50 тем для писательской практики

«Сегодня я полюбила снег…» — выводит красивым почерком Момо. Момо, которая больше всего радуется ханами. Момо, которая даже под зонтиком от солнца радуется жаркому лету. Момо, у которой даже имя такое же сочное, как и румяные щеки, похожие на покрасневшие бока персиков. Она воровато оглядывается и натягивает меховую накидку на плечи. В старом домике бабули куча щелей, сквозь которые на половицы пороша надувает причудливые маленькие сугробы. Сквозняк не сильно ерошит эти белые холмики, но заставляет оживленно тарахтеть старые перегородки, отчего кажется, что бабуля еще здесь, а не отправилась в Генсей на перерождение. Момо хочется верить, что та вновь родится прекрасным добрым человеком, но от того, что они никогда больше не побеседуют по душам, становится немножечко грустно. Дневник все еще плохо справляется с этой ролью. Момо любила навещать бабулю и пить сладкий чай, принося мед в подарок из лавок Сейрейтея. Бабуля спрашивала ее об успехах, и девочка щебетала обо всем, что случилось с ней за неделю. Она хвасталась хорошими отметками, захватывающими миссиями на Грунте, успехами на смотрах перед капитанами. Сейчас Момо уже лейтенант — ее таланты разглядел когда-то капитан Айзен, — но Момо нужно выплеснуть другую новость. Она вновь склоняется над стареньким дневником, смахивает с уголка страничек снежинку и продолжает: «Раньше я не воспринимала Тоширо-чана всерьез. Думала о нем как о младшем братишке и не поддерживала его поступление в Академию. Мне казалось, что он не сможет, такой маленький еще, такой сердитый, такой совсем необщительный. Мы все — большая семья, Готэй, и ему было бы сложно ужиться с отрядом. Тоширо однако легко поступил и за год закончил обучение с успехом. Его величественный шикай также всех поразил. Он попал без труда в Готэй сразу на место третьего офицера Десятого отряда, а когда командир Шиба куда-то исчез — в обход лейтенанта Мацумото сделался сам капитаном… Теперь я знаю, как такое возможно. Бабушка, я ведь никогда не любила холод. Эти снег и лед — вовсе не для меня, куда лучше — жаркое лето с арбузом и купанием в озере. Мой занпакто — огонь, а у Тоширо-чана — лед, и мы с ним — как два полюса, которые никогда не сойдутся, но, бабушка, я видела его банкай, там, далеко-далеко за границами Сейрейтея. Спрятавшись в укромной пещере, он сам превращался в лед, как его дракон, покрывая каменные стены инеем и излишком чудовищной рейацу. Она вытягивала его в рост, она расправляла ему плечи, она делала детское лицо мужественным, покрывала его волосы снегом, и я влюбилась в этот снег до конца своей жизни…» — Что ты делаешь тут? Такая холодрыга. — На ее плечи опускается белый капитанский хаори. Шелк не греет, но греет сам жест. — Проведываю бабулю. — Момо запинается и растерянно улыбается: — Ну, вернее, дом. — Скоро в него заселят новые души, пользуйся моментом. — Капитан Хицугая садится рядом с ней на крыльцо и без стеснений заглядывает в дневник. — Эй! — наигранно возмущается Момо и быстро захлопывает страницы, надеясь, что он не успел прочитать ее тайны. Они не говорили на эту тему. Они по-прежнему что-то между друзей и сестрой с братом. Может, чуть больше. Сейчас, когда он во взрослой форме, она особенно остро чувствует это «чуть». Она любовно оглядывает его спокойное лицо: в истинной форме Тоширо более спокоен, менее угрюм, в глазах — уверенная вечность. Он кажется другим человеком, но только в первые секунды, и Момо думает, что это нормальный ход вещей; ей тоже давно не тридцать. — Чего смотришь так? — выдыхает он облачко пара изо рта, и Момо даже подается чуть вперед, подставляя свое лицо его почти воздушному поцелую. Это волнует ее, она чувствует тепло поверх естественного персикового румянца, но, опустив ресницы, говорит открыто: — Нравишься. Скажешь, я дура? Он медлит с ответом, она тоже не спешит поднимать глаза — в мыслях крутится сюжет письма, адресованного бабушке, и та картина его трансформации, которую она подглядела несколько недель назад не то в Пятидесятом, не то в Пятьдесят первом районе Руконгая. Конечно, он спросит, что ж она не разглядела в нем парня, когда он был ей по подмышку? И где-то будет прав. Но у нее тоже было много к нему вопросов. Главный — зачем ему вздумалось запечатывать себя, скрывать ото всех свою мощь, терпеть почти сотню лет обидные насмешки? Момо вздыхает и ежится в меховой и капитанской накидках разом. Ее тут же приобнимают за плечо и притягивают к груди, которая вопреки невидимой драконьей чешуе оказывается очень теплой. И Момо тоже выдыхает облачко пара — Тоширо в шею. — Дурочка, — раздается-таки у нее над головой, но рука обнимает ее крепче. — Хорошо, — Момо обнимает своего «Снежка» в ответ, чувствуя что «чуть» меж них становится больше, разрастается и распрямляет голову как гигантский Хьёринмару.