестьянин падает ниц перед щедрым дворянином? Усопп твердил себе, что не знает, и тут же некий мысленный голос заявлял — «ложь». Дело было в Зоро. Юноша мог снести любые злые слова в свой адрес — за многие годы ненависти он научился относиться к ним, как к проплывающим мимо облакам, хоть ругательства любимого человека всë-таки ранили сильнее. Но угрозы в адрес Зоро вынести Усопп не мог. Даже если граф поклялся, что не тронет названного брата своего любимого ни единым когтем. Однако, не смотря на глубокую обиду, художник не решился пока покидать замок, чтобы встретиться со своим другом. Знание, что Ророноа так близко, что он жив и здоров, а их маленький домик снова обжит, грело Усоппу сердце. И он знал, что сердце Винсмока будет в разы сильнее ранено, если Усопп помчится на встречу. Поэтому юноша решил довериться течению времени. Терпеливый Зоро простит, если Усопп придёт несколькими днями позже, а сам юноша надеялся, что за это время сможет простить графа. Впрочем, так оно и случилось. Чем дольше жалостливый, сердобольный юноша смотрел в индиговые глаза Винсмока, в которых плескались невыплаканные слëзы и мольба о прощении, тем глуше становился расстроенный недавней выходкой внутренний голос. Разве представляется возможным долго гневаться на любимого человека, когда он так жадно всматривается в твои глаза, пытаясь найти в них хоть что-нибудь? О, треклятое, дьявольское обаяние упыря! О, клятый, невозможный шарм Винсмока! Подверженный его влиянию, уже через какие-то три дня Усопп поднял господина Санджи с колен и крепко прижал к своему сердцу. — Я больше не могу гневаться на Ваши слова, господин! Не могу! — воскликнул юноша, обнимая холодный стан Винсмока. — Неужели ты даруешь мне своë прощение? После всего, что я сказал тебе? После того, как я трусливо посмел усомниться в твоих чувствах ко мне? — Вампир начал покрывать прохладными поцелуями горячие щëки Усоппа, его кудри, лоб и веки. — Я не заслуживаю тебя, ангел мой, счастье моë. Я благодарю тебя. Усопп лишь скромно улыбался, счастливый, что его жизнь с мужчиной снова вернулась в свою колею. Чего он не мог знать, так того, что ревность и злость не угасли в душе Винсмока, если таковая у него имелась. Будучи искренне влюблëнным в этого юношу, он также искренне боялся, что потеряет его, и также искренне ненавидел охотника. Его голос, запах, счастливо бьющееся при виде Усоппа сердце. И раз уж обещание не трогать охотника уже было дано, то вампиру нужен был другой способ разорвать отношения старых друзей. Отвернуть Зоро от Усоппа… Даже если бы это значило, что юноша снова разгневается. Санджи верил, быть может, даже твëрдо знал, что Усопп не сможет противиться чувствам и в конце концов снова простит последнюю наглую выходку Винсмока. На четвëртый день, едва закончивший уборку после обеда, изголодавшийся по объятиям любимого, Винсмок утянул Усоппа в покои. И Усопп с радостью последовал за графом — эти три дня казались слишком долгими без поцелуев и нежных касаний. Вампир попутно сдирал одежду юноши — тонкий хлопок легко рвался под натиском острых когтей, не вредящих тëмной коже человека. Усопп не сопротивлялся, хотя дикая страсть Винсмока отчасти забавляла его. Вампир набрасывался на него словно после десятилетней разлуки, а не трëх дней в разных покоях. Жадные поцелуи распаляли желание, заставляли щëки гореть, и когда Усопп оказался на белоснежных простынях, он уже чувствовал, как томительно тянет в паху. А от головокружительной ухмылки графа, когда тот запустил изящную ладонь под кюлоты юноши и сомкнул пальцы на привставшем крупном члене, сердце Усоппа подскочило и забилось сразу во всëм теле. — Ах, Усопп, — томно прошептал Винсмок, прижимаясь к пухлым губам юноши, и поцеловал так влажно, что рот Усоппа наполнился чужой, удивительно сладковато-терпкой слюной. От неë жар, разливающийся по всему телу, в считанные мгновения стал ярче — практически невыносимым. Налившийся кровью член выскользнул из одежды, горячий настолько, что едва ли не плавился под касаниями графа. — Господин… — хрипло выдохнул Усопп, жмурясь и дыша так тяжело, будто минутой ранее совершал забег по неровному холму. Почему… Почему было так трудно дышать? Так… Нестерпимо жарко, словно сейчас Усопп находился в дюйме от раскаленной печи. И тело его словно полностью состояло из сливочного пломбира. Теперь вернуть контроль над телом казалось попросту невозможным. Как странно… Неуправляемо, безумно приятно… А ведь Винсмок лишь дразняще касался его распалëнной кожи, не более. Усопп распахнул глаза. Удивлëнно моргнул и судорожно втянул пересохшими губами раскаленный воздух. Нависший над ним господин Санджи казался таким… Невероятно прекрасным. Настолько, что юноше хотелось плакать. Хотелось расписать его портретами все французские храмы, даже зная, что не способен передать всего очарования. Замечал ли он раньше эту неописуемую красоту? Замечал ли, насколько идеальна его фарфоровая кожа? Насколько прекрасны пшеничные длинные волосы Винсмока? А его глаза… Глаза существа, сошедшего с небес, потому что на земле не может родиться такой красоты! — Вы такой красивый, — зашептал Усопп. — Мне кажется, я мëртв, а Вы ангел, пришедший встретить меня. Вы слишком прекрасны… Вы похожи на самое прекрасное творение Господа, Вы… Господин, моих слов недостаточно… Винсмок томно опустил длинные светлые ресницы и продолжил мягко касаться чужой кожи. Усопп, раскинувшийся на простынях, сумбурно говорящий о красоте сбивчивым шëпотом, казался ему не менее прекрасным. Как же он любил этого юношу. Как же он хотел, чтобы тот принадлежал всецело только ему. Граф зацепил кончиком когтя тëмный сосок юноши, и того подбросило, выгнуло дугой, а член дëрнулся. — Господин, не мучайте меня, прошу, — скулящим голосом запричитал Усопп, сжимая во вспотевших ладонях простынь. Винсмоку самому больше не хотелось тянуть. Хотелось слиться с Усоппом в одно целое, и ближайшие сутки предаваться с ним похоти и любви. Этим граф и собирался заняться. Он стянул остатки одежды с юноши, задрал его крепкие мускулистые ноги и, слегка царапая ягодицы когтями, развëл их в стороны, чтобы вонзить длинный язык в сжатый зад. Ох, как сладко застонал взбудораженный Усопп, как чутко отзывалось его взвинченное тело, а Винсмок, скручивая язык, продолжал растягивать податливый вход. На миг он оторвался, чтобы облизать потяжелевшие яйца и молящий о внимании член, и снова вернулся к заду, массируя самое чувствительное место. Усопп едва не сорвал голос, заливая свой живот густым семенем, и сладко завизжал, когда Санджи резко заменил язык своим крепко стоящим членом. Вход пульсировал и сжимался, а Усопп добрую минуту дрожал от оглушительного оргазма, не совсем понимая причину таких ярких ощущений. Он и не хотел думать — не мог, точнее. Всë, на что сейчас он был способен — это принимать детородный орган графа. — Усопп, — застонал Винсмок, вколачиваясь в чувствительное тело любимого. — Посмотри на меня, Усопп. Юноша подчинился, распахнул глаза, обвивая шею вампира, и невольно облизнул губы. Не было нужды намекать дважды — господин Санджи прижался к его губам, целуя, целуя, целуя, и под греховный влажный звук оторвался от него. — Милый, любимый мой, — забормотал Винсмок. — Произнеси моë имя, прошу. — Господин Санджи, — протянул Усопп, но граф покачал головой. — Не господин, не господин, любовь моя. — Санджи, — сладко застонал юноша и, когда член вампира попал по чувствительному месту, практически закричал, сильно выгибаясь, — Ах, Санджи! А потом вдруг замер, испуганно развернулся, приподнявшись на локтях, и оттащил себя от графа. Его пышущее жаром нутро протестующе заныло, выпустив член вампира из себя, но Усопп смог проигнорировать эту жажду. Потому что в отчего-то распахнутых дверях стоял Зоро — обескураженный, густо покрасневший, нервно сжимающий тëплую шапку пальцами. А через миг он уже развернулся, стремительно уходя от непотребного зрелища, невольным свидетелем которого он стал. Знал ведь, когда двери вампирского замка приглашающе открываются пред тобой, не стоит ждать ничего приятного. Но всë равно вошëл, хоть и положив руку на один из мечей. — Зоро! — крикнул Усопп и, путаясь в простыне, выбежал босиком вслед за ним. — Постой. Ророноа послушался, про себя удивлëнный тем, что юноша бросился за ним. Ведь, если судить по тому, что мечник видел и слышал, вряд ли Усопп был способен на что-то, кроме совокупления ближайшие несколько часов — и то, в лучшем случае. Вероятно, на это же рассчитывал и чëртов вурдалак. Но Усопп — его дорогой Усопп, еле стоял на подгибающихся ногах перед Зоро, от стыда не мог поднять глаз и старательно прятал колом стоящий детородный орган. — Это ты хотел мне показать? — неожиданно для себя горько спросил Ророноа, махнув рукой в сторону покоев. — Как ты возлежал с упырëм? — Я? Что? Нет, я бы… — сбивчиво заговорил юноша и опëрся о перила, пытаясь устоять. — Я хотел прийти, но господин… Я бы пришëл сегодня… Почему ты… Впрочем Зоро, шагнувший, чтобы помочь Усоппу и замерший, так и не коснувшись его, уже понял, что преувеличенно кривоватая записка, подкинутая ему прошлой ночью вампирской лапой, ею же и была написана. Несусветная глупость! Даже Зоро, далëкий от хитростей и подлости, мог сообразить, что это недостаточно тонко и убедительно. Быть может ночная тварь надеялась, что Зоро достаточно вспыльчив, чтобы просто уйти, не слушая Усоппа, или верила, что Усопп под действием вампирских феромонов не будет в состоянии вести диалог, но тварь недооценила их обоих. — Я бы не хотел, чтобы ты видел… Это. Мне жаль, Зоро, так жаль… Я не хочу, чтобы ты испытывал ко мне отвращение. Мечник вздохнул, ероша рукой русые, коротко остриженные волосы, и покачал головой. Как же ему было объяснить старому другу, что испытал он чувства, максимально далëкие от отвращения? Если уж он и испытал нечто похожее, то лишь по отношению к вурдалаку, который заметив его, осклабился с самым мерзким видом, пока Усопп под ним так красиво выгибался. Нет, там было не отвращение… — О чëм ты говоришь, балда? Разве я могу? Усопп вымученно улыбнулся и вздохнул, едва не повиснув на перилах. — Спасибо, Зоро… Подожди меня, прошу. Я оденусь и мы пойдëм домой, — тяжело выдохнул юноша. Чутьë, никогда не подводившее охотника, пустило молнию по загривку мужчины, и его волоски едва ли не встали дыбом от того, как резко обострилась жажда крови упыря, находившегося неподалёку. Кажется, даже Усопп это почуял, поëжившись и подняв голову. — Хорошо, Заяц, пойдëм домой, — и всë-таки Зоро его проигнорировал, иначе он не мог. Ророноа в несколько шагов оказался возле едва стоящего юноши, чтобы подать ему руку, и Усопп, чьи касания казались горячее котла с кипящей водой, практически повис на мужчине. — Я только накину что-нибудь. С девушками и графом поговорю потом… — надрывно бормотал Усопп, спотыкаясь и прижимаясь всем горячим телом к Зоро. — Я не могу… В таком состоянии. Я не знаю, что со мной. Будто… Огневица. Зоро продолжал сохранять молчание, поддерживая друга под локоть, и когда Усопп с трудом оделся и едва не рухнул на пол, подхватил юношу на руки. Усопп не стал сопротивляться, лишь обхватил мужскую шею и обжëг горячим дыханием его кожу. — Прости, Зоро, — его шëпот внезапно начал отдавать греховной хрипотцой, и Зоро сглотнул вязкую слюну. — Мои ноги не держат меня. — Я это заметил, Заяц. Держись. — Держусь, Зо-ро, — протянул юноша и, по-кошачьи жмурясь, зарылся носом в воротник мечника. — Мне нравится твой запах, Зо-ро. Ророноа, практически сбегая по лестнице, открыл было рот, чтобы ответить ласкучему юноше хоть что-нибудь, но, так и не найдя подходящих слов, снова закрыл его. Сейчас его единственной целью было покинуть замок упыря до того, как тот передумает сидеть, сложа руки, в своих покоях и бросится в погоню. К тому же ночь уже спускалась на землю, а это значило лишь одно — аристократ сможет продолжить погоню и на улице. Ловкость и сила в одно мгновение покинули мужское тело, и его словно ударила молния, заставив дëрнуться и практически выронить лëгкое для «грязнокровки» тело, когда Усопп лизнул шею Зоро. — Сопп! — воскликнул Зоро, вмиг смутившись и растеряв самообладание и самоконтроль. — Прости, Зоро, — пролепетал Усопп. — Я, наверное, странно себя веду. Помоги мне, Зоро, — простонал он, ëрзая в мужских руках, и от трения одежды об разгорячëнную кожу его дыхание становилось тяжелее, а стоны отчëтливее. — Помоги… — Не шевелись, — рыкнул Ророноа, ногой открывая дверь, и выпущенным из пушки ядром вылетел наружу. И практически кожей почувствовал взгляд Винсмока из окна. Но, не смотря на спускающуюся темноту, тот, казалось, всë же не собирался преследовать. И Зоро мог лишь догадываться о причинах — вероятно, упырь понимал, что совершил ошибку и упал в глазах любимого человека ниже некуда. И теперь чувствовал стыд и вину помимо злости и ненависти. Холод и снег снаружи замка никак не отрезвили Усоппа — казалось, он в эти мгновения совсем не способен чувствовать холод, но он и правда постарался замереть, чтобы не доставлять неудобства другу. Зоро лишь снова удивился про себя силе духа некогда хрупкого мальчишки. Когда Михоук — тот упырь с соколиными глазами, учил Ророноа самообладанию, заставлял проходить и через подобные испытания. И даже для сильного и крепкого Зоро сначала это испытание, которое он проваливал, было подобно пытке. Он хорошо помнил, как в первый раз затащил в свои покои одну из личных служанок Пероны. Долго тогда он не раздумывал — он знал, что низкая пухлая девчонка неровно к нему дышала с самого появления мечника в замке господина Дракуля. И поэтому на свою беду согласилась. Ророноа не выпускал еë несколько суток подряд, доводя до крайней степени истощения. Когда та теряла сознание или проваливалась в глубокий, короткий и тревожный сон, мечник покидал покои, двигаясь словно полутруп, чтобы раздобыть на замковой кухне еды для себя и неë, по-звериному рычал на каждого, кто пытался обратиться к нему и возвращался, чтобы продолжить предаваться с ней греху. Когда это безумие спало, и Зоро очнулся, с ужасом осматривая плоды своего деяния — о, девчонка выглядела так, словно пережила нападение нечисти, он пошëл просить наказания у Дракуля. И после того, как на пару с Пероной выходил служанку (хоть Перона и требовала от Михоука, чтобы Зоро не только не приближался к еë служанке, но и вообще был приговорëн к казни), которая не понесла от него только благодаря зельям призрачной девицы, по приказу наставника отправился сражаться с оборотнями. Во второй раз Ророноа заперся без еды и тренировался до изнеможения, в перерывах сбрасывая напряжение с помощью рук или ледяной воды. То же самое повторилось и на третий раз. И лишь на четвëртый раз Зоро смог подчинить это безумное болезненное желание, сводящее каждый дюйм его тела. По этой-то причине мечник сейчас так сильно восхищался юношей. Судя по искреннему непониманию и удивлению того, упырь ранее не проделывал этот отвратительный трюк с ним, не старался потопить в подчиняющем греховном желании. — Ты молодец, Усопп, — тихо сказал Зоро, когда Усопп снова извинился за своë странное поведение. — Всë хорошо. — Спасибо, Зо… — на выдохе пробормотал юноша. — Спасибо, что пришëл. И что жив. — А как иначе, — хмыкнул мечник, преодолевая густой чистейший снег, практически не тронутый. Уже давно никто из деревни не ходил к замку, а если встречались где-то следы, то они принадлежали либо самому Ророноа, либо жильцам замка. Немного поплутав по белому лесу, Зоро наконец вышел к маленькому дому, некогда принадлежавшему семье Усоппа, а после им двоим. — Я узнал, что корову забрал кто-то из деревни, — виновато пробормотал мечник, преодолевая небольшой двор, и Усопп тяжело вздохнул. — На мясо пустил. — Я… Догадывался, что так будет, — опечаленно ответил он и, оказавшись дома, начал стягивать так сильно стеснявшую его горящее тело одежду. Дëрганные лихорадочные движения Усоппа, попытки содрать одежду, не заботясь о еë целостности, смутили внешне собранного Зоро, ровно как и чужой налитый кровью член, явно виднеющийся через нижние штаны и даже не думавший возвращаться в обычное, расслабленное состояние. Резким движением Усопп распахнул ставни, зачерпнул полную горсть снега, чтобы охладить пылающее тело, а Ророноа начал с нарочитым усердием топить печь. — Зоро… — простонал Усопп, сползая на пол, и уткнулся лбом ладонь. Капли воды от растаявшего снега обрамляли его лицо, стекали по рукам. — Почему мне так дурно… Так невыносимо жарко. — Нужно потерпеть, Сопп, — Ророноа закинул последнее полено в печь и шагнул к юноше, чтобы поднять его. — Не сиди на полу. Он с лëгкостью подтянул Усоппа вверх, но тот вдруг прижался к нему всем своим горящим телом и прижался к его потрескавшимся губам. — Помоги, Зоро, — прошептал он после короткого поцелуя, обжигая чужие губы горячим дыханием. — Ты же можешь помочь мне, Зоро. Ты можешь избавить меня от этого жара, я знаю, что можешь. — Я… Нет, нет, — Зоро затряс головой, испуганно, словно ребëнок. Он мог, но… Но ведь Усопп бы потом пожалел об этом. Ведь сейчас это говорил не сам Усопп — лишь влияние вурдалака. — Я хочу, чтобы ты помог мне, — почти заплакал юноша, забираясь горячими пальцами под рубаху мечника. — Сделай это со мной, Зоро. Мой красивый, прекрасный Зоро… — Его дрожащий от хрипотцы голос понизился, стал совсем порочным, лихорадочно возбуждëнным. — Возьми меня, Зоро. Займись со мной любовью. — Прекрати, — Зоро попытался звучать строго, но… Как же ему хотелось поддаться искушению. Однако он аккуратно отстранился от друга и подтолкнул того к кровати, игнорируя блудную улыбку на его красивых больших губах. — Мы поговорим об этом завтра. Когда ты проспишься. «Если ты всë ещë будешь хотеть этого…»