Geschichten aus dem alten Rauschen

Новый вокзал Раушена поражал своим великолепием. Ашенбах, всегда довольно тонко чувствовавший искусство, замер, запрокинув голову, рассматривая расписные шпалеры и витражи, видимо, сделанные в Риге. Тадзио же, далёкий от любования ежеминутной красотой и упрямый, как молодой бычок, распахнул дверь, табличка на которой гласила, что именно за ней - за дверью, разумеется, а не за табличкой - сидит человек, от которого сейчас Тадеуш и собирался требовать невозможного. - Господа? Чем могу быть полезен? Ашенбах, переведя взгляд на своего молодого друга, в очередной раз поразился перемене, произошедшей буквально в секунду: только что дурачившийся на улице Тадзио, рассыпавший комплименты, как бисер, превратился в преуспевающего делового молодого человека, которому срочно требовалось уехать в Берлин. Прямо срочно. Устроившись на предложенных им удобных стульях, Ашенбах, совершенно неискушенный в таких делах, старался просто держать рот на замке и не распахивать его в изумлении. - Скажите, господин...? - Шульц. - Господин Шульц, смею надеяться, что у вас ещё остались билеты на экспресс до Берлина? - Только вагон люкс, но, полагаю... Тадзио не дал ему договорить. - Это нас устроит. Отправление послезавтра? Небрежно брошенная фраза заставила глаза железнодорожника разгореться так, словно в мозгу у него полыхал рождественский камин. - Такие люди, - шёпотом объяснял Тадзио, пока Шульц распоряжался о шампанском и лёгких закусках для них, - поразительно точно чуют деньги. - У меня таких, - Ашенбах, хоть и не бедствовал, но всё равно выделил это слово голосом, - денег нет. - У меня есть. - Тадзио на миг накрыл руку Густава своей - лёгким жестом, ставшим почти привычным за эти короткие пару дней, - и выпрямился, но неспешно, спокойно, снова принимая тот самый респектабельно-отстранённый вид. - Благодарю. - Ваши паспорта, пожалуйста. - Это в самом деле необходимо? - Тадзио закинул ногу на ногу и приподнял бровь. Тщательно рассмотрел пальцы с идеальным маникюром. - Мне казалось - поправьте меня, если я не прав, - достаточно того, что мы выкупаем эти билеты. Впрочем, если понятия конфиденциальности здесь не в чести... Шульц замахал руками. - Что вы! Что вы! Разумеется, мы уважаем подобные желания. - Он буквально подпрыгивал в своём кресле, в котором устроился снова, на его лице почти так же чётко, как буквы на утренней газете, читалось желание получить деньги. Как можно скорее. А Тадзио издевался. Смаковал каждую деталь переговоров, хрустел тарталетками с икрой, обговаривая и время, когда служащий вокзала приедет за багажом, и какие напитки должны быть в их купе, и что он сам предпочитает пищу, благословенную раввином и, желательно, кошерную. А его драгоценный спутник, между прочим, - известный профессор и писатель, поэтому облизывать нужно именно его, а не Тадзио. С этого момента спектакль принял новый оборот. Ашенбах, сперва чувствовавший себя неловко от этой мальчишеской выходки, постепенно начал замечать то, о чем говорил Тадзио. И, о ужас, сам начал получать странное удовольствие от этой небольшой попытки проучить алчного Шульца. Ведь им, по большому счету, было всё равно, как ехать, да и делом Шульца было всего лишь продать билеты, и, в сущности, они не делали ничего плохого. Но что-то, что сам Ашенбах пока не мог облечь в слова, заставило его взглянуть на этого человека глазами Тадзио. Увидеть то, что увидел Тадзио. И почувствовать в очередной раз вкус жизни. Наконец, расплатившись чеком крупного французского банка и получив бланки билетов, Тадзио поднялся и слегка поправил шляпу. - Было невероятно приятно иметь с вами дело. - Ашенбах улыбнулся Шульцу, с которого пот лился градом, и, получив заверения, что и с ними тоже, направился к выходу из вокзала. - Естественно, ему приятно. Захотел, значит, лёгких денег, - расфырчался Тадзио. - Ну что ты бурчишь? Это было так мило, что Ашенбах не удержался от лёгкой подколки. - Я не бурчу, Густав. Я просто... Ладно, я бурчу. Тебе удобно? Юноша кивнул на новые очки, про которые Густав уже просто забыл. - Немного непривычно, но вполне. Что ты собираешься делать вечером? Тадзио остановился, поддел носком туфли невидимую ему пылинку с дороги. - Искупаться, возможно. Собрать вещи, хотя их не слишком много. Может быть сходить на танцы. А что? - Хотел попросить тебя посидеть со мной, я хотел кое-что дописать. Но, как я говорил, тебе будет скучно. - Ни разу. - Тадзио прижался плечом к плечу Ашенбаха и на миг опустил голову ему на плечо, хотя шляпа изрядно мешала это сделать. - Я бы не попросил о подобном просто потому, что считаю это очень личным. Но, если ты просишь, то разумеется. Ашенбах, не ожидавший такого ответа, сперва немного неуверенно, а затем всё шире, улыбнулся. - Сколько ещё в тебе сторон? Я когда-нибудь узнаю тебя полностью? - Полагаю, что да. - Тадзио подумал и снова свернул на улицу, на которой располагались сплошные кондитерские. На этот раз они не стали задерживаться долго: Тадзио просто купил каких-то очень привлекательных на вид пирожных, которые, судя по всему, с удовольствием съел бы прямо по дороге. Ашенбаху хотелось немного помолчать, Тадеуш, похоже, это понял, и потому просто шёл рядом, разглядывая окружающих, деревья, розы и вслушиваясь в то попурри, которое создавали маленькие, привычно сидящие в парке, оркестры. Дойдя до отеля, Тадзио принялся было подниматься к себе, проскочив поворот к комнате Ашенбаха, но тот деликатно удержал юношу за локоть, напомнив: - Побудь со мной. - Конечно. - Тадзио с готовностью прошёл в комнату, снял пиджак и шляпу, расстегнул рубашку, чтобы снять шейный платок, и подкатал рукава. Вид у него сразу стал какой-то щегольски-соблазнительный, и Ашенбах, педантично повесив свой пиджак на место, чуть помедлил, но всё же погладил юношу по щеке. - Мой ангел. - Ну уж, - хмыкнул Тадзио и, прикрыв глаза, на миг прижался к тёплой, немного шершавой ладони. - До этого мне далеко. Точно. Но подобная риторика явно была проявлением крайнего смущения, поэтому Ашенбах кивнул, кончиком пальца поддел милый нос в бледных веснушках и на несколько минут скрылся в спальне. Вернулся в халате и домашних туфлях и вдруг сам выдал, сняв очки, и протирая линзы: - Я теперь не смогу смотреть на этот халат спокойно. - И не смотри, - голос Тадзио снова напоминал низкое мурчание. - Я буду смотреть. Устроившись за столом, он педантично поглощал пирожные, порой вымазываясь кремом, которого, похоже, было слишком много. Выглядело это так смешно, мило и, в то же время, изящно, что Ашенбах не удержался. Тоже взял один из эклеров и задал вопрос, который вертелся в голове с самого вокзала: - Так ты еврей? - Ммм… - Тадзио прожевал и поднял палец в безмолвном «погоди». - Это не совсем корректно. Что ты имеешь в виду? С этим... проблемы? - Что? Нет, нет! Я не об этом. Ты говорил о пище... - А, это не еврей, это иудей. Еврей - это про происхождение, иудей - про веру. По крови я еврей, а касаемо религии... буду честен, я несколько отошёл от религии вообще. Звучит ужасно, не хочу задеть твоих чувств, но проявлений чудес науки и прогресса я вижу немного больше, чем проявлений милости Бога. - Но не отрицаешь его существования? - Не отрицаю. Но я сейчас похож, наверное, на ребёнка, который обиделся на слишком строгого отца. Если ему не всё равно, то почему он допустил этот ужасный процесс? Ты понимаешь, о чем я. Почему он допустил, чтобы погибли люди с Титаника? Почему... Ох, давай не будем. Я какой-то слишком агрессивный теолог. Давай просто есть пирожные. Ашенбах долгим взглядом посмотрел прямо в ставшие слишком серьёзными глаза юноши. - Конечно, не будем об этом. Но ты, мой хороший, самое живое доказательство его милостей. Тадзио замер там, где жевал. Видимо понял, что Ашенбах всё ещё укоряет себя. Неудивительно, такие вещи не стираются из памяти одной фразой. - Я здесь. И ты здесь. И... Черт, да, я согласен. Чудо, удача, всё, что угодно. Согласен. - Он потянулся за ещё одним пирожным. - Тебе не станет плохо? - Мне станет очень хорошо! Они, - Тадзио похабно облизнулся, - почти такие же вкусные, как ты. Оставив без должного внешнего проявления эту фразу, Ашенбах притянул к себе лежащие на подлокотнике кресла бумаги и, нахмурясь, вчитался. Ему в самом деле нужно было уделить внимание работе, хотя бы для того, чтобы как следует разобраться в себе и немного охладить голову. Тадзио, привыкший, кажется, проводить время в чужом обществе и в тишине, замер, глядя в окно и сложив перед собой на столе руки, точно мраморная статуя. При этом Ашенбах совершенно точно мог сказать, что юноша ни на миг не потерял к нему ни капли интереса: просто ждёт возможности поговорить, когда он, Густав, сочтёт это уместным. В очередной раз это поражало: вот так сидеть, разглядывая что-то совершенно неведомое в пейзаже за окном, который не менялся, в общем-то, не шевелясь, даже дыша так тихо, что поневоле задумаешься - а жив ли сидящий рядом?.. Тадзио о чем-то думал, о чём-то своём, глядя на море, золотящееся сбоку в закатных лучах, и выглядело это прекрасно. - Если бы я умел, то уже писал бы портрет, - негромко проговорил Ашенбах, переворачивая очередной лист. Не помешало бы купить печатную машинку поновее, а то на этой буквы двоились даже сквозь стекла качественных очков. - Не представляю, бываешь ли ты когда-нибудь некрасивым? - Бываю. - Тадзио дотянулся до шнура звонка, дождался, пока к ним заглянет (так быстро, точно за дверью стоял!) консьерж, и попросил кофе со сливками и коньяком. - На самом деле довольно часто. Когда злюсь, как минимум, хотя, надеюсь, ты никогда этого не увидишь. И когда дерусь. - Ты?! - Этот вопрос можно было трактовать как угодно, Ашенбах слишком поздно сообразил, что Тадзио, ещё не знакомый с его реакциями, мог воспринять всё совсем не так, как хотелось бы, но, видимо, он в очередной раз юношу недооценил. - Я. - Тадзио провёл рукой по отросшим волосам, эту же руку, словно чужую, осмотрел, сжал и разжал кулак пару раз. - Не знаю, стоит ли говорить о таком, но раз уж ты спросил, то не вижу смысла молчать - все равно ведь когда-нибудь узнаешь. Так лучше от меня, чем от кого-нибудь. Человек, с которым мы жили, не отличался понятием верности даже близко. Нет, не пойми меня неправильно, я тоже не святой, но мне бы в голову не пришло целоваться прямо на глазах у... Бог с ним, ты понял. Ну, я и не удержался. Остановился, только когда меня жандармы начали буквально оттаскивать, если бы не сестра, то сидел бы я в участке добрых пятеро суток. «С ума сойти, - откровенно читалось на строгом лице Ашенбаха. - И это мой ласковый мальчик». - А я говорил, что не ангел. - Тадзио пожал плечами и поднялся, чтобы открыть дверь и забрать свой поднос с кофейником, молочником и бутылкой коньяка. - Что-то случилось? - Густав отложил бумаги, пересел за стол и протянул руку за фужером. - Тадзио... - Нет, ничего. - Тот принялся греть пузатый бокал в ладонях. - Просто подумал, не будет ли у тебя проблем из-за меня. То есть я-то их не создам... Черт, как бы объяснить? - Спокойно. Что случилось? - Я не говорю по-немецки. Я никогда не был в Германии, тем более в Берлине. Я не знаю образа жизни немцев и не уверен, что смогу разобраться сам. Тебе придётся мне помочь и, ко всему прочему, заниматься со мной языком. помолчал. Медленно кивнул, принимая эту информацию. - Ты говоришь на... - Шести языках, - Тадзио ухмыльнулся. - Не считая родного и английского, читаю и понимаю по-французски, могу свободно объясниться на итальянском, довольно сносно понимаю греческий и могу читать по-испански. Ашенбах аж рот приоткрыл от такого разнообразия, а потом, спустя мгновение, потребовавшееся ему для того, чтобы вспомнить звучание речи, перешёл на французский: - Тогда не думаю, что у нас будут трудности. - Уверен? - Тадзио очаровательно грассировал. Возможно даже немного слишком сверх необходимого, но ему это шло. - Что ж, тогда мне определённо стало легче. Он потянулся за последним пирожным, с видимым облегчением вонзил в бочок эклера зубы и, одновременно с этим, свободной рукой принялся расстегивать рубашку. Выглядело это суматошно и забавно. - Фарко, - пояснил Тадзио сквозь крем. - Всё, не буду тебе мешать. - Ммм, ты не мог бы мне немного помочь? - Ашенбах поправил очки, сделал глоток ароматного коньяка и снова уткнулся в свои записи. - В спальне, в шифоньере, костюмы и чемодан. Выбери, будь любезен, что мне понадобится в дорогу и на завтра, оставь, а остальное сложи. - Хорошо. - Тадзио легко поднялся, прихватив с собой кофейник и чашку, вдруг звучно хрустнул чём-то, видимо, плечом, и отправился на задание. Оставшись в одиночестве, Ашенбах наконец смог в полной мере сконцентрироваться на рукописи. Тадзио ему совершенно не мешал, юноша действительно умел вести себя так, что казался совершенно незаметным, отвлекало другое - отвлекали собственные мысли о том, что с ним можно было бы сделать. И откуда только такое взялось? И поэтому полноценно погрузиться в описание литературы семнадцатого века и периода романтизма совершенно не получалось. Тишина, впрочем, длилась недолго – Тадзио обнаружил в спальне граммофон и поставил пластинку. Ашенбах спокойно относился в подобным чудесам техники, но, естественно, как человек, обладающий титулом (звучало ужасно!), привык к тому, что они у него есть. Но сам больше предпочитал или тишину или музыку, которую можно было услышать на улице от этих милых небольших оркестров, и поэтому граммофон в номере стоял совершенно без дела. До появления Тадзио. Ашенбах отстраненно заметил, что у него вообще теперь многие вещи связаны с Тадзио. Даже те, которые казались до этого самыми обыденными: пирожные с заварным кремом, принесенные ветром хвойные иголки на берегу, странные жарко-холодные закаты, чертов этот халат, а вот теперь и граммофон. Как странно было привыкать видеть в обычном - необычное, да еще и всего за два дня. - В самом деле прошло всего два дня? - А? - Тадзио поднял голову от двух лежащих на кровати пиджаков и уставился на Ашенбаха, застывшего в дверях спальни. - Сейчас ты скажешь, что у меня отвратительный вкус и безумно скучный гардероб. - Ашенбах ухмыльнулся. Нет, не улыбнулся, как обычно, а прямо таки физически ощутил, что по лицу у него расползается именно ухмылка. Подначивающая такая, почти что молодая, почти что... как никогда. - Ну, - философски пожал плечами Тадзио, - насчет первого: это не так. Насчет второго... каждому по силам его. А если серьезно - слишком много темного и серого. В наш век безумств и разнообразия кофейная клетка? И даже не кофе с молоком? Серьезно? Ты хоронишь себя заживо! Ашенбах расхохотался и кинулся в мальчишку маленькой вышитой подушечкой, снятой с кресла. Почему-то смотреть, как Тадзио возится в его вещах, тоже было удовольствием, притом совершенно отдельным. - И что же ты посоветуешь? – поинтересовался Ашенбах, устраиваясь в кресле. - Мог бы сказать «смени портного», но сделано-то хорошо! И швы аккуратные, и ткань хорошая. Но выбор цвета и правда убивает. Хотя, - Тадзио на мгновение замер, - может быть, я просто не понимаю немецкого консерватизма? Если у вас так принято, то лучше сказать мне сразу - не хочу ни попасть в неловкое положение, ни поставить тебя в него. «А в какое хочешь?» чуть было не спросил Густав, но вовремя сдержался. Такие слова для него были уж точно слишком. Однако же вопрос заставил задуматься. - Хм, - Ашенбах задумчиво потер подбородок и слегка нахмурился, вспоминая. - Нет, наверное, это исключительно моя черта. В конце концов, я уже не молодой денди и не думаю, что прилично будет наряжаться так же, как ты. - Первое: ты опять что-то там про какой-то возраст? Специально? - Да, - Ашенбах хмыкнул. - В этот раз да. Хотел посмотреть на твою реакцию. Тадзио поднял на него огромные задумчивые глаза, чуть скривил губы и пожал плечами. - Ну, если тебе приятно меня огорчать... - Туше, - признал Ашенбах , поднимая обе руки вверх, словно его только что обезоружили на дуэли. - Так все же, твой вердикт? - Во-первых, серый определенно не твой цвет. Точнее не этот оттенок серого. Да, конечно, в гардеробе каждого уважающего себя джентльмена должен быть черный костюм - на трагический случай. Но отдавать предпочтение темным цветам уж настолько? Кофейный? Вполне, молочный, но без желтизны. Возможно темно-синий, что-то в американском стиле. Это первое, что приходит мне в голову, но, серьезно, все правда не так уж и плохо. Определившись, наконец, с выбором, Тадзио убрал оставшиеся вещи в чемодан (притом очень деликатно, чего Ашенбах не мог не заметить) и повесил выбранный им костюм обратно в шифоньер. - Ты уже закончил или я тебя отвлекаю? - Не закончил, но не отвлекаешь. Мне хочется на тебя смотреть. Ты сильно изменился, но, вместе с тем, совершенно такой, каким я тебя помню. Удивительная магия человеческой памяти - она не всегда дает нам забыть прошлые яркие впечатления, все время дополняет их новыми - и вот ты уже не можешь отделить происходящее от собственных воспоминаний. - Философствуешь, значит? - Тадзио потянулся и уютно, не спрашивая разрешения, устроился на ашенбаховских коленях и положил голову на чужое плечо. - Хочу прочитать твои книги. Возможно, это было простым жестом вежливости, но интонация была такой, что Ашенбах ни разу не усомнился в том, что юноша искренен. Поймав руку, на которой красовался недавно купленный перстень, Ашенбах поднес к губам слегка тронутые загаром пальцы и коснулся их благодарным поцелуем. - Тогда придется сперва усиленно постигать языковые азы. - Куда я денусь? - хмыкнул Тадзио и прижался еще посильнее. Всего на миг. - Можно задать тебе вопрос? - Да, конечно. - С теплой тяжестью на коленях, совершенно непривычной, но какой-то определенно правильной, Ашенбах почувствовал, как расслабляется. Тревога и ощущение нереальности последних пары дней наконец начали его покидать, и он в полной мере отдался ощущениям, которые дарило ему присутствие Тадзио. Пусть оно и было по меркам некоторых не слишком законно. - Тебя не смущает то, что я оплатил поезд? С этим нет проблем? Еще одной странно-милой чертой Тадзио оказалось, что формулировать вопросы так, чтобы не приходилось совсем уж ни о чем гадать он, похоже, не умел. Или не хотел. Или просто был Тадзио. - Нет, не смущает. - Ашенбах чуть приподнял аккуратное лицо юноши от своего плеча, чтобы еще раз посмотреть ему в глаза. - По многим причинам, которые я физически ощущаю, но пока не могу облечь в слова. То есть да, я понимаю, что, возможно, нам следовало бы, по меркам приличия, разделить счет, но... - Лично меня приличия совершенно не волнуют, я хочу сделать тебе подарок, пусть и такой странный; мне некуда тратить деньги, если честно; никак иначе вдвоем, - Тадзио мягко выделил это слово голосом, - мы бы не уехали, и я никогда не катался в вагонах этого класса, так что мне и самому интересно. Я объяснил? - Да. - Ашенбах снова позволил юноше устроиться так, как тот сидел минуту назад. - Ты говорил про танцы. - Говорил. Но, если быть честным, то не хочется. Я бы еще раз сходил на берег. Мне там спокойно, не знаю... Нет ощущения того, что постоянно нужно держать лицо. Я ведь, как мне многие говорят, совершенно не умею быть серьезным. По мнению окружающих, разумеется. - А оно тебе так важно? Это самое мнение окружающих. На этот раз Тадзио задумался надолго. - И да, и нет. Понимаешь, есть моменты, когда ты просто вынужден считаться с чужим мнением, даже если сам этого совершенно не хочешь. Потому что так принято в обществе, а мы все живем именно в нем. Например, я не согласен с тем, что ммм... - Тадзио прищелкнул пальцами, подбирая, видимо, безобидный, но красноречивый пример, - не согласен с тем, что королева Виктория - святая, образец матери и хорошая правительница. Ну не согласен, и все тут. Но, если я приеду в Англию, то должен буду делать вид, что хотя бы в таком вопросе разделяю мнение большинства. Понимаешь? - Да, - задумчиво протянул Ашенбах . Нет, определенно, сидевший у него на коленях юноша был каким угодно, только не беспечным и пустоголовым. И уж точно был прекрасно образован, несмотря на его самого, Тадзио, признание. По мнению Густава, образование заключалось не в оконченных университетах, а в умении применять свои навыки и мысли в жизни, что, надо сказать, удавалось далеко не всякому академику. Тадзио же справлялся с этим прекрасно. - Значит, хочешь поплавать? - Ага, именно. - Тогда буду вынужден извиниться и признать, что на этот раз тебе придется обойтись без моей компании. Любой другой, наверное, на месте Тадзио спросил бы что-нибудь вроде «я тебе наскучил» или какую-то другую романтическую чушь. Тадзио остался верен себе, ограничившись вопросом: - Ты дурно себя чувствуешь? И все. Никаких уговоров, никаких обид, никаких лишних вопросов. - Нет. Просто хочу немного привести голову в порядок, и не только в физическом смысле. И все-таки дописать отзыв. Один из моих учеников собирается стать академиком, и я обещал ему критический отзыв на работу. - Хорошо. - Тадзио легко поднялся, деликатно коснулся губами ашенбаховского виска и одновременно с этим поправил упавшие на лоб светлые волосы. - Тогда я плавать, а с тебя ужин.