Песнь вещего ворона

1010 г.       Белые облака-барашки плыли по голубому небу. Высокая густая трава чуть шелестела вдоль аккуратной изгороди. Пестрые куры бегали по двору, выискивая пропитание.       А рыжий мальчуган с большими ясными голубыми глазами сидел на крыльце небольшой крепко сбитой избы, подставляя усыпанный веснушками нос солнцу.       Довольная улыбка не сползала с щек. А радоваться было чему, поймал-таки, чтоб погладить, толстую черную в белое пятнышко кошку, а может, наоборот, белую в черное. Когда тебе шесть лет, кажется, только такие мелочи и занимают мысли.       Дверь скрипнула и на высокое крыльцо вышла красивая женщина в искусно расшитом сарафане. Длинная медная коса спускалась чуть ли не до колен.       — Сергуня, — позвала она, — держи, это тебе, — и протянула большую ватрушку.       Голубые глазенки жадно загорелись и, оставив кошку в покое, мальчик сцапал сдобу, на лету откусывая.       — А это, — она протянула белый платочек, свернутый в узелок, - отнеси деду, он на капище в лесу.       Малец шмыгнул носом, понятливо кивая.       — Хорошо мам.       — Да не спеши ты, дожуй сначала, — звонко и ласково рассмеялась она.       — Ладно, — крикнул мальчуган с набитым ртом и унесся со двора, распугивая соседских гусей.       Быстро пробежал всю деревню, чтоб никто из знакомой ребятни не попросил делиться. И только сбежав вниз по холму, оставляя крыши деревенских домов позади, замедлил шаг. Но и тут непоседа не смог идти спокойно. Едва ватрушка закончилась, он, весело размахивая узелком, вприпрыжку пустился по протоптанной тропинке через поле.       Терпкий запах высушенных солнцем колосьев, а вдалеке темной громадой возвышался лес.       Серёже всегда нравилось в лесу. Там, в прохладе, среди высоких величественных деревьев, мягких мхов всегда было так спокойно и свободно.       Несмотря на его шебутной нрав, порой хотелось забежать как можно дальше в чащу, сесть на пенек и просто слушать, как поют птицы, как колышутся листья, как трещат ветви вековых деревьев на ветру. Манили его такие места.       Но далеко от деревни убегать матушка не разрешала, пугала волками да медведями. Серёжа зверей не боялся, наверное, потому, что не видел никогда, но слушался чаще всего.       Хотя и до лесного капища добраться для мальчика было самым настоящим приключением.       Место это, что капищем называлось, выглядело как окружённая большими валунами поляна посреди леса. На ней располагались деревянные идолы. Капище — это природный храм, место силы, место молитвы, похожее было и в центре деревни, как рассказывал дедушка, то было слабее, потому что новее, а это, лесное, самое сильное, такое древнее, что про него многие в деревне забыли, а некоторые и не знали.       Преодолев поле и распугав прыгающих на лесной опушке сорок, мальчик, перепрыгивая через черничные кусты и петляя между стройными соснами, устремился вверх по устланному иголками покрову.       Чем дальше в лес, тем чаще стали встречаться большие валуны, поросшие мхом, а чем больше валунов, тем ближе капище.       Завидев верхушки деревянных идолов, окруженные грядой, Серёжа замедлил шаг и спрыгнул на тропинку.       «Нельзя в святых местах козой скакать», — вспомнились ему наказы деда.       Старец в светлых одеждах, расшитых красной нитью, сидел на траве на против центрального идола, смиренно склонив голову. Длинные седые волосы и борода струились чуть ли не до земли. Морщинистый лоб перетянут лентой, на шее понавешано великое множество шнурков, лент, подвесов и среди них амулет — костяной ворон.       Разомкнув глаза, он спросил, не оборачиваясь:       — Сергуня, ты? Купава прислала?       Он, молча кивнув, подбежал и вручил деду узелок.       Старец тяжело поднялся на ноги, опираясь на посох, и развернул тряпицу. В ней оказались еще три ватрушки.       Отламывая, он стал обходить идолов, оставляя у подножия равные части.       От такого бессмысленного растрачивания вкуснейших ватрушек у мальчонки чуть челюсть не отвалилась, а глаза удивленно округлились.       Если дед сам есть не хотел мог бы ведь ему дать. Но вместо этого заманчивого предложения Серёжа только спросил, переминаясь с ноги на ногу:       — А что ты делаешь?       Дед, по-доброму усмехнувшись, обернулся на внука.       — Подношение богам воздаю, — и, оставив кусок выпечки у очередного идола, продолжил:       — Перуну, Яриле, Мокоши, Даждьбогу, Сварогу, Кутху, Семарглу, даже Велеса забывать нельзя. Не то взревнует божество.       Закончил он, положив ломоть у последнего идола, на капище. В руках у старца осталось еще полватрушки, и он, потрепав мальчишку по рыжим волосам, отдал остаток.       После чего устало опустился на поваленный ствол дерева, жестом показывая сесть рядом.       Серёжа, счастливый, что хоть что-то ему перепало, и готовый слушать очередной рассказ, послушно забрался на бревно, болтая ногами.       — Но пуще других славить нужно Кутха. Чернокрылый вороний бог, он нашего рода покровитель, он наших предков даром бесценным наградил.       — Даром? — восторженным шёпотом переспросил мальчик, — золотом или самоцветами?       Дед глухо рассмеялся. На глазах проступили лучики морщин.       — Глупенький, даром предвидения.       Мальчик сосредоточенно нахмурился, призадумываясь.       — Думаешь, как я знаю, когда беде быть? Это все Кутх нас бережет. Видения посылает, а ими предостерегает, направляет, подталкивает в нужную минуту. Припомни, мы прошлой осенью всей деревней на несколько дней в леса ушли.       Серёжа не помнил, но кивнул понятливо, скучающе ковыряя пальчиком мох на бревне.       — Видел я, что на деревню нападут булгары. Многих бы погубили, в плен угнали. А так добро да скот забрали, пару домов сожгли, да ушли разбойники. Но главное, люди схоронились. Ежели Покровителя нашего почитать, слушать и верить, нипочем с верной дорожки не свернешь, аккурат по судьбе своей пройдешь и окружающим поможешь не сбиться с пути.       — Я так смогу? — оживлённо округлил глаза мальчик.       — Сможешь, — добродушно кивнул дед, — это у тебя в крови. Ведать, что другим не дано. Слушать и верно толковать знаки.       — А научишь?! — восторженно вскрикнул мальчик.       — Маленький ты еще, Серёня.       — Ничего не маленький! — протестующе замотал головой мальчик, — мне уже, — и начал поочередно разгибать пальцы, сосредоточено хмурясь.       Дед усмехнулся, начав помогать. Разогнул все пальчики на одной ладони и еще один на второй.       — Тебе столько, а будет вот столько, — И разогнул еще два пальца, — тогда и начну учить.       Мальчишка заулыбался.       — Если не передумаешь, — испытующе, по-доброму взглянул на него старый ведун.       — Не передумаю! — твердо кивнул он и, шмыгнув носом, поднял голубые глазенки на деда.       Сразу видно, не передумает. Он вновь хрипло рассмеялся и потрепал мальца по голове.       — Ладно уж, беги к матери, сорванец, — и улыбнулся, провожая взглядом, как тот, весело перепрыгивая с камушка на камушек, побежал по тропке в сторону деревни.

***

1012 г.       Трели лесных птиц разносились под массивными кронами деревьев. Лучи солнца, прорываясь через ветви, в лучики играли на мхах и благоухающих травах.       Старец, а за ним рыжий мальчишка неспеша брели по одному Велесу известным тропам.       — А это, гляди, — старец остановился, указывая посохом в сторону клочка светло-зеленой травы с маленькими белыми цветочками.       — Чудь-трава, ты запомни листики, редко где такую найдешь. Она любые раны исцеляет, — поучительно покачал пальцем старец.       — Говорят, она растет на тех местах, где проливал кровь Белобог в схватке с Чернобогом. Свою силу сохраняет, пока не завяла. Можно растереть и на рану, али отваром больного напоить, коли лихорадка или хворь какая. Сорви-ка три былинки.       Серёжа присел и аккуратно, как дед учил, срезал своим маленьким ножичком травинки, протягивая их деду и с любопытством наблюдая, что тот станет делать дальше.       Подняли его сегодня ни свет ни заря. Еще до петухов. Солнце только только на горизонте забрезжило, а они с дедом уже в лес отправились. Он рассказывал, что травы сильнее всего на рассвете, пока роса еще лежит.       Так что зевал мальчишка на ходу, хорошо хоть догадался пару ломтей хлеба, что мама вчера напекла, прихватить, по дороге и поел. Да и сам ведь упрашивал волхованию его учить. Так что тут уж не до жалоб, надо слушать внимательно и запоминать.       Дед тем временем, достав ступку, размял травинки в кашицу.       — А ну покажь, где тебя Маруська давеча подрала.       Серёжа задрал рукав, показывая деду предплечье с тремя длинными царапинами в ряд.       Вчера решил взять своенравную кошку на руки, да видать поднял не так или она не хотела, вот и, поцарапав, удрала под крыльцо по своим кошачьим делам.       Старик взял немного получившейся мази, размазывая по тощей ручонке.       — Дай впитаться и к вечеру все заживёт.       — Правда? — поражено поднял брови мальчик.       — А ты подожди и сам увидишь, — усмехнулся хрипло дед и, убрав ступку обратно в суму, пошел дальше.       — А вон там гляди, зверобой — это основа под любой отвар. Он силы других трав увеличивает, но со своей не мешает.       Серёжа поплелся следом и сонно зевнул, прикрывая рот ладошкой. Тоже дедова наука. Коли рот не прикрывать, злые силы в тело попасть могут.       Старик, покачал головой и, хитро улыбаясь, показал в другую сторону.       — А там, гляди.       Серёжа поднял глаза.       — Кусты малиновые, поди, пообдирай.       Сон как рукой сняло, и он, уже издалека примечая спелые ягоды, побежал на полянку лакомиться угощением.       Маленький еще, да и всего на свете сразу не запомнишь.

***

1014 г.       Рыжий мальчишка бежал по деревне с пучком трав в руках, срезая путь чужим огородом, резво перепрыгивая через грядки, он выбежал к своему дому.       Чуть ли не влетев в дверь, кинулся к печке, помешивая пышущий паром отвар.       И делал ведь все, как полагается: проснулся пораньше, набрал нужных трав, вернулся домой, затопил печь и с самого утра одну за другой добавляя нужные, корпел у чугунка, постоянно возвращаясь к дедовым записям. Но вот когда подходило время добавлять душицу, понял, что не собрал. А вернее, собрал, но не то, перепутал, вот и пришлось со всех ног бежать в поле в поисках нужного растения. Потому что переделывать все с начала очень уж не хотелось.       Хотелось, чтоб, когда дед вернётся из соседней деревни, куда ушел выхаживать захворавшего сынишку старосты, рассказал ему, что по книжкам сам разобрался, сварил нужный отвар, помог соседке с зубной болью. А то она, как дед ушел, каждый день захаживает, охает да спрашивает, не вернулся ли старый ведун. А Серёжа только и может пожимать плечами, говоря, что нет пока.       А так он вернется, а ни у кого уже ничего не болит. И дед похвалит и в деревне все признают, что достойная замена растет.       Увлеченно перетирая в ступке траву, Серёжа так замечтался, что не заметил, как со двора вернулась мама с корзинкой яиц в руках. Проходя мимо, она ласково потрепала по голове, приглаживая растрепанные рыжие пряди по плечи, и спросила.       — Ты чего такой запыханный? Бегал куда?       Тот только кивнул, ложкой добавляя последний ингредиент, да так сосредоточено, что аж язык прикусил.       — Кабы ты мне с таким же увлечением по хозяйству помогал, — мечтательно, с небольшим упреком в голосе проговорила женщина.       — Подмести могу.       — Подмести, — усмехнулась она. — Нехитрое дело — пол подметать. Лучше б дров помог нарубить, или ну хоть поглядел, как я готовлю, запомнил бы чего, а то одни отвары да травы на уме.       — Мам ну, потом, — отмахнулся он.       — Потом-то потом, а готовить хоть хлеб все должны уметь. Что же мне, надеяться, что невеста твоя или жених будут тебе стряпать?       — Да! Есть! Получилось! — восторженно воскликнул рыжий. Вмешал растолчённую душицу, отвар чуть загустел и, как и было в записях забурлил.       Он, скорее прихватывая чугунок тряпицей, вылил содержимое в кандюшку.       — Смотри! — широко улыбаясь, продемонстрировал он матери плод своих трудов. — Какая стряпня? У меня отвар от боли получился!       — Я сейчас, отнесу тетке Ждане, у нее мигом все пройдет! Должен сработать! — суетясь, тараторил мальчик. И уже у двери обернувшись добавил, — А потом вернусь и...       — Да беги уж, великий ведун, — тепло усмехнулась мать, — сама ужин состряпаю, а ты делай, что по сердцу. Покуда мы с дедом рядом, голодным не останешься.       Едва ли дослушав, тот шмыгнул прочь из дому.       — Но в избе подмети! Коли сам предложил, — звонко смеясь крикнула вслед женщина.

***

1016 г.       Закат над рекой отгорел и потух, под окном в высокой траве застрекотали кузнечики.       Лучина потрескивала, освещая избу тусклым подрагивающим светом. Света не хватало, чтоб не ломая глаза работать, но Купава, ловко орудуя иголкой, вышивала по льняной ткани и пела.       Протяжно, неспеша, с переливами, немного заунывно, но ведь все песни, если они не на праздник, такие, с долей тоски, но зато за душу берут. Буйный ветер веет, былинку колышет, былинку колышет.       Серёже всегда нравилось, как мама пела. Голос у нее красивый, звучный, до мурашек. Былинку клонит, рубашонку сушит, рубашонку сушит.       Он невольно заслушался, задумываясь о своём, и лениво стругая ножичком небольшой брусок дерева.       Как вдруг она умолкла, и в избе сразу стало как-то пусто.       — Сергунь, Купало ведь сегодня, ребятня вся на речке, гуляния затеяли. Может, сходишь? — не отрываясь от вышивки, обращаясь к сыну, проговорила она.       Рука соскочила и ножик обидно резанул по пальцу. Мальчик тут же поднес его ко рту, кривясь и зализывая кровь.       — Чего я там не видел на этих гуляниях, — раздраженно буркнул он, но добавил спокойнее, объясняясь, — Сегодня девясил цветет. Дед обещался показать.       — Понятно, — покачала головой она, — Серёж, это хорошо, что ты дедову волхованию учишься, но не забывай и жить, пожалуйста. Тебе двенадцать лет. Другие дети в деревне резвятся, ни о чем не думают, а ты...       — А я не как все! — перебил ее мальчик, — они резвятся и ни о чем не думают, потому что им делать нечего! А я свое предназначение знаю. Я буду людям помогать и с богами говорить. Стану самым великим ведуном, какого мир знал! Все обо мне говорить будут!       — Серёж!       — Мам!       Женщина выдохнула, устало потирая глаза и откладывая вышивку в сторону.       — В кого ты такой упрямый...       Дверь скрипнула.       Серёжа мигом подорвался навстречу деду. Тот ласково потрепал мальчика по макушке и приветственно кивнул дочери.       — Ни себе, ни мне, ни внуку жизни спокойной, — скрещивая на груди руки, тихо проговорила женщина.       — Серёнь, подожди-ка на крылечке. Я туесок возьму и пойдем,       Тот кивнул понятливо и шмыгнул за дверь. Впрочем, тут же любопытно припадая ухом к щелочке, прислушиваясь к разговору.       — Тять, ну вот зачем ты ему этим всем голову замудрил. Я же говорила, что не хочу ему такой жизни, может, если б не рассказал, то вырос бы счастливым, а не... — замолкнув на полуслове, отчаянно проговорила женщина и тяжело выдохнув продолжила — ...ведуном.       — Купава, — мягко, но чуть журя, проговорил старец, — От себя не сбежишь, судьба у нас такая. Сама знаешь.       И, ненадолго замолкнув, бодрее продолжил.       — Я Серёжу не неволил, сам ведь рвется, старается. Ты не захотела волхованию учиться, я не настаивал, твое право, но коли он сам просит, отчего бы не научить. Нельзя ведь знания потерять древние. Это у нас богов чтят, истинные знания хранят. А ведь на других землях все иначе. Хаживал я к словенам, кривичам, вятичам. Для них все сказками да небылицами стало. Прибаутками занятными, чтоб детей развлекать. Никто и не подозревает, что все это быль. Без Волхвов Чудских, Кудесников угорских, Шаманов карельских ведь пропадут знания. И люди останутся слепы.       — Знания, знахарство, то ладно, я понимаю, это важно, но видения! Зачем они. Разве без них нельзя? За что Кутх их посылает! Чтоб потешиться, помучить? От них же одна только боль.       — Боль, — утвердительно повторил дед, и, замолкнув ненадолго добавил, — а пользы все же больше.       Послышались приближающиеся к двери шаги. Серёжа, шустро отпрянув, едва успел соскочить на нижнюю ступеньку прежде, чем дед показался в дверях.       — Что, пойдем? Путь не близкий, а до полуночи успеть надобно.       Мальчик кивнул, мыслями все еще витая в этом странном разговоре. Неспеша двигаясь к околице, старик начал рассказывать:       — Луна нынче полная, именно сегодня напитавшись ее светом, распускаются девясилы. Они жуть красивые. А сколько отваров с ними есть чудодейственных.       Серёжа, не вслушиваясь, брел рядом.       — Дед, а почему мама от дара отказывается и учиться не хочет? — спросил вдруг мальчик. И правда ведь раньше он как-то об этом не задумывался, хотя дед и говорил, что у всей их семьи волхование в крови.       Дед выдохнул тяжело.       — Испугалась она, когда маленькая была.       — Чего? — навострил Серёжа уши.       — Увидела то, к чему была не готова. С тех пор боится, уважает, почитает богов, но боится. Чтоб видения толковать и проживать, много сил и смелости нужно. А Купава, она не такая.       — А что она увидела?       — Все-то тебе знать надо, сорванец, — хотел было отшутиться старец, но, посерьезнев, ответил, — нехорошее видела. Страшное. Вот и забоялась богов да силы своей.       — А почему я еще ни одного видения не видел? Мне бы хоть самое маленькое, — растягивая последнее слово, проговорил Серёжа.       — Не видел, значит не время пока, — наставительно ответил дед. — Не торопись, успеется еще.       Уже подходя к околице, он вдруг остановился.       — Внучек, может, и правда на гуляния пойдешь? А девясил никуда не убежит, не зря же корнями в земле сидит. В следующее полнолуние сходим.       Мальчик надулся, призадумываясь, но потом выдохнул.       — Ладно, но это чтоб мама тебя не бранила, а не потому, что я хочу.       Дед тепло усмехнулся, побрел обратно в сторону дома, тяжело опираясь на посох. А Серёжа с сожалением на сердце о бездарно и бессмысленно потраченном времени на пустые потехи свернул к тропе, ведущей на речку.       Громкий стрекот кузнечиков, тусклые отблески лучин в окнах. Высокая трава вдоль тропы уже успела покрыться ночной росой. Даже издалека слышался смех, веселые напевы и мелькал меж плакучих ив огонек костра.       Кто в ручеек играл, кто венки для гаданий плел, а кто пел, водя хоровод.       Вся ребятня от мала до велика собралась. Атмосфера праздника души, легкости витала в воздухе так же, как искры от костра, улетая далеко в темную высь.       Обходя многолюдную поляну стороной, Серёжа проскользнул, к бережку. Тут хоть не так шумно.       Он опустился на траву неподалеку от знакомой девчонки Миры, вообще деревенька была небольшая, потому все всех прекрасно знали.       Ее же компанию Серёже приходилось терпеть больше прочих. Жила ведь по соседству.       Она подняла глаза, приметив его, но продолжила, напевая под нос какой-то мотив, выбирать из охапки сорванных полевые цветы и вплетать в венок.       Серёжа скучающе огляделся по сторонам, разрывая на кусочки попавшуюся под руку травинку.       Сидеть молча с кислой миной было как-то глупо, потому он решил поинтересоваться:       — На что гадаешь?       — На половинку, — хитро отозвалась та.       Мальчик насмешливо фыркнул.       — Да вся деревня знает, что вы со Златой за ручку гуляете. И разласками друг друга кличете.       Мира смущенно поджала губы, наверняка краснея щеками.       — Ну а проверить-то интересно. По судьбе ли она мне.       Серёжа самодовольно усмехнулся и, взяв пару цветков, тоже начал плести.       — Тоже на половинку гадать собрался?       — Еще чего, больно надо, — вспыхнул он,— на свое будущее!       — Ну-ну, — девчонка хитро прищурилась.       Серёжа, вредно насупившись, показал ей язык и, прихватив еще цветов, ушел чуть дальше по берегу. А разложив цветы и травы на коряге, сосредоточено нашёптывая нужный наговор, вскоре доплел венок.       Ребятня за спиной не утихала. Галдели не умолкая.       «А у моей глаза голубые, а коса русая», «да это же просто Лидино отражение, дурак», «по-честному давай!»       Тяжело выдохнув, с венком в руках Серёжа поплелся к воде и, присев на крутой бережок, потянулся, чтоб отпустить его в воду, как позади послышались странные звуки, точно шелест крыльев.       В глазах вдруг начало темнеть, слух резко пропал, точно уши заложило, а сознание утянуло в темное, как воды ночной реки, небытие.       Но темно было недолго.       В глаза ударил яркий свет и жар точно от растопленной печи. Он все нарастал и нарастал, пока не начал обжигать. Тогда Серёжа понял: не просто свет — огонь. Стена ревущего огня. Сердце застучало быстрее, захотелось отшатнуться, хотя и боли никакой от близости к пламени не было. Но и пошевелиться не получалось, точно душа отдельно от тела оказалась.       Громкий треск ломающихся истлевших бревен и душащий запах гари.       Тут получилось поднять взгляд выше. Там, наверху на фоне угольно-черного неба яркими языками пламени распахивались крылья все больше и больше, пока не заполнили все, и тогда вновь наступила темнота.       Холодная темнота. Мальчик распахнул глаза, приходя в себя, тут же начав кашлять.       С ног до головы мокрый, он лежал на берегу. Пытаясь откашляться от воды. Вокруг столпились чуть ли не все, кто собрался на поляне.       Где-то неподалеку слышался испуганный голос Миры:       — Он к воде только подошел, а потом слышу всплеск. Захлебнулся бы, кабы его ребята не вытащили, — живо растолковывала всем подошедшим девчонка.       Кто-то рядом спрашивал:       — Ты как, Серёж?       Отдышавшись, наконец, и сев на траве, он огляделся по сторонам.       Вроде в порядке все. Как и было пару минут назад, ребята знакомые, гуляния, вечер, места родные. Но все не то. Словно прошло не несколько минут, как все приключилось, а целая вечность. Словно вовсе не было его тут в это время.       Что это было? Неужто видение? Он-то по рассказам деда думал, что Кутх хоть что-то мало-мальски внятное посылает. А может, и не видение. А просто поплохело, воды нахлебался, вот и померещилось что-то. Непонятно. Но мурашки и неприятная тревога под ребрами никак не уходила.       Шмыгнув и вытерев рукавом мокрой рубахи нос, он поднялся.       — Проводить, может? Вдруг опять свалишься? — Подбежала Мира.       Но он только отмахнулся, хмурясь задумчиво.       — Нормально, сам дойду.       Теперь уж, после эдакого вечернего заплыва и странного огня, что ему привиделся, точно не до гуляний. И с чистой совестью, под перешёптывания, Серёжа поплелся в сторону дома.