Geschichten aus dem alten Rauschen

Если бы Ашенбах смог бы вообразить ситуацию комичнее, страшнее и тяжелее, то его ощущения, наверное, не составили бы и шестой доли того, что он сейчас чувствовал в реальности. Непонимающе он смотрел на молодых людей, что так тепло, вопреки наличию на одном из них немецкой военной формы, приветствовали друг друга. Тадеуша, наконец, откровенно затрясло - сказался и выпитый коньяк, и пустой (Густав вспомнил, что они так ничего и не ели) желудок, и страх, видимо, постепенно отпускающий душу, и какое-то ему, Густаву, неизвестное облегчение. - Пан Аушенбах, - произнес тот, кого Тадеуш так по-родственному назвал «Марци», – рад наконец познакомиться с вами. Тевье, должно быть, только глухого в нашей семье не убедил в правильности своих поисков в духе лучших детективов Англии! - То есть...? – Густав успел пожалеть, что коньяк кончился. А еще ему отчаянно захотелось увидеть перед собой шницель. Такой, с поджаристой корочкой, присыпанный золотистыми лепестками капусты, возможно даже с маринованными пикулями вокруг. - Когда Тевье покинул нашу квартиру в Париже, он был уверен, что точно знает, как жить. Тадеуш хмыкнул, с видимым сожалением поддел носком валяющийся на боку графин, из которого на ковер вытекло почти все драгоценное содержимое. - Так уважаемый офицер исполнит просьбу испуганных путешественников? – напомнил он сказанное парой минут ранее. - Ты все такой же мерзкий! – Марцель вздохнул и вышел из купе, оставив Тадеуша наедине с пытающимся прийти в себя Ашенбахом. Молчание меж ними стало уже обычным спутником. - Я объясню, пожалуй. - Будь любезен. - Катаржина никогда не считала, что Польша дала ей все, что было возможно. В отличие от Мариэтты, никто из моих сестер не видел себя на фермерском поприще. Янка стала монахиней - впрочем, она давно к этому тяготела. Барбара ушла почти следом за мамой. КатИ всегда была… авантюристкой. Я знал, что она бредит Парижем – да и кто из нас не знал? Однажды, прямо при мне, она прыгнула в экипаж – в чем была, с чем была, с каким-то небольшим саквояжем – и исчезла. Я не думал, что услышу о ней снова, пока сам не оказался в Париже. Мир, знаешь ли, намного более тесен, чем нам хочется думать. Арестованный за нарушение общественного порядка, я сидел в камере прекрасной тюрьмы Первого округа, наслаждался мастерством звонаря Нотр-Дам, когда увидел ее: даму из благотворительного общества, что пришла внести залог за пьяного бунтаря. - Надо же! Я и не думал… - Я тоже. – Тадеуш придержал дверь за спиной вернувшегося родича, выглянул в коридор, осмотрелся и вновь нырнул в полуразгромленное купе, искренне поблагодарил Марцеля и продолжил: - Сия милая дама взяла меня на поруки, разумеется, деликатно не узнав во мне своего брата. А потом… В потолок нелепо выстрелила пробка, Ашенбах вздрогнул, прижал ладонь к глазам и тихо рассмеялся. - Возможно, вам будет удобнее перейти в другое купе, господа? - Марцель слегка прищурился, но явно не настаивал. - Однозначно. Здесь просто невозможно находиться. Ну, знаете, эта ужасная артиллерия... - Шутка Тадеуша – грубая, аморальная и, честно говоря, вовсе несмешная - наконец сорвала замок эмоций, и купе наполнилось истеричным хохотом трёх мужчин. - В самом деле, не перейти ли нам? - Ашенбах пришёл в себя первым. - Хотя бы потому, что в мои планы совершенно не входит инфлюэнца или менингит. - Купе в начале вагона не пострадало, - Марцель серьёзно кивнул. - Пройдемте туда, ваши вещи, всё что необходимо, разумеется, принесут. Долго уговаривать не пришлось, оба они - и Тадеуш, и Ашенбах - стремились хотя бы на время избавить себя от нахлынувшего кошмара. В голове у Тадеуша явно вертелись какие-то вопросы, но, видимо, или осторожность, или нежелание поднимать тему прямо сейчас сдерживало этот поток. - К концу поездки я сопьюсь, - мрачно сообщил Ашенбах, опускаясь в такое же, как в их разгромленных владениях, кресло. Совесть его, впрочем, на подобное намерение никак не отозвалась. Возможно, потом будут мучить почки... Если, конечно, до этого дойдёт. В тишине, которая снова становилась напряжённой, Тадеуш поправил волосы немного нервным жестом и решил, похоже, взять всё в свои руки. - Ну так я продолжаю? Ашенбах кивнул - хотя он не был уверен, что досконально воспримет сказанное, но сидеть в молчании, перебирая в памяти только что пережитое, он пока не был готов. - Тевье! Он сбежал по лестнице Пантеона, едва не навернувшись с последних ступенек. - Тевьее! - Ги? Камиль! - Тадеуш остановился, успев вцепиться в лакированные перила. Приятели были явно уже навеселе, а он - голоден и трезв. Миловидная девушка в брючном голубом костюме - наверняка суфражистка - протянула ему руку - Фелипе... - Тевье. Польщён, мадмуазель. - Морис, Роже, Коломбина, - представила остальных бойкая брюнетка. - Товарищи, - она словно сделала акцент на этом слове, - Тевье - близкий друг нашего дорогого Камю, поэтому... - Да кто здесь его не знает! В «Клозери»! - Точно! - Шампанского! - Тевье слишком трезв! - Vita nostra brevis est, Brevi finietur; Venit mors velociter,.. - затянул Гийом. «Слишком трезв» продлилось недолго - невозможно влить в себя бутылку шампанского залпом и остаться при этом в здравом уме, а вскоре компания ввалилась в «Клозери», распевая непотребные песни о моральных устоях женщин вокруг «Мулен Руж» и членов правительства. Невольный участник чужого выпускного вечера, Тадеуш молился, чтобы на их столе оказалось хоть немного закусок, и его молитвы оказались услышаны: салаты, нарезанные соломкой овощи, кусочки рыбы, приготовленные на английский манер, модные «китайские» креветки, яблоки в кляре, жареный сыр на минуту показались спасением – ровно до того мгновения, как официант, прикативший двухъярусный столик, не принялся выставлять на стол игристое, шампанское, шнапс, русскую водку, абсент и содовую. - Это что – все для нас? – ошарашенно выдал Тадеуш, прикидывая, хватит ли ему денег для оплаты своей доли. - Малыш, это только начало, - сияющий от гордости Ги приобнял друга за плечи и подмигнул так похабно, что, не будь они друзьями, это стало бы поводом для драки. - Наш мальчик такой наивный, - слегка невнятно пробормотала подошедшая к столу Сильвия, которая – Тадеуш был уверен - в их маленьком набеге на кафе не участвовала. Миловидная пьемонтка попыталась сесть ему на колени, но Тадеуш успел выставить перед собой руку и ловко ссадил девушку на банкетку рядом. - Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrivé! – откровенно пьяно затянул Ги, поднимая бокал. - L'étendard sanglant est levé, - хором отозвался кабак, а Тадеуш для себя заметил подозрительно трезвый взгляд друга – взгляд, который не сулил ничего хорошего. Таким взглядом ищут повод дать выход молодецкой удали и всласть помахать кулаками. Стремительно прострелив глазами зал, Тадеуш заметил компанию, слишком погруженную в какую-то беседу и потому опрометчиво не подпевавшую разгоряченным французам. Схватив ближайший стакан, Тадеуш размашистым маршем направился к компании, во весь голос горланя гимн и размахивая стаканом, чтобы привлечь внимание, как он уже разглядел, тоже студентов Сорбонны - судя по коричневым галстукам. Более того, подойдя вплотную, он узнал знакомое лицо – с этим молодым турком они не так давно столкнулись в университетском кафе, где тот ругался на качество кофе. Но в этот раз турок говорил почему-то по-немецки, Тадуеш успел уловить обрывок фразы «… и наш человек во дворце позаботится, чтобы это выглядело как самоу…», когда на него, наконец, обратили внимание – если так можно назвать тот факт, что вся компания на миг окаменела не хуже статуй в Тюильри. Потом по их лицам плеснула паника, осознание происходящего, попытка изобразить непринужденность, и, наконец, собравшиеся за столиком, схватив бокалы, нестройно подхватили очередную строчку. Продирижировав им полкуплета, Тадеуш лихо развернулся и прежней разухабистой походкой вернулся к друзьям. Поймав полный подозрений взгляд Ги, он не нашел ничего лучше, как схватить на этот раз уже просто бутылку, вскочить на лавку (умудрившись при этом её не опрокинуть) и заорать: - Za beluyu gvardiyu Rossii i smelych hussar! - Bozhe tsarya khrani! – отозвались поднявшиеся через четыре столика от них двое стройных денди. Тадеуш мысленно побился головой о стол, отсалютовал смелым юношам бутылкой и отхлебнул прямо из горла. - Что они сказали? – прощебетала Сильви. - Что они пьют за Наполеона, - не моргнув глазом, соврал Тадеуш, не успев сообразить, какие последствия произведут его слова, – все, сидевшие за их столиком вскочили на ноги и дружно провозгласили: - Vive le rois! Где-то на задворках своего взбудораженного сознания Тадеуш оценил полную мольеровщину происходящего и расхохотался. - Почему ты смеешься? – на идеальном австрийском обратилась к нему какая-то незнакомая девушка. Уже открыв было рот для ответа, Тадеуш сообразил, что это была бы последняя ошибка в его жизни: мало того, что стало бы понятно, что он понимает немецкий, так еще и австрийский диалект, на котором говорили только в Вене. Округлив глаза, он виновато улыбнулся и развел руками. - Я не понимаю, мадам. Может быть, вина? Девушка стушевалась – она явно не ожидала подобной реакции. Оглянулась на своих спутников – тех самых студентов, среди которых находился турок, - но они, поглощенные абсентом, похоже, забыли о ее существовании. - Кристина, - на плохом французском представилась она. - Тевье, - машинально ответил Тадеуш, впервые без труда применив прилипшее к нему обращение. - Дамы и господа! Позвольте представить вам очаровательную мадемуазель Кристину, которая только что присоединилась к нашему просвещенному обществу. - Выпьем за Кристину, - с энтузиазмом провозгласил Ги, которому, похоже, уже все равно было, за что и за кого пить. В глубине души Тадеуш искренне надеялся, что окружавшие его мужчины забудут об эпатажной традиции, четыре года назад зародившейся на их факультете: он крайне не хотел искать водную полицию в полночь на Сене и объяснять, что несколько выпускников Сорбонны решили совершить ритуальный прыжок с Моста искусств. Но, похоже, присутствие милых дам и слишком большого количества спиртных напитков различной крепости вселило в бунтаря Ги идею гораздо более масштабную. Краем глаза Тадеуш успел заметить, что Ги что написал на клочке салфетки, которую передал одному из официантов. Прошел добрый час, Тадеуш отлучился поправить манжеты и прическу, чтобы хоть на несколько минут оказаться в тишине. Уставившись в зеркало на свое отражение, он поплескал в лицо холодной водой и постарался понять, что вообще происходит. Компания, определенно, падала в пучины беспардонного дебоша и останавливаться не собиралась. Тадеуш и хотел бы к ним присоединиться, но опасение оказаться в тюрьме действовало лучше любых аптечных средств от опьянения. В конце концов, во Франции у него не было никого, кто мог бы за него вступиться, внести залог или оплатить адвоката. Вернувшись из джентльменской комнаты, Тадеуш с ужасом понял, что наблюдает фарс, достойный худших представлений «Комеди франсез», - в кафе обнаружились Себастьян, Филипп и Антуан, причем красавец Антуан, явившийся в их общество в выпущенной из брюк рубашке и мундире кавалерийского полка, держал на плече рукоять старой швабры, похоже что даже из уборной. Себастьян, стоя на коленях, ладонью возил по тому, что, видимо, еще совсем недавно служило ему рубашкой, размазывая по ткани, судя по цвету, почтовые чернила, разведенные, видимо, в шампанском. Сильвия, подкатав юбку до колена, обнажив аккуратно зашнурованный сапожок, черную подвязку и, о ужас, штопаный чулок, велела принести с кухни сотейник свекольного сока, оставшегося от приготовления соусов. Никто не препятствовал подобной возмутительной «суфражистской» деятельности хотя бы потому, что в руке у девушки, точно жезл распорядителя марша, покачивалось отколотое горлышко бутылки. Мысленно вознеся молитву Святой Деве и Святому Станиславу, Тадеуш подошел к столику и, как мог беспечно, поинтересовался: - Мы решили обставить художников Монмартра? - Разумеется! – запальчиво сообщила Сильви, а пару минут спустя скинула прямо на пол дорогой жаккардовый жакетик, сдернула с плеча рубашку, обнажив одну грудь и, как небезызвестная девушка с картины, водрузила себе на плечо флаг Франции, так импровизированно и споро созданный пьяными, ни за что, похоже, уже не отвечавшими вчерашними студентами. Вывалившись из кафе, вся странна выглядевшая компания уверенным шагом направилась в сторону Площади Республики, размахивая импровизированным флагом, однако же не выказывая ему никакого почтения. Слова повторяемого в пятый раз национального гимна мешались с пошлой бульварной песенкой про Симона де Монфора и абсолютно непотребными куплетами в адрес королевы Виктории – Тадеуш до сих пор не мог понять, почему они так популярны. Постепенно количество выпитого сказывалось на нем именно так, как он не хотел, - сначала он перестал чувствовать правую ногу. Подвернутая несколько дней назад щиколотка наконец-то перестала напоминать о себе, и Тадеуш прямо-таки увидел в витрине ближайшего кафе-шантана, что идет он ровно, без малейшего намека на хромоту. Потом ему стало жарко. Распустив почему-то туго затянутый до этого шейный платок, Тадеуш вдохнул воздух полной грудью и осознал свою ошибку, только когда ноздри наполнял тяжелый сладковатый запах, не оставляющий ни малейшего сомнения в том, что где-то рядом курят опий. Он успел еще вспомнить, что опий нельзя сочетать с алкоголем, а потом, сравнимо с боксерским ударом по затылку, на него обрушились безбашенность и абсолютная уверенность в собственной непогрешимости. Ему стало совершенно все равно, куда они идут, с какой целью и почему позволяют себе мокнуть под начинающимся ливнем. До массивного серого памятника они дошли как-то слишком быстро, и почему-то было решено, что именно Тадеуш, как самый тощий, а значит и ловкий (не спрашивайте, где здесь логика), просто обязан залезть наверх и водрузить флаг в руку одной из каменных женщин. - Подсадить? – Он даже не понял, кто задал этот вопрос. Уже потом, сидя в полицейском участке, жадно глотая сладкий горячий чай и пытаясь прийти в себя, Тадеуш не раз спросил себя - на кой черт он во все это ввязался? Но в тот момент ему было все равно, ему было весело. Именно потому, отказавшись от помощи и, честно говоря, рискуя свернуть шею, он полез на памятник, держа флагшток в зубах, словно пират – абордажную саблю. Закрыв лицо ладонью, Густав хохотал так, что в итоге его начала мучить икота. То и дело он порывался спросить Марцеля «Это правда?», но такой яркий и наполненный жизнью рассказ прерывать просто не хотелось. Когда Тадеуш замолчал, чтобы глотнуть шампанского (интересно, а когда они в последний раз пили что-то, кроме алкоголя?), Марцель успел первым: - Вы не думаете, герр Ашенбах, что это достойно, как минимум, публикации в офицерской газете? В последнее время пресса представляет собой сводки траурных новостей, возможно, вы, господин барон, найдете несколько минут для того, чтобы превратить этого сумасшедшего Тома Сойера в какого-нибудь немецкого парня? Перенести действие из Парижа в Берлин? - Кажется, я понимаю, о чем вы говорите. Подобное действительно могло бы поднять дух людей, которые давно забыли о самой возможности подобных выходок. Одно временно с окончанием фразы Густава поезд качнуло вперед, а затем назад. Раздался резкий скрип колес, Тадеуш вскрикнул, похоже, даже не заметив этого. Единственный, кто сохранил спокойствие – Марцель – коротко глянул в окно и перекрестился. - Что ж, господа, поздравляю всех нас с преодолением самой тяжкой части этого пути. Немецкая земля приветствует вас, герр Ашенбах, добро пожаловать во Франкфурт. Густав хотел было что-то ответить, но почувствовал, как из резко ослабевшей руки выскальзывает бокал, и успел заметить, как Тадеуш, вскочив со своего кресла, бросается к нему. Когда Густав открыл глаза, первым, что он увидел, было лицо Тадеуша - мрачное, очень взрослое, вмиг утратившее последние остатки юношеской беспечности. И (что определенно радовало, если подобное слово хоть как-то применимо в такой ситуации) без малейших признаков осуждения. Видимо, Тадеуш прекрасно понимал состояние Ашенбаха, возможно даже куда лучше, чем он сам. Ашенбах в очередной раз поразился тому, насколько же может человек спрятаться в выдуманную им самим, искусно выстроенную вокруг себя раковину. Жить в мирном Кенигсберге, не то что не предполагая, а просто не впуская в себя даже тень мысли о том, что происходит там, за пределами узкого литературного мирка. Потом в нос ударил резкий запах нашатырной настойки. Оказывается, все это время под носом у него находился флакон. Да уж, совсем, похоже, с головой беда. А считал себя таким здравомыслящим человеком! - Ты в порядке? - Тадеуш прикусил губу и уставился на людей на перроне. Видимо, им всё-таки бесконечно повезло, раз они добрались сюда целыми и невридимыми. - Не в полном, но обойдется. - Густав проследил взглядом в том же направлении. Небольшой военный оркестр встречал тех, кому повезло выбраться из... окружения? Ужасное слово, какое-то странное и незнакомое. Зачем его написали на транспаранте? - Вас проводят в гостиницу, состав нужно осмотреть, заменить повреждённые вагоны. Дождаться, пока откроют эшелон. - Сколько времени это займет? – деловым тоном уточнил Тадеуш. - Мне нужно пополнить ар... запас. - Опасная оговорка, - покачал головой Марцель. - Стоит следить за речью получше. - Я тебя понял. - Тадеуш прикрыл глаза и, снова открыв их, стал прежним, немного наивным секретарем известного писателя. Густав вздрогнул. - Выглядит жутковато. - Соглашусь. - Марцель невольно перекрестился, поправил фуражку. - Отвечая на ваш вопрос, сударь, должен сообщить, что не меньше суток, но вряд ли больше трёх. Вас разместят вполне достойно, соответственно положению вашего патрона. - Благодарю. Кажется, ему немного нездоровится. Нам понадобится носильщик и... - Тадеуш подставил Густаву руку, прислушался к короткому выдоху. Покачал головой и направился к выходу из купе только после Ашенбаха. - Тадеуш?.- Марцель вынул что-то из внутреннего кармана. - Возьми, пригодится. - Спасибо. - Тадеуш не глядя сунул две коричневых книжечки в карман. И только в тамбуре сообразил хотя бы взглянуть на то, что ему отдали - два новеньких паспорта граждан Берлина: Густава фон Ашенбаха и его племянника, Гюнтера Штибера. - Гюнтер Штибер, - одними губами прочитал Тадеуш. - Двадцати двух лет. Родился на Беренштрассе 12. Что ж, это не трудно запомнить. Тебе придется хоть что-то рассказать мне о Берлине в гостинице. - Разумеется, - так же тихо ответил Густав, и обернулся, чуть приподняв край шляпы, которую, о чудо, умудрился найти и надеть, услышав обращенное к ним: - Герр фон Ашенбах, герр Штибер. Ваши чемоданы...