***
Беспокойный, липкий, душащий сон не давал разомкнуть глаз, лишал сил, а едва получалось поднять веки, чуть двинуться, как он утягивал обратно в темноту. Тело огнем горело там, где расцветали кровавые раны. Сколько времени прошло, Олег не знал, но казалось, что целая вечность. Ясно одно: раны его слишком тяжелы. Отчего-то грело душу, что каждый раз, как удавалось приоткрыть глаза, рядом мелькало рыжее пятно. В подкрадывающейся смерти мало приятного, но умирать в одиночестве было бы совсем паршиво. Хотя и это продлилось недолго. Как-то раз, чуть придя в себя, увидел: пустая изба и рядом ни души. Снова и снова, долго не видел примелькавшейся рыжины. Теперь только тишина, да сумрак. Видимо и этот язычник разочаровался в нем. Не жилец, ясное дело. Отец его погиб от одной раны, а он после пяти вражеских стрел незнамо сколько мучается, дух испуская. Потому и ушёл рыжий. Тяжело рядом с умирающим жить, еще и чужим. Вернется, видать, уже хоронить. Почему не добил или не бросил, это, конечно, другой вопрос. Но на него он ответ уже вряд ли получит.***
Рыжие волосы развевались на ветру. Погода премерзкая: сыро, ветрено, в низинах трава хлюпает недавно прошедшим дождем. Ноги гудели от быстрой ходьбы, но остановиться, передохнуть он себе позволить не мог. Давно он так далеко от своей избушки не забирался. И почему Чудь-траве не расти где-нибудь поближе? Скажем, прямо под окошком? Ответ он, конечно, знал, иначе не называл бы себя ведуном. Потому и подался на другой конец леса собрать, да пока побеги не пожухли, домой притащить. Без нее просто никак. Этому воину совсем поплохело. Даже в сознание перестал приходить. Только лежал, горячий из-за лихорадки, бледный. Много крови потерял. Для ведуна уже стало делом принципа выходить его, хоть ему не дать умереть из-за своей глупости. Хоть чью-то жизнь не отобрать, а сохранить. Потому и подался за этой целебной травой. В прошлые разы, без спешки, дорога до места, где она растет, занимала день. Сейчас управился за половину и уже в ночи чуть ли не бегом возвращался назад. Растущая луна ярко светила, каждую корягу и кусток под ногами освещала, так что ноги переломать в потемках он не боялся. В лесах, на знакомых землях, вдали от людей опасаться ему нечего. Боялся он только опоздать. От зверей диких да других лесных обитателей Боги, обереги да кровь ведьмовская уберегут, а вот любитель ловить стрелы и мечом махать вряд ли до утра доживет. Ветер трепал острые верхушки елей. На чистое звездное небо набегали облака, вот-вот норовя застелить собой луну. Вдалеке уже громыхало. Перун не в духе или предупреждает о чем. Сидящая на высокой кривой коряге белая ворона встревоженно закаркала, хлопая крыльями. — Да знаю я, знаю! Не каркай! — раздражённо вскрикнул ведун. Сам чувствовал, как тревога в подсознании сверлит. Тряхнув головой, откидывая с лица пряди и покрепче перехватив сумку с травами, сорвался на бег. Он от этого не развалится, зато будет уверен, что сделал все от себя зависящее. Вот показался знакомый холм, возвышающийся посреди редкого леска. Сейчас повернуть к реке, а от нее уже рукой подать, начавшие было оставлять силы прибавились. На ходу распахивая дверь, он вбежал в избу, небрежно швыряя сумку на стол, и тут же метнулся в дальний темный угол. «Хоть бы успел, хоть бы успел,» — мысленно причитал, падая на колени, нащупывая в сумраке взмокшее горячее тело. Горячее — значит живое. От сердца отлегло. Успел. Для верности приложил ухо к широкой груди, прислушиваясь: бьётся, неровно, слабо, но бьётся. Главное теперь не медлить, а то будет совсем уж обидно. Он стал судорожно метаться по избушке. Зажег лучину, развел огонь в печи. Набрал воды в котелок, туда же Зверобой, Чудь-траву и к огню до пузырьков. Паника никак не отступала, только сильнее накатывала, захотелось дать самому себе оплеуху, чтоб собраться. Чего он так переживает? И руки вон потряхивает. Хотя это, может, потому что забегался так, что не ел со вчера ничегошеньки. Пока отвар подходил, ведун, запихнув остаток целебной травы в ступку, размял в кашицу. Прихватив смоченную студеной водой тряпицу, снова метнулся к воину. По дороге в потемках наткнувшись боком на край стола. Только прошипев раздражено, присел рядом, разглядывая в свете лучины раны. Совсем плохие, наконечники-то он вытащил, но зараза какая или духи злые, видать, попали. Поставив ступку с мазью на окошко, стал аккуратно раны промывать. Ничего, Чудь-трава все подлечит. Оставив тряпицу на горячем лбу, чтоб хоть немного жар снять, принялся накладывать мазь, не жалея. Она еще недолго целебные свойства сохранит, так что шанс у него один. Повезет ли? Вернулся он, уже дуя на готовый, тянущий дымом отвар. Краем глаза замечая, как чуть задрожали темные ресницы: в себя приходит — это хорошо. Ведун начал вливать уже подстывший отвар в приоткрытый рот. Воин скривился, закашлялся, попытался отвернуть голову, но он крепко ухватил за челюсть, намереваясь влить все до последней капли. Мазь снаружи раны залечит, а отвар изнутри. Кривясь от терпкого вкуса и хмуря соболиные брови, воин снова прикрыл глаза, расслабляясь. Уснул, кажется, но уже не как раньше, зрачки под веками не бегали, дыхание ровное, размеренное. Пускай спит. Сон лечит любую хворь. Напоследок снова прикасаясь ко лбу, ведун облегченно выдохнул: уже не такой горячий — и, мимолетно скользнув по щеке, отнял руку. За окном светало. Ночные певчие птицы давно умолкли, уступая место утренним. Зевая, он поднялся на ноги. До ужаса хотелось пожевать чего-нибудь, хоть яблок сушеных, и завалиться на печь отсыпаться. Кажется, только сейчас ведун понял, насколько умаялся за последние дни. Тяжело с больным возиться, с того света его выцарапывать. Но справился всё-таки. Смог жизнь спасти. Может, не такая уж он и пропащая душа.