Последнее, что я узрел.

Сейчас сосны проносились раскидистыми силуэтами, в виду большой скорости междугороднего автобуса. Садящееся за горизонт, с невероятным темпом, Солнце, как бы невзначай, последний раз отразилось от стекла, прежде чем скрыться до рассвета. Совсем недалеко от Лондона, там, где Джон провёл своё детство, не было промышленности или ещё чего-то, намекающего на развитие безымянного поселения. Ничего не изменилось и через тридцать лет. Десяток домов располагались на кромке обширного елового леса, ветшая с каждым годом всё больше. Ватсон устало приложил щёку к ледяному оконному стеклу, по коему изредка постукивали твёрдые крупицы снега. Метель не унималась, повышая необъяснимую нарастающую тревогу. Девушка, сидевшая напротив, смерила доктора неодобрительным, однако понимающим взглядом, через мгновение покинув автобус на следующей остановке. К слову, транспорт совсем опустел и вмещал в себе не более четырёх человек. Это наделяло ситуацию атмосферой некой свободы. Особенно, когда они тронулись с Лондонской станции и покинули основную черту города, то впервые проклевывались заваленные тяжёлыми нетронутыми сугробами, поля. Они не были бескрайними и таковыми уж точно не казались, но являлись чуть ли не единственным приятным воспоминанием Джона о детстве. Мужчина с улыбкой созерцал блеск снежинок, сваленных в одну огромнейшую кучу. Они напоминали горы бриллиантовых опилок. Если бы снег мог не таять, то Джон бы стал ювелиром и делал украшения лишь из него. В голове плёнкой всплывал ясный декабрьский день тридцатилетней давности. Они с Гарри, беспардонно ослушавшись родителей, сбежали вечером на поле. То расползлось от дальнего колодца до самого дома Ватсонов. Летом оно было богато на ячмень и примитивные ромашки, но зимой всё оборачивалось в иного рода сказку. Как будто серебрянные микроскопические монетки раскидали по земле в таком количестве, что те собирались в огромные груды, именуемые сугробами. Это было ненастоящим, как бы нарисованным и нереальным. Настолько, что дети вдоволь наедались снега, будучи несмышлёными дошкольниками, а позже болели на пару ангиной все каникулы. Однако, ни Джон, ни Гарриет, не печалились по этому поводу. Данное воспоминание навсегда осело в памяти. Как можно было не съесть столько холодного и блестящего, отражавшего лунный свет, будучи ледяным зеркалом? Ватсон вновь расплылся в невинной улыбке, прикрывая глаза. До нужной остановки около двадцати минут, а пока он вновь и вновь погружался в воспоминания, наблюдая знакомые загородные пейзажи. Лес. В лесу они с Гарри всегда собирали дикорастущие ягоды и в лучшие времена даже делали с мамой из них особый морс. Вернее, отличавшийся не особым рецептом, а трепетом. Мама Ватсонов всегда клала имбирь в морс и он становился на мгновение пряным и улучшал любой вечер, пусть, не самый хороший для семьи. Когда отец потерял работу на ферме «Форгодс», то мама перестала делать морс для пятилетнего Джона и восьмилетней Гарри, но девочка, запомнившая рецепт, однажды решила приготовить тот себе и заскучавшему братишке. В процессе готовки чуть не обварила себе пальцы. Брат и сестра пресекли дальнейшие свои попытки. Сведя светлые брови к переносице, Джон понял, что впервые за тридцать лет он сможет вновь сделать себе морс в том же доме. Это каким-то волшебным образом подпаливало всё внутри, не давая усидеть на месте. Казалось, мужчина сейчас сорвётся с места и добежит до родного дома скорее, чем доедет автобус. Невиданное, за долгие годы отчаяния, тепло, разлилось липким слоем по сердцу, перекрывая те самые кровоточащие моменты. О них Ватсон вспомнил лишь когда покинул уютный салон согретого десятками чужих дыханий, автобуса. Затёкшие ноги уверенно ступили на хрустящий снег, словно их обладатель находился в морозной Антарктиде. Ледяной ветер тонкими лапами забрался под куртку. Если родная парка не согревала в эту ночь, то у Джона всегда есть частичка тепла в душе. Она, как свет фонарика, точно проведёт его к нужному месту. Ожидания не оправдались. Тёмный высоченный лес, похожий на неприступную стену средневековой крепости, нагонял исключительный испуг, а вместе с тем, угловатые дома, далеко расположенные друг от друга, нарочито напоминали о прежнем одиночестве. Доктор поёжился и, уткнувшись носом в вязаный шарф, направился по знакомому, хоть и весьма забытому пути-по дороге и налево, немного прямо. Дорога ,в виду резкой смены температуры, покрылась вдоль и поперёк, куда не ступи, коркой плотного льда, из-за которого у Ватсона разъезжались ноги и он походил на пингвина. Даже на близлежащих водоёмах вода не застывала достаточно хорошо, чтобы можно было использовать озерца или пруды, как катки. Это огорчало детей. Ещё бы! Тётушка Эмбер, та, что всегда пахла выпечкой, подарила им коньки, а они их даже использовать не могли! Джон же нашёл выход из ситуации. И вот, они с сестрой разъезжали выходными утрами вдоль сельской дороги. Беззаботно хохоча над красными носами и щеками друг друга, дети обретали счастье. Это было то самое время, когда всё изменилось. Джон смотрел словно сквозь вещи, погружаясь в собственные переживания. Выпивший отец с особой злобой бил Гарри по ногам шнуром от старого парового утюга, тогда как Джон стыдливо ронял слёзы, спрятавшись под кроватью. Сестра велела тому носу не казать из комнаты, пока всё не затихнет. Ей не хотелось, чтобы младший брат попал под горячую руку, под влиянием которой она оказалась сама. Ватсон помотал головой, словно выключая жутковатую картинку в голове. Через некоторое расстояние в семь шагов он увидел свой дом. Донельзя родной, полный детской радости и страха. В озябших ладонях сверкнула связка ключей.