***
Ведун, сжав кулаки, быстро шел по лесу куда глаза глядят, злобно пиная траву. Вообще прошел он уже много, но вот злоба никак не заканчивалась. Тогда он, на ходу выхватывая ножик, со злостью запустил его в ни в чем не повинную сосну. Точно попадая в цель. Этот князь! Ишь ты! Каша ему не угодила! Привереда выискался! Ежели не нравится, зачем есть! Подойдя к дереву, выдернул ножик их коры и, размахнувшись, метнул уже в цель подальше. Снова попадая. Легче не становилось. От возмущения и обиды трясло, а в глазах щипало. Ну не умеет он вкусно! Может, и хотел бы, просто не знает как. Потому что некому было научить. Потому что не на кого кроме себя рассчитывать — никто не придёт и не избавит его от бед. Потому что привык справляться со всем сам, плохо, как умел, но сам. Кормит себя как умеет, сам плюётся, но делать нечего. Да и не из чего толком готовить. Какая тут еда, в лесу. И так все лето запасы делает, собирает, сушит ягоды грибы, яблоки, коренья полезные, чтоб зимой с голоду не помереть. Охотиться тоже не получалось. На больших зверей страшно, да и не ясно как, а маленьких жалко. Да вообще, всех жалко, они же живые. Но приспособился ведь, привык выживать в одиночку. Смирился. А тут этот князь! И зачем Чернокрылый вообще его ему показал?! В наказание? Серёжа, сунув нож обратно за пояс, злобно отмахнулся от преграждающей путь низкой ветки, но она, отогнувшись в отместку хлестнула по лбу. Умник сыскался! Сам, небось, ничегошеньки не умеет! Лишь бы указывать да попрекать! Да что уж говорить — князь! Серёжа со злости пнул попавшийся на глаза с виду трухлявый пень. Но сердцевина оказалась крепкой, он, больно отбив ногу, осел на траву и, пряча лицо в коленках, начал всхлипывать. Ну что за позорище! Из собственного дома удрал, поджав хвост, едва его задели. Что ж за князь-то такой! Что ни слово, все ножом по живому режет. Да даже если молчит, у ведуна от одно его вида все внутри огнем клокочет от возмущения. А может, князь был и самым обыкновенным, и задеть вовсе не хотел. Просто сам Серёжа — одна сплошная незатягивающаяся рана. — Кар, — раздалось где-то над головой, и Серёжа, быстро утирая слезы рукавом, вскинул голову. — Марго! Белая ворона опустилась на невысокую ветку, а потом и вовсе слетела, усаживаясь ведуну на коленку. Он, не поднимая на нее мокрых глаз, потянулся было погладить перышки, как та вновь негромко подала голос: — Кар. — И ничего я не реву! — насупился, скрещивая руки на груди. — Я же не тряпка какая-то. О пень просто споткнулся, больно. — Кар! — И князь тут ни при чем! Не смотри так. — Кар. — А знаешь что! Я больше и пальцем не пошевелю для этого неблагодарного. Пускай помирает от ран, от ягод ядовитых или от голода, мне все равно! Я ему не нянька кормить, лечить, рубашку зашивать! Хорошо устроился! Пускай катится назад в свое княжество! Больно он тут нужен! — Кар? — как-то недоуменно прозвучала ворона, вспорхнув на пень. Но Сергей уже поднялся с земли, отряхнувшись и потерев и без того красные глаза, и решительно зашагал в обратную сторону. К тому времени, как он вновь выходил на поляну со своей избушкой, юноша был во всеоружии и со смертоносным настроем. На каждое возможное княжеское слово выдумав по три колкости, четыре оскорбления и мысленно победив в споре уже раз пять. В глаза сразу бросился дымок, неспеша поднимающийся из трубы, а в нос ударил запах. Пахло едой. И не той, что привык Серёжа. Вкусной, домашней едой, совсем такой же, как готовила мама в детстве. Запах сбил с толка, вышиб все клокочущие мысли из головы, заставил просто замереть возле крыльца, удивленно втягивая носом запах.***
Помешивая суп деревянной ложкой, Олег мурлыкал что-то под нос. Найти, что где здесь лежит, оказалось сложнее, чем сходить к речке и на самодельную удочку поймать карася. Хотя ему доводилось стряпать и в худших условиях. Как-то раз в юности им с Шурой пришла идея варить похлебку в ратном шлеме. Мало того что закрепили плохо, и он перевернулся, заливая костерок. Так еще и оставили подпалённый шлем да такой втык получили от Федора Ивановича, воеводы прошлого. Больше, конечно, Шуре досталось, княжича-то только наставительно пожурить можно. Ему все шалости всегда с рук сходили. «Добавить петрушку и готово» мысленно заключил Олег, оглядывая свои труды. Но вот что-что, а травы Серёжины он трогать не решался. Даже если найдет нечто похожее на петрушку, вдруг опять что-то ядовитое? Да и просто, ну не хотелось трогать важное для ведуна или как-либо нарушать его порядок. Вдруг переложит какой пучок не туда, а тот снова как посмотрит так пронзительно, что кошки на душе скрестись начинают. Ужасно с ведуном получилось. Не хотел он его обидеть. Просто Серёжа начал, а Олег не сдержался и понеслось слово за слово. По-человечески интересно стало, что и как нужно готовить, чтоб получалась такая пакость. Удивился, вот и вырвалось. Да ведь если подумать, чего им ругаться? Что делить? Абсолютно чужие люди. А существовать вместе ну всего ничего, пока Олег хоть на ногах крепко стоять не начнет, да не кривиться от боли после каждого неосторожного движения, чтоб восвояси вернуться. Нужно мириться, но припоминая, что еще ни один разговор у них нормально не клеился, Олег подумал, что слова не помощники в этом нелегком деле. Поступки куда действеннее. Вот и решил состряпать суп. И сам наконец поест, и ведун может угоститься. Хорошая сытная уха вполне может сойти за извинение. Тут дверь скрипнула и на пороге объявился ведун. Растрепанный, как всегда, с листьями в волосах. Что выражало лицо, понять сложно, какая-то смесь обиды, злости, удивления и растерянности. Потому решив поскорее брать быка за рога, Олег заговорил. — Вернулся, — чуть виновато хмуря брови, проговорил он, — а я не должен был так себя вести и так говорить, — Серёжа от этого сделался еще растеряннее, стоял, хлопая глазами. — Прости, я не хотел тебя обидеть. Выдохнул Олег тяжело. Важно уметь честно признаваться самому себе и окружающим, что не прав. До этого честность его еще не подводила. Оживившись, князь опомнился: — Я суп приготовил, попробуешь? — и, набрав пышущего паром бульона, протянул ложку Серёже. Он удивленно уставился на протянутую ложку. — Не стыдно? — грустно усмехаясь, тихо спросил ведун, — ты ведь это специально, да? — Что специально? — Ладно, — поднял брови, прикрывая глаза. А после, зло глядя, отрезал: — Гадость! — и отмахнулся, выбивая из руки ложку. — Что ты тут устроил! — вскрикнул ведун, — Это твой дом, чтоб здесь хозяйничать?! Выискался самый умный да умелый?! — Да я! — хотел было вклиниться в его пламенную речь Олег, но куда там. Рыжий рассвирепел не на шутку. Стал шагать в его сторону, от неожиданности Олег даже стал пятиться назад. — Думаешь, князь и поэтому все можно?! И в чужих избах хозяйничать и людей жизни лишать просто потому, что они верят в других богов?! — Что? — Все вы такие! Самодовольные, напыщенные, упивающиеся свой властью! — надрывался Серёжа, срывая голос. — Может, и меня убил бы?! Хотел?! Ведь я язычник поганый, враг! Одна беда — совесть мешает! Тебя с того света вытащил. Из кожи, вон, лез, чтоб ты не сдох, сам не знаю, зачем! — Ну знаешь! С меня хватит! — отрезал Олег, сурово хмурясь. И двинулся к лавке, к которой был привален его меч. Серёжа попятился, снова неловко задевая что-то и роняя на пол. Но князь лишь перекинул через плечо ремень от ножен и вышел прочь, хлопнув дверью.***
Олег, хмурясь и ворча под нос, решительно шел на соседнюю поляну, туда, где ведун привязал его коня. Рыжий, бесстыжий язычник! Невыносимый просто! Подлечил — спасибо ему и поклон в землю, но на этом все! Не обязан он все эти унижения выслушивать да угождать. Ноги его тут больше не будет. Попытался помочь, извинился даже, но ему это все, видимо, без надобности. Ну и пес с ним. Потрепав своего вороного скакуна по гриве, поправив разболтавшееся седло и пеняя на то, что у ведуна смекалки не хватило бедному животному сбрую снять. Потянул за узды, уводя коня с поляны. Как вдруг на низкую берёзовую ветку опустилась белая ворона и стала, оглашая округу своим карканьем, хлопать крыльями. — Чего за мной увязалась? Лети к своему хозяину! — буркнул Олег. Но мигом опомнился. Ты подумай, пару дней под одной крышей, и он с птицей заговорил. Точно пора уезжать. Спасибо этому дому, а в своем лучше! И пускай остается этот ведун один одинешенек в своей дурацкой избушке, со своей дурацкой вороной, в дурацкой глуши. Раны ноют, но уже не кровят, так что по дороге не загнется. Не зря вчера выходил на звезды поглядеть, чтоб хоть знать, куда его занесло. Как далеко от места сечи не ясно, но родная Ладога находилась к северо-западу отсюда. Да даже если чуток ошибется, главное — это убраться поскорее. Потянулся было забраться в седло, но тело скрутило болью. Недостаточно сил даже для этого пока. Тогда он, просто придерживаясь за сбрую, побрел в нужную сторону, увы, мимо избушки. Серёжа сидел на скамеечке под окном, расслабленно прикрыв глаза, не то довольно, не то высокомерно, хотя скорее второе, вечно он с кислой миной ходит. Думает, наверное, и сейчас Олег извиняться станет. Ага, щас! Спешит и падает. У него вообще-то тоже характер. Больно надо. И вообще он князь или не князь?! Ему домой нужно, судьбой целого княжества распоряжаться, а не брань скандального ведуна выслушивать! Что он тут вообще забыл. Надо было раньше уходить, еще утром. Да в Ладоге любая девица с превеликим счастьем за князя пойдет. Хотя это-то тут при чем? Что-то не туда его занесло. — Уже уходишь, князь? — лениво протянул Серёжа, кося на него взгляд и наматывая прядь на палец. Олег молча шел дальше. Вот же ехидна рыжая. Ну, конечно, как же, смолчать мог. Было лучше, когда он дичился. — А никак раны разойдутся? Некому тебя латать будет. Али ягод поесть надумаешь? — продолжал он. Еще и издевается. А ведь Олег сходил, проверил. И действительно под окном росли причудливые черные ягоды, но вот только по одной штуке на былинке, да и листья совсем другие. А чуть поодаль рос тот самый кусток черники. Так что кричал и обзывался ведун совершенно напрасно. Спрашивается, зачем вообще о нем так печется, ежели терпеть не может и видеть не хочет. — Обойдусь, — огрызнулся Олег, ускорив шаг. — Подожди, — окликнул ведун, поднимаясь на ноги и направляясь следом. Удивительно, но кажется впервые голос прозвучал без заносчивых интонаций. Даже непривычно. — Князь, ну правда, раны же, ну вдруг... — как -то отчаянно и неуверенно протянул он. На жалость давит? Не в его духе. В его духе насмешками и резкими словами задевать за живое. Пробуждая в ответ нестерпимое желание вздорить, доказывая свою правду. — Стой! Ну не уходи! — продолжал он. — Олег! Тот невольно замер на месте. «До этого ведь ни разу по имени не называл», промелькнуло в голове. Он обернулся. — Прости, — проговорил Серёжа, и, точно засмущавшись прямого взгляда, опустил глаза, добавляя тише, — погорячился. Даже сквозь пряди, закрывающие лицо, было видно, как подрагивают ресницы, как умоляюще выгнулись брови, как искренне глядели эти огромные голубые глаза. Гнев как-то быстро потух, словно и не было его. Олег выдохнул, успокаиваясь. — Ладно, что уж там, и ты на меня зла не держи, ежели обидел чем, — пожал плечами князь. — Но я все равно должен ехать, я должен узнать, что с моей дружиной приключилось, да и в княжестве ведь думают, что я погиб. — Но, — тихо выдохнул он, глаза сделались еще больше. — Спасибо тебе за все, но не хочу больше тяготить тебя своим присутствием. — Ты не можешь уехать! — выпалил ведун. — Почему? — поднял бровь князь — Потому что, потому что... — словно на ходу судорожно выдумывая причину, бегая глазами, заговорил Серёжа. А затем, оживившись, ткнул пальцем в сторону коня. — Так у коня твоего же вывих! — Да где? — Да вон, видел?! — Нет. — Ну и пожалуйста! Можешь не верить, а когда скопытится твой конь через пару верст, припомнишь мои слова. Приползешь обратно, — снова начал задираться ведун в своей привычной манере. Олег устало выдохнул. — Ты хоть раз на коне ездил до этого? — решил уточнить он. — Нет! — честно пожал плечами рыжий, — Но... но это и ни к чему, —быстро нашелся он. — Я животных чувствую, да! И вообще, я же ведун, у меня дар все на свете ведать! И я думаю, что тебе нельзя уезжать. Самодовольно задрав нос и скрестив руки на груди, заключил он. Выглядело до ужаса умилительно, учитывая, какую чепуху он нёс. — Ты думаешь или ведаешь? — с напускной серьезностью уточнил Олег. — Я, — мигом растеряв свой триумф, сжимая кулачонки, часто дыша и хмурясь, осекся Серёжа. Наконец, собравшись, он вскрикнул отчаянно : — Ты мне жизнью обязан! — кажется, в ход пошли, наконец, весомые аргументы. От чего-то это его взбалмошное поведение больше не злило. Да и странно, что раньше задевало. Просто ведет себя, как мальчишка неразумный. Может, внимание на себя обратить хочет. Может, всем на свете в его лице доказать, какой он большой, сильный да значимый. Олегу-то на такое ребячество в жизни времени не хватало. Хочешь силу, да удаль молодецкую показать — вот ты уже на коне с мечом от врагов отбиваешься с отцовой дружиной. Хочешь ответственностью пощеголять? Так поздно, ведь сам князь уже. Вот тебе гора забот, обязанностей и в придачу непосильную ношу из тысяч людей, что верят, надеются и рассчитывают на тебя. И нужно быть, а не казаться. Задираться, раздумывать не было ни времени, ни желания. А Серёжа... ну, живет он тут один со своей вороной. Вот и может себе позволить вести себя как в голову взбредет, буйствовать и метаться. Да и какой бы невыносимый ведун не был, если бы не он, клевали бы его хладное тело вороны на кургане. Да и, откровенно говоря, каким бы принципиальным Олег не был, даже в седло ведь забраться не может. Какое возвращение в Ладогу, путь-то уж точно неблизкий, ещё и в одиночку. Да и, по правде, от мысли, что придётся навсегда оставить эти голубые глазищи, в груди отчего-то неприятно тянуло. Может, и хорошая идея немного повременить с возвращением, набраться сил к дороге, дать ранам затянуться. За еще пару дней его отсутствия ничего с княжеством не случится. — Твоя правда, — кивнул Олег, — я от своих слов не отказываюсь. Коли надумал, чем я могу тебе сослужить — говори смело. И покуда не исполню обещание, не уеду. Тот закивал уверенно, но, стушевавшись и раздумывая, прикусил губу. Расценив это как согласие и обещание подумать Олег побрел к ближайшей тонкой сосенке и, привязав повод, снял седло. И, потрепав любимца по угольным бокам, двинулся обратно к избушке, проходя мимо замершего возле изгороди ведуна. Серёжа, нагоняя позвал снова: — Олег. Почему-то собственное имя из его уст звучало как-то по-особенному, но, отгоняя мысли, он поднял на него глаза вопросительно. — А ты... — замялся он на полуслове, и проговорил, чуть виновато опуская взгляд. — А ты можешь приготовить еще что-нибудь? — Правда понравилось? — без тени насмешки или упрека спросил Олег. В своем умении готовить он, конечно, не сомневался, но ведь вкусы у людей разные. Вдруг Серёжа от этих своих горьких снадобий в восторге, а простую уху терпеть не может. Серёжа ответил еще тише, отворачиваясь и пряча лицо в волосах, едва заметно улыбаясь. — Очень. Кажется, он все же не такой невыносимый, каким мог показаться на первый взгляд. — Могу, — улыбнулся дружелюбно князь и, пригибаясь, преодолел низкий порог вслед за ведуном скрываясь в избушке, пока на устланной сухим мхом крыше, довольно нахохлившись, сидела белая ворона.