Песнь вещего ворона

      Темное звездное небо куполом накрывало острые еловые макушки. А посреди бескрайнего леса сиял одинокий огонек костра. Хвойные ветви потрескивали в пламени, снопы искр вырывались в тёмную высь вместе с дымом и где-то там наверху не затухали, а терялись среди других звезд.       У костра сидели двое.       — Купальская ночь ведь сегодня, — тишину прервал мягкий голос ведуна. Он сидел неподалеку, перебирая стебельки полевых цветов, а, выбрав подходящий, накручивал, скрепляя уже сплетенные ромашки, васильки, одуванчики.       — У нас в Ладоге такие гуляния в этот день, — улыбнулся князь, мечтательно прикрывая глаза.       — Гуляния? — удивился Серёжа.       — Да. Угощения, хороводы. Кто из смельчаков цветок папоротника ищет, кто через костры прыгает.       — Так языческий же праздник и обычаи? Я думал, вы там... другие.       Серёжа призадумался, а чуть погодя снова заговорил:       — А я на гуляния редко ходил. Обычно в эту ночь с дедом травы собирал. Они особую невиданную силу набирают в Купало.       — И сейчас пойдешь? — с ноткой сожаления в голосе произнес Олег.       Серёжа покачал головой отрицательно:       — Не хочу. Никуда эти травы не денутся, — выдохнул он как-то невесело, и бодрее проговорил, подвигаясь чуточку ближе к огню и к нему. — Расскажи еще.       — Еще? — весело переспросил князь, озорно склонив голову на бок, ловя взгляд голубых глаз. Серёжа смущенно фыркнул, кивая и сдерживая улыбку, отвернулся, возвращаясь к цветочному плетению. Словно не обращал внимания, но сам внимательно слушал.       — Еще у нас в эту ночь гадать принято. Девицы венки плетут и по реке пускают. А некоторые молодцы хитрят, удаль показывают. Нарочно вылавливают. Коли поймают венок той, кто по сердцу, то и сватаются смело. Ведь если смог отличить нужный среди кучи других похожих, еще и в реку ночью полез, так уж судьба, значит, вместе быть.       Серёжа недоверчиво фыркнул. А Олег продолжал весело:       — Один мой дружинник, Игорь, он в девицу давно влюблен, все вокруг да около ходит, а свататься боится. Хотел поймать ее венок, но перепутал, да вытащил не тот. А когда узнал, обратно в воду бросил, а сам в лес удрал, пока девчонки посадские обхохатывались.       Серёжа сочувственно хихикнул. И бросив на него короткий взгляд спросил как-то робко:       — А ты вылавливал?       — Нет, — помотал головой князь, — больно надо, вода в Волхве студеная. Да и не до этого было, — замялся он, смущенно затихая. — Ты тоже гадать решил? — кивнул на получившийся венок.       Серёжа усмехнулся, завязывая концы длинной травинкой.       — Гадать? Я наследный ведун. Гадания — это народные забавы, — чуть высокомерно хмыкнул он, но, потупив взгляд, продолжил:       — А венок... просто сплел... тебе. Вот, — с этими словами, отчаянно пряча глаза, повернулся, протягивая его князю.       Казалось, будто руки его, да и сам он весь взволнованно подрагивает, как лист осины на ветру.       Олег заулыбался, подставляя макушку под цветочное украшение:       — Спасибо.       Ведун отвернулся, обнимая руками коленки и устремляя взгляд в костер.       Олег глаз от него оторвать не мог. Одолел такой трепет. Точно не юноша, к которому он старательно показывал свои нежные чувства, как только умел, вдруг тоже сделал шаг навстречу, а пугливый птенец, преодолев страх, забрался на руки, ища тепла. Даже дышать лишний раз было страшно, а вдруг забоится, снова вспорхнет.       Олег, поправляя венок на голове, добавил тихо, но уверенно:       — За твоим венком я бы в самый студеный омут нырнул.

***

      Сердце в груди забилось еще быстрее, а щеки загорелись. Языки пламени, искры-мошки перед глазами расплывались в одно яркое пятно. От жара огня и жара, жгущего изнутри, голова кружилась и воздуха отчаянно не хватало. И все это творилось с Серёжей просто потому, что Олег рядом.       Так сильно он ему нужен, так не хочет отпускать, а духа хватило только дурацкий венок подарить в ответ, мысленно бранил себя ведун. Конечно, Олег ничего не поймет. Не поймет, как сложно было решиться даже на эту мелочь, при этом чувствуя себя самым ранимым и несуразным существом на всем белом свете, словно птица без оперения. Разве же Олег догадается, как много значит для него. Но он принял, поблагодарил, даже сказал что-то настолько смущающее, что смысл слов до сих пор в голове не укладывался.       Олег. С ним все стало по-другому, по-новому. Так ярко, так светло, так много чувств, мыслей. Словно он впервые за долгое время смог всплыть из трясины, в которую его затянула судьба, и вздохнуть полной грудью.       Он мог бы надеяться на лучшее. Ведь, оглядываясь назад, Олег всегда относился к нему хорошо и даже ссориться вовсе не хотел. Начинал ведь всегда сам ведун. Отчего сейчас делалось ужасно стыдно. Но тогда, являя собой верх язвительности и негостеприимства, разве же мог он знать, что возьмет и влюбится в князя. А еще ведающим себя смеет называть. Вот хватило бы ума тогда быть повежливее, может, Олег и мог в его сторону поглядывать. А теперь, когда он точно знает все оттенки несносности его характера, навряд ли захочет связываться.       А то, что он говорит, делает, как ласково он смотрит — то просто мерещится. Может, он на всех так смотрит. Но только Серёжу от этих взглядов то в жар, то в холод бросает, и отчаянно хочется, чтоб смотрел так только на него и не уезжал в своё княжество.       Он до этого не задумывался, но Олег ведь и правда правитель, князь. А у князя есть свои важные дела, заботы, обязанности, планы. Столько людей ждут его. Нуждаются. От этого понимания делалось горько. Ведь Серёже он тоже нужен, а колотящееся и изнывающее сердце подсказывало, что нужен сильнее, чем всем подданным вместе взятым.       Серёжа даже думал о том, чтоб все-таки отважиться и попроситься с ним в Ладогу. Не потому, что хотел к людям, только потому, что сердце непременно тянулось, влачилось бы за Олегом. Но потом понял. А чего ради? Там он все равно будет чужим и таким же одиноким, но уже не в родной чащобе, а в большом страшном городе. А Олег будет править, как и до ранения и их встречи, и рано или поздно непременно позабудет его. Серёжа просто затеряется и померкнет среди толпы, окружающей ладожского князя.       Может, и сейчас Олег обращает на него внимание только потому, что другой компании в лесу попросту нет. Но почему тогда не уезжает?       Все это мучило, выматывало, постоянно метаться мыслями от кромешного отчаяния до наивных мечтаний о долгожданном счастье.       Но Серёжа давно уяснил: от надежд только больнее. Он устал надеяться.       Ждать, гадать можно бесконечно, вернее до тех пор, пока Олег наконец не опомнится и не засобирается в свою Ладогу. А Серёжа уже никак не сможет его остановить, ведь из всех отговорок, предлогов и хитростей осталось только:«пожалуйста, не уезжай. Я же тебя люблю», которое он так и не осмелится озвучить.       — Олег, — позвал он, чуть ежась от вечерней прохлады.       Дрова прогорели и огонь понемногу стал утихать. Теперь спиной чувствовалась и лесная прохлада и вечерняя сырость, смешиваясь с мурашками от того вопроса, что висел в воздухе уже давно.       — Можно спрошу кое-что? — кусая губы и задерживая дыхание, проговорил он. Олег кивнул, подвигаясь чуть ближе.       — Скажи честно, почему ты все еще здесь?       Вопрос прозвучал, точно раскат грома. Словно до этого оба жили, оттягивая этот момент, отказываясь признавать, что если нет поводов для обратного, то пора бы уже расходиться каждый своей дорогой.       — Что? — переспросил растерянно, словно не расслышал, Олег.       — Ты ведь здоров и должок за спасение давно с лихвой вернул, можешь уехать в любой момент в свое княжество, к своему народу. Так почему?       — Ты хочешь, чтоб я ушел? — голос его дрогнул. Обычно твердый и уверенный, теперь вмиг сделался хрипловатым, тихим. В глазах притаилась ранимая тревога.       Серёжа поспешно выпалил:       — Нет, — отрицательно замотав головой, — Но все-таки, почему ты не уходишь? Что тебя держит? Благодарность за спасение? Жалость? Что?       Взгляд князя от этих слов снова переменился. На смену тревоге пришла нежность, та самая, от которой все внутри сжимается в тугой клубок и словно порывами сильного ветра тянет к нему.       — Ты, — ответил Олег коротко, так, словно это очевидно, — ты держишь. Люб ты мне, сил нет как. Не гони, умоляю. Мне счастье просто видеть тебя, рядом быть.       Он потянулся к нему, аккуратно накрыв руку своей. На лице замерла теплая, робкая улыбка, а в карих глазах осторожная надежда.       Серёжа, округлив глаза, удивленно таращился на него, пытаясь осознать услышанное. А когда уловил смысл слов, словно прозрел, вдруг понял все, что до этого не замечал в упор.       Да Олег же правда тоже любит. Иначе стал бы с ним тут возиться?       По лесам ходил, из неприятностей выручал. Учил стряпать, потому что правда переживал, что ведун голодать без него будет. Про Ладогу так много и интересно рассказывал, потому что надеялся, что его город смог бы стать домом и для Серёжи. Все дела по дому на себя взял, хотя гость, а вел себя как самый настоящий хозяин, получше ведуна. С Марго подружился, и она его за своего приняла. Слезы его утирал, когда Серёжа вываливал всю горькую правду. Как песне русалки не поддался, как за руку взял. А тот венок, сватовство... он же и не думал отказываться, удивился, смутился, но отнекиваться, смеяться не стал. Может, не переведи Серёжа все в шутку, он бы не отступил. Потому что любит, так же, как Серёжа его.       Только вот в ответ от ведуна ни одного вразумительного знака о взаимности так за все время и не получил. Не удивительно тогда, что он говорит сейчас.       Просит не гнать, позволить оставаться рядом?! Да Серёжа живет и грезит, как они вместе долго и счастливо. Просто смотрит на него и захлебывается от того, сколько тепла испытывает.       Олег вдруг округлил глаза:       — Ты злишься? — произнес он обеспокоенно.       — Нет, не злюсь, — удивленно замотал головой ведун, наконец приходя в себя, — с чего ты взял?       — Твои глаза. Они пожелтели.       Серёжа удивленно заморгал, но потом нервно хихикнул, догадываясь. Еще бы не пожелтели, его же от чувств чуть ли не трясет. Обычно они коротко вспыхивали холодным желтым и быстро гасли. А сейчас мягко поблескивали теплым, почти золотым, бессовестно сдавая хозяина, чье сердце трепыхалось в эту минуту сильнее, чем когда-либо.       — Тоже люблю, сильно. Поэтому, наверное, — только и смог выдавить он, еле складывая мысли в слова от волнения.       Олег расплылся в робкой улыбке, а глаза вмиг сделались такими лучистыми, счастливыми.       Серёжа, наконец отойдя от оцепенения, только и смог, что податься ближе, чувствуя, как Олег притягивает в объятья, зарываясь носом в его волосы. Ведун прижался щекой к плечу. Крепко сжимая складки чужой рубахи на пояснице, он выдохнул облегченно, закрывая глаза и растворяясь в нахлынувших чувствах. Мысли запестрили, как стаи перепуганных птиц.       В ушах звенело от непомерного, но совершенно точно ощутимого счастья. Чувства, волнами накатывая, сметали все на своем пути. Но то были не те сжигающие все дотла гнев, обида, к которым он так привык. Эти гораздо сильнее. Они трепетали в груди, подступали к горлу не то слезами, не то смехом.       Люб. Он ему люб.       Как можно в это поверить? Ну как он, человек-несчастье, у кого жизнь только и умеет, что отбирать самое дорогое, вдруг получил все, о чем и мечтать не смел? Разве же он заслужил такую правду? Разве же заслужил узнать, что человек, в чьих руках оказалось его сердце, и сам свое умудрился выронить прямо к его ногам? Так, что и до собственного княжества ему никакого дела, лишь бы рядом быть.       Ну какой же он... Дух захватывало.       Серёжа, жмурясь, повернулся, утыкаясь в шею, а Олег ласково погладил его по волосам.       До этого ведун словно любил осторожно, любил вполсилы, готовый, что в любой момент снова останется один со своей болью. А до тех пор урвать себе хоть чуточку тепла, хоть капельку надежды. Но, услышав, наконец, прямо о том, что люб, что нужен, словно сломались все оковы, сердце запело в полную силу и любовь хлынула полноводной рекой.       Серёжа, все еще находясь в кольце объятий, совсем близко, поднял глаза, разглядывая его совершенно по-новому.       Это был не тот воин без имени из прошлого, но хотелось бы верить, что с будущим. Не тот князь, непримиримо вынуждающий вздорить. Не тот приятный собеседник, которого совершенно точно не хотелось отпускать так скоро. Не тот недосягаемый, вечно ускользающий, но пробуждающий всех бабочек в животе и краску на щеках.       Это был Олег, его самый близкий сердцу человек, с которым он хотел бы разделить свою жизнь. Тот самый суженый, которого он наконец дождался.       Он легко коснулся кончиками пальцев его щеки.       Олег заулыбался, ласково прижимаясь к ладони, устремил на него взгляд, такой же, сверкающий, смущённо-счастливый. Он наклонился ближе, потираясь носом о его веснушчатую щеку. Дыхание блуждало по коже, а собственные губы огнем запылали от нетерпения.       Серёжа потянулся ближе, прикрывая глаза от волнения, когда Олег, наконец, легко коснулся его губ своими, сливаясь в первом в жизни трепетном поцелуе.       Внутри как что-то перевернулось. Руки сами потянулись, крепче оплетая шею, а широкие ладони оказались на его талии.       Новый вихрь чувств, мурашек. Серёжа, восторженно сопя, смелее принялся неумело терзать чужие губы. А Олег окутывал своими скользящими по спине руками, путаясь в длинных рыжих локонах. Отвечал так же напористо, голодно, так, словно кроме Серёжиных губ ничего не существовало. Но в каждом его касании чувствовался трепет и благоговейная нежность. Серёже казалось, что он горит, просто плавится в этой нежности. Ловил на себе каждое ласковое прикосновение, прижимался как можно ближе, впечатываясь в губы, забрался на колени, ероша темные короткие волосы, гладил по щекам, плечам.       Голова кружилась даже когда ведун, оторвавшись от губ, уткнулся лбом в плечо, чтоб перевести дух. Тело делалось ватным, а сил и сознания хватало лишь для того, чтоб тянуться за лаской, подставлять шею под горячие поцелуи. Так он себя еще никогда не чувствовал.       Серёжа вдруг замер, отстранился, отчаянно заглядывая в глаза.       — Ты меня не оставишь? Как все, — голос звенел от чувств. Услышать это казалось жизненно необходимо. Чтоб точно поверить, чтоб позволить себе открыть сердце нараспашку, — пожалуйста.       — Не оставлю. Никогда. Клянусь. — посерьезнев вмиг, глядя ему в глаза, ответил Олег и, улыбаясь, с преданной нежностью невесомо погладил по щеке. — Как я без тебя теперь?       Серёжа, выдыхая снова, прижался и, утыкаясь носом в шею, прошептал:       —Ты мне нужен.       В ответ Олег обнял крепко-крепко, так, что делалось совершенно понятно без слов: не оставит, не отпустит, и, раз нужен, то будет рядом. А едва ослабил хватку, Серёжа снова несдержанно припал к устам.       Прикосновения отзывались обжигающим жаром на коже. Перед глазами плыло все вокруг: лес, затухающий костер, изба невдалеке — словно отдалялось, темнело, оставались только губы, руки и счастливо колотящиеся сердца. Остановиться не было сил, да и не зачем. Губы жгло с непривычки, а мысли, спутанные, тягучие как мед, были пронизаны насквозь одной лишь любовью.       Серёжа думал ведь, что выгорел тогда вместе со своей деревней. Что жизнь так больно дала поддых, что уже не сможет полюбить, ведь давно сломан. Но любовь бралась неизвестно из каких глубин его сердца и никак не иссякала, сколько бы ни черпал, становилось только больше. И вся из-за Олега. Вся для Олега. А вся любовь Олега для него.       Сейчас казалось, что он чувствовал её с самого начала, едва увидел его в том видении. Понял, когда с охапкой чудь-травы бросился к нему, прижимаясь ухом к груди, и с облегчением расслышал тихий, но уверенный удар сердца. Тогда его собственное сердце отозвалось переполошенно, вторя ему эхом, точно суждено им было биться с тех самых пор только вместе.