***
Итак, мне десять лет. Домой мне хочется всё меньше; всё меньше тянет в эти холодные стены. Как ни странно, я вспоминаю лишь зиму — пляшущий в потоках рыжего света фонарей снег, что потом крупными хлопьями ложится на накрытую белым покрывалом землю. Особенно мне памятны вечера — треск камина, вой вьюги за окном. Отец, сидя в кресле, читает газету — его очки, которые он надевает лишь иногда, поблёскивают, на лице спокойное, сосредоточенное выражение. Ни сестёр, ни Оскара в комнате нет — они, наверное, гуляют, а может, Оскар в этот раз остался дома и сейчас играет в приставку наверху. На диване сидит Тихон — он гладит Генриха: осторожно, едва касаясь бледными пальцами мягкой шёрстки. Я помню, он слегка дрожал, словно от холода, несмотря на то, что в доме тепло. — Убери посуду, — отец даже не поднял голову, но понятно, что обращается он к брату; меня вообще не заставляли работать по дому. Тихон поднимается, чуть скрипнув пружинами дивана — кажется, что он сейчас упадёт. Подойдя к столу и убрав с него лишние чашки, он поднёс их к раковине и включил воду — этот шипящий, резкий звук, столь неприятно прервавший уютное потрескивание огня, так не понравился мне. Отец, не глядя на Тихона, приказал: — Засучи рукава. Опять простудишься, лечить потом тебя… — Тут отец, как ни странно, был прав: братишка очень часто болел; бывало, месяцами не выходил из дома. Приказ, по-моему, был логичным, но Тихону он, судя по всему, не понравился: он резко втянул воздух в себя и, склонившись над раковиной, взял в руки губку, делая вид, что ничего не услышал. — Так, хорошо. Подойди ко мне, — отец отложил газету, снял очки. Тогда мне казалось, что ссориться они стали меньше, но я ошибалась — они просто не прекращали, переводя один конфликт в другой. То, что отец велел Тихону подойти, меня сильно напрягло: обычно, если они находились ближе, чем на расстоянии пушечного выстрела, ничего хорошего это не обещало. Приказ не понравился не только мне: брат тихонько вздохнул, сжав руки в кулаки, а Генрих открыл пасть и изо всей силы взвыл. Отца это ничуть не напрягло — единственное, что он сделал, так это жестом велел мне заткнуть кота. Я подошла к нему и, не сводя с разворачивающейся ругани глаз, принялась гладить; Генрих тихо зарычал, сворачиваясь под моими руками в тугой клубок шерсти и недовольства. Тихон неуверенно, нехотя подошёл к отцу, отчего-то зажмурившись. Мне показалось, что все в этой комнате, кроме меня, знают что-то мучительно важное: разгадку к странному поведению брата. Все знают, а я — не знаю. — Пап… — На мой едва сорвавшийся с губ шёпот отец не отреагировал. Он, стиснув тонкие кисти брата в своей руке, задрал его рукава чуть ли не до локтя. От увиденного я вскрикнула, а кот с мяуканьем забрался под плед: руки Тихона были покрыты синяками и царапинами, такими тонкими, что представить сложно было, чем же брат умудрился их сделать. Отец даже не удивился, только провёл тонкими пальцами по потемневшей от синяков и болячек коже; только сдвинул брови, будто размышляя о чём-то. Брат стоял, зажмурившись, и — я была уверена в этом — обязательно закрыл бы лицо руками, будь у него такая возможность. Он слабо дёрнулся, словно проверяя, насколько крепко его держат: судя по всему, крепко. — Так… — голос отца казался задумчивым, но я разглядела в нём такую ярость, что невольно испугалась. — И как это понимать? — Да просто… Это так, неважно, — тихо проговорил брат, пытаясь отстраниться от отца. — Какую конкретно цель преследуешь? — Я начала удивляться тому, что отец ещё не кричит. Я ждала скандала с самого начала, но всё было как-то… по-нормальному, что ли. — Не знаю… — Уверена, Тихон соврал. Это было понятно по голосу, по дрожи в нём — он врал и понимал это; боялся того, что что-то пойдёт не так. Но отец не показал, почувствовал ли он ложь или нет — скорее всего, почувствовал. — Хорошо, — резко встав, отец глянул на брата. Лишь мельком, на долю секунды. Глянул, и тут же отвернулся. — Если тебе настолько нечем заняться, исправим, — он резко заломил руку брата назад, ударив его по спине. — Пойдём, ничтожество. Посмотришь, каково это, когда по-настоящему больно. — Отец грубо толкнул его вперёд. — Пап!.. Что ты собираешься сделать?! — Тихон закусил губу, стараясь, видимо, не сорваться на крик. — Я не буду больше, не надо, пожалуйста! Отец не слушал его. Я тихонько достала из-под пледа кота, взяв его на руки и погрузила ладони во вставшую дыбом шерсть. Не хотелось ни плакать, ни защищать Тихона; для слёз было слишком шумно, для действий — страшно. Я слышала, как отец тащил брата по лестнице, слышала крики и плач. Мне было десять — значит, Тихону пятнадцать. Наверное, мне не дано понять, почему он никогда не бил в ответ. Сколько историй о домашнем насилии я не читала, люди всегда там или всё-таки давали отпор, или попросту сбегали. Тихон не бил и не сбегал, даже не сопротивлялся; он молча терпел все побои и, более того, — даже не осознавал, кажется, того, что надо бы отбиваться. Когда его били, он плакал, просил остановиться, но всегда жался к отцу, словно бы боль, которую ему причиняют, это что-то неизбежное и необходимое; что-то такое, что можно только перетерпеть. Ему, казалось, и в голову не приходило отбиваться — в последствии я поняла, что ошибалась. Ошибалась, но сейчас всё было не нужно и неважно. Мне всегда были противны такие внезапно испортившиеся вечера. Наверху рыдал Тихон, умоляя не трогать его, слышалась возня и гулкие удары. Сёстры ещё не вернулись; брат, который, судя по всему, был всё-таки на прогулке — тоже. Заняться мне было нечем: книжки наверху, здесь только скучные отцовские газеты. Включать телевизор страшно, а телефона у меня не было. Поразмыслив, я решила пообщаться с Генрихом, который растянулся, словно длинная мухобойка, и теперь урчал, чуть помахивая похожим на короткий трос хвостом. — Ну, вот и что мне делать? — Генрих скосил на меня глаз, а после зажмурился. — Пойти с папой поругаться, что ли? — Мне почему-то показалось, что кот помотал головой, а в глазах возникло отрицание. Понимаю, детская фантазия, но мне до сих пор чертовски хочется верить, что я не ошиблась тогда. — Хорошо. Посмотреть телик? Газеты почитать? Кот встал, пристально глянув на меня. Тогда точно что-то произошло — что-то, что намного сильнее многого. Но что, я сказать не могу; помню только, что Генрих резко спрыгнул с дивана и подошёл к двери. — Хочешь сказать, чтобы я шла на улицу? — Я подошла к двери. После, зябко поведя ладонями по плечам, выглянула в окно: выла вьюга. Поморщившись, я склонилась над Генрихом: — Но ведь там очень холодно и темно! К тому же, что я скажу папе? Кот только поскрёб лапами дверь и мяукнул. Вздохнув, я тихонько прокралась наверх, проклиная скрипучие ступени. В комнате было темно, как в бочке, а из-за соседней двери раздавались стоны и тихий, жалобный плач. Я, замотав головой, схватила в охапку вещи, валяющиеся на стуле, и хотела было убежать, но на секунду задумалась: а правильно ли я поступаю? Вдруг, сейчас, именно в эту минуту, стоит наконец-то сделать что-то необыкновенное; то, чего никто никогда не делал? Вдруг, если я не сделаю что-то, произойдёт страшное; самое страшное, что только может случиться? Я застыла, не зная, что ответить самой себе. Из-за двери раздался стук, словно что-то бросили на землю. После — скрип половиц и чьи-то шаги. Времени на раздумья больше не было: или я захожу в комнату и останавливаю то, что должно произойти, или ухожу, и пусть это что-то происходит без меня. Но, как говорится, выхода всегда три: я осталась стоять на месте, уставившись в чернильную темноту, за которой, по моему мнению, скрывалась дверь. Шаги приблизились; я замерла. Послышался голос отца, очень ясный и чёткий в этой темноте и тишине, которую разбивало только моё собственное прерывистое дыхание. Я понимала, что не хочу слышать ни слова, но уйти или заткнуть уши не могла. Не могла… — Итак. — Отец, судя по всему, ходил по комнате туда-сюда: даже сейчас я запросто воскрешаю в памяти его статную, высокую фигуру. Обычно, в руки он брал что-то вроде указки или ремня; судя по тихому бренчанию пряжки, я поняла, что не ошиблась. — Тебе есть, что сказать? — П-прости… — голос брата срывался от всхлипов и слёз, звучал на тон ниже. — Ну, допустим. Это всё? — Шаги прекратились. Стало тихо. Я закрыла рот ладонями, чтобы не закричать. Послышалась тихая возня, после — плач Тихона. — Прекрати реветь, — брезгливо велел отец. — Вечно устраиваешь истерику, стоит прийти времени отвечать за поступки. — Плач не стихал. Раздались резкие шаги, потом звук удара. — Я сказал заткнуться и слушать меня, ничтожество! Больше я слушать не могла и не хотела. И разбираться — тоже. В тот момент в голове появилось такое ожесточение, такая ненависть ко всему, что захотелось умереть. «Сами разберутся! Не маленькие!» — эта мысль, возникшая тогда, возникает в моём сознании и по сей день. Правда, в последствии я поняла, что да — маленькие, и нет — не разберутся. Ни разу на моей памяти никто не разобрался. Но тогда всё было неважно. Я быстро спустилась по лестнице. Генрих, увидев меня, кинулся к моим ногам и замяукал, требуя чего-то. — Да, ты был прав, — я поспешно натягивала колготки и кофту. — Папе записку оставлю, ничего. Не хочу больше это слышать. Генрих только подбежал к двери и принялся её царапать. Я, наскоро схватив куртку, открыла дверь и выбежала на крыльцо. Кот, мяукнув, гибкой молнией пронёсся между моих ног и с бодрым урчанием прыгнул куда-то в ночь. До меня мгновенно дошло, что, скорее всего, никуда он меня не звал, а только сам хотел прогуляться. Но я тут же убедила себя в обратном: очень хотелось верить в чудо. Я надела сапоги. Потом, поняв, что записку я так и не написала, тихонько вернулась в дом. Прислушалась. Было тихо. Сунув руку в тумбочку, я пошарила там пальцами: Амелия вечно кидала туда свои вещи. Нащупав предполагаемо нужный предмет, я достала его: не ручка, а карандаш. Ну и ладно. Схватив отцовскую газету, я небрежно написала там пару строк — что-то внутри подгоняло меня, не давало затормозить. Уложив газету на видное место, я тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. На улице выла метель. Здесь, в нашем районе, в котором стояли одни лишь частные дома и магазины, в этот час уже всё пустовало. Лесопарк, темневший неподалеку, казался непроходимой чащей. Сквозь мечущиеся хлопья снега горели рыжие фонари. Куда идти — я не знала. Знала только, что точно не домой. Возможно, именно тогда я поняла, что домой мне больше не хочется: не хотелось после ни разу, и не хочется по сей день. У меня не было ни единой идеи насчёт того, что мне сейчас делать; единственной дурацкой мыслью, заползшей в голову, было тупо пойти вперёд. Мысль, как я и сказала ранее, была дурацкой, а потому, я не могла не опробовать её — такой уж у меня был нрав. Я, надев капюшон, молча пошла по заснеженной дороге, скрипящей свежим снегом. Всё вокруг было чернильно-синим, с белыми и рыжими цветами; мне очень памятны эти цвета, эта улица, с одной стороны одетая лесом, а с другой — уставленная крупными частными домами. Дорога походила на огромный тоннель, коридор в неизвестность: тёмный, ведущий в таинственное и вечное Никуда, освещённый лишь яркими огнями уличных фонарей. Шла я медленно; вьюга постепенно стихала, небо, умытое непогодой, очищалось и показывало земле драгоценные камни сияющих звёзд. Снег теперь летел медленно, крупными хлопьями ложась на мерцающий и блестящий наряд убаюканного вечером города, и, стоило поднять голову наверх, можно было увидеть бесконечное тёмное поле, испещрённое снегом и звёздами. Всё это кружилось, мерцало и переливалось; казалось, что всё вокруг — волшебная и бесконечно добрая зимняя сказка, а ты — словно бы главный персонаж, самый сильный и, конечно же, добрый и честный. Всё было какое-то хрупкое, стеклянное и невидимое, молчаливое и дорогое; дорогое до глубины души. Всем сердцем хотелось любить эти дома, этот свет и этот глубокий, тёмный горизонт, эти белые ветки деревьев и эту бесконечную дорогу, долгую и молчаливую. Она, всё обещая что-то, спокойно наблюдала за мной, идущей неизвестно куда. Поначалу, мне не хотелось ни думать, ни размышлять; идти бы вечно вот так, вдыхая еле уловимый запах хвои и — сильный и опьяняющий — свободы и зимы. Первое время я, кажется, не осознавала даже ничего, отдавая красоте вечера заслуженную дань. Я шла и молчала; бесконечно долго молчала, подставляя лицо хлопьям пушистого снега. Это продолжалось долго — очень долго — но бесконечно всё же продолжаться не могло. Потихоньку я приходила в себя, осознавала, что происходит и где я нахожусь. Первой мыслью стало пойти домой, но стоило мне подумать об этом, как всё словно бы исказилось, как будто в дурном сне. Я поморщилась — домой не пойду. А куда пойду? Оглядевшись, я не нашла ответа на свой вопрос: впереди, как и раньше, мгла, однако обстановка заметно изменилась: лес в стороне сменился площадками парка, частные дома — многоэтажками. До моего сознания резко дошло то, что я, скорее всего, забрела в так называемый «рабочий посёлок». Сейчас меня так и тянет назвать то место заводским районом, но тогда я называла его так же, как и все. Не придумав, куда же мне идти, я свернула во двор. Обстановка тут была совсем непривычной мне: переполненные баки с мусором, детские площадки, кирпичные многоквартирные домики: невысокие, присыпанные снегом. Старые потрескавшиеся тротуары, ямы в дорогах, покрытые снегом и цветными стружками клумбы — всего этого я не видела раньше, но насколько мне была незнакома такая обстановка, настолько она и понравилась мне. Всё здесь было новым и чудесным; оттого, несмотря на бедность, всё казалось безмерно чистым и светлым. Не зная, куда пойти, я восторженно огляделась: дорог очень много, а возвращаться домой смысла нет. Подумав немножко, я решила прогуляться по дворам: возможно, удастся встретить кого-то. Хотя, я сама тогда не сознавала, хочется ли мне видеть кого-то или нет. Но, в любом случае, это несомненно лучше, чем бесконечно долго сидеть дома, слушая крики и ругань наверху. Тогда мне казалось, что всё что угодно лучше этого. Как же я ошибалась… Подбросив в воздух горсть снега, я засмеялась и, недолго думая, свернула в первый попавшийся переулок, на обшарпанную детскую площадку. Там я точно не ожидала увидеть даже котёнка, но, вопреки ожиданиям, там, на запорошенной снегом скамейке, сидела девушка. Сначала мне подумалось, что она спит, и только спустя несколько секунд размышления я поняла, что плачет: её плечи, прикрытые пурпурным пуховиком, слегка вздрагивали, тонкие пальцы с ярко-розовым маникюром на них размазывали тушь по щекам. Поначалу мне захотелось тихонько убежать, но я не смогла; стало попросту жалко её. Однако, что же делать, я не знала: я не умела утешать людей и, более того, даже не знала, что нужно делать, если кто-то плачет. Но, поразмыслив немного, я решила, что стоит хотя бы выяснить причину её слёз, а в связи с тем, что в свои десять лет я абсолютно не умела делить людей на «своих» и «чужих» и не понимала важности сего умения, ни один из моих инстинктов — даже инстинкт самосохранения — не пошевелился, когда я беззастенчиво подошла к девушке, усевшись рядом с ней. — Привет. — Она вздрогнула, отняла руки от лица и испуганно посмотрела на меня. После, кажется по привычке, убрав за ухо длинные, блестящие и прямые пряди светло-русых волос, она утёрла ладонью слёзы и глянула на меня так, будто я синяя или в крапинку. — Привет, малышка, — у неё был очень мягкий голос откуда-то изнутри, который сейчас так нехорошо портили слёзы. — Ты чего плачешь? — конечно, про обращение на «вы» я и не слышала. Я заметила, насколько же эта девушка красивая — мягко очерченные губы выделены красной помадой, длинные ресницы мягко окружают большие карие глаза, которые сейчас покраснели от слёз. Одета она, на мой взгляд, была очень и очень странно: тонкие и тёмные капроновые колготки в сетку, высокие, чуть ли не до колен, сапоги чёрного цвета, а юбка, наоборот, очень короткая — до середины бедра, тоже тёмная и в крупную складку. Пуховик, доходивший ей едва ли до талии, красиво блестел в свете фонарей. Вместо шапки на голове были чёрные и пушистые меховые наушники. Я, не стесняясь, протянула руку и погладила гладкую ткань пуховика. Она едва заметно улыбнулась; улыбка, как оказалось, куда больше шла ей к лицу. — Да так. Всё в порядке, — она махнула тонкой рукой. — А ты чего тут гуляешь одна? Где твоя мама? — А чёрт её знает, где моя мама! Я уж точно не знаю. Слова незнакомки не понравились мне: не люблю, когда люди врут. — Неправда, не в порядке! Просто так только нытики вроде Тихона ревут, а ты не нытик! — сейчас мне чертовски стыдно перед братом за те слова. Девушка рассмеялась в ответ на мою фразу, с интересом глянув на меня. — Какая ты забавная. А кто такой Тихон? — она легко, словно я ничего не весила, усадила меня к себе на колени. Этот факт ничуть меня не смутил: я мгновенно потянулась к её волосам, принявшись гладить их. — Да так, брат, — эта тема казалась мне вовсе не интересной. — Так чего ты плакала-то? — Солнышко, ну зачем тебе это? — этот вопрос мне показался отмазкой. У нас в семье было принято по-другому: спрашивают — значит, надо. — Ну, хочу, — я пожала плечами, потянувшись за наушниками. Девушка запросто сняла их с головы и протянула мне. — Так, с другом поссорились, — она погладила меня мягкой, пахнущей духами рукой по голове. Я не поняла, зачем она это сделала; хотя, может ей тоже хотелось потрогать мои волосы. — С каким другом? — я осторожно перебирала тонкими пальцами мех на наушниках. Она сдавленно засмеялась. — Ты его не знаешь, — девушка достала из кармана тонкий мобильный телефон и посмотрела на время. 21:13 — эти числа ничего мне не дали. — И что? Он где сейчас? — мне чертовски захотелось их помирить. Возможно, стало жаль кого-то или чего-то; возможно, мне попросту было нечем заняться. Я решительно спрыгнула с колен моей новой знакомой. — Пошли! — Эм, котёнок, я не думаю, что это безопасно… — договорить девушка не успела. Не успела и я удивиться её словам. Где-то далеко, из-за домов, раздался отчаянный громкий плач. Не слушая больше ничего, я, сорвавшись с места, помчалась туда. Моя новая знакомая, схватив сумочку со скамейки, побежала за мной. Бежала я быстро, не осознавая, зачем бегу; фонари появлялись всё реже, единственным источником света было неясное свечение из окон жилых домов. Я в очередной раз свернула: несмотря на то, что плач уже стих, что-то изнутри упорно толкало меня вперёд, подсказывая, что я у цели. Снова резкий скачок за угол. Я остановилась на секунду, желая понять, куда же мне идти, но мгновенно осознала то, что некуда: я у цели. Увиденное поначалу поразило меня, да и было чему удивляться: всюду снег. Старые двери подъездов, позади — бесконечные, тёмные дворы, мусорные баки, сугробы. Деревья напоминают чёрную паутину. Но это сейчас вовсе, вовсе не главное — главное то, что здесь были люди: а ещё точнее, двое людей. Чем они занимаются и на кого они похожи, я определить не смогла: во-первых, было темно, а во-вторых — мне не хватало опыта на то, чтобы сопоставить полученную информацию хоть с чем-то из прошлого. Но и это меня не волновало тогда — больше всего меня занимало то, кто плакал и почему. Как я и сказала, людей было двое: первая фигура — тоненькая, хрупкая, с длинными волосами, заплетёнными в косу, казалась совсем подростком. Правда, потом я поняла, что это парень, кхм. До сих пор неловко. Однако второй человек на девушку ну никак не тянул: высокий, худой силуэт принадлежал парню или же и вовсе взрослому мужчине; это я поняла несмотря на длинную и пышную, до пояса, копну спутанных волос. — Металлист! — моя недавняя знакомая кинулась к ним. — Ну прекрати ты, наконец! С этим я была согласна: творили они явно что-то ненормальное. Парень, вдвое выше своей юной жертвы, крепко прижал её к обшарпанной стене за плечо. Я не понимала тогда ещё, что же происходит не так, — никто никого не бьёт и не обзывает, — но всё-таки, меня до костей прошибло чувство того, что это глубоко, до самого дна, — нет, днища, — неправильно. Но думать времени у меня не было — надо было хоть что-то сделать. — Желя, отцепись, — голос парня прозвучал спокойно, властно, расслабленно. Свободной рукой он слегка толкнул подбежавшую к нему девушку, не спуская глаз с подростка, который, казалось, готов был снова разрыдаться. — Да прекрати же ты, пьяная амёба! Перестань ты его мучить! — моя знакомая со всей силы ударила парня по спине. Тот, кажется, даже не почувствовал: он мягко, двумя пальцами, приподнял хрупкое лицо своей жертвы за подбородок, любуясь, как мне почудилось тогда, стекающими по бледными щекам слезами. Только сейчас я заметила одежду этого парня: зелёного цвета толстовка, драные на коленях джинсы, во рту — сигарета. На ногах старые, поношенные кроссовки. Стоило мне как следует разглядеть его, как в сознании очнулись эмоции: надо что-то делать. Хоть что-то. Я тихонько подошла к моей новой знакомой, которая трясущимися руками набирала в телефоне какие-то цифры. — Что с ним? — спросила я, тихонько, почти неслышно. — Он больной? — Иди лучше отсюда, крошка. Не связывайся с пьяницами, — девушка приложила телефон к уху и стала чего-то ждать. Поняв, что с неё взятки гладки, я отошла и глянула на парня. Что такое «пьяница» я не знала, но сейчас мне абсолютно понятно, что сия экземпляр был трезв, как стекло — просто, как обычно, потерял грань. Как себя повести, я не знала: даже тогда я смогла понять, что если уж он взрослую девушку оттолкнул, как куклу, то меня и вовсе не заметит. Именно, не заметит — я не понимала тогда того, что мне тоже могут сделать больно. Значит, подходить бесполезно; а что тогда? Времени совсем не оставалось — это я чувствовала. Не найдя ничего лучше, я схватила пригоршню снега и, сжав её руками, со всех детских сил швырнула ему в голову. Это, как ни странно, сработало — парень оглянулся, не заметив, правда, меня. — Жель, ты там с ума сошла? Холодно, блин, — он свободной рукой выгреб снег из капюшона. — Сам ты с ума сошёл! — Мне стало совсем обидно: я тут стараюсь, а меня попросту игнорируют, причём игнорируют нагло! Пользуясь моментом, я подбежала и пнула его по ноге; учитывая то, что я едва ли доходила ему до локтя, это, я полагаю, выглядело достаточно забавно. Больно ему, не сомневаюсь, не было — он всего-то обратил на меня внимание. — Ты ещё кто? — он склонил голову, рассматривая меня. Это мне не понравилось: ему тут объясняют правила приличия, а он!.. Краем глаза я заметила, что парень немножко ослабил хватку; и на том спасибо. — Тебе какая разница? Маленьких обижать — плохо! — до сих пор я не могу понять, откуда эта простая мысль возникла в моей голове. Скорее всего, из какой-нибудь детской сказки. — Да ладно, — презрительно фыркнул мой соперник. — Желя, это твоё? — Металлист, от неё-то хоть отстань. Вот скажу Волшебнику, что делать будешь? — моя знакомая, подбежав ко мне, присела передо мной на корточки. — Солнышко, иди домой, мы разберёмся. — Разберётесь в чём? Душить этого или топить? — я показала на плачущего подростка, который пытался утереть ладонями катящиеся по бледным скулам и щекам слёзы. Внезапно, послышались шаги. К нам чуть ли не подбежал высокий парень: смуглый, в капюшоне и в песочного цвета куртке. Он словно бы точно знал, что делать, давно привык к такому — схватил за плечо моего недавнего врага, быстро и сильно оттолкнул его в сторону; подбежал к испуганной жертве, приобнял, прижал к себе. Только потом — заговорил. — Металлист, ну чёрт тебя дери! Ты, сволочь, прекратишь когда-нибудь? — он поднял подростка на руки, погладил по плечу. Чёрные глаза смотрели неодобрительно, недовольно. — Давай ещё ко мне начнёшь лезть? Сколько можно, в конце-концов? — Так это у вас не первый раз?! — сейчас я понимаю, что в моём положении разумнее всего было заткнуться, а ещё лучше — уйти от греха подальше, но тогда во мне всё вскипело. — Он же чокнутый! Вы почему за ним не смотрите?! — тогда я даже представить не могла, к чему шли действия, так глубоко меня возмутившие. В общем, я была созданием в любовных делах не искушённым. — Тихо-тихо, — моя знакомая погладила меня по волосам. — Ты потом всё поймёшь. — Нет! Хочу сейчас! — я топнула ногой. — А что именно ты хочешь понять? — поинтересовался парень с дредами, ласково улыбаясь. Этот вопрос ввёл меня в ступор: в смысле, «что»? Всё! Хотя, умом я понимала, что это не пройдёт: придётся всё раскладывать по пунктам. Решив, что ответят мне эти люди по-любому, я решила начать с малого: как кого зовут. — Как вас всех зовут? — я огляделась. Как ни странно, всё выглядело теперь довольно обыденно: вроде бы и не было ничего. — Ну, меня можешь называть Волшебник, — парень в капюшоне улыбнулся приветливой, доброй улыбкой. Он, казалось, ко всему давным-давно привык, ничему не удивлялся и всё знал наперёд. — Это Металлист, — он махнул рукой на теперь мрачно опёршегося о стену то ли друга, то ли соперника. — Это Эванжелина, но можно просто Желя. — Моя старая знакомая смущённо улыбнулась. — А это Принцесса у нас, — он слегка подкинул подростка, свернувшегося у него на руках. — Самый младший пока. Я кивнула, переваривая информацию. Признаться честно, я до сих пор не понимаю, почему ребята начали отвечать на мои вопросы и потакать моим капризам, а не объяснили в первую очередь явно что-то перепутавшему товарищу, кто он такой. Не поняла я этого и тогда — видимо, мне просто не дано. — Так, ладно, — я задумалась. Мда, проблемы были: мне пришлось самой искать информацию, а не брать её с блюдечка! Да ещё и вопросы формулировать! — А этот что хотел сделать? — на минуту мне подумалось о том, что стоило бы самой представиться, но я тут же передумала: меня же не спросили. В ответ Волшебник невесело улыбнулся, покрепче прижав маленького друга к себе. — Пошли, сядем куда-нибудь, — он отошёл к первой попавшейся скамейке, счистил с неё снег. Сев и усадив на колени подростка, он вздохнул, глянув в ночное небо. После, слегка похлопал ладонью рядом с собой: — Садитесь, чего вы? — Идём, — Желя, взяв меня за руку, села на скамейку, после усадив рядом меня. Я уютно устроилась между ней и Волшебником — где был мой инстинкт самосохранения, Небо! Металлист сел с другой стороны, на край, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. Выглядел он недовольно, угрюмо. Лично мне абсолютно не было ясно, что, собственно говоря, происходит: только недавно я просто гуляла, а сейчас уже сижу в компании незнакомых мне людей и жду, о чём они будут разговаривать. Непонятно, но — интересно. — Итак, — голос Волшебника прозвучал спокойно, но твёрдо. — Раз уж все в сборе, а Гения ждать бесполезно, разберём всё, что произошло. Ты не против? — он наклонился ко мне. В ответ я только помотала головой: уж очень интересно было, с чем же они хотят разобраться и что вообще случилось. — Хорошо. На повестке дня вопрос: Металлист, какого, чтоб тебя, лешего? — Что именно? — только сейчас я как следует услышала его голос. Низкий, чуть хриплый и какой-то отстранённо-бездушный, неживой. Парень затянулся от сигареты, выпуская изо рта табачный дым. Тёмные волосы спадали на лицо, и весь он казался каким-то чужим, словно бы знал всё, но молчал, а может и сам устраивал такое туманное будущее. Волшебник в ответ на его вопрос вздохнул и, незаметно для всех, сжал кулаки. — Ты совсем не понимаешь? Послушай, я на многое могу закрыть глаза, но это уже не шутки, — тут он аккуратно погладил уткнувшегося в него Принцессу по мягким волосам. — Перестанешь ты его терроризировать в конце-концов или нет? Ты же всё знаешь, зачем тогда одно и то же творить каждый раз? Он же маленький, ему же больно, — от этих обычных, сказанных просто и грустно фраз, мне стало горько до слёз. Я почувствовала, как тёплая, бархатистая рука Эванжелины погладила, а после легонько сжала мою ладонь. Металлист снова затянулся и, устало прикрыв глаза, вздохнул. — Я не знаю, как это объяснить, — спокойный, ровный и расслабленный голос дрогнул. — Не знаю и всё. Дурак потому что. — Ну, это мы уже поняли, — голос Жели прозвучал прямо надо мной. — Успокоительные пей, что ли. Я всё понимаю, но мы уже давно знакомы, можно же было что-то понять! — Можно, — равнодушно согласился Металлист. Выбросив недокуренную сигарету через плечо, он достал из кармана новую. — Без обид. — Издеваешься? — голос Волшебника прозвучал печально. — Нет. — Новая порция дыма окутала небо. Я вздохнула. Лезть в разговор не хотелось. — А похоже. В следующий раз набью морду, предупреждаю, — Волшебник махнул рукой, погладил Принцессу. — Не будет следующего раза, — устало возразил Металлист. Всё вокруг было сонным, ленивым, спокойным. — Надоело мне это. — Надеюсь, — вздохнула Желя. — А с чего такие перемены? — Плачет он. Жалко, — незабвенно просто ответил Металлист. — Ты прости, Принцесска. — Угу, — сидевший на коленях Волшебника подросток приподнял голову, устроился поудобнее. — Ты точно больше не будешь? — Только в шутку, — увидев, что Желя замахнулась, парень поспешил поднял руки, защищаясь от предполагаемого удара, и ухмыльнулся. — Ладно-ладно, шучу. Пошли домой, холодно. — Пошли, — Волшебник встал, поудобнее перехватив Принцессу. Желя тоже поднялась, потом помогла слезть мне. Из их разговора я поняла мало: на мой взгляд, обычного «извини» тут очень мало, особенно, если это повторяется не в первый раз. Однако лезть в их отношения я не стала: в голове навязчиво крутились мысли о том, что не понимаю очень и очень многого. В последствии я поняла, что так и есть, — но ведь это только в последствии. Металлист встал последним, сунув руки в карманы. — Пошли ко мне? — предложил Волшебник. Все как-то негласно согласились; мне, если честно, уже хотелось спать — дома я ложилась в девять. Недолго думая, я потянулась к Эванжелине — она взяла меня на руки, прижав к себе. — Её с собой возьмём, ладно? — спросила она у парней. Металлист кивнул; казалось, что он попросту устал от всего. Волшебник улыбнулся, просто, по-доброму. — Ты где нашла-то это чудо? — Я поняла, что мы наконец-то пошли. Под ногами ребят мягко скрипел снег. Передо мной плыли тёмные деревья, сугробы, дома. Слушала я новых знакомых в пол уха, борясь со сном. — Она сама пришла, — со смехом ответила Желя, погладив меня по спине. — А откуда — не знаю. — Не похожа на местную, — задумчиво проговорил Волшебник. — Наверное, заблудилась. — Да она так спокойно ко мне подошла. Совсем не испуганная, — возразила девушка. — Скорее всего, она из другого района, — пустой, холодный голос Металлиста разрезал пространство. — Там все фрики. — Скорее. Ладно, пускай у нас поспит, — мягко проговорил Волшебник. — Так, у меня и без того условка, — Металлист хрипло рассмеялся. — Ладно, не убудет. — Ну вот и славно, — Желя погладила меня. Я уже очень хотела спать, глаза слипались. — А как же она тут оказалась? — тонкий, нежный голосок был мне незнаком. Скорее всего, он принадлежал Принцессе. — Она не могла так далеко уйти! — Могла-могла, не думай, — со смехом ответил Металлист — смех у него был странный, отрывистый, словно бы рывками или сквозь кашель. Вместе со смехом раздался то ли щелчок, то ли скрежет. — Ах ты ж! — судя по всему, Волшебник что-то у кого-то отнял. Раздался свист, после — звон, словно тарелку кинули об пол. — И не вздумай даже! — Ты разбил мою надежду на то, что я доживу до завтра, — спокойно сказал Металлист. — Сволочь ты. — Нет, я разбил вероятность того, что ты напьёшься вдребезги, — с запалом возразил Волшебник. — Тебе в универ завтра! — Пф! Назови хоть одну причину. — Я поняла, что Металлист ухмыльнулся. Все они говорили как-то отрывисто, странно, будто понимали друг друга и без слов. — Ай, бесполезно, — отмахнулся Волшебник. — Только давайте не орать так. Поздно. — Уже десять, — вздохнула Желя. Она почти не вступала в диалог, лишь слушала — я решила, что ей тоже хочется спать. — Ребят, а с ней что будем делать? — тут она погладила меня, наивно полагая, что я уснула. — Уложим спать, с утра решим. Всё равно сейчас мы вряд ли дождёмся от неё чего-то вразумительного. Ты хоть имя её знаешь? — спросил Волшебник. Он подошёл ближе — я поняла это по приблизившемуся звуку его голоса. — Не-а, — Желя провела пальцами по моим волосам. — Хреново. А этот тоже спит? — вмешался Металлист. — Засыпает, — со смехом ответил Волшебник; я подумала, что они говорят про Принцессу. — Дай-ка мне. — Услышав возню, я сонно обернулась. Из-за длинных волос Жели было плохо видно, но кое-что удалось рассмотреть: Металлист, подойдя к Волшебнику, аккуратно взял Принцессу на руки, кажется, не особо заботясь о том, что он живой и покрепче прижимая подростка к себе. Я заметила, что он держит его совсем не так, как держал Волшебник — тогда мне было сложно понять, как именно «не так». — Металлист, ты прекратишь? Он не вещь! — возмутился уже ставший знакомым голос: глаза у меня невольно закрылись. — Не убью. — Эта фраза показалась мне враньём. Знаю, звучит смешно, но тогда мне подумалось о том, что Металлист действительно способен на всё, в том числе и на убийство. Конечно, если он посчитает это необходимым — ему плевать на других. Так мне подумалось. Что было дальше, я помню очень смутно: мы поднимались по какой-то бесконечной лестнице; меня, кажется, взял к себе на руки Волшебник. Помню незнакомый мне скрежет ключа, скрип открывающейся двери. После, помню что-то очень мягкое, приглушённый свет, разговоры и смех. Больше ничего не помню за тот день.***
Проснулась я от приглушённого смеха, звона, голосов и болтовни. Прикрыв глаза, я нашла себя лежащей на диване и накрытой пуховым одеялом. Было тепло, лениво и уютно, но с тем же и интересно до невозможности — я впервые, подумать только, впервые, проснулась не от того, что меня разбудил отец! Я огляделась. Комната была пуста. Обычная, с виду, комната: письменный стол, кровать, на которой я лежала, какие-то ящики, тумбы, пара стульев, на полу ковёр. Обычная, но для меня показалась необычной, чуть ли не сказочной. Надо было вставать. Я сонно спустила ноги с кровати — и с удивлением обнаружила, что кто-то стянул с меня верхнюю одежду, оставив только леггинсы и футболку. Ну ладушки, спасибо и на этом. Я протёрла глаза. В комнате было полутемно, единственным источником света было окно, из которого лился прозрачный голубоватый свет. В окно я выглядывать не стала: потом. Откинув волосы с лица, подошла к столу: какие-то непонятные книжки, ручки и тетради — это всё очень скучно, а вот бутылка с красивой и яркой зелёной этикеткой привлекла моё внимание. Содержимое было прозрачным. Немножко подумав, я открыла бутылку. Жидкость мгновенно поднялась к горлышку, едва ли не выплёскиваясь наружу. Пахло приятно: чем-то сладким, но кислым. Немножко подумав, я отхлебнула из бутылки: прохладная, вкусная жидкость очень мне понравилась. Но больше я пить не стала: незачем. Вздохнув, оглядевшись и придя к выводу о том, что больше здесь ничего интересного нет, я, приоткрыв дверь, тихонько выскользнула в коридор. В квартире было сумрачно: шла я крадучись, тихонько, чутко прислушиваясь к голосам, которые всё приближались. Мой короткий путь закончила дверь, из-за которой и раздавались посторонние звуки. Недолго думая, я приоткрыла её, проскальзывая внутрь. — Вы чего шумите? — я вошла в комнату, которая на самом деле оказалась кухней. Тут и сидели мои недавние знакомые: Волшебник о чём-то говорил с Желей, Металлист курил у окна, задумчиво глядя в синеватую пустоту. Принцессы не было. — О, проснулась наконец-то! — Желя мгновенно подошла ко мне, приобняв за плечи. — Уже умылась? — Не-а. Я не знаю, где ванная, — я слегка поёжилась от холода. — И где моя одежда? — Ой, забыла совсем! Пошли скорее, я тебя одену. Ребят, подождите нас минутку, — девушка мгновенно подняла меня на руки, согревая. Волшебник на её просьбу ухмыльнулся и подмигнул мне, кивнув; Металлист не отреагировал, только затянувшись от сигареты. — Пошли, прелесть, — Желя вышла, закрыв ногой дверь, и пошла куда-то по темноватому коридору. — Ты как? Выспалась? — Ага, — я зевнула, растрепав волосы по плечам. — А мы где? — Дома, — со смехом ответила Желя. Потом, словно спохватившись, спросила: — Кстати, солнышко, где ты живёшь? — Как это «где»? — удивилась я. — Я в доме живу. — Ну понятно, что не на улице, — девушка ногой толкнула какую-то дверь. Мы оказались в очень уютной ванной комнате: везде была голубая плитка, светил свет. Мне очень понравилось там. Желя, усадив меня на стиральную машинку, принялась снимать с батареи какие-то вещи, которые показались мне смутно знакомыми. — А адрес какой? — А что такое «адрес»? — опять переспросила я, отчаянно чувствуя, что со мной явно не всё в порядке. Ну, раз она спрашивает, значит я должна знать, так? — Ох, малышка… Ладно, — вздохнув, Желя подошла ко мне, снимая меня и ставя на ноги. — Помнишь, как ты к нам пришла? Как домой попасть помнишь? — Помню. Но только не знаю, как отсюда туда, где мы встретились, — старательно пытаясь донести до девушки свои мысли сказала я. О Небо, до сих пор для меня покрыта тайной логика отца — я же на тот момент и минуты не прожила бы даже в магазине! Кошмар. — А дальше там только прямо. — Значит, прав был Металлист… — задумчиво пробормотала Желя, расправляя какую-то рубашку в своих руках — к своему удивлению я обнаружила, что это моя рубашка. — Ну хорошо. Папу как твоего зовут? — Папу? Папа, — уверенно ответила я, не понимая, к чему она задаёт так много странных и простых вопросов. — Дай, я сама одену. — Надену, — механически поправила Желя, разбираясь с жилеткой. Мда, я до сих пор путаю эти понятия. Неловко. — Ну… Его только так называют? — Да, — ответила я, натягивая кофту и старательно пытаясь понять, что же от меня хотят. — А, нет! — в сознании вспыхнул чудовищный эпизод, от которого в голове помутилось. — Один мальчик с работы назвал его «Персиваль». — Персиваль… — снова пробормотала моя знакомая, протягивая мне юбку. Она выглядела сосредоточенной, задумчивой и серьёзной. — А что за мальчик? — Да так, — этот вопрос показался мне глупым и странным. Правда сейчас я, вспоминая тот эпизод моей жизни, понимаю, что «мальчику» было лет двадцать. — А где та девочка, которая с вами была? — Какая девочка? — Желя, развернув меня спиной к себе, быстро распустила мои стянутые тёмной резинкой волосы — они волнистыми, светлыми прядями рассыпались по плечам. Осторожно взяв мои волосы так, чтобы не было больно, Желя принялась расчёсывать их взявшейся неясно откуда расчёской. — Ну, вон та. — Я отчаянно понимала, что здесь — не дом, и мои едва связанные фразы тут никто не поймёт. Однако читала я мало и выразить свою мысль могла с трудом. — Которая плакала. — А-а! — девушка рассмеялась в ответ на мои слова. — Так ты про Принцессу? Он ещё спит. — Почему «он»? — внезапно я осознала, как же много у меня вопросов. Что произошло вчера? Что должно происходить сейчас? И как мне относиться к тому, что я увидела? — Это мальчик, — объяснила Желя. — Просто у него длинные волосы. — Странно… — проговорила я. То, что мальчик может носить длинные волосы, я знала — возьмём хотя бы Тихона или Металлиста. Просто Принцесса… Он был таким тихим, беззащитным. Не верилось, что это мальчик. — Ничего странного в этом нет. Каждый может выглядеть так, как хочет. — Судя по стуку, девушка отложила расчёску. — Тебе какую причёску сделать? — Я сама, — взяв из её теплых рук резинку, я достаточно ловко завязала ею волосы примерно на макушке; обычно заплетал меня отец, но так, что мне скоро пришлось научиться самой, — он попросту очень сильно дёргал за волосы, сколько я ни возмущалась. — Быстро ты, — ухмыльнулась Желя. — Так, где-то тут валялось… — она, поднявшись на носочки, достала из глубины настенного шкафчика ещё не распакованную зубную щётку и, быстро сняв с неё слой пластика, протянула мне. — Возьми. — Ок, — пасту я, на удивление, на тот момент уже сумела отыскать глазами. Включив воду, я оглянулась — хотелось спросить что-то длинное, чтобы она говорила всё время, пока я умываюсь. — А что Металлист вчера делал? — Ты про Принцессу? — с печальной улыбкой спросила девушка. На её лицо словно набежала тень и, несмотря на то, что она улыбалась, я поняла, что ей совсем не весело от того, что происходило так недавно. — Ну, смотри, котёнок, как бы тебе это объяснить… — Как есть, — с этими словами, я запихнула намазанную пастой щётку себе в рот, как бы отсекая все дальнейшие расспросы. — Ну хорошо, — девушка вздохнула, с печальной улыбкой глянула на меня. — Просто, солнышко, понимаешь… — тут она снова запнулась, всё никак не находя такие нужные сейчас слова. — Так вышло, что бывают люди, которым по жизни было очень плохо. — Я кивнула, показывая, что слушаю. — И, даже когда это «плохо» заканчивается, они не могут вести себя так, как все, потому что не привыкли или не умеют. И они выражают свои эмоции иначе, чем мы — просто у таких людей своё мнение о том, что и как надо делать. И Металлист — именно такой человек. Он любит Принцессу, я вижу это, но он не может правильно показать свои эмоции и ревнует, поэтому бросается так. Мы с Волшебником пытаемся говорить с ним, сейчас всё уже лучше, чем было осенью, но всё-таки… — тут она запнулась и замолчала. Я прополоскала рот, задумчиво поглядывая на неё. Если коротко описать то, что я поняла тогда, это выглядело бы как «Металлист — псих». Однако, несмотря на возраст и крайне ограниченные умственные способности, я всё-таки достаточно верно истолковала то, что Желя пыталась до меня донести, — и очень удивилась понятому. Если всё так, то почему бы им попросту не запретить общаться? — А раньше вы не видели этого? Ну, вы недавно знакомы? — поинтересовалась я, желая выяснить, почему она соглашается на это. Это же так странно — я не думала тогда о том, что в моей жизни отчего-то «странно» всё. — Он и не вёл так себя раньше. Я его знаю с шестнадцати лет, Волшебник — и того раньше, — вздохнула Желя, помогая мне вытереться от воды. — И всё это время его только иногда заносило. А как Принцесса появился, так всё, туши свет. И познакомились они не как люди, и сейчас так же… — А как же они познакомились? — надо сказать, что именно эта история, рассказанная Желей в мои десять лет, ранила меня глубже многого и именно её я написала впервые, не выдержав тяжести услышанного. Но тогда я ещё её не слышала, могла спокойно смотреть на слёзы и боль, и не чувствовать этой боли — ни своей, ни чужой. — Ох, солнышко. Я сомневаюсь, что тебе стоит это слышать, — открыв дверь, девушка слегка подтолкнула меня к выходу. Мне не понравились ни ответ, ни перспектива идти на кухню: мы ещё не договорили! — Ну скажи! Скажи, скажи, скажи, скажи! — я принялась дёргать её за край рубашки, как частенько проделывала это с отцом. В ответ она, глубоко вздохнув, быстро взяла меня за плечи и отвела в конец коридора, присев передо мной на колени. — Ладно, так и быть, сама напросилась. Только никому ни слова, хорошо? — приглушённым шёпотом спросила она. Я кивнула, для чего-то сжав кулаки. — Вот и чудно. Я затаила дыхание, чувствуя, что сейчас она расскажет мне что-то необыкновенное, — это «что-то» буквально летело в воздухе, его можно было потрогать, если захотеть. Было видно, что девушке не особо-то хочется посвящать меня в эту чуть ли не тайну — спасибо за то, что пыталась сохранить мою психику. В воздухе что-то неслышно щёлкнуло — каждая, даже самая маленькая часть напряжённого пространства подсказывала, что пора начинать рассказ. — Смотри, — вздохнув поглубже, начала Желя. — Металлисту тогда было девятнадцать лет, он уже школу заканчивал. — Допустим, тот факт, что школу заканчивают в восемнадцать лет, меня не потревожил: я попросту не знала этого. — А Принцесса на тот момент только переехал в наш город и в школу пару дней всего ходил — я тоже когда-то срок на этой каторге отмотала, у нас там все учились. А ему класс такой сволочной попался — ну гадюшник, честное слово! Звери в клетке… А он главной занозе там и не понравился — Кейт её зовут, что ли. Вот это реально змея, любого прибьёт, кто не понравится. Ну они и начали цеплять его: то побьют, то отнимут что-нибудь — отец-то у Принцессы никакой, и не поглядит лишний раз. А один раз он сильно им досадил — заплакал что ли громко или ещё как — они его и вытащили на школьный двор. А там его высочество Металлист изволил посадить свою жопу покурить. Ну эти твари бьют его, Принцесса, ясное дело, плачет — эта патлатая скотина и пальцем не пошевелила, чтобы помочь! А он же у них вроде кумира был, ясно, дрянь к дряни липнет. Так они у него и что-то вроде разрешения спросили, можно его бить или нет, он ещё и согласился. Ну и оставили его там на всю ночь — привязали, и всё, по домам. На следующий день отвязали, на том спасибо. А тут Металлисту в голову шиза и постучалась — сказал этим малолеткам его не трогать больше, мол, моё. Эти, ясное дело, согласились, себе дороже связываться, а Принцессу как-то и не спросил никто, будто вещь он. Ну походил Металлист с ним пару дней, наигрался вроде, а потом давай мне не шею вешаться — люблю, жить не могу! Я ему пальцем у виска конечно покрутила, а сама задумалась: что делать-то? Жалко парня, его этот урод и до смерти замучить может, не заступится ж никто. Ну и стала ему потихоньку объяснять, что и как, к психологу там его, Волшебнику вон сказала — Металлисту же всё побоку, хоть режь его. А тут он и сам начал делать что-то — может, и действительно влюбился. С Принцессой я тоже подружилась, платья там ему показала какие получше, старалась их как-то порознь разводить. Ну и Волшебник мне помогал: куда уж без него, они с Металлистом всю жизнь считай. Ну, что могли сделали, они сейчас общаются даже неплохо, как видишь, только у него всё равно заскоки иногда — он со всеми так, не только с Принцессой. А я вроде и привыкла к ним, люблю, можно так сказать — в доме с родителями и братом ещё скучнее. У нас «Клуб потерянных» такой: каждый пришёл потому, что нечего терять. Да и Принцесса уже привык, знает же, что не со зла. Вот так. После этого простоватого, искреннего монолога у меня зазвенело в ушах. В сознании не укладывалось услышанное. Что…? Как это возможно? И тогда, в голове впервые появилось осознание дикого ужаса от звериной жестокости людей — так не должно быть. Я глубоко вдохнула, мечтая не упасть. Какой там, к чёрту, психолог?! Ребята, это дурка! Нет! Это морг! Почему надо возиться? Почему не по морде? По морде проще и скорей дойдёт! Но это мои настоящие, реальные мысли, живые, свежие. Тогда в моей голове плавало одинокое, потерявшееся и лаконичное в своей простоте «Что?». — Зависла? — Желя потрепала меня по голове. — Вот чудна́я: я бы в твоём возрасте вопросами бы засыпала, а ты стоишь! А вопросов у меня было много. Много, тьма, бесконечное множество болезненных, страшных вопросов, на которые я очень хотела знать ответ. Но — они все сбивались в это маленькое, гордое, осуждающее «Что?», которое, кажется, вмещало в себя всю эту страшную бесконечность. — Зря я тебе рассказала, — проговорила девушка, беря меня за руку. — Ну, чего ты? Я помотала головой и пошла на кухню. Так-с. Надо было хоть немножко подумать. Металлист плохой. Ладно. А почему тогда Желя сказала, что хороший? Так плохой или хороший?! — А Волшебник знал? — этот вопрос показался мне правильным тогда. Действительно: если знал, почему ничего не сделал? Не мог же он не знать? — Ну, он работает, я не говорила ему… — Желя невесело улыбнулась. — Дура была. Да и сейчас дура. — Дура, — согласилась я. Знаю, была неправа: куда ей деваться? Но тогда я попросту не понимала, как можно видеть, как кого-то бьют, и ничего не сказать. Не понимала, не думая о том, что я и сама молчу про то, что кое-кого бьют. — Ну чего ты? — Желя присела передо мной на корточки, положив руки на плечи. — Испугалась? — Нет, наверное, — я искренне не знала, бояться мне или нет. А если бояться, то кого? — Я что-то не поняла. Металлист болен чем-то? — Ну, какие-то наклонности у него есть, но не более того, — уклончиво ответила девушка. Этот ответ дал мне целое ничего: я не знала про психические заболевания и не понимала, про какие «наклонности» она говорит. Про себя я решила, что это значит «да, немного». — Хорошо. Так, если подводить итоги: Металлист бил этого мелкого, ты нифига не делала, потом сказала Волшебнику и начала что-то делать, при этом Металлист влюбился в того, кого бил. — Желя улыбнулась и закивала. — Весело у вас, сказать нечего! А почему… — я хотела спросить о том, где, собственно говоря, были родители Принцессы, но осеклась — Желя сама сказала же, что отец у него «никакой». Меня внезапно поразила важность другого вопроса: почему Металлист так поступал? Просто урод? Или это что-то намного больше? Как можно бить того, кого любишь? — А он зачем его бил? — да, вопрос не тот, который я хотела задать, но по-другому я тогда сказать не могла. — Не знаю, — грустно вздохнула девушка. — Он такой. Надо сказать, что этим вот «такой» люди любят оправдывать многое. «Такой, какой есть, не на базар несть» — это так не работает! Если кому-то больно из-за тебя, это не норма и с этими надо что-то делать! Нельзя безнаказанно мучить других! Впрочем, сейчас можно делать и говорить всё, кроме правды… Однако мы не об этом. — Ладно. Пошли, — я взяла её за руку и потащила на кухню. — А этот где? Ну, такой, блондин? — Ты про Принцессу что ли? — удивилась Желя, вскидывая тонкие брови. — Чего ты никак не выучишь его… Девочка же вроде, про принцесс не слышала? — Я помотала головой. Меня мало интересовали люди, мне больше нравились сказки о животных и цветах. — Маленький такой? — Ага, — я немного не поняла, для чего Желя задаёт столько ненужных вопросов, и поэтому ещё раз уточнила: — Который блондин. — Он немного не блондин, — девушка рассмеялась, прикрыв рот мягкой ладонью. Я хотела было возмутиться, но не успела: мы уже подошли к кухне. Выпустив руку бессовестно смеющейся собеседницы, я толкнула заевшую дверь — она открылась с таким треском и скрипом, будто делала одолжение. Оставив Желю хохотать на пороге, я прошла с таким видом, будто ни с кем тут не знакома, и уселась на свободную табуретку. — Ну, закончили? — ласково спросил Волшебник, как-то необыкновенно глядя на меня: он словно не замечал ничего, кроме моего лица. Я кивнула; в ответ парень мягко улыбнулся и провёл по моим нежным, тонким волосам шершавой ладонью. — Ну и хорошо. — Ты лучше спроси, по какой причине кое-кто из нас решил впасть в смеховую истерику. Желя, с тобой что? — несмотря на знакомые нотки, этого голоса я не узнала. Он был каким-то живым, спокойным и в то же время ярким, как первый луч весны после бесконечно долгих зимних дней. Несмотря на всю простоту реплики, она показалась мне какой-то знакомой, понятной и чудесной от этого, словно каждый день я слышала подобные слова. Я повернула голову, желая увидеть обладателя этого необычного голоса, но никого незнакомого не увидела: даже этот Принцесса куда-то подевался. — Да мы идём тут… — Желя оперлась рукой о косяк, чтобы не упасть. — Она мне говорит что-то… Я слушаю… Тут она меня про какого-то блондина спрашивает… Я уже думаю всё, туши свет, до Богдана добрались… А она… Она Принцессу за блондина приняла… — тут девушка снова расхохоталась, причём так, что Волшебнику пришлось подскочить со своего места и помочь ей усесться на стул. — Обхохочешься, как смешно! Ребёнок в темноте цвет волос не различил! — От того, что я во все глаза смотрела на Желю, мне снова не удалось углядеть обладателя реплики, что меня порядком разозлило. — Да это ничего… Я про Богдана говорю… — сквозь отдельные звуки проговорила Желя. — Он же блондин… — О да, теперь намно-ого смешнее! — услышав лёгкий стук чужих башмаков, я оглянулась. Металлист спрыгнул с подоконника и, уже куда-то выбросив свою сигарету, подошёл к нам. — Успокойся наконец, чего ты в самом деле. Поначалу я не поверила своим ушам. Возможно, вчера я была очень уставшей, да — но всё-таки сложно было поверить в то, что голос Металлиста может быть… Таким. Живым, настоящим, не таким чудовищно-мёртвым, каким я запомнила его. Как у человека — низковатый, приятный и чуть хриплый, но живой; живой, чёрт возьми! Приоткрыв рот, я застыла, глядя на парня, словно на чудо, которого никогда не может быть. Тот только мимоходом глянул на меня, подходя к Волшебнику. — У нас Принцесса где? Дрыхнет? — этот вопрос я едва услышала из-за неожиданного всплеска смеха; признаться, до сих пор не понимаю, что тогда так рассмешило Эванджелину. Ладушки, это её дело. — Ага. Не смей будить его! — в ответ на эту реплику Металлист ухмыльнулся с самым наглым видом, который так и кричал о том, что плевать ему хотелось на все запреты. — И не вздумай даже! Он не твоя вещь, в конце концов! — А кто собирался его будить? Я, что ли? Да как у тебя язык повернулся! — все эти слова Металлист бросал уже от двери, явно намереваясь сделать всё то, что запрещал делать Волшебник. Я искренне не понимала, почему, собственно говоря, нельзя кого-то там будить: утро, всем давно пора вставать. Да, в то время в моей голове не было ни мысли о том, что иногда стоит всё-таки жалеть тех, кто находится рядом. Жаль, что тогда я не понимала этого. Мучительно жаль. — Да постой ты на месте хоть минуту! — мягко проговорил Волшебник, желая, видимо, успокоить разбушевавшегося товарища. — Вот вечером едва ходишь, а с утра не унять… — тут парень глянул на часы. — Восемь, говорите… Ну ладно, буди, но тихонько — напугаешь ещё. Тихонько, понял? — Понял-понял, не боись, — с этими словами, Металлист быстрыми, широкими шагами вышел в коридор, направляясь в какое-то неизвестное мне место. Желя наконец-то успокоилась и теперь наливала себе чай; Волшебник, покачав головой, улыбнулся грустноватой, мягкой улыбкой, после склонившись надо мной. — Голодная? Завтракать будешь? — этот мягкий, ласковый вопрос ввёл меня в ступор. Дома никто не спрашивал, голодна я или нет; время обеда или завтрака — изволь быть за столом. Однако сейчас, прислушавшись к себе, я поняла, что есть мне не хочется от слова совсем — это порядком удивило меня. — Не хочется, — я пожала плечами. Волшебник мягко улыбнулся, поднимая меня на руки. — Точно? Даже чай? — я молча покачала головой и принялась рассматривать собеседника, как чудо: никогда раньше я не видела людей, похожих на него. До сих пор я ярко вспоминаю все черты его лица, эту особенную, живую красоту. Его лицо было смуглым, с выступающими скулами, глубокими чёрными глазами и постоянной улыбкой на темноватых губах. Его волосы, стриженные под машинку, были чёрными и жёсткими, а на шее всегда висел кулон. Я всего пару раз видела его полностью — обычно только чёрный ремешок. — Чай буду, — немножко поразмыслив, решила я, обнимая парня двумя руками и прижимаясь щекой к его жёлтой вязаной кофте, которую он носил, кажется, не снимая. Тогда я подумала о том, почему мне захотелось его обнять, но ответить на этот простой вопрос я смогла не скоро. Дело в том, что до этого меня ни разу не спрашивали, хочу я обниматься или нет, а тут Волшебник словно бы точно знал, что хочу. Отец так вообще брал меня на руки с поводом и без него, так что к этому я привыкла настолько, что даже не замечала. А тут мне впервые после объятий Эванджелины было приятно от того, что ко мне кто-то прикасается. — Ну и отлично. Давай, садись, — парень аккуратно усадил меня за стол, напоследок погладив меня по голове. Пока он возился с чайником, я рассматривала непривычную обстановку, гадая, как тут жить — мне это не представлялось возможным. Из-за закрытой двери коридора раздались голоса и стук; Желя подняла голову, ожидая, видимо, что кто-то войдёт, но никто не вошёл. — А вы тут все живёте? — я спросила это от нечего делать, но тут же поняла, что мне действительно интересно. — Нет, малышка, — со смехом ответил Волшебник, ставя передо мной огромную для меня кружку с чаем. Я с интересом глянула в неё — чай как чай, ничего необычного. — Тут живу я. — Один? — от удивления я чуть не поперхнулась чаем, который принялась было пить. В мои десять лет я искренне не знала иной жизни, нежели дома, и теперь ужасно удивлялась: как можно жить одному? — Ну как же один? — парень ухмыльнулся, садясь напротив меня. — Вот, друзья заходят, одногруппники. Я в одиночку и не сижу никогда. — А-а. Ну тогда понятно. — протянула я, болтая ногой и обоими руками удерживая кружку. О чём говорить, я не знала, а расспрашивать про Металлиста было боязно: я понятия не имела, можно ли спрашивать об этом Волшебника; Желя же просила совсем никому не говорить. Однако следующая же секунда избавила меня от придумывания тем для разговора: дверь распахнулась, с силой стукнувшись о дверь, и в дверном проёме появилась высокая и худая фигура Металлиста. Он крепко держал за плечи подростка лет пятнадцати, по видимости, желая втолкнуть его в комнату — тот сопротивлялся, но как-то неохотно, точно в шутку. — С добрым утром. — ласково улыбнулся Волшебник, подходя к подростку и обнимая его, присаживаясь на корточки. Несмотря на его спокойный голос я почувствовала, что он напрягся; правда не знаю, как мне это удалось и права ли я была. Металлист в ответ на этот жест лишь ухмыльнулся, пятерней убрав длинные волосы с лица, а сам подросток мягко улыбнулся, искренне, по-детски прижимаясь к Волшебнику. — С добрым. — эта простая реплика показалась мне чем-то сюреальстичным, настолько странно она смотрелась в этом голубом, полутемном утре. Голос, сказавший её, был очень звонким, словно колокольчик, и каким-то беззащитным, мягким, словно соглашающимся со всем. Однако в нём были и другие нотки: более смелые и уверенные, яркие. Очень необычный голос — ни до, ни после Принцессы я не слышала ни у кого ничего подобного. — Садись, позавтракай. — прервал разговор Металлист, снисходительно ухмыляясь. Его узкое, скуластое лицо казалось спокойным, а вот в глазах плескался странный огонь — я до сих пор не знаю, что он чувствовал тогда. Помню, что мне было непривычно находиться с ним в одном помещении — я никак не могла понять сути этого странного парня и, не зная, что с этим поделать, принялась рассматривать его, чтобы хоть как-то прояснить для себя всё страшное и непонятное, что окружило меня так быстро. Помню, как сейчас: Металлист был очень высоким, но худым, а больного цвета, местами разрезанная глубокими шрамами кожа походила на кожу мертвеца; лишь на щеках порой появлялся нездоровый румянец. До сих пор помню его руки — худые, с выступающими венами, сильные и в вечных шрамах, глубоко повреждающих кисти. Помню его лицо — узкое, с острыми скулами, прямым длинным носом с горбинкой и тяжёлыми глазами тёмно-карего цвета, которые от худобы и нездоровой бледности всей фигуры казались чудовищно мёртвыми. Волосы у него тоже были тёмно-коричневыми, вечно спутанными и очень длинными и жёсткими; они доходили до пояса и вечно мешались обладателю. Сколько раз он грозился их срезать — и так и не срезал; и даже не заплетал в хвост. В тот день он был одет в узкие чёрные джинсы и какого-то неяркого цвета футболку — то ли бежевого, то ли серого. Ещё помню, у него были проколоты уши — он носил кучу серёжек, браслетов и колец. Я могла бы сказать ещё миллионы фактов о его внешности, о нём самом — я знала его, как себя, лучше, чем себя. Однако единственным, на что мне тогда приходилось ориентироваться, была внешность, да и она, признаться, помогала не сильно. Тем временем сам Металлист, не чувствуя моего чуть ли не лазерного взгляда, спокойно зажигал новую сигарету, игнорируя возмущенные взгляды, которые Волшебник то и дело бросал в него. — Да хватит меня взглядами пилить! Вы оба! — наконец не выдержал он, стукнув ладонью по столу. — Волшебник, — он обернулся к другу. — Не накурю я тут, не парься! — после этой реплики он резко развернулся, глянув на меня. — А тебе что вообще надо? — Металлист, прошу тебя, успокойся. Она маленькая. — Желя встала со своего стула, приобнимая друга за плечи. — Ещё не понимает. — Я спокоен как никогда. — холодно ответил парень, действительно успокаиваясь так быстро, будто он и не кричал секунду назад. — Тебя как зовут-то хоть? — он склонился ко мне, рассматривая моё лицо и худую фигуру со странной усмешкой — словно бы выбирал товар на полке. — Интересные вы, блин! Припёрли домой ребёнка и не спросили, как зовут! — Эмиль меня зовут! — возмутилась я. — И ничего я не ребёнок! И сама припёрлась! — Деловая, блин… — ещё шире ухмыльнулся Металлист, беря меня за подбородок и рассматривая. Это мне категорически не понравилось, но возражать и вырываться я не стала — признаться честно, Металлист вызвал у меня лёгкий страх и рисковать без повода мне точно не хотелось. — Ну Эмиль так Эмиль. Телефон у тебя, колбаса ты гиперсамостоятельная, есть? — Какая колбаса? — даже слово, сочинённое явно на ходу, я попросту не поняла. — Нету телефона. Но я до дома сама могу дойти. — Какая прелесть! Граждане, мир спасён! Она может дойти до дома! — нарочито громко воскликнул Металлист. — А дома тебя погладят по головке и скажут «Какая ты молодец, что свалила нахрен на всю ночь, просто умница». Или всё-таки спросят, а где, собственно говоря, твою жопу носило? — Не выражайся. — одёрнул его Волшебник, возящийся у плиты. — И так уже Принцессу этой гадости научил. — Понял. — почему-то согласился Металлист. — Ну так что, умная ты наша? — Ну… Наверно спросят, где я была. — задумчиво проговорила я. — Папа скажет, что чуть не умер от волнения и обзвонил все морги, хотя он никуда не звонит никогда. — Мда… Ты у нас со стажем, я погляжу? — парень наконец-то отошёл от меня, садясь на первый попавшийся стул. — Желя, где ты её только откапала? Талант у тебя, что ли? — В последний раз, когда я откапывала, я нашла тебя! — заявила Желя, подходя ко мне и обнимая за плечи. — Она ко мне сама подошла. Такая зайка! — тут девушка поцеловала меня в макушку и покачала из стороны в сторону. — Это не я со стажем, а брат. — ответила я, каким-то чудом придя всё-таки к выводу о том, что имён моих родных тут никто не поймёт. — Это он пропадает, а папа ругается. — Ну ладно. Номер ты чей-нибудь знаешь? — Волшебник поставил перед Принцессой, который сидел на стуле и гипнотизировал меня взглядом, тарелку с кашей и глянул на меня. — Точно завтракать не будешь? — Точно. Если проголадаюсь, скажу. Я только номер полиции знаю. — ответила я, допивая чай и отставляя чашку в сторону. — Спасибо, вкусно. — Да пожалуйста. — улыбнулся Волшебник. — Ещё налить? — Не-а. — откликнулась я, напряжённо раздумывая над тем, что скажет мне отец, когда я вернусь. Ругаться точно не будет — не помню, чтобы он вообще ругался на меня. А что тогда? Я не знала ответа. Единственное, что — мне как-то смутно подумалось о том, что, возможно, стоило предупредить семью о том, что я уйду: они же как-никак волнуются. Но эти мысли тут же улетучились: записку же я написала. Значит, всё в порядке. Но что-то всё-таки не давало покоя. — А вы можете меня домой довести? — попросила я. Отчего-то очень не хотелось расставаться, несмотря на то, что это необходимо было сделать. Стало горько во рту. Не верилось, что всё может кончиться так — даже не начавшись. А впрочем, о чём я мечтаю? Всего-то встретила группу людей и, как обычно, влезла не в своё дело. Какая же я глупая… Захотелось плакать. — Чего ты? — Желя, заметив, видимо, моё настроение, подлетела ко мне, обнимая и прижимая к себе. — Домой не хочешь? Не помнишь, куда идти? Боишься, что ругать будут? — Да не будут меня ругать! — я расплакалась, обнимая девушку и крепко прижимая её к себе, уткнувшись лбом в её пушистую кофту. — А что тогда, милая? Что такое? — Мягко спрашивала знакомая, поглаживая меня по плечам, но ответа не получала: я попросту ревела, не в силах сдержать свои эмоции. Внезапно Желя отстранилась; мне на голову легла тяжёлая, незнакомая ладонь. Кто-то присел на корточки, кто-то взял моё лицо шершавыми, жёсткими пальцами. Приоткрыв заплаканные глаза я увидела Металлиста: он смотрел на меня сосредоточенно, серьёзно, словно что-то ища во мне. — Ну и что? — Спросил он то ли меня, то ли себя. — Реветь теперь, что ли? — Угу… — Я не знала, говорим мы об одном и том же или о вовсе разных вещах, но тогда это было неважным. Первый раз мои настоящие чувства, кроме истерики, видел кто-то помимо меня, и в кои-то веки не хотелось скрывать их. Я утерла глаза кулаком, пытаясь успокоиться, но это, увы, нисколько не помогло. — И на кой? Завтра будет всё то же самое, — хмыкнул парень, поглаживая меня по мокрой от слёз щеке. — Вот именно! А я по-другому хочу! — Признаться, мой мозг только после тех слов в полной мере осознал причину моих же слёз: не хотелось расставаться. — Значит будет по-другому. Пока ты тут всё решаешь, — от этих хрипловатых, простых слов, я мгновенно прекратила плакать и, изредка всхлипывая, уставилась на Металлиста. — А что? Ты маленькая, никто не мешает тебе. Делай, что хочешь! Чего теперь соплями полы поливать? От этого вопроса я рассмеялась, утирая остатки слёз. В тот момент я совсем забыла о недавнем испуге, о всех распрях моего разума — как ни крути, а в те годы я всё ещё была именно ребёнком. Металлист поднялся, ухмыляясь. — Учись. Педагог хренов, — бросил парень в сторону Жели. Во время разговора он как-то странно резал фразы на отдельные слова, вечно прерывая самого себя. Желя стояла задумавшись, Принцесса, глядя на нас во все глаза, тоже застыл. Волшебник улыбнулся, но как-то напряжённо, сосредоточенно. — Такс, а теперь можно по пунктам? — Первая очнулась всё-таки Эванжелина. — Чего ты плакала, милая? — Да домой не хочет. Скучно ей там, что ли, — пожал плечами Металлист, подходя к Принцессе и опираясь о стол, застыв рядом с ним. — Беда какая. — А ты с чего взял? — Удивлённо спросил Волшебник. — В экстрасенсы записался, что ли? — Сам так же ревел, — коротко бросил парень. — Узнаю уж как-нибудь, не тупой же. — Не плачь, — мягко проговорил Принцесса, дотягиваясь и через стол глядя меня по руке. — Хочешь, с нами будешь гулять? — Хочу, — робко проговорила я, почувствовав невероятное смущение. — А можно? — Конечно можно, — улыбнулся Волшебник, потрепав меня по голове. — Хоть Металлист бухать перестанет. — Пф! Да я скорее её научу, — безапелляционно заявил последний, снова затягиваясь от сигареты. — Так, я за растление малолетних сидеть если что не буду, всё на вас свалю. Причём свалю нагло. — Фу блин! Металлист, заткнись, а то я сидеть не хочу! — Возмутилась Желя. — Солнце, ты по вечерам свободна? — Свободна! Я всегда свободна! — Радостно подтвердила я. — Мне бы так, — резко бросил Металлист. — А впрочем я и так нифига не делаю. — Ну хоть это ты признал, — вздрогнул Волшебник. — Значит договорились. Родители у тебя есть? — А они вам зачем? Не надо к ним ходить! — Я быстро сообразила, что к чему. — У меня сестра старшая есть, Амелия зовут, — Тину я даже не вспоминала: её практически невозможно было выкурить из комнаты. — Да чего ты так нервничаешь? — Удивилась Желя. — Он же просто спросил. — Нашёл блин, что спросить! — Снова подал голос Металлист. — Амелия эта такая блондинка? Высокая? — Она, — удивлённо проговорила я, поражённая уверенностью, с которой едва ли знакомый парень описал мою сестру. — А ты откуда знаешь? — Она со мной на одном потоке учится. Не смей на меня так смотреть, не было ничего! Я у неё чисто конспекты таскаю! — Быстро проговорил парень, закрываясь рукой от подозрительного взгляда Волшебника. — Да верю я, что ты, — пожал плечами тот. — Принцесс, ешь быстрей. Чего ты там? — Ем, не бойся. А мы все вместе провожать пойдём? — быстро спросил подросток, рассматривая меня, как какое-то чудо. Я, в свою очередь, принялась рассматривать его: он был одет в толстовку непроницаемого чёрного цвета, которая удивительно хорошо подчеркивала его точное бледное лицо и густые, блестящие волосы насыщенного пшеничного цвета, которые были заплетены в сложную косу на затылке. У него были просто огромные голубые глаза, окружённые длинными ресницами. На шею был одет кожаный чокер, а на щеке я заметила рубец — неяркий, но заметный. Признаться, сейчас мне больно вспоминать тот образ загубленной чистоты, но тогда я знала слишком мало, чтобы жалеть о чём-то. Вздохнув, я слегка толкнула ногой ножку стола, не понимая, отчего мне не хочется есть и что сейчас делать. — Милая, когда домой пойдёшь? — мягко спросила меня Желя, поглаживая мои волосы и плечи. — Давайте сейчас. — я пожала плечами. Мне очень памятно то ощущение чего-то неизбежного — уходить не хотелось ни в коем случае, я попросту мечтала отстранить этот момент как можно дальше, но что-то в груди настойчиво, слабыми, но резкими толчками, подсказывало, что уже пора. Пора, да — вернёшься или нет, что будет сейчас и потом. Не задумываясь о последствиях и в то же время погружаясь мыслями лишь в ближайшее будущее — именно так и жить, до того момента, пока что-нибудь не случится. — Тогда пошли уже, что кота за яйца тянуть! — нетерпеливо воскликнул Металлист, выдыхая дым и сжимая кулаки. — Принцесса, за шиворот тебе эту кашу положу! Чего ты там целуешься с этой тарелкой? — Я уже доел, не злись, — мягко попросил подросток, поднимаясь и относя тарелку к раковине — это показалось мне странным, но виду я не подала. — Спасибо, Волшебник, вкусно. — Да не за что, — добродушно ухмыльнулся парень. — Мыть не надо, я сам потом разберусь. Ну что, пошли? — Пошли, — согласилась Желя. — Пойдём, солнышко. — Угу, — я спрыгнула с табуретки и доверчиво всунула руку в её мягкую ладонь. — Пошли. Одеться мне помогла Желя: я, всего лишь прошлым вечером сама натянувшая на себя одежду, теперь напрочь позабыла, как это делается. Волшебник собрался быстрее всех и теперь подпирал стенку, глядя на нас вечно смеющимися чёрными глазами. Желя оделась слишком быстро, на мой взгляд: Амелия вертелась у зеркала по пол часа, а одевающуюся Тину я и вовсе не видела. Металлист попросту накинул себе на плечи толстовку и, сколько Волшебник ни уговаривал его, так и не надел ничего более тёплого. Принцесса тоже отказался надевать что-либо, кроме зимней обуви, но потом Металлист всё-таки заставил его надеть шапку с курткой и, как он выразился, «не выёживаться». Наконец мы вышли. По лестнице я спускалась медленно, прыгая на каждую ступеньку; дома было только две лестницы: одна — слишком короткая, а по второй прыгать запрещалось даже мне. В общем, никто никуда не торопился, не было окриков и ссор — всё это было очень непривычным мне, но нравилось даже больше. Наконец все вышли на улицу. Первым, что поразило меня, были невероятные холод и красота — всё словно застыло, замёрзло. Чёрные ветви уснувших деревьев поразительно красиво расчерчивали бесконечно глубокое, ясно-голубое небо, чистое, словно озеро. Белые сугробы слегка искрились, отражая этот голубоватый свет, и всё словно сияло им, превращая обычный день в чудесную сказку, тихую, безмолвную. Эту необъятную, поразительно красивую тишину прекрасно дополняли робкие голоса зимних птиц, тихие, но звучные, до сжимающегося сердца дорогие. Людей не было — лишь наша небольшая компания, да и мы шли молча, стараясь не мешать этому голубоватому, нежному утру. Я тихонько всунула руку в ладонь Жели и молчала, восхищённо озираясь и мечтая навсегда запомнить эти поразительные, светлые минуты. Впрочем, эта простая и детская мечта всё-таки исполнилась, как вы можете это увидеть. Шли молча. Вскоре всё вокруг, как ему и положено, начало стремительно меняться: мы прошли дворы «рабочего посёлка», вернувшись на ту широкую заснеженную дорогу, по которой я и ушла из дома вчера. Высокие, мощные ели качались, спуская с пышных зелёных лап целые лавины снега, пахло хвоей, зимой, чудом. Хотелось прыгать и смеяться, но ещё больше хотелось сохранить эту звенящую, хрупкую красоту леса. Я вздрогнула, покрепче взявшись за руку Жели и даже не зная о том, сколько ещё раз мне придётся идти по этой дороге, за руку, но не с ней. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, как заканчиваются слова любимой песни. Вскоре я разглядела крышу знакомого дома. — Вот мой дом, — проговорила я, выбрасывая вперёд ладонь. — Я дальше сама, ладно? — Стесняешься? — Ласково спросил Волшебник, присаживаясь передо мной на корточки и поправляя мою шапку. Я задумалась, а после кивнула, не зная, что ответить. — Ну ничего. Металлист, ты точно её сестру знаешь? — Да знаю, знаю, она сто процентов тут живёт, провожал пару раз. Они правда не похожи ни фига, да и чёрт с этим, — парень наклонил голову, рассматривая меня. Уже поднявшийся Волшебник неодобрительно посмотрел на него, но тот и ухом не повёл. — Мда-а, схожести и не видать. — Всякое бывает, — улыбнулась Желя, потрепав меня по голове. — Может всё-таки довести тебя до дома? — Нет, не надо, — я глубоко вздохнула. — А мне точно с вами можно будет прогулять? — Конечно! Да хоть каждый день! — Волшебник хлопнул в ладоши, видимо, желая справиться с эмоциями. — Никто и не думал возражать! — Ты сегодня обязательно приходи, — ласково попросил Принцесса, смущённо улыбаясь и кладя руки в перчатках на мои плечи. — Круто будет. — Хорошо, приду, — пообещала я, попросту не в силах отказать этому мягкому, лучистому взгляду. — А в какое время? — Часов в восемь сможешь? Родители отпустят? — Поинтересовалась Желя, беря Волшебника за руку и глядя на его наручные часы. Я утвердительно покивала. — Ну вот и славно. Только дождись где-нибудь здесь, сама не иди к нам. Мало ли тут гадов ходит… Мы сами подойдём или кого-то одного попросим подойти, ок? — Ладненько, — я пожала плечами, не понимая важности этой просьбы. От того, что сейчас нужно было сказать, сердце колотилось где-то в горле. — Тогда пока? — Пока, — Желя присела передо мной на корточки, заглянув в глаза. После она, поцеловав меня в тёплый лоб, крепко прижалась ко мне, поглаживая мои плечи. — Не бойся, малышка, скоро снова встретимся! — Давай, до встречи! — Волшебник потрепал меня по голове. — Позавтракай только, — пришлось кивнуть. — Удачи! — Принцесса по-детски искренне и наивно обнял меня — я неловко ответила на объятие, наслаждаясь теплом. — Ты классная! — Мне не хватило сил сказать «спасибо». — Ну бывай, — произнёс Металлист, смерив меня долгим взглядом пустых глаз, которые сейчас так хорошо оживлялись искрами снега. — Не кисни. — Пока, — я помахала ребятам, несмотря на то, что они ещё были очень близко. — До встречи! До дома я дошла непамятно — не вспоминается ни единая мысль, ни единая секунда. Я помню себя уже позже — когда, поднявшись по тёмной лестнице, кое-как скинув сапоги и повесив на локоть куртку я застыла у тяжёлой двери, не зная, как войти. Не знаю отчего, но было как-то тревожно — сердце бешено колотилось, стучало скоро, торопливо, немели кончики ледяных пальцев. Сейчас я понимаю, что мне попросту было страшно увидеть то, чего видеть мне не хотелось, страшно почувствовать боль. Наконец рука сама нажала на тяжёлую, холодную ручку — дверь медленно приоткрылась, скрипя, словно желая привлечь к себе как можно больше внимания. Быстренько проскользнув внутрь дома я закрыла её за собой — свежесть и чистоту этого утра как отрезало. Всё.***
— Кто там опять? — холодный голос отца показался мне невероятно громким. Недолго думая я бросила вещи на полку — конечно, ведь аккуратно повесить слишком сложно! Замирая, я сделала пару шагов к отцу. — Привет, пап, — мой голос, как мне показалось тогда, слишком громко прозвучал в абсолютной тишине дома. Отец обернулся и, увидев мою хрупкую фигурку, застывшую неподалёку от его кресла, резко прижал меня к себе, да так, что я на секунду задохнулась. Что было сразу после, я не помню; помню, как я сидела на коленях у отца, боком к нему и, болтая ногой, в сотый, наверное, раз, отвечала на одни и те же вопросы. — С кем ты могла гулять так долго? Ты вообще спала? — С какими-то нотками беспокойства спрашивал отец, перебирая мои пушистые волосы и всё разглядывая меня. — Да я же говорю, что просто встретила ребят из института Амелии и погуляла с ними немножко, — по-детски спокойно говорила я, понимая и одновременно не понимая беспокойства отца. — И уснула. В порядке же всё, я даже записку написала! — Больше никогда так не делай! — Глубоко вздохнув, отец поцеловал меня в лоб. — Так… Надо тебя в школу всё-таки отдать… — Нет, не надо! — Тут же возмутилась я. — Надо, — устало возразил он, потирая высокий лоб холодной рукой. — Ты устала, наверное? — Если честно… — Договорить я не успела. Из коридора, осторожно, почти неслышно вышел Тихон, а увидев меня внезапно замер, словно окаменев. — Ты где была? — Этот простой и искренний вопрос, наконец-то без ноток слёз в нём, для меня был неожиданным: брат редко разговаривал с кем-нибудь, если не спрашивали. Я хотела ответить, что гуляла, но отец не дал мне и открыть рта: — Иди в комнату и учи уроки. Когда мне всё покажешь, тогда поговорите, — от этого холодного, ровного и жестокого приказа мне мгновенно расхотелось жить. Тихон свёл тонкие брови, упрямо качнув головой. — Нет уж, пусть она скажет, где была! Я же тоже волнуюсь! — Не знаю, может, он сильно ударился головой. Другого объяснения этим черезмерно решительным и для смелого человека словам я не находила. — Милая, подожди минутку, — отец аккуратно спустил меня со своих колен, подходя к Тихону. Тот сжал кулаки, но с места не сдвинулся. Я мгновенно вспомнила все ругательства, которые успела выучить у Металлиста. — Немедленно иди в комнату и займись уроками, — этот очень тихий, но злой, яростный приказ прозвучал, как приговор. Отец крепко схватил Тихона за волосы и поднял его голову наверх — вспомнились вчерашний вечер, темнота, плач. Вспомнилось то, как спокойно ребята обсуждали произошедшее: без крика, споров, драк. Почему здесь не могут так же?! — Но я же просто спросил… — Прошептал брат, уже, видимо, готовясь расплакаться. Мне стало жаль его: он же действительно волновался, а отца это, судя по всему, ничуть не волнует. Захотелось заступиться, но желание понять всё до конца было сильнее — я осталась на месте, сверля разворачивающуюся ругань глазами. — Мне безразлично, для какой цели ты вышел из-за стола. Быстро в комнату, ничтожество! — Отец с силой ударил Тихона по лицу. Тот машинально прижал ладонь к ушибленной щеке, глядя на отца глазами, полными страха и слёз. — Как скажешь, — тихонько проговорил он, даже без слёз, просто еле слышно и очень испуганно. Я правда не знаю, как можно слышать страх в голосе своего ребёнка и не помочь. Правда не знаю. — Пусти, пожалуйста. — Свободен, — отец выпустил волосы брата. Тот, даже не глянув на меня, прошептал что-то вроде «спасибо» и быстро ушёл в комнату — не знаю, что его так напугало. Точнее, я не знала этого тогда. — Итак. Милая, ты сильно устала? — Вообще очень. Я подойду, пожалуй, подремлю, — быстро проговорила я, понимая, что последнее, чего мне сейчас хочется, это говорить с кем-либо. — Не буди меня пожалуйста, хорошо? — Конечно не буду, — отец, подойдя ко мне, приобнял меня, погладив по голове. — Спокойного сна, булочка. — Спасибо, — я, высвободившись из чужих объятий, почти бегом направилась к лестнице. Сосчитав ногами ступеньки я быстро захлопнула за собой дверь, прижимаясь к ней спиной. Всё внутри кричало о том, что что-то отчаянно не так. И с этим «не так» мне только предстояло разобраться.