***
Погода нынче выдалась облачная, ветер неласково трепал кроны деревьев. Весь день кружили они по лесу. То и дело возвращаясь к избушке, проверяя, не вернулась ли пропажа. Бродили, искали, то расходились, то сходились, отрицательно качая головами. Серёжа голос чуть не сорвал, подзывая ворону. Был ведун сам не свой. То вспыхивал, устремляясь куда-то вперед, спорил, куда идти, где лучше проверить, то грустно затихал, еле плелся за Олегом, не глядя по сторонам и, казалось, теряя надежду. Неудивительно, конечно. Как найти ворону в лесу? Проще иголку в стоге сена. Страх брал, что с птицей в правду случилось что-то плохое. Мало ли хищников в лесу. Вдруг кому в пасть угодила. От этих мыслей становилось страшно уже за Серёжу. Раз ее исчезновение так его подкосило, что с ним будет, когда на одной из лесных полянок найдутся окровавленные белые пёрышки. Думать о таком не хотелось. Хорошо или плохо, до самых сумерек так ничего и не нашли. Ни перышка. Ни вороны. — Серёж, все птицы давно спят. Мы сейчас никого не найдем. — Ну она же белая, в ночи видно хорошо, — не унимался тоскливо ведун, шуруя по высокой по пояс траве. Ещё немного и совсем темень настанет. Даже луна из-за облаков не подсобит. Нужно скорее к дому направляться. — Ее и днём в листве хорошо видно. Лучше завтра, с новыми силами, как только рассветет. Уговаривал он мягко, успокаивающе. Сам удивляясь, что собственный голос может выдавать такие интонации. Привык рявкать на шальную младшую дружину, привык громко, четко отдавать приказы. В конце концов, привык спокойно говорить с близкими. Но то, что выходило, когда обращался к ведуну, ни под одну категорию не подходило. — И так всю округу обошли, надо отдохнуть, подумать, подождать. Глядишь, завтра сама объявится. Ведун нахмурился, по глазам видно, что соглашаться, уступать не хотел. Но усталость все же победила упрямство. Он, зажмурившись, выдохнул тяжело и спешно зашагал в сторону избы. Как зашёл — сразу полез на печь, ни слова не говоря, отвернулся лицом к стенке и затих. Олег, подпалив лучину, грустно глянул на его спину. Не поужинал даже, обеспокоенно думал он, сам пожевав немного того, что осталось в чугунке с утра. К слову, о стряпне. Последние дни Олег ни разу не заикнулся о ней. Просто готовил сам, не пытаясь учить. Почему? Просто, научи, значило бы, что ему можно уезжать, и по-хорошему надо бы. Сил он давно поднабрался. Да и люди ждут. Княжество без правителя. Друзья переживают. Шура, Вадимир, да вообще все наверняка извелись. Если, конечно, сами уцелели. А он тут... ворону в лесу ищет. До этого он стыдил себя за то, как усердно искал предлог остаться ещё хоть на денечек, но предлог сам нашел его. Сейчас уезжать стало совершенно точно нельзя. Ну как тут уедешь? Когда такие вещи творятся! У Серёжи беда. Он переживает, ему плохо. Олег просто не может и не хочет его оставить. Вот когда Марго найдется, все наладится, тогда уж можно снова подумать о возвращении. А пока нет. Лучина потрескивала, пламя дребезжало на потягивающем из окна сквозняке. Олег, тяжело выдохнув, встал из-за стола, и снова поглядел на отливающие медью локоны. Переставив лишнюю посуду к печи и погасив лучину, князь завалился на уже почти родную лавку возле окна. Утро вечера мудренее.***
1016 г. Колыбельная разливалась тихой песенкой. Мягкая теплая мамина рука гладила по голове. Едва Серёжа после вынужденного ночного заплыва объявился на пороге весь мокрый, растрепанный и растерянный, вмиг был сбит с толку материнской заботой. Его, конечно, гораздо больше волновало видение. Или не видение? Спросить бы у деда... Может, подсказал бы чего. Но тот уже похрапывал на печи. — Закрывай глазки, и пускай приснится тебе самый хороший сон, — вклинился в его тревожные мысли мягкий мамин голос. Мальчик возмущённо зашипел, отбрыкиваясь от одеяла. — Ты чего, я же уже большой! Женщина усмехнулась по-доброму, но гладить перестала. — Может, и большой, но всегда будешь моим чадом. И для деда всегда будешь маленьким внучком, — мальчик скорчил недовольную мордочку. А женщина улыбнулась, кивнула и пожала плечами смешливо. — Какой бы большой и взрослый не вымахал. Семья всегда будет рядом. Как бы далеко не забрался. Куда бы судьба не занесла. Знай, что где-то есть дом с родными тебе людьми, которые ждут, любят и думают о тебе. Мальчишка задумчиво притих, а потом, поднявшись, порывисто обнял мать. Тревога, что клокотала с момента, как увидал тот огонь, наконец отпустила, а на ее место накатила дрема. Мама, отстранившись, тепло улыбнулась, снова погладив по подсохшим рыжим волосам, поднялась. Огонек лучины, перестав трещать, погас, погружая избу в уютную темноту, и мальчик, улегшись на боку поудобнее, стал засыпать.***
Этот треск лучины, бренчание посуды, присутствие другого человека в избе навевало воспоминания. Самые теплые, самые хорошие, но с тем и самые тоскливые. Сердце кровью обливалось из-за осознания, что так хорошо, как раньше, уже не будет. Что мама ошибалась тогда. Никто его нигде не ждет, и никому он в помине не нужен. Даже Марго, собственной птице. Что уж говорить о заезжем князе. Олег хороший. Каждым поступком, словом только подтверждал, что он не такой как все. Что ему можно довериться, и Серёжа доверился бы, если бы не понимал, что скоро придётся прощаться, что он уедет и, вероятнее всего, никогда не вернётся. Он ведь первый, да и единственный за долгое время, кого он подпустил к себе. И это после того, как был абсолютно точно уверен, что никогда в жизни больше людям не поверит. И встретив первого же, привязался не на шутку. Столько он мучился, выхаживая его, столько перебарывал себя, чтоб хотя бы поговорить, столько нервов потратили оба, чтоб научиться понимать, слышать друг друга. В конце концов, просто столько времени провели вместе. И к чему все это? Зачем? Если он в любом случае уедет. В последние дни, когда поводов для споров просто не осталось, они много говорили. Олег рассказывал про свое княжество, друзей, много чего интересного про простую жизнь людей. И тогда ведун улыбался, с искренним интересом слушал, расспрашивал, но сейчас вдруг понял. Для Олега он и это место — просто очередной необычный уголок большого мира и человек, что тут обитает. У него есть жизнь за этим лесом. Куча знакомых, приятелей, людей, что знают, ждут и ценят его. Для Серёжи не осталось ничего. А Олег — единственная частичка большого злого мира, что не пугала, к которой хотелось тянуться. Серёжа давно уже еле тлеет. И все сердечное тепло, хотя и оставалось его ничтожно мало, так мало, что и на себя не хватало, все ему отдал. Как умел. Понимал, конечно, что у Олега его и так навалом. Что его жалкие крохи он может даже не заметить. Но очень хотелось, чтоб заметил, чтоб понял, чтоб остался. Злоба брала на себя. Почему допустил, почему позволил себе привязаться. Но разве же могло получиться иначе. Поделом ему. Все поделом! Все беды, одиночество, то, что Марго исчезла — поделом! Чтоб и надеяться не смел на что-то хорошее. Накатило так, что, не в силах больше сдерживаться, он уткнулся носом в подушку, задыхаясь от душащих слез. Хорошо хоть не при Олеге разрыдался, совсем жалко бы было. Хоть дотерпел до того, как тот уснул.***
Сон у Олега чуткий. Чуть что прервёт тишину — мигом просыпался, тут же готовый подорваться и броситься в бой. Привычка или рефлекс юноши, которого с раннего детства растили воином. Олег приоткрыл глаза. Вокруг темень, а запах лучины ещё не успел выветриться. Поспал всего ничего, едва задремал. А разбудили звуки, доносящиеся с печки. Тихие, еле слышные горькие всхлипы. Сердце спросонья быстро пустилось вскачь. Что стряслось?! Кто обидел?! Первое, что пришло в голову: скорее подняться и подойти. Но разве же Серёжа позволит? Разве подпустит? Да и понятно, в общем-то, что его печалит. Ворона потерялась. Но ведь не зря же он плачет ночью, когда думает, что ни одна живая душа его не видит. Не хочет показывать себя такого, настоящего. И как бы больно не было, это нужно уважать. Хотя Олег искренне не понимал, ведь нравилось ему, притягивало мысли, взгляды к Серёже именно все то настоящее. Ну неуклюжий, ну обидчивый, ну стряпней его людей пытать можно, очаровательно болтливый, порой до ужаса вспыльчивый и заботливый, ну плачет по ночам в подушку, улыбается порой так, что в глазах точно звезды загораются. Такого хотелось узнавать, оберегать, такого, отчего-то казалось, легко можно было бы полюбить. Каждый рваный всхлип отпечатывался в памяти раскалённым железом. Он за свою жизнь повидал многое: своей, чужой боли, горя, переживаний. Но Серёжины слезы отчего-то оказались невыносимее всего. Самому выть хотелось из-за того, что не может это остановить, что нельзя подойти, нельзя успокаивающе погладить по плечу, нельзя, глядя прямо в глаза, совершенно искренне пообещать, что все для него сделает. Лишь бы больше никогда не слышать, как Серёжа плачет. Этой ночью Олег и с места не двинется, до последнего слушая рвущие сердце всхлипы, заглушаемые подушкой, потому что глаз сомкнуть не сможет, пока не услышит его спокойное ровное сопение. А завтра, завтра весь лес с ног на голову перевернёт и во что бы то ни стало разыщет эту ворону.***
Утро выдалось ещё сумбурнее прошлого. Мало того, что оба проснулись разбитые переживаниями минувшего дня и ночи, так ещё на закономерное предложение Олега «ну что, завтрак и на поиски?» Серёжа, сидя на лавке возле печи, пялясь в пустоту отстраненно, вдруг вспылил: — Тебе то это все зачем?! Какое тебе вообще дело до того, что у меня ворона потерялась?! Не понимаю. Олег даже опешил ненадолго, призадумавшись. Как-то всю прошлую ночь и утро задача найти Марго во что бы то ни стало казалась чуть ли не самой главной, что вообще была в его жизни. Да он горы готов свернуть, если это поможет утешить Серёжу. Но он ведь прав. Найти ворону и, ну, к примеру, заключить наконец-то мирный договор с Новгородом. Кажется, несравнимые по важности задачи. Но ведь отчего-то первое все равно важней. Они замерли, глядя друг на друга. — Что ты на меня смотришь так?! — как-то вымучено и тоскливо спросил Серёжа, не отводя красноватые глаза. — Как? — само вырвалось, хотя Олег и подозревал, как именно мог выглядеть со стороны. — Как будто тебе не все равно, — опуская глаза, выдохнул ведун, поднимаясь на ноги. — Так и есть, — выпалил князь. Серёжа, пропуская мимо ушей, направился к выходу. — Ну куда ты? — шагнул следом Олег, потянулся, чтоб придержать за руку, но в последний момент отдёрнул. — Не знаю! Куда-нибудь! — оборачиваясь, огрызнулся раздраженно ведун. Видно, как расстроен, как растерян, как переживает, а ещё видно, что злится не на него. Да даже если бы на него — пускай. Пускай кричит, обзывается, пускай стукнет — Олег стерпит, если ему от этого полегчает. Главное, чтоб после снова улыбался. Но Серёжа, притормозив на пороге, ответил уже тихо и мягко. — К речке схожу, — и вышел. Олег тяжело выдохнул. Но едва он скрылся за дверью, раздался его радостный возглас: — Марго! Девочка моя! Олег, облегченно выдыхая, выскочил за ним следом. — Куда ты подевалась, я так волновался, — причитал он, наглаживая сидящую у него на предплечье птицу. Заметив князя краем глаза, вмиг приосанился, перестав аккуратно тискать, и, отставляя руку с сидящей на ней вороной подальше, поучительно продолжил: — Не смей меня больше так пугать. Хоть предупреждай. — Кар, — ворона, вспорхнув, пересела изгородь. Тут с высокой ели на ветку пониже опустился большой черный ворон. Перья его отливали в синеву. Сидел птах, гордо задрав клюв, но людей опасался, видно. Марго по сравнению с ним была изящной белоснежной кокеткой. — А кто это с тобой? Друг? С ним ты пропадала? Марго показушно распушила перья, точно красуясь, хлопнув крыльями. Выпятила грудку. — Жених? — поднял брови Серёжа. — Знакомить, значит, привела, — фыркнул ведун смешливо. — Поздравляю, красавица, — весело проговорил Серёжа, легонько улыбаясь. Но добавил тише с тоской в глазах, — не забывай прилетать хоть иногда. Тут черный ворон, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, каркнул. Марго встрепенулась, оборачиваясь на спутника. Белая ворона, никуда по определению не вписывающаяся, даже она нашла себе пару, кого-то, кому она важна, кто будет смотреть на нее так заботливо, оберегать. Может, Серёжа и переоценивал сложность птичьих отношений, вознося их на уровень человеческих. Но от этого менее обидно не становилось. Все уходят. Семья оставила, ворона улетела, и Олег скоро уедет восвояси. Он устал терять. Больше нет сил. Думал, и так на самом дне, и терять кроме собственной жизни нечего — так нет же. И каждый раз только больнее. Разве же мало молится, разве же мало подношений богам делает, Волю их беспрекословно исполняет. За что они его наказывают?! Только отбирают и отбирают. Признаться, в последние пару дней только убедился в том, что Олег его наказание, ухищренное и жестокое. Ведь что может быть больнее, чем встретить прекрасного, доброго, умного, хорошего человека, из-за которого все горести тускнеют и забываются хоть на время, а улыбка почти не сходит с щек. Слишком хорошего, чтоб когда-нибудь удалось стать достойным его расположения. Всё, чего он достоин, это сидеть в глуши, в разваливающейся с годами избе, жевать горькие корни в одиночестве. Теперь уже точно в полном. И все равно, оглядываясь назад, он сделал бы то же самое. Не струсить и отправиться за погибающим воином было самым, а может и единственным, правильным решением в его жизни. Хоть что-то полезное сделал. Жизнь человеку спас. А уедет и уедет. Он ему давно ничем не обязан. Будет добрым словом вспоминать — и то хорошо. О большем и мечтать нечего. Он не заметил из-за застилающих обзор волос, но вдруг почувствовал, как на плечо опустилась теплая широкая ладонь. Вздрогнул от неожиданности, замер на пару мгновений, оценивая ощущения, затаив дыхание. Марго, каркнув что-то напоследок, вспорхнула на ветку к своему кавалеру, и уже через мгновение белая и черная тень стали удаляться в сторону дремучего леса, вскоре и вовсе затерявшись среди острых макушек елей. Серёжа стоял, опустошенно глядя им вслед, отчетливо чувствовал, как все привычное сыпется сквозь пальцы. Ком подступил к горлу. Ну вот и все. Теперь звуки леса, ветра, листвы, щебет диких птиц, что слышались, остались ему единственными спутниками. Олег чуть крепче сжал плечо в своей руке. — Раз уж Марго пока в отлучке, я побуду за нее, — проговорил он. — Могу даже каркать время от времени. Серёжа, опустив глаза, зажмурился, но несмотря на детское желание усесться на траву и расплакаться от досады, не смог сдержать тихого смеха и улыбки. Обернувшись, мокрыми глазами посмотрел на князя через плечо. Тот выглядел чуть виновато, словно и сам понимал, что шутить неуместно, но сдержаться не смог. Глядел своими темными глазами тепло, понимающе. Злиться на него всерьез Серёжа давно разучился. — Дурак, — проговорил ведун чуть ли не ласково, так, что обидеться не получилось бы при всем желании. Олег только приободряющее улыбнулся в ответ, убирая руку с плеча. Даже погоревать нормально не дает. Серёже до конца жизни одному дни коротать. А он каркать время от времени обещает. Ну что за человек. Серёжа, не в силах справиться с накатившими чувствами, побрел в лес не спеша.***
Вечно он уходит, убегает, отворачивается, а Олегу хватило бы одного шажка навстречу с его стороны, самого крошечного, чтоб понять. Тем не менее, князь все равно увязался следом. Хорошо, что Марго цела и невредима, но жаль, что улетела. И неясно ведь, как часто будет прилетать, и будет ли вообще. Он невольно представил себя на Серёжином месте, а как бы чувствовал себя, если бы исчезло самое близкое существо, единственная компания, с которой живешь неразлучно незнамо сколько лет. И тут Олег понял, почувствовав себя, кажется, самым сказочным идиотом во всем княжестве. Да не в вороне ведь дело! А в одиночестве! Живо представилось, как Серёжа один в своей маленькой избушке таскает тяжеленные ведра с водой, давится своей кашей, с поздней осени до лета живет впроголодь, вечерами в свете лучины вырезает из дерева свои фигурки божков, зимой за хворостом бегает, мерзнет, у него же ни шубы, ни сапог нормальных. Была Марго — и ему хоть поговорить было с кем, а сейчас все это в тишине совсем один. Нет. Так нельзя. Хватит. — Серёж, — позвал князь, нагоняя, и, поравнявшись, продолжил, — а если серьезно. Может, — замялся он, поднимая глаза, — может ты хотел бы уехать отсюда? Ну, к людям. Одному ведь тяжело и одиноко. — Я не могу, — невесело покачал ведун головой отрицательно, — слишком опасно. — Не переживай. Есть на свете плохие люди, но добрых гораздо больше. Да и, если согласишься в Ладогу перебраться, будь уверен, тебя никто ни словом, ни делом обидеть не посмеет, я обещаю. — Я опасен, — разъяснил он, отворачиваясь, и присел на поваленное дерево. — Мне нельзя к людям. — Да что ты такое говоришь? — обходя его, Олег присел рядом, тревожно заглядывая в лицо. — Поверь, такой, как я, не нужен в твоей Ладоге, никому не нужен. Я плохой человек. Ты меня совсем не знаешь, не знаешь, что я сделал. — Так расскажи. Серёжа притих задумчиво ненадолго. А если и расскажет, хуже уже не будет. Ну узнает и узнает. Чего таиться, будто это что-то изменит. Нервно сглотнув, он поднял на него глаза и спросил отчаянно. — А ты не испугаешься? — Уж постараюсь, — как-то трогательно, но еле заметно улыбнулся Олег. — Ну слушай, — тяжело выдохнул Серёжа и прикрыл глаза, собираясь с мыслями.