***
Сосновые иголки приятно шуршали под сапогами, ветерок трепал встречающиеся порой на пути лиственные деревья. Днем лес казался приветливым, не то, что прошлой ночью, когда троица пробиралась сквозь буреломы и овраги, вздрагивая от каждого шороха и словно нарочно выбирая самые непроходимые пути. Кирилл заливал, что это оттого, что леший их так испытывал, но дружинник, конечно же, не верил. К тому же с проводником дорогу искать легче. Серёжа вел их такими тропами, что даже вороной конь, нагруженный походными сумками всей компании, свободно проходил меж стройных сосен. Солнечные лучи, прорываясь сквозь макушки деревьев, играли зайчиками на ковре из сосновых иголок, птицы весело пересвистывались то там, то сям. Запах хвои, смолы, жизнь и лёгкость царили в воздухе. На душе было так хорошо, что и говорить не хотелось. Да и не с кем. Макаровы переговаривались о чем-то своем и влезать не хотелось. Ребята в присутствии князя знатно заробели, были тише и покладистее обычного. Лера, видать, хотела показать себя с лучшей стороны, а Кирилл просто трусил, не зная, как вести себя перед самым главным во всем княжестве человеком, так что попросту болтал реже обычного и совершенно не жаловался в дороге. Ну да, день-два да привыкнет малышня, поймут, что Олег вовсе не кусается. С самим же Олегом поговорить не представлялось возможным, потому что его внимание всецело было направлено лишь на его суженого-ряженого. Вот и сейчас брели там, где-то впереди, шушукались о своем, остальных словно вовсе не замечая. Макаровы, сытые и отдохнувшие после ночи в избе, шли чуть ли не в припрыжку. А сам Шура бодро шагал замыкающим. Да! Шагал, а не хромал. Колено впервые за минувший месяц перестало беспокоить. А все ведь тоже благодаря знахарю. Поутру, пока они с Олегом тихо, чтоб не будить Макаровых, беседовали о насущном, знахарь долго возился у печи. А после подошел и поставил вдруг перед дружинником кандюшку, пышащую паром, и проговорил коротко: — Пей. Говорил он немного, слово-два за раз, не больше, словно заводить разговор с кем-то незнакомым для него было тяжело и давалось через силу, сквозь зубы. Может, робость, а может, просто людей недолюбливал. Ну, всех кроме Олега, очевидно, ему-то на ухо громким полушёпотом соловьём заливался. Шура поглядел на зеленоватое варево с терпким травяным запахом. Жажда как-то не мучила. Хотя, конечно, мило, что его решили угостить. Наверняка знахарь это от чистого сердца и благих побуждений. Просто в обычных домах гостей сбитнем да квасом угощают, а он вот какой-то особый знахарский рецепт решил от доброты душевной приготовить на дорожку. Шура замер, недоверчиво вглядываясь в зеленоватое мутное содержимое сосуда, раздумывая, как бы повежливее отказаться, и решил для начала уточнить: — А это что? Рыжий раздраженно выдохнул, поджимая губы, недовольный, что пришлось отвечать на лишний вопрос: — Отвар от хромоты, — коротко пояснил он. Шура задержал долгий взгляд на кандюшке и, уже прокручивая в голове «спасибо, конечно, но я отвары у незнакомцев пить не стану», нервно сглотнул и поднял жалобный взгляд на князя. Но тот, не теряя своего расслабленно-веселого настроя, в котором пребывал все утро, только сочувственно усмехнулся: — Пей пей, не сомневайся, если б не Серёжины отвары, меня бы давно на этом свете не было. Шура обречённо выдохнул и подтянул кандюшку поближе, начав дуть, чтоб остудить отвар. Что-что, а княжеским приказам он перечить не мог, надо значит надо. Шура верил Олегу, а Олег верил рыжему знахарю. Тот, невзирая на слишком юный для по-настоящему умелого и опытного знахаря вид, наверняка знал, что делает. Он ведь действительно спас Олега, а сейчас, приметив его беду, решил помочь и ему, за что Шура был, конечно, благодарен. А то, как ехидно этот живой и здоровый князь улыбался, потешаясь над ним, пока он, морщась от горечи, давился злополучным отваром, это наверняка не со зла, а оттого, что сам не один такой отвар пивал, мысленно подбадривал себя дружинник. И вот через пару часов, уже в дороге сам не заметил, как боль ушла, колено расходилось, и он пошел свободно, как раньше, ещё до ранения. Все же суеверные подозрения Кирилла насчет Серёжи оказались пустыми. Он, хоть и был со странностями, но зла явно никому не желал.***
Долго ли, коротко ли, вышли они из леса. От самой опушки и до горизонта раскинулась синеющая даль. Холмы, поля, озера, редкие деревья и кустарники клочками росли в низинах. Солнце безжалостно палило полуденным зноем на высоком, словно купол, небе. При взгляде на этот простор дыхание спирало в груди, а под ребрами зарождалось волнение, дребезжащая тревога, предвкушение чего-то. Вышла пятерка путников в стороне от того места, где вечером дружинник с учениками оставили своих коней. Потому пришлось ещё пройтись вдоль опушки, прежде чем они отыскали поляну недалеко от могильного креста. Пока троица возилась со сборами, седлала и поила коней, распределяла вещи по сумкам, ведун с князем ждали в стороне. Олег затягивал ремешки, покрепче поправляя сбрую и готовясь к долгой дороге. Он мысленно бранил себя за то, что за все время так и не удосужился подучить Серёжу ездить верхом. Настолько князь голову потерял, что дельные мысли забыли дорогу туда. Ну чего ему стоило в одну из прогулок оседлать коня и покатать его. А так и Серёжа с непривычки в седле долго не усидит, и конь обленился. Поди уже возомнил себя не гордым скакуном, а домашней козочкой. Ещё бы, целый месяц неседланым травку по лесным полянам щипать. А конь-то — загляденье. Высокий, крепкий, один из лучших в княжеской конюшне. Такой и ездока увезет, и пуды оружия с доспехом без труда. Так что присутствие второго всадника, к тому же крайне скромного по весу, едва ли ощутит. Серёжа, кусая губы и перебирая в руках ленточки от пояса, все косил взгляд в сторону леса, туда, где высокие деревья надежно укрывали своим тенистым пологом, прятали, манили назад. Переживает. Так далеко от привычных мест, и с каждым часом будет ещё дальше. Олег, с пониманием глядя на него, ласково улыбаясь, подошёл и, огладив руки, потянул за собой, подводя к коню. — Залезай, покажу, как верхом ездить. Ведун выпучил глаза перепуганно. Вороной конь переминался с ноги на ногу, вертел головой и махал хвостом — Я на него не полезу. А вдруг упаду?! А вдруг он меня сбросит? — Заробел он, глядя так словно всерьез подумал, что Олег с первого же раза доверит ему править конем в одиночку. — Не упадешь, я буду крепко держать, — Улыбнулся он в ответ. Серёжа с помощью и подстраховкой кое-как вскарабкался, опасливо усевшись и вцепившись в луку седла, дождался, пока Олег лихо запрыгнет следом. В кольце его рук сразу сделалось спокойнее и увереннее. Олег, прижимаясь грудью к его спине, опустил подбородок ему на плечо и начал объяснять, что к чему. — Не бойся. Держи поводья крепко. Вот так. Главное, не выпускай из рук. Объезженные лошади послушные, но с ними надо строго, чтоб чувствовали, кто тут главный. Тянешь в сторону — он повернет. Тянешь на себя — остановится. Олег, свиснув по-особенному, хлопнул коня по крупу. Тот переступил с ноги на ногу, качнувшись. Серёжа вздрогнул. А конь вдруг неспеша пошел по неровной, покрытой травой и рытвинами земле. Ведун поначалу попросту вцепился в поводья. Но с каждой минутой делался все увереннее и свободнее. А вскоре опасливая скованность в движениях прошла и остался один лишь восторг в глазах. Они кружили по опушке, объезжая высокие клочки полыни, растущие средь низких трав. Серёжа улыбался, увлеченно правил так, как Олег показывал, смеялся радостно от того, что получается, гладил коня по бокам. Ещё бы, впервые в седле — счастье несусветное, любой подтвердит. Одним из первых воспоминаний в жизни Олега была именно первая поездка в седле. Все смутно, обрывками, но оно и неудивительно. Посажение на коня рано принято проводить сразу, едва мальчик становился достаточно самостоятельным, чтоб обходиться без присмотра мамок и нянек. Обряд этот, без которого не обходилось взросление ни одного воина, был символическим переходом из детства во взрослую жизнь. Коли в седле сидеть может, значит и сражаться сможет. Значит не хилый и не больной уродился. По рассказам, Олегу тогда года три-четыре было. Помнил только снег на дворе, отца, что шел рядом, придерживая его за край тулупчика, и коня большого, белого. Тогда он показался ему громадным, словно сугроб на слободской площади, с которого детвора с весёлыми визгами скатывалась вниз. С горы кататься здорово, но на отцовском коне ещё веселее. Хорошо тогда было. А сейчас ещё лучше. Олег пригладил лезущие ему в лицо рыжие волосы, и, не сдержавшись, ткнулся носом в затылок, покрепче обнимая ведуна поперек живота. Серёжа, увлеченный и сосредоточенный новым для него занятием, азартно выпалил: — А быстрее он может?! — Ещё как может, — Олег подсел ближе, сам перехватывая поводья. Но прежде обернулся, бросив взгляд на возню на опушке. Троица уже почти управилась со сборами, подвязывая последние сумки к седлам. — Ну долго вас ещё ждать? — Весело вскрикнул князь, — Мы так до вечера не выдвинемся. Догоняйте! — Цокнув языком и поджав бока, он подогнал коня, рысью направляя его в синеющую даль.***
Шура в дороге порой поглядывал на Олега и диву давался. Олег, который еще недавно открещивался от одной мысли о возможной женитьбе, как от проказы, теперь премиленько ворковал со своим ненаглядным. Глаз от него оторвать не мог, обхаживал, улыбался, как влюбленный дурак. И ведь будь у него в суженых девица, юноша или кикимора болотная, все одинаково удивительно. Сложно даже представить Олега с кем-то, а видеть своими глазами тем более. Ум за разум заходил. Больше всего удивляло то, насколько память об Олеге и сам живой Олег отличались. Наверное, это потому, что за тот месяц, что он считал его мертвым, все человечные несовершенные черты, детали, недостатки, что делали его самим собой, стерлись из памяти. А оставались лишь приумноженные десятикратно достоинства. Такие черты, качества, которые должны были бы сохраниться о нем в летописях потомкам в назидание. Самый храбрый и доблестный войн, самый мудрый и справедливый правитель, самый честный и преданный друг. Защитник слабых, утраченная надежда всей Ладоги, моральный ориентир для заблудших душ. Но на самом то деле Олег просто человек. Такой же, как и все. Человек, который пережил тяжелое ранение и предательство. Человек, который может сомневаться, бояться за своих близких. Человек, который просто устал. Человек, который нашел дом и любовь. Невообразимо, в самом деле, что тот Олег, которого он знал всю жизнь, может выкинуть такое! Да он ведь просто как распоследний влюбленный мальчишка удрал от друзей, от княжества, от ответственности, от всей былой жизни, потому что влюбился! Да на такое всерьез даже обижаться не получалось. В кои-то веки он подумал о себе, своих желаниях, а не о всеобщем благе. Искренне восхищало, что Олег с его сдержанным нравом все же способен на такие поступки, чувства. А с виду-то князь самодержец:«жениться не хочу», «веселиться некогда», «не отвлекай меня, Шура, пустословием от дел». Но от этого на ум стало приходить то, о чем раньше Шура и не задумывался. Может, не по своей воле Олег становился все серьёзнее из года в год. Вечно хмурый, собранный, немногословный, весь в делах. Шура за последние пару лет и вспомнить не мог, когда князь просто сидел без дела. Даже на пирах он, хоть и был веселее обычного, но и тогда толковал с боярами, отдавал приказы, выслушивал просьбы от народа. Может, хмурым был не по своей воле, а потому что ноша ответственности за всех давила на плечи. Ведь если подумать, его же никогда не спрашивали, а хотел ли он быть князем, просто повезло родиться наследником. И он с достоинством шел по уготованному пути. Делал то, что должен как князь, потому что не мог иначе. Но когда перед ним встал выбор: жить по-прежнему или пожить для себя — он выбрал второе. Потому что княжество — это ноша, а князь — это сила, влияние на народ, но и мишень для врагов и тот, на кого обратится людское недовольство, если что-то пойдет не так. Править — это тяжкое бремя, в этом Вадимир был прав, и не каждый с ним справится. И то, что Олег так долго это делал, стоит ценить. Теперь Шура это понял. Понял и устыдился, что еще вчера сам стал навешивать все эти ярлыки, уговаривая Олега оставить его новый дом, вернуться, чтоб и дальше тащить все на себе, соответствуя каким-то невообразимым ожиданиям. Сделалось стыдно отрывать Олега от его счастья и непонятно, почему он все же согласился. Они остановились посреди поля на внеочередной привал. Летний зной, стрекот полевых кузнечиков, надоедливая мошкара и цветущие колосья. Солнце изредка скрывалось за облаками, даруя немного тени. Кир жевал что-то из припасов, развалившись в траве, как всегда, ни на минуту не расставаясь со своим мечом. Лера сидела и, прикрыв глаза, грелась на солнце. А Шура, разминая ноги, прохаживался, поправляя и затягивая ремешки упряжи коней. Он задумчиво поглядывал на то, как чуть вдалеке князь с ведуном, весело переговариваясь, бродят по зеленому лугу. Рыжий время от времени срезал какие-то травы, а Олег ходил рядом кругами, не то дразня, не то заигрывая, после и вовсе, дурачась, те повалились в траву, скрываясь от лишних глаз. И до Шуры, наконец, дошло, что именно настораживало, не давало покоя в новом Олеге. Ему просто непривычно и странно впервые за долгое время видеть друга счастливым. Ну а к такому, пожалуй, будет несложно привыкнуть.***
Солнце клонилось к закату. День в дороге выдался размеренный, без спешки и с частыми привалами. Трое всадников и вороной конь без ездока неспешным шагом шли по бездорожью, а позади них, словно нарочно сильно отставая, брели двое, слишком увлеченные друг другом, чтоб обращать внимание на мир вокруг. — Ну же, Олег, быстрее! — Возмущался ведун, смеясь в шею и щекоча дыханием кожу. — Хочешь быстрее — на коня садись, — справедливо подметил князь, и остановился, чуть подбрасывая, поудобнее перехватывая взгромоздившегося ему на спину суженого. Серёжа ахнул, крепче оплетая его руками. Едва отпала необходимость шагать самому или трястись в седле, настроение у него заметно повысилось. — Нет, я больше не могу, — замотал он головой, — Растрясло, я устал. У меня все болит, — страдальчески, протянул тот. Олег только фыркнул и пошел дальше. Жаловаться он и не думал. Своя ноша не тянет. Весил тот, конечно, больше ратного снаряжения, но одно дело понавешать на себя пуд железа и носиться по месту сечи со всем этим добром как ни в чем не бывало, а другое дело — взять на руки пуда четыре и аккуратно, неспеша нести это умаявшееся в дороге чудо. Хотя, неспеша было бы, если бы эти четыре пуда не подгоняли и не егозили. Тут Серёжа и вовсе, потираясь носом о шею, нарочно стал щекотать. Олег, посмеиваясь, снова подкинул вновь начавшего сползать ведуна. — Перестань не то остановлюсь и... — И... что? — Прошептал Серёжа на ухо самым лукавым голосом. — Хитрюга ты неугомонный. — За это и любишь, — выдохнул Серёжа, пожимая плечами и успокаиваясь. Он просто обнял за шею, послушно положив голову на плечо. Олег лишь благоговейно выдохнул, подмечая мысленно, что хитрости в нем столько же, сколько и кротости. Поля, окружавшие весь день пути, раскидывались далеко во все стороны, перемежаясь порой редкими скоплениями деревьев и связанными меж собой озерцами. От нагретой жарким днем воды шел пар. В высокой траве порой раздавались скрипучие крики коростелей. Надвигающиеся сумерки постепенно накрывали все вокруг туманом, месяц уже давно выкатился на небосвод. Пройдя ещё немного до низины, окружённой высоким кустарником, Олег остановился. — Всё, приехали, — объявил он, аккуратно спуская ведуна на землю позади себя. — Тут заночуем — объявил он громче, чтоб и троица, учесавшая далеко вперед, могла его слышать. Когда все собрались, князь продолжил раздавать указания: — Кирилл, поухаживай за лошадьми. Валерия, костер, лагерь на тебе. Шура, лук готовь, за ужином к тому озеру пойдем. Едва приказы были отданы, все сразу приступили к исполнению. Кто подорвался разгружать лошадей, кто собирать хворост. Не прогадал Шура с учениками, исполнительные и толковые ребята, далеко пойдут. Серёжа, прихватив свою сумку, уселся поодаль от всех возле поваленного дерева. Он, опираясь спиной о заросшую мхом древесину, стал поочередно доставать и разглядывать собранные за день травы, раскладывал у себя на коленях, перевязывая длинными травинками, которые находил рядом. От этой картины в груди заныло. От того, что даже в неумолимо меняющейся обстановке он подсознательно пытается окружить себя хоть чем-то привычным. Не обращая внимания на суету разбиваемого лагеря, Олег опустился рядом, кладя подбородок ему на плечо и наблюдая за движениями его рук, что умело перевязывали травы в пучки, тихо спросил. — Все хорошо? Серёжа только покивал, кусая губы, и, подвигаясь ближе, привалился к нему. Но и без слов все понятно. Как страшно, должно быть, взять и все изменить, преодолеть себя, поехать в неизвестность. А он смог. Бесстрашный, отважный ведун, хотя сам этого не осознает. Олег и представить не мог, как непросто ему, но точно понимал, что нужен ему как никогда, потому и не отходил от него ни на шаг, окружал заботой, веселил, отвлекал разговорами. Делал все, что мог, чтобы ему стало спокойнее. — Точно? — переспросил он, боднув Серёжу носом. А после, подумав с секунду, коротко поцеловал в щеку, и еще раз, в уголок губ. Серёжа мигом заулыбался. А, отложив пучок душицы, повернулся, прикасаясь лбом к его, и прошептал: — Теперь хорошо. Олег, выдохнув чуть легче, приобнял, целуя в висок, и произнес: — Я ненадолго, сходим с Шурой за дичью к ужину. Прилагая над собой усилие, князь нехотя отстранился, поднимаясь на гудящие с дороги ноги. Расстегнул золочёную фибулу, стягивая с себя темно-красный плащ, и накрыл им плечи благодарно улыбнувшегося ведуна. После чего направился к другу, уже дожидавшемуся на краю поляны с луком в руке и колчаном за спиной.***
Сапоги цеплялись за сырую высокую траву, а вечерняя прохлада опускалась на измученную летним зноем землю. Шагая к расположившемся вдали озерцу, двое друзей сохраняли молчание, словно не зная, с чего начать, так много воды утекло и лишь сейчас выдалась возможность поговорить по душам. Ведь до этого Олег ни на минуту от своего ненаглядного не отходил. А Макаровы неотлучно суетились возле своего горе-наставника, который, впрочем, радостно сбросил с себя бремя лидерства в группе, едва князь нашелся. Дружинник вдруг прервал молчание, проговорив коротко: — Ты изменился. Олег хмыкнул, чуть закатывая глаза, и огрызнулся беззлобно: — Тоже думаешь, приворожили меня? Шура только усмехнулся в ответ, скосив взгляд на князя. — Изменился в лучшую сторону. На этом они снова смолкли, уже приближаясь к воде. В широкой полосе прибрежных камышей водилась птица, а значит, с пустыми руками они точно не уйдут. В топких низинах раздавался нестройный лягушачий хор, а назойливое комарье сновало вокруг, норовя тяпнуть. Пока князь вынимал стрелу из колчана, Шура поднял увесистый камень с земли, а когда Олег натянул тетиву, запустил его в ближайшие камыши. В воздух взлетела утка с селезнем, испуганные всплеском. Князь прицелился, пустил стрелу, но не попал. Давно, видать, лук в руках не держал, отвык. Но в следующей заводи уже не промахнулся. Подбитая птица плюхнулась в камыши недалеко от берега. Дружинник достал ее из воды, даже не намочив сапог. После чего принял протянутый ему лук. Олег попал, теперь его черед. Забавно, как их давние детские развлечения, которыми приходилось делиться по очереди, с годами превратились в привычки. Остановившись у очередной заводи, дружинник приметил не прячущуюся в камышах птицу. Шура, прикусив язык, старательно целился, мысленно предвкушая уже сытный ужин. Олег стоял чуть в стороне, тоже сосредоточенно глядя на воду, словно дожидаясь выстрела, но мысли его, кажется, уже безвозвратно и навсегда были заняты иными вещами. Он прервал тишину, скрещивая руки на груди и все так же сверля взглядом водную гладь.Смотрел серьезно, исподлобья, волком. Хотя со стороны, как никогда до этого, показался влюбленным юнцом. — Ничего не скажешь? — Испытующе спросил он, уточняя следом, — про него. — Не-а, — дружинник мотнул головой отрицательно. Олег, переведя на него взгляд, поднял бровь, а Шура, ослабляя тетиву и опуская лук, разъяснил беззаботно: — Слишком хорошо тебя знаю, — пожал он плечами, — ты упертый, как стадо баранов. Коли решил, что он твоя судьба — значит так тому и быть. Кто бы что ни говорил и не думал. Потому я ничего и не думаю, это не мое дело. А сказать могу лишь одно: счастья вам! — Бодро заключил дружинник. Олег кивнул, кажется, полностью удовлетворённый ответом друга, и легонько улыбнулся. Непривычно. Часто он улыбаться стал, не то что раньше. И ещё чаще, когда ведун его рядом с ним. Улыбка словно сама собой наползает, озаряя обычно хмурое, серьезное лицо князя. Но выглядит это так правильно. Из-за чего невольно возникает вопрос, а почему же раньше ее не было. Неужто повод улыбаться появился лишь сейчас. Обменявшись с князем весёлыми взглядами, Шура снова натянул тетиву, ища глазами отплывшую в сторону птицу. Но вдруг снова замер, опуская лук и обращаясь к другу: — И это... спасибо тебе. — За что? — удивился Олег. — За все, — делаясь вдруг непривычно серьезным, проговорил Шура. Все же события минувшего месяца печатью отразились и на нем, до этого совершенно несерьезном и до безобразия безответственном. — За то, что живой, за то, что возвращаешься. За то, что ты есть у Ладоги. Олег лишь скосил на него полный недоумения взгляд. Не понимал, с чего вдруг такие благодарности. Дружинник тяжело выдохнул, глядя в даль: — Ты ведь правда не обязан. Ты, как и все в Ладоге, волен выбирать жить, как захочешь. Но ты снова возвращаешься тянуть все на себе. А все ведь воспринимали как должное то, сколько ты для нас делал. И я тоже. Ты так уверенно со всем справлялся. Не показывал, насколько тяжела эта ноша. Шура подошел и положил руку на плечо, глядя в глаза с искренней благодарностью. — За это спасибо. За то, что передумал и не оставил нас. — Это не я, — смутившись, опустил глаза князь, отвечая с теплом в голосе, — это все Серёжа. Он вразумил. Шура отступил и поднял брови фыркнув смешливо: — Чудеса, — протянул он, шагая к воде, — неужто на свете нашелся человек, способный тебя переупрямить. — Он настоящее чудо, — едва слышно, проговорил Олег себе под нос, но Шура все же расслышал. Он с ехидной улыбкой натянул тетиву, прицелился и выпустил стрелу, попадая точно в цель. — Ха! — радостно воскликнул Шура, — подстрелил я, значит доставать тебе! Олег хмыкнул, упирая руки в боки. — Ещё чего. Вот так соглашайся возвращаться и княжить, а тебя лучший друг в озеро за утятиной на ночь глядя загоняет. Ты подстрелил — ты и вылавливай, а я приготовлю. Шура страдальчески выдохнул и поплелся к воде, на ходу стягивая сапоги. Привык в дороге все утомительные дела поручать Макаровым и запамятовал, что с Олегом такие игры не пройдут. Повздыхал и полез в воду.***
Ночь опустилась на поля, завершая, наконец, этот долгий и утомительный день. Кони мирно пощипывали траву, привязанные к ближайшей коряге, среди поляны догорал костерок, а вся компания, сытая и отдохнувшая, располагалась у костра. Первая в дозоре стояла Валерия, так что остальные уже мирно укладывались, готовясь ко сну. Где-то вдалеке вдруг затянул свою песню соловей, а на темном небе одна за другой загорались звезды. Олег, теплее укрывая плащом, обнял со спины, зарываясь носом в рыжие волосы. Серёжа безмятежно выдохнул, вслушиваясь в его дыхание, треск костра и соловьиные трели. — Пока тебя не было, тот мальчишка донимал, — сонно прошептал он, — спрашивал, не колдун ли я. — А ты что? — Улыбаясь, спросил Олег, целуя в плечо, потому что к губам тянуться уже не было сил. — Сказал, что ведун чудской. Что с богами говорю и грядущее ведаю. — Просто ответил Серёжа без тени самодовольства в голосе, и замолк на мгновенье. — Кажется, теперь он меня побаивается. Они оба усмехнулись, удобнее устраиваясь в объятьях. — А Шура сказал, что ты на меня хорошо влияешь. Серёжа только фыркнул смешливо. Сил отвечать уже не было. Их хватило лишь на то, чтоб, прикрыв глаза, почти сразу уснуть в уютных ласковых объятьях, каждый раз оказываясь в которых, чувствовалось такое спокойствие и тепло на сердце, какого ведун не ощущал ни разу за все время в том лесу в своей избе.