50 тем для писательской практики

Я всегда буду помнить искусственные снежинки в твоих волосах. Ты часто говорила, что любишь снег, и на дворе в тот день стоял декабрь, минус, но по ночному небу плыли тонкие, почти прозрачные перья-облака. Новая часть «Звездных войн» оказалась дерьмом, попкорн — вчерашним, а незаметно взболтанная тобой кола обсвинячила мне все джинсы и с десяток зрительских кресел в радиусе нашей пары. Благо, до драки не дошло, хотя я был зол… секунд двадцать, потому что твой пакостный смех меня перекраивал. Я почувствовал себя как в далеком детстве: без монстра внутри, без шрамов от войн и перенесенных трагедий. Возможно, фильм потому и показался мне таким дерьмом, потому что кроме мелькавших острых зубок в твоей открытой в темноте кинозала улыбке я ничего больше не видел. Помню, как тогда мелькнула мысль тебя поцеловать, но побоялся испортить сеанс остальным зрителям, а себе — нос. Ай-ай, а еще героем Общества душ назывался… Мы неспеша шли домой. Грязные аллеи с осыпавшимися последними почерневшими листьями, над головой — лысые ветви били в набат по столбам; ветер крепчал и мы натянули капюшоны, скрывая лица. Никакой романтики для якобы-свидания, хотя никто из нас этого слова не упоминал. Мы вообще почти не говорили в промежутках от фонаря до фонаря, и только у автобусной остановки я решился: — Помнишь ты говорила, что хотела бы снег на Рождество? Ты неопределенно пожала плечами. Я надеялся, что это не испортит сюрприза и, достав из кармана внушительный жестяной баллончик, как следует взболтнул. — Это что, месть за колу? — сузила ты глаза, и я мотнул головой: — Просто я сегодня Санта Клаус. В воздух выстрелил фейерверком искусственный снег, и я засмотрелся, как у тебя смешно отъехала вниз челюсть. Ты обрадовалась как дитя, подставляя руки под кружившие на ветру кусочки этой химии, и выглядела при этом волшебно с синтетическими снежинками везде: на капюшоне, в волосах, на ресницах и даже на кончике носа. Чем не романтика, подумал я и накрыл твой по-прежнему приоткрытый рот своими губами… Я никогда не забуду, как «снег» в десятиградусный мороз принялся таять меж нас, как быстро стало мокро под челкой у тебя, у меня, в чертовых капюшонах и в парках, и стоя посреди пустынной улицы в час ночи на ветру я мечтал только о двух вещах — раздеться и раздеть тебя тоже. — Тацуки, я… Ты кивнула, будто жила в моей голове: — Я знаю, я тоже… Меня устраивало любое из слов, какое бы ты туда ни подставила. Мы впрыгнули в автобус и отправились к тебе. Твои родители, как в какой-то голливудской молодежной комедии, удачно уехали на спортивные сборы, что позволило нам поразбрасывать перчатки, шапки, шарфы, куртки, кофты, джинсы по всей гостиной… Спотыкаясь на ступенях, мы хотели поскорее добраться до твоей постели и снять с себя оставшиеся футболки, и не только. А потом я любил тебя, гладя по волосам и пальцами чуя капельки от чуда, которое для тебя устроил. Оно — малость в сравнении с тем, какой подарок сделала ты для меня. Я всегда буду помнить твой первый стон, первую взрывную волну в твоем теле, первое с особой нежностью сказанное «Ичиго» и огромные влажные глаза, которыми ты вбирала меня в себя так же глубоко, как твое тело. Изменилось ли что-то с той ночи до сейчас, спросишь меня ты, и я, глядя в настоящий снег за окном, мотну головой. Просто снега стало больше, и поцелуев тоже, и стонов, и волн, и вперемешку сказанных друг другу имен, ласковых слов, признаний. И все они настоящие, не искусственные. Как и моя любовь, что росла в твоем животе. И я улыбаюсь как тогда. Ты деловито подбочениваешься, кусаешь зеленое яблоко и выбираешь пультом из кинотеки, что бы посмотреть в этот рождественский вечер. — Романтическую комедию или новую серию «Звездных войн»? Ты помнишь? Я киваю и похлопываю ладонью на место рядом с собой на уютном диване, а не посреди голой и стылой аллеи. У меня даже плед был под рукой. — Я всегда буду помнить, — говорю я и целую тебя в висок, когда ты умащиваешь голову на моих коленях, — как ты согласилась на свидание, всего лишь раз в жизни проиграв мне в Сегу.