Песнь вещего ворона

      Лесные птицы громко чвиркали наперебой. Солнце окрашивало своими золотыми лучами все вокруг. Стволы вековых сосен, елей, берез, в ряд выстроившись на опушке поляны, грели свои поросшие мхом бока.       Высокую зеленую траву с выбивающимися вверх колосьями, как гриву, трепал ветер. Валуны, как чешуя огромного спящего существа, местами прорывались из-подо мхов, трав, были изрезаны древними рунными письменами народов, что жили здесь столетия назад. Еще до того, как пришло православие, до того, как появилась Ладога, то того, как вообще появились княжества древлян, полян, славен.       Эти незаметные следы — эхо прошлого. Отголоски того, как на самом деле стара мать — сыра земля. Сколько судеб, людей, поколений, народов она уже видела и сколько еще увидит. Однако исход всегда один. Всему начавшемуся непременно суждено закончиться.       Но такие серьезные размышления, конечно же, не приходили на ум молодого князя. Он просто брел по зеленому сочному лугу, щурясь на припекающем июньском солнце. Наслаждался этим погожим днем и этой жизнью. А мысли его целиком и полностью были заняты кое-чем иным. Вернее, кое-кем.       А этот кто-то неспешно шел впереди. Его длинные медные волосы с затейливыми сплетениями косиц и бусин покачивались от ходьбы, а в лучах солнца и вовсе отблескивали золотом.       Сережа поведал, что хочет идти собирать начавший цвести кипрей. И Олег, конечно же, торопливо забрасывая свои занятия, попросился пойти с ним. Ведун пожал плечами, легонько улыбаясь, мол, земли ничейные, где хочешь, там и ходи и нет нужды каждый раз спрашивать.       Олег и сам понимал, что вел себя странно, но упустил момент, когда что-то в нем начало меняться. Точно происходили эти перемены не в одночасье, а постепенно, как весенняя капель медленно, но верно прорывает снежный наст.       Как пришли они к нужному месту, ведун, оставив корзинку в стороне, занялся делом, а князь, тяжело выдохнув, уселся в траву. Ну а что ему еще делать? Знал ведь, что от него в сборе трав помощи как от козла молока. Но все равно пошел за Серёжей.       Потому что просто не мог не ходить за ним.       Сережа блуждал, сосредоточено высматривая травы, а находя нужную, опускался на колени и срезал ножичком. Волосы каскадом перекатывались со спины на плечи, застилая лицо. Он, заправляя их за уши, поднимался и, прихватив срезанный пучок кипрея, направлялся дальше. А Олег грелся на солнышке, сжимал в зубах травинку и глядел на ведуна.       Потому что просто не мог на него не смотреть. Отвернись — дышать разучится.       Серёжа. Даже имя его в мыслях стало вызывать какую-то лихорадку.       Сережа он невероятный, теперь-то Олег правда видел, не человек он — таких людей не бывает — он ведун, или вовсе прекрасный лесной дух. Но при всей своей невероятности ужасно близкий, теплый и трепетный.       Каждую его улыбку, каждую слезинку Олег ощущал, как свою. Каждую его радость и горе считал и своим тоже.       Его голос, звонкий смех, черты лица, веснушки, рыжие шелковистые волны, к которым ужасно хотелось прикоснуться. Обереги, ленточки, перья, косички, его глаза — студеные омуты, руки такие тонкие, бледные, не то, что олеговы, грубые, привычные сжимать булат. Запах сухих трав, который неизменно веял от него, успокаивающий, уютный, уже родной до боли в груди.       Все это сливалось в единое, манящее, сводящее с ума и разжигающее желание зарыться с головой, утопая и забывая про все на свете.       Уже, кажется.       Прав был Шура:«влюбишься — поймешь». Вот и понял. Все понял. А еще сомневался ведь, гадал, а есть ли любовь эта хваленая или она сравни сказкам. А тут уверовал и в сказки, и в любовь.       Пока витал в мыслях, под руку попался куст ромашек. Олег сорвал одну, вглядываясь в золотую сердцевину-солнышко, потом еще и еще. Руки сами начали сплетать темно-зеленые пахучие стебли вперемешку с травинками и снытью.       Олег всегда помнил наставления отца: «Доверяй своим глазам, думай своей головой и слушай свое сердце». Глаза с сердцем уже спелись, осталось лишь думать, вот и думал он, но тоже исключительно о Серёже, перебирая в голове то да сё.       А тот сон? Волчья свадьба. Обычно все сны забываются, едва просыпаешься, а этот помнится до сих пор, хотя минул не день и не два. Ясно, словно воспоминание. И отчетливее всего помнит, что чувствовал тогда. Когда его руку сжала чья-то горячая ладонь, когда крепко прижимал к себе свою, точно свою, самими небесами предназначенную пару, направляясь к берегу. Когда сердце из груди рвалось, узнав растрепанного ведуна. Тогда он удивился, не был готов понять. А сейчас признать это было до смешного просто. Ну конечно же он, кто еще-то? Ни одна живая душа на свете не будила в нем то, что пробудил этот маленький смелый ведун.       И это даже не про симпатию, началось ведь все не с этого, но даже ссорясь до хрипоты, подсознанием словно чувствовалось, что кроется что-то под неприязнью и коркой льда. Жаркий огонь плавит изнутри медленно, но верно, в конце концов выпуская наружу весь притаившийся жар. И уже и не вспомнить, что когда-то был между ними тот лед. Испарился, проливаясь дождем.       А то, что Серёжа был, ну... не девицей. Какая разница? Ну юноша и юноша. Самый прекрасный, самый премудрый, настоящее чудо с чудских земель. Разве же возможно загнать чудо в рамки?       Может, и было принято по-другому, но обычаи, порядки меркли по сравнению с клокочущими в груди чувствами. Да никогда ни к кому до этого Олег ничего подобного не испытывал. Жил как в тумане. Когда влюбляешься по-настоящему, разве же беспокоят условности? Вот и Олег влюбился, выходит.       Да и он был не из тех, кто станет думать и отталкиваться от чужого мнения. Он привык решать за других, привык вести за собой, действуя так, как считает нужным. Князь ведь.       Вот тебе и князь. Он опустил глаза на свои руки. Крепко он призадумался, так, что получился неплохой такой веночек, не хуже, чем девки на купало плели. Они ведь тоже суженого искали.       Олег устало выдохнул. Что же он, совсем умалишённым станет теперь?       Был князь, самодержец, военный стратег, надежда и опора Ладоги, такой серьезный, что ни один великовозрастный боярин слово против сказать не мог. Такой занятой, что и во снах и наяву за одни только заботы княжества радел.       А тут, ну смех и грех. Угодил ни живой ни мертвый в гости к ведуну, ума-разума лишился, только и может теперь, что думать о нем, веночки плести, хвостом за ним ходить, да по хозяйству помогать.       Что же, на Серёже свет клином сошелся?       Возмущаясь и одергивая себя, он поднял глаза на блуждающего по поляне ведуна. Застучавшее в ушах сердце подсказало:       Да, сошелся.       Ну, в таком случае остаётся только смириться. С венком-то теперь что делать? Сгорел сарай — гори и хата. А вот Серёже и отдать, ему жуть как пойдет.       Олег поднялся на ноги из высокой травы и направился в его сторону.       — Нашел свой кипрей?       — Ага, его здесь полно. Как высохнет, можно будет вкусный настой заваривать, — кивнул он, поднимаясь на ноги и отряхиваясь от налипших на длинную рубаху колосьев. Солнце играло в его светлых ресницах.       — А у тебя там что? — заинтересовался юноша.       — Да так, сплел со скуки, — отмахнулся Олег, но все же взяв себя в руки, протянул венок, — возьми, это тебе.       Сережа принял подарок в руки и как-то удивленно поднял на него глаза.       Олег, и так сгорающий от смущения, даже не удивился. Ну конечно, что за чушь! Веночек ему сплел, теперь уж и Серёжа в курсе, что он сбрендил.       Взгляд сполз вниз, а на щеки набежал румянец. Что же с Олегом делается-то рядом с ним. Обычно матерый волк, а с Серёжей влюблённый волчок.       — Знаешь, — протянул рыжий, кусая губы, — ромашки — символ семейного счастья, любви и верности. И по-нашему принято обмениваться венками из них, когда женихаются.       От этих слов сердце князя пропустило удар. Он резко поднял взгляд. Чувствуя, как горят щеки, уши, все, что только можно, словно вылили на него ушат горячей воды.       Сережа, замолкнув, разглядывал венок, словно раздумывая.       Олег чуял: еще чуть-чуть и точно двинет к предкам. Сердце как бешеное колотилось. Пять стрел его не взяли, так сердечный удар добьёт. Да как такое возможно?! Пальцем в небо, наугад и попал в чудской обычай сватовства.       Молчание затянулось в вечность, Серёжа внимательно вглядывался в его лицо, но тут глаза его стали хитрющими, совсем как у лисы, а уголки губ резко поползли вверх. Еле сдерживаясь и кусая губы, он хихикнул:       — Да шучу я, — и вовсе прыснул со смеху.       Олег захлебнулся возмущением и восхищением одновременно. Ну и шуточки у него.       Даже обидно стало, он-то уж правда поверил, настроился, стал представлять. Но слыша его веселый смех, точно звонкие колокольчики под ловкими пальцами звонаря, он только тяжело выдохнул, закатывая глаза, и тоже невольно расплылся в улыбке.       Серёжа продолжил:       — А даже если бы и так, ты же не знал, а значит не считается. Так что просто спасибо за венок, он красивый, — улыбнулся ведун, безмерно довольный собой, водружая цветы себе на голову.       Ромашки маленькими солнышками засияли на фоне рыжих волос. Зрелище невероятное. Образ прекрасного лесного духа завершился. Олег не смог удержаться, чтоб хоть как-то дать выход полыхающему в груди пожару.       — Ты краше, —пересиливая страх, тихо произнес он.       Тут уж пришло время Серёже удивленно округлить глаза и, смущённо улыбаясь, отвернуться, пряча алеющее щеки в волосах.

***

      На сердце было нестерпимо тепло от того, что всю прогулку Серёжа так и не снимал его глупого венка с головы. И даже когда вернулись к дому, не оставил под окном на лавочке досыхать, а занес в избу, повесил на стенку, туда, к рябиновым бусам, вороньим перышкам, божкам, словно что-то важное для ведуна. Словно сам Олег для него важен.       От этой робкой надежды счастливее он себя в жизни не чувствовал.       Князь никак не мог перестать улыбаться, ни когда тихо хлопотал по дому, ни когда помогал перевязывать пучки свежих трав и развешивать у печки, ни когда разливал еще пышущую паром похлебку в две плошки.       На лес опустились очередные сумерки. Олег честно в какой-то момент перестал отсчитывать, который день он тут. Как обычно не считают все хорошее, ведь его всегда будет казаться несправедливо мало.       Печь потрескивала, опаляя домашним теплом нутро избушки. Лесные птицы допевали свои последние на сегодня трели, а на стене висел венок из ромашек — цветов семейного счастья, любви и верности.       Серёжа, дожидаясь его за столом, щебетал что-то об удачных сочетаниях кипрея с другими травами, которые он перепробовал, но замолкал порой, нетерпеливо дуя на тарелку, чтоб еда скорее остыла.       А Олег пребывал в какой-то блаженном тумане. Все вокруг казалось каким-то уютным мягким сном, теплым, домашним.       А ведь мог бы он в первый день представить, что это место и его хозяин настолько придутся ему по сердцу? Настолько, что мысль покинуть этот лес, оставить Серёжу будет отзываться резкой болью в груди. Точно по живому режут. Так нестерпимо, что даже совесть, зовущая обратно в Ладогу, смолкла. Сама совесть опустила руки, уморил, мол, ты меня, князь, своим ведуном, а других и подавно за Можай загонишь. Так что делай, что хочешь, только перестань душу на куски рвать.       Зато в другом вопросе совесть была неуклонна и непримирима, да и Олег полностью был согласен.       Сережа ведь доверился ему, поведал о своем горе, а он прекрасно видел, чувствовал, как тяжело ему это далось. Но все же он открылся ему.       Ему! Князю, как пренебрежительно поначалу называл его Сережа. Он ведь вообще говорить с ним не желал, отталкивал, задирался, даже смотрел озлобленно, испуганно, как загнанный зверь.       А сейчас смотрит совершенно иначе: открыто, тепло, но робко и с притаившейся капелькой тоски во взгляде.       Много он выстрадал, много горя, тягот, злобы человечьей на себе испытал. Но не померк в нем свет, душа не смотря ни на что оставалась доброй.       Олег жизнь был готов положить на то, чтобы никому и никогда не дать его ранить. Готов был ждать, упиваться самой мимолетной улыбкой и совершенно ничего не просить взамен. И ни единым своим словом, делом, никогда не предать Сережиного доверия. Ведь настолько оно хрупкое, настолько драгоценное, что Олегу казалось: ничего дороже в жизни не видал.       Ран на Сережином сердце много. Это вам не пять стрел, чудь-трава не поможет. Залечивать долго и сложно, добром, преданностью, лаской, заботой, любовью. И если только когда-нибудь Сережа позволит, он в лепешку расшибется, но все сделает, потому что больше всего на свете хочет, чтоб один рыжий прекрасный ведун был счастлив.       — Ты чего не ешь? — кивнул Сережа, улыбаясь лисьими глазами-омутами и уголками губ.       Олег только улыбнулся тепло ему и своим мыслям и взялся за ложку.