Песнь вещего ворона

      1013 г.       Невдалеке своим быстрым течением шумел Волхов, а в реденькой березовой роще близь стен ладожского детинца разразилась ожесточенная схватка. Лязг металла, бодрые вскрики и пьянящий азарт, не позволяющий уступить ни одному из противников. Бой шел не на жизнь, да и не на смерть, а просто из интереса.       Два мальчишки: один повыше, с пронзительными темными глазами, второй низенький, с непослушными, торчащими во все стороны русыми волосами — кружились в танце боя по заросшей высокой травой поляне.       В крепости, под присмотром дядек, что поучали, следили за каждым шагом маленького княжича, да с деревянным мечом упражняться никакой забавы, скука смертная. А вот, заручившись помощью вечного сообщника в шалостях, тайком умыкнуть из оружейни что-нибудь колюще-режущее и улизнуть из-под надзора, чтоб настоящим оружием оттачивать умения в настоящей схватке — совсем другое дело.       Ну почти. Настоящей она казалась лишь из-за богатой детской фантазии.       Не на мечах бились, конечно, а на длинных кинжалах. Но в детской руке они казались приличными клинками. Покусись они на тяжёлые двуручные мечи, унести, может, и смогли бы, но какой толк в оружии, если замахнуться не можешь. Куда им, десятилеткам, настоящие мечи? Но и этих хватало с лихвой. Для интереса условились: биться короткими стычками до первого касания. Не отбил или не увернулся, а получил обозначающий удар — проиграл. Пока была ничья.       Олег лихо отбил и принялся наступать, но Шура, ловко поднырнув под клинок, умудрился садануть лезвием плашмя ему по бедру и также ловко отскочить назад с торжествующей улыбкой на лице. Победа, Олег пропустил касание, теперь он ведет. О чем поспешил сообщить:       — Этот бой мой.       — Продолжаем, — крепче перехватывая клинок, упрямо мотнул головой княжич, тут же сделав короткий выпад. Шура, уже ощутивший вкус победы, едва успел отбить вовремя и возмущенно вскрикнул:       — Да я же попал!       — А я не почувствовал! Сильнее надо было бить, — азартно, с вызовом в глазах вновь атаковал Олег.       — Не умеешь ты проигрывать! — Весело отозвался Шура, два удара он отбил, от третьего увернулся. Болтовня ничуть не отвлекала, наоборот, только раззадоривала, — не успокоишься пока тебе как следует не наваляют!       — Это ты-то мне наваляешь?! От горшка два вершка! — хмыкнул княжич, насмешливо сделав ленивый выпад.       Шура, зло выпучив глаза и раздувая ноздри, вскрикнул и, размахнувшись, со всей силы бойко отбил удар.       — Я вырасту и выше тебя буду! Выше всех! Вот увидишь!       — Ну-ну, — усмехнулся княжич, намереваясь садануть в отместку. Но Шура, зло зыркнув, отшвырнул свой кинжал в траву и, шагнув вперед, со всей силы толкнул Олега в грудь. Тот, не ожидая такого, потерял равновесие и упал наземь, выпуская из рук свой кинжал.       Гневно глядя сверху вниз, Шура вскрикнул запалисто, зло сжимая кулачки:       — Я, может, и не орясина, как некоторые, но постоять за себя могу!       Ничего, пускай в траве полежит! Будет знать, как дразниться!       Сашка вообще мальчишка беззлобный, сам побалагурить мастак, к любым шуткам относился легко и отходчиво, охотно веселя всех вокруг. К любым, кроме замечаний о росте. Понимал, конечно, что еще дети, что еще вырастут, но то, что Олег уже сейчас чуть ли не на голову выше вымахал, да и другая слободская ребятня выше его, ужасно задевало.       Княжич лежал неподвижно, растерянно глядя на него. Как вдруг ухватился за бок, болезненно жмурясь и стискивая зубы.       Шура распахнул глаза, столбенея от страха. Олег, корчась от боли, перекатился на другой бок, сверкнув расплывающимся кровавым пятном на чуть разодранной белой рубахе. А на месте, куда он упал, в густой траве красовалась обломанная коряга, на заостренные края которой он и напоролся.       Шура весь похолодел. Это же кошмар! Он же не хотел, только толкнул. Все случайно вышло. Вот остолбень! Вечно из головы вылетает. Олег ведь в первую очередь княжич, а только потом друг. Он не простой деревенский мальчуган, которому во время игры в нос заедешь — родители и ухом не поведут. Олег наследник, однажды станет князем ладожским. Да за его сохранность полкрепости головой отвечает. А он из-за дразнилки... Ужас! Это конец! Он, сирота неприкаянная, тут на воробьиных правах. За такое его точно по голове не погладят. А если Олег умрет?! Мелькнула паническая мысль, которая вывела, наконец, из оцепенения.       Но, подняв взгляд, понял, что тот умирать вовсе не собирается. Олег, прижимая ранение, сидел на траве и, сосредоточенно пыхтя, намеревался подняться на ноги. Шура бросился к нему, тараторя испуганно:       — Олег, Олег, Олег! — встряхивая того за плечо, — сильно больно? Идти сможешь? Давай я к воротам сбегаю, на помощь позову.       — Нет, — сквозь зубы прошипел тот и, опираясь на Шурино плечо, поднялся.       — Сейчас, держись, дойдем и нам помогут, — бормотал мальчишка, успокаивая скорее себя.       Кое-как доковыляли они до ближайших, северных ворот. Охрана, завидев мальчиков, встрепенулась. Ясное дело: княжич весь в крови незнамо откуда возвращается. Они, испуганно переглядываясь, ринулись было на встречу, но Олег, выставив руку, жестом приказал остановиться и сам отпустил плечо друга, о которое опирался.       Он выпрямился, насколько мог, и, тяжело сопя, но гордо задрав нос, сам, без чьей-либо помощи вошел в ворота своего города. А после, бодро прибавив шаг, устремился в сторону княжеского двора. Шура еле поспевал, виновато шмыгая, но продолжал как телок на веревочке идти следом.       И ведь дети еще. Любой другой мог бы слезу пустить. Ну, да и Шура наверняка на его месте не сдержался бы. А что в этом такого? Больно же, и не представить как, да и обидно. Олег и не вскрикнул.       Завернув в ворота, чуть ли не лицом к лицу столкнулись с дворовой девкой, что по хозяйству в тереме работала. Та, выпучив глаза, испуганно выронила пустое корыто и, хватаясь за сердце, воскликнула:       — Княжич! — И, позабыв про все на свете, унеслась к терему, придерживая подол длинной юбки.       Олег направился не к высокому крыльцу, а устремился в сторону пристройки. Нырнув в помещение с потрескивающей печью, разной утварью и стойким запахом стряпни, освещенной тусклым светом пары лучин и маленьких окошек, двинулся вглубь, на ходу стягивая рубашонку и шипя от боли, он стал, наклонившись над кадушкой, зачерпывая ладонью воду, промывать рану.       А Шура только растерянно замер в дверях.       Не прошло и минуты, как дверь на кухню со стороны терема распахнулась и внутрь влетела она. Вездесущая и неумолимая бабушка. Весь терем, поди, на уши успели поднять.       — Олежа! Сашка! Что стряслось? — заохала женщина, приближаясь, — Дай посмотреть.       — Я сам, — отмахнулся Олег, дрожащей ручонкой продолжая смывать кровь.       — Бог ты мой, весь бок ободрал. Что же ты никого не позвал?!       — Не пристало будущему князю ладожскому жаловаться, — ответил Олег сквозь зубы, стараясь дышать ровно, чтоб боль скорее унялась.       — Не пристало, — кивнула старая княгиня, — Но как так получилось-то? Сашка, хоть ты ответь, — обернулась она на замершего в дверях и испуганно таращившего голубые глазищи мальчишку. — Этот упрямец ладожский нипочем не сознается, — передразнила она внука.       — Я... я, — Шура было открыл рот. Надо сознаться, извиниться. Накажут и накажут, зато совесть чиста будет.       — Я упал, — перебил его Олег бескомпромиссно, позволяя, наконец, бабушке помочь. Она мокрой тряпицей стала аккуратно утирать постепенно останавливающуюся кровь.       — Упал он, — ворчала старушка заботливо. — Надо бы страже приказать, чтоб не выпускали вас, сорванцов. А то без присмотра уходите, ни слова не говоря, а обратно с синяками, ссадинами и россказнями о приключениях. Не дети, а волчата дикие.       Отложив тряпицу, устремилась она по комнатке, подыскивая чем бы перевязать.       — Меня с отцом тебе не жалко, так хоть о княжестве подумай. Сам же понимаешь: ты наследник, случись что с тобой — некому будет править. Вот и побереги голову!       Старушка, поворчав еще немного, больше, конечно, от того, как разволновалась за внука, поутихла и даже велела кухарке Дуняше достать припасённые на ужин пирожки с капустой, побаловать мальчишек.       Олег, довольно потягивая квас и с аппетитом уплетая пирожки, так увлекся спорами с бабушкой, что уж и сидеть прямее стал, подзабыв про ранение. С перевязью поперек живота чувствовал он себя настоящим воином, подраненным в сражении, которому за подвиги трофеем выдали вкуснючее угощение.       Шуре от жгучего чувства вины кусок в горло не лез. Сидел тихой мышкой в углу стола, молчаливо обкусывая один-единственный пирожок по краям. А когда старая княгиня, убедившись, что все живы и достаточно целы, ушла обратно в свою светлицу, оставляя их одних, он, наконец, смог спросить то, что мучило:       — Почему не рассказал правду?       — А зачем? — пожал плечами княжич, —я сам виноват. Получил за дело. А тебе бы влетело, — откусив пирожок, продолжил беспечно. — Не бери в голову, ерунда. И ты это, извини, не надо было дразниться, само вырвалось.       Шура замер, удивленно лупая глазами. Он виноват, из-за него Олег поранился. А у него же прощение просят? Да такой человек, друг, как Олег один на тысячу! Чисел больше он просто пока не знал. Да он же за него горой! Да другой бы наябедничал, обиделся, а он даже не разозлился. Хоть бы в отместку стукнул. Так нет. За дело досталось, говорит.       — Это ты меня прости! Я больше никогда, честное слово, —затараторил мальчишка.       Уж что правда, то правда. Повезло Ладоге с будущим князем. А ему с лучшим другом жуть как повезло. А уж о сохранности его головы Шура с этого момента самолично позаботится. Очень постарается.       — Мир? — спросил Олег.       — Мир, — Кивнул Сашка пожимая протянутую руку.

***

      1022 г.       Холодный тусклый свет прорывался сквозь маленькие окошки светлицы. С улицы доносился привычный городской шум. Может, соседи что не поделили, может, телеги груженые разъехаться не смогли. Мало ли в Ладоге поводов пошуметь.       Шура зевнул, лениво потягиваясь.       В собственном жилище он объявлялся редко. Ближе к ночи, а в свободное от тренировок, охоты или других обязанностей время или крутился по слободе с друзьями-ратниками или Олегу надоедал, отвлекая от дел. В общем, один оставаться ужасно не любил.       Но жил он получше многих. Жалование хорошее, обмундирование отличное. Одних мечей по дому разложено штук пять. А кинжалов, щитов, боевых топоров, копий, луков и того больше. Ну страсть у него к оружию с самого детства. Не цветы или горшки же собирать, когда растешь среди металла и воинов.       Вообще Шура не был простым членом старшей дружины, как могло показаться и какого он из себя старательно изображал.       Олег давным-давно от щедроты душевной и лучших побуждений назначил друга десятником личной охраны. Потому, теоретически, он имел людей в своем подчинении, но в силу характера относился к этому формально, просто как к жесту доброй воли со стороны Олега и тому, что как к другу он имеет больше доверия, чем к прочим. Так что жил и не тужил, не отягощая себя командованием, и не строил из себя сколь мало важное доверенное лицо, нисколечко не пользуясь своим положением и в глазах всех оставаясь Сашкой-дружинником. А не Александром, десятником личной охраны князя.       А чем, собственно, щеголять? Кто он тут? Так, рядом, на подхвате, помогает да не мешает, радеет за общее дело. Но, в общем-то, что с него взять. Вот Олег да, глыба! Князь, что уж говорить. Вот Федор Иванович, что пол нынешней дружины воспитал, уму-разуму и ратному делу выучил. Он вообще фигура легендарная. Вадимир, хоть и не всегда приятный, но человек с большой буквы. Даже Игорь, простой дружинник, и у него есть какая-то малоинтересная, но жизнь со своими взлетами, падениями, надеждами и планами. А он что? Просто Сашка. И все на этом.       Шура поднялся с кровати, придерживаясь за изголовье. Каждое утро забывал о своей больной ноге.       На столе возле окошка обнаружился чуть подсохший калач. И как он тут оказался? Видать, вчера перебрал медовухи да притащил с собой. Ну пускай. Откусив разок и оставив хлебное изделие досыхать, застегнув на поясе ремень с ножнами, вышел он из дома.       Снова серое небо и очередной серый день. И ведь лето вроде, а погода премерзкая. Серая хмарь и дождь то и дело моросит. Люди мельтешат в торговых рядах, бредут по своим делам. И в целом-то жизнь вокруг продолжается... но не для Олега. Опять дали обухом по голове тяжелые думы.       Невесело прихрамывая, поплелся Шура в сторону крепости. Воевода вчера объявил сбор на княжеском дворе. Зачем, о чем там станут говорить, признаться честно, мало волновало, но это все же лучше, чем торчать одному в четырёх стенах.       В Ладоге все ему теперь казалось тоскливым, напоминающим о том, как раньше было хорошо. Столько воспоминаний, целая жизнь, а теперь ничего.       Но тоскливее всего было на княжеском дворе. Высокий резной деревянный терем, в былые времена казавшийся нарядным, праздным, точно уснул крепким сном. Только прислуга мелькала, по старой привычке ухаживая за опустевшим домом.       Сначала умерла бабушка Олега. Шура тогда еще ребенком убивался так же, как если бы ушёл его родной человек, хотя своих он и в помине не знал. Потом князь Доброслав не вернулся. И они также вместе с Олегом переживали эту потерю. На Олега тогда, три года назад, многое свалилось и все разом. Смерть отца, княжество, все его новые обязанности. И с каждой смертью в тереме становилось все более и более тускло. А теперь и Олега не стало. И все вокруг и вовсе опустело, зачахло. По крайней мере, Шуре так казалось.       На дворе куда он вскоре вошел, толпились ратники, а на ступенях высокой лестницы стоял воевода. Шура, оставляя меланхолию на потом, пыхтя, протиснулся поближе, вставая в первых рядах у самых ступеней.       Когда дружинников собралось уже столько, что кому-то приходилось толпиться за воротами, воевода, наконец, заговорил.       — Друзья, понимаю, настали смутные, тяжелые времена. На следующей седмице назначен сбор вече, на котором, само собой, станут говорить о необходимости искать нового правителя для Ладоги. Но все мы понимаем, что избалованные боярские сыновья или чужеземные конунги не годятся нам в правители!       Ратники согласно загомонили.       — А еще мы понимаем, что единственная сила на ладожских землях, которую признают, это князь и его дружина. Князя больше нет, но дружина-то есть! Как мы решим, так и будет. Вече не посмеет перечить, если мы возьмём решение на себя.       Послышались согласные выкрики по бодрее.       — Но княжеством править такой толпой нельзя, — обвел он рукой собравшихся воинов.       — Нужен лидер, нужен тот, кого знают люди, тот, кто не раз рисковал жизнью для благополучия Ладоги. Нужен тот, кто был близок с покойными князьями Волковичами, помогал править последнее десятилетие.       — Кого ты предлагаешь? — подал голос стоящий в первых рядах хмурый витязь.       Дождавшись, когда шепотки и разговоры стихнут и на площади воцарится полная тишина, воевода ответил, шагнув на ступеньку выше.       — Себя.       Шура, не сдержавшись, воскликнул:       — Тебя?       — А кто, ежели не я? — отозвался он, мельком глянув на юношу, — что-то не вижу много желающих взять на себя это бремя, — и, махнув рукой в его сторону, спросил, насмешливо поднимая бровь, — может, ты хочешь? Думаешь, сдюжишь?       В рядах начались разговоры, поднялся гомон, споры. Впрочем, воевода сохранил лицо, равнодушно глядя поверх толпы, пережидая недовольство. Когда разговоры чуть стихли, так, чтоб хоть перекрикивать не приходилось, он продолжил:       — Воеводой меня назначил сам князь, выказывая высшую степень доверия. Это ли не главное? Вы поймите, братцы, все мы: и дружина, и вече, и люд простой — все на одной стороне. Все хотим благополучия Ладоги. Нельзя нам ссориться. К чему склоки? Князь Олег, царствие ему небесное, этого бы не хотел. Я хоть раз вас подводил? Хоть раз шел против вашей воли?       Люди, притихнув, отрицательно замотали головами. А он, чувствуя переменившийся настрой, увереннее стал прохаживаться из стороны в сторону.       — Враги, пронюхав, что последний Волкович мертв, непременно подумают, что мы ослабли! Что мы, как голодные псы, перегрызлись из-за власти или, поджав хвосты, разбежались по углам без крепкой руки. Разве ж это так?!       Ратники возмущённо загомонили.       — Конечно нет! — подбадривая их недовольство продолжал воевода, — нужно показать, что это не так. Что Ладога и ее защитники сплотились перед лицом опасности и даже смерть князя нас не разладила. Ну что, друзья, вы со мной?       Толпа разразилась одобряющими возгласами. «Ура!», «Твоя правда», «Да», «Княжь, Вадимир».       Воевода, слушая возгласы, умиротворенно кивал.

***

      Собравшиеся воины, живо обсуждая наклевывающиеся перемены, разбредались по своим делам.       А Шура еще долго не мог подобрать опавшую челюсть. Вадимира князем?! Да как так-то?!       За своим возмущением он едва не пропустил момент, когда воевода, и за ним следом сотники и приближенные ратники из старшей дружины направились в княжеский терем.       Куда проследовал и он. Нагнав идущих, прислушался. Вадимир продолжал растолковывать что-то:       — На грядущем вече и объявим волю дружины. Все должно пройти гладко. А к осени, как сил поднакопим, в поход военный отправимся. Нужна демонстрация силы. Чтоб никто из соседей и умыслить о нападении не смел.       Преодолев коридор с дверями, вышли они в просторный зал.       — На новгородцев? За князя супостатам мстить? — воодушевленно спросил Игорь.       — Бери выше, — усмехнулся Вадимир, одобрительно хлопая того по плечу. — На Византию.       — Что? Зачем?! — вспыхнул Шура, — мы же только заключили торговый договор. Олег не собирался! Он хотел мира, он...       — Но Олега больше нет с нами, — перебил его воевода. — Это больно, я понимаю, я тоже скорблю. Ни дня не проходит, как я о нем добрым словом не вспоминаю. Но, пойми, мы не барышни, чтоб нюни распускать и печалиться о прошлом. Мы защитники, надежда Ладоги, мы должны действовать. Нужно жить дальше, двигаться дальше. Иначе погрязнем в усобицах или падем под набегами коварных врагов.       — Но не войной с союзниками же! Не правда, Олег, он...       — Довольно, — строго отрезал Вадимир. И, скрещивая руки на груди, шагнул ближе, глядя на него сверху вниз укоризненно.       — Я поболе тебя знаю о его планах. И о том, что будет лучше для Ладоги. А тебе, Саша, не мешало бы уму набраться да бороду отрастить прежде, чем считать себя правым вклиниваться в серьезные разговоры.       Шура, презрительно сверля его взглядом, злобно сопел.       — Ты, вроде, учеников себе взял. Дело хорошее, будешь рекрутов тренировать.       И, нагнувшись и понижая голос, проговорил, панибратски кладя руку на плечо и улыбаясь добродушно:       — А не будешь умничать да перечить, назначу сотником в память о вашей с князем дружбе.       Шура, презрительно щурясь, дернул плечом, скидывая руку. Вадимир, уже не обращая на него внимания, обернулся на других ратников:       — Друзья мои, а теперь прошу к столу, — развел он руки приглашающе.       Шура только обратил внимание.       Зал с длинным столом, окруженным лавками, в котором обычно проходили застолья ближайшего круга. Стол был накрыт различными яствами и выпивкой.       И от этого сделалось еще паршивее. И часа не прошло, как его князем выбрали, а он уж как у себя дома.       Ратники рассаживались по лавкам, гомонили, накладывали перепелок, а Вадимир... Вадимир опустился на тяжелый дубовый стул во главе стола. На место, предназначенное князю. Предназначенное Олегу.

***

      Яростно пиная все, что попадалось на пути, Шура выскочил из крепостных ворот, зло хромая в сторону слободы.       Как все неправильно! Так же нельзя! Что за бред!       Ноги сами повели туда, куда бегал всякий раз, нуждаясь в совете.       Залетел он на ухоженный двор небольшого, но уютного терема так стремительно, что упитанный сторожевой пес, дремлющий на траве и ухом не повел. Хотя на своих он никогда и не лаял.       Быстро преодолев сени, без стука вбежал в дом.       Седоватый крепкий мужчина в годах с густыми пышными усами восседал в хозяйском углу. На столе, на искусно вышитой белоснежной скатерти красовалась высокая, аппетитная стопка блинов.       — Федор Иванович! — вскрикнул юноша.       — Сашка, ты? — поднял он брови, — что случилось?       — Вадимир случился! — всплеснул руками дружинник.       Старый воевода усмехнулся в усы.       Хозяйка дома завернула из-за печки с полотенцем в руках и передником, чуть запачканном в муке.       — Сашенька! Чего в дверях, как неродной, давай за стол. Сейчас и коврижки подоспеют.       — Спасибо, тёть Лен, я ненадолго. Там такое! — Начал он было запальчиво, но женщина уже настойчиво усадила его за стол. Налила пышущего паром сбитня в канопку и вручила блин в руку. Шура смиренно выдохнул, припомнив, что голодным отсюда не выпускают, и куснул блин.       — Так что Вадимир? —напомнил Федор Иванович, — и чего ты на него так взъелся? Толковый воин, командир неплохой, да и зла никому не делал. Чего не так-то?       Шура возмущенно вскинул брови и, быстро дожевывая, принялся возмущаться:       — Беспредел устраивает! Княжить удумал! На Византию походом идти собирается! Я ему:«тебя в князья, да ты себе видел, такому только в разбойники?!», а он говорит:«а кто, ежели не я? Я такой знатный воин. Столько лет при дворе, все на свете знаю, достойнее и важнее меня нету!» — вредно передразнил слова воеводы.       — А что поделать? Ведь, действительно, кому-то княжить надо. Народ без правителя, что курица без головы, — поникнув, отозвался бывший воевода.       — Но не ему же? Разве же он достоин? Разве кто-либо вообще достоин?!       Федор Иванович грустно усмехнулся:       — Ясное дело, достойнее Олега князя не сыскать. Но судьба вишь как распорядилась. Она чертовка безжалостная.       До этого не влезающая в разговор женщина не выдержала.       — Жалко-то, как добрый, умный, такой юный был. Ни семьи, ничего, пожить-то толком не успел. Мне ж все твои ученики как сыновья. Зачем воюете, Федь? Сколько еще мальчишек схоронить надобно, чтоб в мире лад настал?!       — Ну, Лена, сама знаешь, служба.       — А я не видел, как он погиб! — Взбеленился Шура, закипая. — Я не верю! — Стукнув кулаком по столу, вскрикнул дружинник, подрываясь на ноги, но чуть не завалился обратно, забыв про стрельнувшую болью ногу. — Не мог Олег так просто погибнуть! Ну не бывает так! Пока своими глазами его тело бездыханное не увижу — не поверю!       — Саша...       — Не могу! Не стану другому князю служить. Дудки Вадимиру, а не рекруты. Сейчас же на коня и в путь! И покуда не разыщу, не вернусь! — Триумфально заключил он. — Спасибо, Фёдор Иванович! — радостно воскликнул он и, ухватив со стола еще один блин и горячую коврижку, метнулся прочь из дому.       Пара только проводила его удивлённым взглядом.       — Да куда ж он, Федь?       — Пущай съездит, — мужчина погладил жену успокаивающе, — иначе так и будет маяться, себя да окружающих изводить. Горе каждый по-своему переживает.