Geschichten aus dem alten Rauschen

- Я родился в деревне под Лодзем двадцать один год назад. - Тадзио замолчал, подозвал официанта, который любезно поинтересовался, чего желают уважаемые гости. - Кофе, - не шевелясь, попросил Тадзио, - пожалуйста, с шапкой сливок и добавьте коньяк. У вас ведь есть французский? - Разумеется. - Благодарю. - Малыш, всего полдень. - Ашенбах с удивлением обнаружил, что ласковое обращение сорвалось с языка совершенно естественно, будто он называл юношу так постоянно. - Эй, я собираюсь вывернуть тебе душу. Ты серьёзно считаешь, что такое можно творить на полностью трезвую голову? Ашенбах задумался. С одной стороны, подгонять себя алкоголем - дурная привычка. С другой стороны, если бы сейчас Тадзио спросил о его чувствах, то сам Густав, несмотря на то, что легко бы облек их в слова, не выговорил бы их без бокала шабли. - Ты прав, - осторожно ответил Ашенбах и поправил очки. - Прости, что перебиваю, продолжай. - Конечно. Я был четвёртым ребёнком, как ты, наверное, понял. Самым младшим и долгожданным, не знаю почему, но мой отец был помешан на том, чтобы в семье был наследник. Что обычно представляют, когда говоришь, что родился в богатой семье, в деревне? Наверное, как у англичан, верно? Что там положено - милый каменный домик на склоне холма, непременно ручей неподалёку и коровы, пасущиеся на лугах? У нас было не совсем так, но похоже. Впрочем, тогда это мало волновало мою мать: она, говорят, лежала с горячкой: доктор, принимая меня, не вымыл руки. Мне исполнилось три дня, когда я начал задыхаться. Мать говорила, что это был круп. - Тадзио вдруг чуть потер шею, но оставался таким же спокойным. - Они не думали, что я выживу, пригласили священника, а тот оказался умнее - сказал, что мне нужен врач, а не отпевание. Можно сказать, что мне повезло на очень умного викария. Впрочем, даже после этого никто не думал, что я проживу долго. Ашенбах отстранился, когда Тадзио принесли заказанный кофе и коньяк, юноша залпом опустошил фужер, чуть поморщился от крепости и вздохнул. - Я тоже подумал, что ты часто болеешь, - негромко проговорил Ашенбах. - Ты был тогда таким... - Слабым? - Тадзио улыбнулся, глаза его заблестели. - Да, так есть. Я толком не говорил до пяти лет, боялся, что снова начну задыхаться, наверное, именно поэтому теперь так много болтаю. Мать, после того случая, тряслась надо мной как настоящая наседка, а мне, как ты можешь судить, это казалось нормальным. Барбара сказала как-то, что готова была придушить меня подушкой, лишь бы я не пищал по ночам. Думаю, понятно, почему мы не слишком тесно общаемся теперь. Ашенбах понятия не имел, как звали сестёр Тадзио, его это никогда не интересовало, но, видимо, речь шла об одной из них. Пока Тадзио размешивал сливки в большой чашке, Ашенбах под столом деликатно положил руку ему на колено, чуть сжав пальцы, пытаясь ободрить. - Расскажи ещё что-нибудь, - попросил он наконец. Тадзио пил свой кофе, жмурился и смотрел на голубей на дорожке перед кафе. - Что именно? Голос его, утративший обычную - Ашенбах так и подумал, обычную? – игривость, стал тихим и таким непохожим на голос того задорного мальчика, что пришёл к нему утром, что Ашенбах снова, жестом входящим в привычку, потер грудь. - Не знаю, что хочешь. Если хочешь. Я ведь... Наверное, стар для тебя? Скучен. Как ты говоришь, слишком немец? Тадзио аккуратно поставил чашку прямо в центр блюдечка, поднял глаза и провёл кончиком языка по губе, слизывая пенку. Ашенбах ощутил, что краснеет. Это было так непривычно, странно, дико, почти неконтролируемо, что ему самому стало смешно. - Ну вот видишь? - Тадзио по своей возмутительно невоспитанной манере ответил вопросом на вопрос. Дотянулся, коротко мазнул губами по гладко выбритой щеке Ашенбаха и снова напомнил: - Не дергайся. Им наплевать. Только если тебе это не отвратительно. - Для меня непривычны такие публичные проявления чувств. Да и непубличные тоже, - признал Ашенбах, чтобы объяснить свою реакцию. Он не хотел обижать Тадзио. Говоря по чести, он хотел бы сейчас оказаться в гостинице. В кровати. Ласкать крепкое загорелое тело, гладить, не переходя последнюю грань, видеть, как Тадзио, распаленный до предела, мечется по простыням, комкает в руках подушки и простыню, приподнимает бёдра, умоляя сделать хоть что-нибудь. Хотелось... ощутить свою власть над этим мальчишкой, отыграться за всё то время, что он имел власть над ним, Густавом. Хотелось снова посадить его на себя, чувствуя тугое тепло послушного тела, смотреть, как Тадзио запрокидывает голову, выгибается, отводя руки назад и, опираясь на его колени, плавно приподнимается. Вверх-вниз... Вверх... - ...и вот после этого на коньках я больше не катался. Эй! Ты вообще меня слушаешь? - Нет, - Ашенбах Густав. - Я думаю. О тебе. Тадзио, казалось, вовсе не обиделся. Жестом попросил себе ещё коньяк и с интересом приподнял бровь. - И о чем же именно? - О том, что было. И о том, что хочу снова увидеть тебя без одежды. Я... - Ашенбах помолчал, подбирая слова, чтобы это не звучало совсем уж непотребно. - Никогда не испытывал... - Никогда никого не хотел - так? - Да. - Ну вот, ты снова краснеешь! - Тадзио принялся греть фужер в изящных пальцах. - А ты знал, что коньяк при температуре тела становится ореховым на вкус? - Это что, намёк? - Именно. Вид у него был такой довольный и непотребный, что Ашенбаху снова пришлось поправить пиджак. - Нам нужно на вокзал. Хотя можно, конечно, послать телеграмму. - Тадзио, кажется, понял, что, несмотря на шок, Густав вовсе не против того, чтобы уехать вместе. - Ты уверен? - Это было единственным, что уточнил Ашенбах. - Со мной скучно. Проводить время в тишине и молчании, без особых друзей... - Во-первых, меня никто не ждёт. Во-вторых, я никогда - никогда, Густав! - не говорю того, чего не готов сделать. В-третьих, мне надоело, что ты от меня бегаешь. - Невыносимый ты мальчишка, - Ашенбах поправил пиджак в третий раз за утро. - Официант? Счет, пожалуйста. - Я заплачу. - Тадзио полез за бумажником, не глядя, положил на стол купюру в двадцать франков. - Идём? Посмотрим фонтаны. - Я уже видел. - А я ещё нет! И вообще, пройтись после еды полезно. - Не... - Я невыносимый мальчишка, да, понимаю. - Тадзио рассмеялся, ловко подхватил своего спутника под руку и снова на миг прижался щекой к чужому плечу. - Какой ты славный. - Таких вещей мне тоже никто ещё не говорил. - Да, я понимаю. Что ты никогда не слышал половины вещей, которые говорят нормальные люди. Но мы всё время обо мне. Почему ты не говоришь о себе? Ашенбах помолчал, глядя на ряды высаженных вдоль дорожки роз. - Что ты хочешь услышать, малыш? - Да всё, что угодно. - Тадзио сорвал цветок, сунул себе в нагрудный карман. - Я был женат, у меня есть дочь и внук - представляешь, какой я старый? - но мы не общаемся. Мы слишком разные, я для неё старомоден. - Да какого чёрта ты всё время пугаешь меня своим возрастом?! - Тёмно-серые глаза стали ещё более тёмными. - Думаешь, что-то изменится? Когда? - Когда ты узнаешь меня лучше. Когда пройдёт жар новизны и влюблённости. Когда тебе станет скучно. Когда мне исполнится семьдесят. Тадзио фыркнул. - Высокого же ты обо мне мнения! - Прости. Помолчали. Вышло в самом деле неловко. - Тадеуш? - осторожно окликнул Густав. - Что? - Тот надулся и стал похож на перебравшего орехов хомячка - и оттого ещё более милым. - Через три дня уходит спальный поезд до Берлина. Ты... сможешь достать билеты? Тадзио вскинул голову, стянул с неё шляпу, словно солдат на параде, подкинул вверх, повернулся на каблуках туфель и ловко её поймал, празднуя победу. - Конечно! - Я прямо сейчас тебя поцелую! Прямо здесь! - Ашенбах , сам того от себя не ожидая, притянул юношу к себе, прижимая бёдрами к бёдрам. - Не здесь, - деликатности и сообразительности Тадзио хватило на то, чтобы мягко вывернуться и, быстро оглядевшись, утащить Ашенбаха под низкие, возмутительно нестриженные ветки кедра. Одна из них, наполовину сломанная, скрывала мужчин от любопытных глаз, давая безопасную тень. - Иди сюда. - Тадзио явно хотел сказать что-то ещё, возможно даже что-то милое, но не успел: Ашенбах наконец понял, что целоваться это не грех, и теперь в полной мере решил восполнить все тридцать лет отсутствия такой практики. - Густав... - Боже, молчи. Не отвлекай меня. Тадзио тихонько рассмеялся, устроился, прижимаясь к стволу дерева поудобнее. - Так? - Так... Мой мальчик... Мой хороший мальчик... Да, вот так, иди сюда. - Подожди, - шепнул Тадзио. Деликатно вывернулся, снова огляделся, кивнул на выемку в стволе. - Никто не увидит. Хочешь? Ашенбах пару мгновений соображал, о чем речь, потом отвёл взгляд, кивнул и вдруг с силой надавил мальчишке на плечи, заставляя его опуститься на колени в упавшие кедровые иголки. Тадзио распахнул глаза от неожиданности, похабно выдохнул и спешно принялся разбираться с пуговицами на ашенбаховских брюках. Он даже не стал расстегивать верхнюю. Деликатно расстегнув пуговицы и на исподнем, добрался до возбуждённого члена. - Боже, как ты терпишь? Упоминание Всевышнего в такой момент прозвучало безумно пошло, но завело обоих ещё сильнее. Тадзио, у которого видимо был такой опыт, накинул себе на плечи края широкого курортного пиджака Густава и деликатно обнял губами член, сразу, не сдерживаясь, насколько умел, пропуская вглубь своего горла. Ашенбах тихо ахнул, у него задрожали колени. - Я сейчас... упаду... - Нет. Я тебя... милый, я сам... я тебя... держу. «Я сам» не получилось: Ашенбах вдруг запустил руку в мягкие, вымытые с жасминовым мылом, светлые волосы и с силой насадил голову юноши на себя. Тот даже не напрягся, позволяя творить с собой такое... Полминуты хватило, чтобы Тадзио поднялся, утирая чуть треснувший левый уголок рта сперва пальцами, а потом платком. - Так на вокзал или домой? - Пожалуй, на вокзал. - Ашенбах, похоже, всё ещё не верил в то, что так стремительно ворвавшийся в его жизнь мальчишка готов всё бросить и просто поехать куда-то, где, похоже, ещё явно не был. - Хорошо, - легко согласился Тадзио. Похоже, произошедшее его нисколько не смутило, наоборот, если можно так сказать, охладило голову. Он снова вёл себя как благовоспитанный молодой человек, просто гуляющий в компании уважаемого джентльмена. Уважаемый джентльмен тем временем пытался вспомнить, в какую сторону он шёл от вокзала. Потом вспомнил, что не шёл, а доехал. - Подожди, я сейчас узнаю. - Тадзио подошёл к неспешно прогуливающейся даме в шикарной белой шляпе, украшенной перьями. - Мадам? Чудесная шляпка. Он чуть поклонился, сияя самой добродушной и нежной из своих улыбок. - Благодарю. Это Шанель. Ашенбах почему-то подумал, что если бы Тадзио мог закатить глаза, то они, наверное, увидели бы череп изнутри. В самом деле, вот уже четыре года каждая пятая встреченная им женщина щеголяла в шляпках от Шанель. Однако же в лице Тадзио не дрогнул ни единый мускул. - Вам потрясающе идёт. И, конечно же, такая элегантная леди не откажет в маленькой помощи двум скромным, нуждающимся в помощи, кавалерам? Ашенбах подавил желание засмеяться. Уж каким-каким, а скромным Тадзио мог бы назвать только слепой. Но, видимо, несносный мальчишка имел какое-то просто магическое влияние на окружающих. Женщина покраснела, захихикала и призналась, поводя плечами, что разумеется, она готова сделать всё, что в её силах. - Тогда, мадам, умоляю, спасите страждущего! Где здесь вокзал? Ашенбах все-таки рассмеялся, скрыв смех за приступом кашля. - О, совсем недалеко. Вам нужно пройти до конца улицы, спуститься немного вниз и повернуть направо. - Благодарю, - Тадзио чуть склонил голову и обернулся к своему спутнику. - Ты слышал? Идём. - Благодарю вас, фрау. - Ашенбах тоже чуть поклонился женщине и спешно пошёл рядом с Тадзио, подстраиваясь под его шаг. - Что ты такое устроил? - Я хотел тебя повеселить, - признался юноша и сверкнул глазами. - Получилось? - Ещё как! Где там этот поворот? - Вот, я так понимаю сюда. Осторожнее, здесь скользко. - Боишься, что я упаду и рассыплюсь как трухлявый пень? - Ашенбах не мог не поддеть юношу. - Ещё раз поднимешь тему возраста, я тебя укушу. Очень больно и так, что платком ты это не прикроешь. Угроза была страшной и высказана была очень убедительно, так что пришлось смириться с тем, что сегодня командовал в их паре явно Тадеуш. - Прошу вас, герр Ашенбах, - юноша элегантным жестом распахнул лакированную коричневую дверную створку и чуть повёл рукой в приглашающем жесте. - После вас. - Вы так любезны, господин... - Ашенбах замолчал, сообразив, что фамилии юноши он не знает. - Дадлез, - Тадзио мгновенно исправил заминку и уверенной походкой направился к кабинету распорядителя вокзала.