***
Мне вспоминается тихий и мирный мартовский вечер, спокойствие, тишина. Помню точно, я сидела на кровати, скрестив ноги и выводя пальцем узоры на зелёном покрывале. Это было у Гения, не иначе, по-другому быть не может. Сам он сидел за столом, склонившись над тетрадями — никогда не понимала, как можно заниматься столько и не умереть. Я заваливала его бесконечными вопросами, такими, какие всегда задают дети: «Почему небо голубое», «Почему трава зелёная», «Сколько звёзд на небе» — в общем, те, ответ на которых очень сложно объяснить ребёнку десяти лет. Он что-то отвечал мне, явно не стараясь объяснить мне что-либо, а просто в надежде на то, что я отстану. Но я не отставала, время шло, за окном потихоньку сгущался сумрак. Было спокойно и очень уютно и тихо. — Гений, ну поиграй со мной! — я обняла друга сзади, повисая на его шее. — Мне нужно… — обернувшись, парень вздохнул, поправил очки. — Ну во что? — Не знаю! — я отбежала от него со скоростью маленькой молнии, прыгнула на кровать. — Ну давай просто посидим и пообщаемся! — Хорошо, — обречённо согласился Гений, садясь рядом со мной. Сомневаюсь в том, что у него действительно были такие уж неотложные дела — скорее всего, он говорил так по привычке. — У тебя какие-то вопросы? — Ну… — я задумалась, не зная, с чего начать. Вопросы конечно были: посоветоваться, спросить, что он думает о чём-то важном мне — да мало ли чего! Я мельком глянула на часы: половина девятого. — А во сколько твои родители с работы возвращаются? — Кхм, — Гений отвёл глаза; в них странно блеснул свет настольной лампы. — Не бойся, к нам никто не зайдёт. — Да я не боюсь, — пожав плечами, я развалилась на кровати. Мне действительно было совсем не страшно: а чего мне, собственно говоря, бояться? — Но всё-таки, во сколько? — Это не важно, — голос Гения прозвучал черезмерно печально, а может быть, мне так показалось. Парень тяжёло вздохнул, после, ласково, но с усилием улыбнувшись — он в принципе выражал очень мало эмоций — накрыл мою ладонь своей, после для чего-то попросил ещё раз: — Не бойся. — Я не боюсь, — снова проговорила я, исподлобья глянув на друга. — А тебе сколько лет? — А ты не знаешь? — хмыкнул Гений. — Скоро будет шестнадцать. — Большой… — задумчиво проговорила я. — А ты как с ребятами познакомился? — Да как-то… — замялся парень. Он был не слишком разговорчивым и сейчас мне понятно, что попросту оставаться наедине с таким гиперактивным ребёнком, как я, ему было трудно. Всё-таки замкнутость была одной из его главных черт характера, и я надеюсь, что он не слишком уставал от меня тогда. — Не помню. Честно, я просто не помню. Кажется, Принцесса познакомил или типа того. — Понятно… А он младше тебя, да? — Примерно на год, — подтвердил Гений. — Хотя учимся в одной школе и даже классе. — Круто! — искренне сказала я; мне всегда очень хотелось, чтобы у меня в классе были такие же друзья, какими был хотя бы Гений. Но с классом, непонятно от чего: то ли из-за того, что я совсем не умела общаться со сверстниками, то ли из-за того, что они во мне ничего интересного не видели, у меня не было не то что друзей, а даже хороших знакомых, с которыми можно было бы пообщаться на переменах. — А у тебя ещё друзья в классе есть? — Да мы и с Принцессой-то не особо в школе общаемся, — пожал плечами Гений. — А так нет, нету. Мне с ними не интересно. — Почему? — искренне удивилась я; мне в силу возраста было непонятно, как можно ни с кем не общаться и чувствовать себя при этом просто замечательно. — Просто неинтересно. Конечно, я могу пообщаться с ними на какие-нибудь нейтральные темы, но особо тесного контакта нет и, я полагаю, не будет, — спокойно, без единой эмоции в голосе проговорил Гений. Знаю, многим это может показаться странным, пугающим или отталкивающим, а кто-то скажет, что он просто выпендривался, но я должна, обязана сказать, что все эти догадки неверны: единственной причиной, по которой мой друг показывал столь мало чувств и эмоций, было отсутствие этих самых чувств. Он сам по себе был достаточно равнодушным человеком, а с учётом того, что в добавок и интеровертом, его легко понять. Впрочем, каждый может осуждать того, кого ему угодно, тут я, увы, бессильна. — Понятно… — протянула я, хотя потяного было мало. Мне, благодаря известной доли вредности и любопытства, очень хотелось как-то вернуться к теме его родителей: сам факт того, что Гений отказался об этом говорить, разжигал во мне неукротимое желание всё узнать. Но сделать это надо было осторожно, иначе он точно пресечёт любые мои поползновения в эту сторону. — А тебя за оценки не ругают? — Кто ругает? — не понял Гений, удивлённо глянув на меня. — Ну, как кто? — в свою очередь не поняла уже я. — Родители. — Кхм… Эмиль, — чуть не поперхнувшись воздухом, начал Гений. — Я бы не хотел обсуждать эту тему. Совсем, ни при каких обстоятельствах. Надеюсь, ты меня поймёшь. — Хорошо-хорошо, забыли, — согласилась я, поспешно приподнявшись и погладив друга по голове. — Не хочешь — не говори. — Спасибо, — кивнул парень. — Как твои дела в школе? — Нормально, — я пожала плечами. — Каникулы скоро. Я пятерку по самостоятельной получила. — Молодец. Когда каникулы? — не знаю, как в то время мне было не странно говорить с ним. Впрочем, я любила его, да и сейчас очень люблю, чего уж там скрывать. — В середине апреля. Шестнадцатого числа, — я снова растянулась на кровати, протянула руки к потолку. Не знаю, чем мне так нравится это занятие, но ощущения достаточно интересные. — Скорее бы уже. — Хм. Как раз мы пишем диагностическую работу, — задумчиво заметил Гений. Когда я была маленькой, мне было непонятно, как может быть настолько много проверочных, самостоятельных, контрольных и диагностических работ. Стала постарше — поняла. — Ну, значит после неё появится больше свободного времени, — тут он неожиданно улыбнулся, едва заметно, и потрепал меня по голове. — Будет больше времени с тобой играть. — Ура! — я радостно обняла его, прижалась. Он вздрогнул и напрягся, но всё-таки нашёл в себе силы погладить меня по спине. Понимая, что ему неприятно, я отстранилась. — А ты как думаешь, бить людей — плохо? — Не только людей. Никому нельзя причинять незаслуженную боль, — спокойно ответил Гений, скрещивая ноги и задумчиво глядя на меня. Сейчас мне, если честно, хочется очень громко рассмеяться, вспоминая эти слова — кто бы говорил, честное слово! Но об этом чуть позже. — То есть, — неуверенно начала я, с мучительным вопросом глядя на Гения. — Если человек заслужил боль, то его можно ударить? — Тебе — нет. Впрочем, есть другие методы воздействия, помимо физического. Просто этот самый эффективный, — Гений смерил меня задумчивым взглядом. — Хотя, тебе рано ещё об этом думать. Пока просто запомни, что если на тебя не нападают, драться не нужно. Хорошо? — Угу, — я опять ничего не поняла, но кивнула, чтобы не выматывать его бесполезными объяснениями. — Слушай… — по лицу Гения было видно, что он хотел сказать «слушаю», но сдержался. — А вот представь, что человек очень долго бил кого-нибудь, а потом перестал. Он почему так мог сделать? — Его посадили в тюрьму? — предположил подросток, а когда я возмущённо запищала и замотала головой пожал худыми плечами. — Ты задаёшь некорректный вопрос. Сколько лет, почему бил, где происходит событие, что предшествовало изменению поведения. Уточни, пожалуйста. — Ну, не знаю… Лет много. А что значит предшест… Ну вот что ты сказал? — Предшествовало, — повторил Гений. — Это значит, было до обсуждаемых событий, если простым языком. — А-а-а… — протянула я. — Ну, не знаю, ничего. Конечно же, я спрашивала про Тихона. Мне было совсем непонятно поведение отца, но спрашивать кого-либо из домочадцев было бесполезно: Оскар сам ничего не понимал, Тина отмахивалась, Амелия, кажется, была вообще не в курсе событий, а надеяться узнать что-либо от отца было абсолютно наивным. Так что на объяснения рассчитывать не приходилось, а информация была очень нужна. Не знаю, почему я не рассказывала друзьям о происходящем — наверное оттого, что, как я говорила и раньше, в нашей компании было совсем не принято говорить о семье. Не знаю, понял ли Гений саму суть вопроса и причину моего интереса, но он лишь хмыкнул и, невесело глянув на меня, сказал: — Много чего может быть. Поговорил кто-то, тот, кого били, ударил в ответ, возникла серьёзная угроза здоровью, появились сторонние свидетели или более удобная жертва. Мало ли что. А для чего ты спрашиваешь? — Да просто интересно, — я пожала плечами, отвела взгляд. Отцу врать у меня получалось, друзьям — нет. К тому же некоторые мои отмазки звучали совсем уж нелепо, как, к примеру, и эта: откуда у девочки, которой только в мае одиннадцать стукнет, такой интерес, к тому же к таким вещам? Гений очень внимательно посмотрел на меня поверх очков; я на дух не переносила этот взгляд. Спокойный и строгий, будто укоряющий — мне и сейчас не по себе от одних только воспоминаний. Ни у кого таких глаз больше не видела, ни разу. — Не хочешь говорить — я не настаиваю, но врать не надо, — я тихонько кивнула и обняла его. Он приобнял меня в ответ, осторожно, ласково, явно подражая чьим-то движениям. Интересно, чьим… — Хорошо, — согласилась я, и, чувствуя, что надо сказать что-то ещё, добавила: — Прости. — Ничего, я не сержусь. Но больше так не делай, — Гений потрепал меня по голове. Думаю, он всё-таки не догадался, что вопрос связан с моей семьёй — иначе, поверьте, что-нибудь сделал бы. — У тебя все уроки готовы? — Все, — кивнула я. — Я в школе с ребятами сделала. — Ну хорошо. Я, с твоего разрешения, не буду у тебя их проверять, — я кивнула, понимая, что он устал. К тому же уроки у меня действительно были сделаны: иногда что-то у нашего класса зажигалось в голове и мы хором садились делать домашнюю работу на перемене. Делали быстро и правильно — учительница-то рядом, подошёл, спросил верно или нет и гуляй. — Устно что-нибудь есть? — Нету, — неуверенно проговорила я, задумавшись: окружающий мир, математика, русский — это всё письменно, по физкультуре не задают, а что ещё, завтра же пять уроков… — Нет, стих по литературе! — Ну, рассказывай, — пожал плечами Гений. — Чётко, с выражением. Вперёд. — Стихотворение «Детство», — неуверенно начала я, понимая, что хорошо бы назвать автора, но вспомнить бы ещё, кто там автор. — Огромные глаза, как у нарядной куклы… Рассказала я стих хорошо, не запинаясь: у меня всегда была хорошая память, я легко запоминала заданные на дом стихи и даже могла пересказывать любимые отрывки из книг наизусть. Вы удивитесь, но это стих я очень хорошо помню до сих пор, хотя и ни разу не читала его последние несколько лет. Ну, сейчас вот автора посмотрела. Не знаю, как я так умудрилась — я и стиха-то тогда особо не поняла. Но, как кто-то очень верно подметил, детская память работает как фотоаппарат: где-то запомнил, а где-то нет. Впрочем, у меня она скорее как очень плохая видео камера: помню всё отрывками. Вот и из того дня больше ничего не помню. Только то, что было очень, очень тепло.***
Это — одно из самых любимых отрывков того времени, сохранившихся в моей памяти. Но следующее вопроминание — намного, намного страшнее. Точно помню, что я сидела в своей комнате, глядя в окно; за ним для чего-то, видимо, по капризу неустойчивой и переменчивой погоды, опять шёл снег, большими и пушистыми рыхлыми хлопьями падая на мокрый асфальт и тут же тая, растекаясь капельками мутной воды. Было спокойно, тихо, темно; в голове, без единой мысли в ней, встала чернильная, успокаивающая пустота, совсем не тревожащая меня. Встречи с друзьями мы, кажется, не назначили, уже не помню, почему; забегая вперёд скажу, что это «не назначили» практически никогда не работало — всё равно мы как-то собирались вместе, возможно, правда, не в полном составе. Но я каждый раз словно забывала об этом и, если и встречала ребят, то исключительно по случайности, как и случилось в тот страшный день. Я сидела и никого не хотела видеть; но, как гласит одно из житейских правил, «чем тебе хуже, тем больше ты нужен окружающим». Наверное, именно поэтому часов в восемь-девять вечера с первого этажа раздался крик, от которого я вздрогнула и, выругавшись про себя, поспешила сосчитать ногами ступени и сбежать вниз. — Эмиль! — да что, чёрт возьми, моему отцу понадобилось в такое время? Читал бы свою газету, так нет же! Сжав кулаки от злости я крикнула: — Бегу! — и, наскоро открыв примитивный замок на двери, выскочила на тёмную лестницу; я всегда запиралась в комнате, игнорируя все запреты и вопросы. Чуть не упав пару раз, я буквально влетела в гостиную, не забыв удариться о деревянную стену головой. Не знаю, почему я так спешила тогда — я всегда спешила куда-то. В комнате, как обычно, не было ничего интересного: отец неизменно читал газету, сидя в своём кресле, Генрих показательно царапал диван, требуя еды, которой у него и безо всякой добавки было вдоволь; Амелия о чём-то разговаривала с Тиной, усевшись на безжалостно атакуемом диваном. Оскар стоял возле двери, натягивая шапку — он явно собирался гулять. Тихона, как всегда, не было. Его, признаться честно, практически никогда не было в то время, по крайней мере на моих глазах. Подойдя к отцовскому креслу на расстояние вытянутой руки я остановилась: не хотелось находится слишком близко. — Милая, Оскар гулять собирается, ты с ним? — поинтересовался отец, не отрываясь от газеты. — Эй! А ты меня не хочешь спросить, буду ли я гулять с этой мелочью? — возмутился брат, бросив на меня колючий взгляд. — Я, между против, не планировал её брать с собой! — Она девочка, к тому же твоя младшая сестра. Потерпишь, — холодно отрезал отец. — Так что скажешь, милая? Я глянула на Оскара: в его глазах явно читалось «посмеешь согласиться — убью». Но гулять всё-таки хотелось; не обязательно же мне ходить с братом за ручку, можно просто выйти вместе и прийти в одинаковое время. Я глубоко вдохнула, пытаясь прогнать накатившее непонятно от чего волнение. — Да, пойду. Мы не надо долго, — я знала, что надо бы добавить побольше милой белиберды, которая с избытком присутствовала в речи, допустим, Амелии, но так унижаться я не была готова. — Телефон я взяла. — Ну хорошо, — эти слова я едва услышала, уже занятая застёжкой на пуховике; она всегда, всегда заедала, что с ней ни делай. Конечно, можно было сказать отцу, но не хотелось покупать новую одежду, меня устраивала старая, а именно это, скорее всего, он и предпринял бы. Оскар, закатив глаза и сунув руки в карманы, хмуро смотрел на меня; в его глазах не было абсолютно ничего хорошего. Стало не по себе, но я заставила себя успокоиться: ну не побьёт же он меня, в конце концов. А впрочем, мало ли, чего от него можно ожидать. Наконец я оделась и, бросив отцу что-то незначительное, обогнула Оскара, тихонько открывая тяжёлую металлическую дверь и выходя на улицу; это, как обычно, сопровождалось громким скрипом. Брат вышел за мной; я отбежала на другую сторону крыльца, попутно стараясь натянуть на ногу тёплые ботинки. — Вот тебе очень надо было, блин? — зло бросил Оскар, пнув стену. — Дома посидеть не могла? — Да нужен ты мне! — обувшись, я выпрямилась, скрестив руки на груди. Ссориться не хотелось, но как ещё с ним разговаривать? — Я одна гулять пойду, просто придём в одно и то же время. Мобильный взял? — Взял, — чуть спокойнее ответил Оскар, запихивая руки в карманы; обувался он всегда в доме, несмотря на бесконечные возмущения отца. — Ну, грубо говоря, в десять встречаемся? — Нет, в десять ты мне пишешь, и решаем, во сколько встреча, — возразила я. Пары часов на прогулку мне совершенно не хватало и я считала, что раз уж выходишь на улицу, то выходи надолго. — Как хочешь, — не дожидаясь меня, Оскар, спустившись по короткой лестнице, подошёл к калитке, открывая её. Я побежала за ним, первая выскальзывая на улицу — мне уже очень хотелось убежать куда-нибудь, но я заставляла себя ждать. — Не убейся только, мне влетит. — Не убьюсь, — пообещала я, с тоскливым вопросом вглядываясь в лицо брата: а вдруг отец бьёт его? Нет, не бьёт — тогда бы Оскар не позволил бы себе постоянно огрызаться и получать плохие отметки в школе, он вёл бы себя иначе, по-другому, нежели сейчас. Но кого, кого же тогда? Небо, знала бы я, кого! Наверное, я бы умерла, если бы узнала тогда, когда мне было не всё равно. Но об этом я расскажу чуть позже, когда наступит время. Каждому событию — своё время, это очень просто. — Пока? — Пока, — на минуту задержав на мне взгляд, Оскар качнул головой и, резко развернувшись, пошёл по этой широкой, мокрой сейчас дороге, в ту сторону, в которую я никогда не ходила. Печально глянув ему вслед, я тяжело вздохнула, чувствуя, что я ему совсем-совсем не нужна, что он меня не любит и никогда не любил. Интересно, почему? Но ответа на этот вопрос я так и не нашла и единственное, что мне оставалось сделать — это пойти к нашему дереву, где мы встречались всегда. Да, я не думала, что встречу там кого-то, но просто посидеть возле него было приятно; накатывали добрые воспоминания, становилось уютно и тепло. Не помню, как я дошла до дерева; помню только, как я, обняв толстый, шершавый ствол, уткнулась носом в его жёсткую, пахнущую мхом кору, прижавшись к ней лицом, как к самому дорогому. Минуту мне ничего не хотелось, я ничего не чувствовала — просто изо всех сил обнимала этот толстое, шершавое дерево и улыбалась, улыбалась чему-то своему. После, отстранившись, я счастливо вздохнула, чутко прислушиваясь к песне шумящих на ветру веток; там, кажется, уже появлялись первые почки. Чем заняться я не знала, но уж точно не собиралась идти в рабочий посёлок; как ни странно, приключений там мне хватило. Было тихо, разве что ветер шумел, щуршал на все лады, но это не мешало тишине, скорее сама тишина была дополнена к этому поразительно свободному, свежему звуку. Но всё-таки я кое-что услышала; этот ветряной свист старательно скрывал чьи-то шаги, чьи-то голоса, сейчас такие искажённые и чужие. Мне стало страшно; признаться, я до боли боялась незнакомцев, находящихся в потенциальной близости от меня, особенно в тёмное время суток — вполне понятный, но от этого не менее мешающий страх. Спрятавшись за дерево, я прислушалась к разносящимся в воздухе невнятным словам; оказалось, что я могу различить их. — Да ничего я не буду делать, успокойся уже! С места не сдвинусь! — мужской раздраженный голос явно повторял что-то похожее по смыслу уже не первый раз. — Из принципа сяду на задницу и буду сидеть! — Но она же волнуется, Лар! — мягко, успокаивающе проговорил ласковый женский голос; он показался мне смутно знакомым, но свист ветра не позволил узнать его. — Ей же тоже не всё равно, ты знаешь это! — Правильно! Ей не всё равно, ей похрен! — зло, язвительно согласился первый голос. Звуки спора неумолимо, хоть и медленно приближались; я ещё крепче вцепилась в дерево, даже не решаясь высунуться из-за него — страх с лёгкостью победил любопытство. — И прекрати меня так называть! Меня не так зовут! Первый голос, кажется, окончательно взбесился. Быстрые, резкие шаги стремительно приблизились к дереву; я присела на корточки, скрываясь в тени от множества веток, зажимая себе ладонью рот. Раздалось хрипловатое, скорое дыхание, после — резкий удар. Спиной я почувствовала, как задрожал крепкий ствол. Стало страшно. Что они собираются вытворять? — Ну ладно, ладно, Металлист, — второй голос, тоже заметно приблизившийся, прозвучал успокаивающе и до боли знакомо. Так-так-так… Какая-то мысль усердно цеплялась за извилины мозга, стараясь закончить себя до конца. Металлист… Металлист… Что же я так торможу? Стоп, Металлист? Он-то что тут делает? Я аккуратненько высунулась из-за дерева, глядя, правильны ли мои догадки. Две фигуры выглядели неясно и смутно в рыжих огнях фонарей, но разве я могла их не узнать? Кажется, что даже сейчас, спустя столько лет, я вспомню длинные волосы Металлиста и пурпурный пуховик Жели. Я просто… Я не смогу их не узнать! — Так лучше, — сварливо отозвался парень, накидывая капюшон толстовки на голову. Он никогда не носил шарфы и шапки и казалось, что ему всё равно на себя; а впрочем, так оно и было. — Ну хорошо, хорошо, — я увидела, как Желя, аккуратно приобняв друга за плечи, поцеловала его в щеку. — Прошу тебя, ну не злись. Может, к Робу зайдём? — Влом, — поморщился Металлист. — Чёрт, я запарился. — Я тоже, — вздохнула Желя. Она действительно выглядела усталой, и, казалось, не спала этой ночью. Я видела, что она хотела сказать что-то ещё, но тут мне стало невыносимо интересно. О ком они говорили? К кому Желя предлагала зайти? Почему она так странно назвала Металлиста? Каждый раз, когда я узнавала о друзьях что-то новое, я невероятно удивлялась: мне казалось, что я уже всё-всё о них знаю, причём очень давно. — Привет, — я вышла из-за дерева, поняв наконец-то то, что бояться мне нечего. Желя резко повернулась ко мне, а Металлист отпрыгнул в сторону, схватившись за ствол дерева. — Малая, я с инфарктом отъеду, — предупредил он, поправляя длинные волосы. — Ты в следующий раз громче заори, чтобы наверняка. — Нервы полечи, — посоветовала Желя, обнимая меня. — Здравствуй, милая моя. Ты чего здесь делаешь? — Гуляю, — я по-детски наивно прижалась к ней, носом утыкаясь в гладкую ткань пуховика. — А вы о чём тут говорили? — Слушай, ты, шпион с большой буквы, — возмущённо начал Металлист. — Не важно, о чём говорили. Личное. — Яичное! — огрызнулась я. — Ты чего дерево лупишь? — Оно заяву не накатает, — хмыкнул парень. После, странно поглядев на меня, покачал головой и обречённо спросил: — Ну что, чудо? Гулять хочешь? — Хочу, — радостно кивнула я, беря Желю за руку. Она улыбнулась и погладила мою закутанную в белую варежку ладонь большим пальцем. — Можно же с вами? — Ой, бабы… — Металлист окинул нас вымученным взглядом. — Выбора у меня, я так понимаю, нет? — Есть: добровольно идти или принудительно. За руку меня бери, — Желя, подойдя к нему, улыбнулась очаровательной, чуть ли не ангельской улыбкой. — Чего я, маленький, что ли? — парень отшатнулся от неё, как от прокаженной, — Да ну в лес! Дай лучше мелкую понесу. — Пойдёшь к нему на руки, солнышко? — ласково спросила меня Желя. Я кивнула, потянувшись к Металлисту простым и непосредственным жестом ребёнка. — Ну иди ко мне, дистрофик ты мой любимый, — парень, легко подняв меня в воздух, помог мне сесть к нему на шею. Признаться, высоты я до сих пор побаиваюсь, хотя он меня, вроде как, не ронял. Знаю, фраза, которую он произнёс, многим покажется простой, привычной и обыденной, но меня на тот момент она сильно удивила и удивляет до сих пор: он редко говорил что-то подобное и, пиши я эту историю не по памяти, а исключительно по характерам, я бы видоизменила эту реплику до «Ладно, садись уже. Что ж ты худущая-то такая…». Не понимаю, почему он не выразился так. Хотя, скорее всего, я попросту не хочу принимать очевидный ответ за правду. Металлист же тоже умел любить. — Пошли в домике на дереве посидим? — Предложила Желя. Я заметила, что она, в отличии от Металлиста, сегодня одела красивую белую шапочку, а на шею небрежно накинула малиновый шарф. Не понимаю и не могла понять тогда её логику: зимой совсем легко одевалась, а весной вырядилась! Костюмчик ей, что ли, хотелось выгулять… Впрочем, понять это мне уже не представляется возможным. — Пошли, — согласился Металлист, придерживая меня, чтобы не уронить; я чувствовала, что руки у него слегка дрожали, да и вёл он себя странно, будто сдерживаясь отт чего-то. Было непонятно, что с ним не так, но я решила промолчать. Да и в принципе, когда нас было больше двух, мы всегда замолкали: нам и так было замечательно. Я взяла Металлиста затего длинные волосы, чтобы держаться; доволен он вряд ли был, но никак этот жест не прокомментировал. Желя то отбегала от нас, рассматривая что-то, то снова возвращалась и принималась о чём-то рассказывать, скоро и неясно, но быстро замолкала, заканчивая свой рассказ уже без слов. Мне было хорошо; забывались страшные, непонятные проблемы дома, забывались обиды и сомнения: было просто неподражаемо, без лишних добавок и слов хорошо, хорошо безмолвно, без слов, исключительно молча. Я, не отрываясь, смотрела наверх: это бесконечное звёздное пространство чистого, умытого недавнем дождём небесного купола завораживало, удивляло и даже пугало своей неизвестностью, но этот страх терялся в немом восхищении этой бескрайней глубиной, бесконечной, невероятно далёкой. Дошли мы быстро, как тогда мне показалось и, когда Металлист осторожно опустил меня на землю, я даже сразу поняла, где нахожусь; пришлось потрясти головой, чтобы придти в себя. — Залазь первая, я подстрахую, — велел Металлист, щурясь и глядя в окно нашего убежища, из которого почему-то лился неясный свет. Мне хотелось было возвразить и сказать о том, что люк я сама не подниму, но, глянув наверх я поняла, что он уже сдвинут больше чем наполовину и я со своим тщедушным телосложением нормально пролезу; это немало удивило меня. — Тьфу, вот сто процентов кто-то из наших! Желя, вот не говори мне больше про «надо отдохнуть друг от друга», честное слово! — Интересно, кто там, — задумчиво проговорила Желя, тоже глядя наверх. — Точно не Волшебник… — Малая, греби давай, а, — махнул рукой Металлист. Мне было немного страшновато — я забыла, что ключи от домика есть только у нас — но благоразумно решила не спорить, послушно уцепившись руками за первую скобу. Чуть приподнявшись, я почувствовала руки Металлиста на своей талии; нижние скобы не были защищены от дождя и ветра, а потому они совсем промокли — ладони с них соскальзывали, и варежки совсем не спасали ситуацию. Так что его действия были не лишены смысла, но всё-таки меня что-то напрягло: несмотря на то, что друзьям я привыкла доверять и чувствовала себя в безопасности, находясь рядом с ними, сейчас отчего-то казалось, что Металлист делает что-то неправильное. Но я проигнорировала это чувство, решив, что мне просто почудилось. Небо, пожалуйста, пусть мне действительно просто почудилось… Вскарабкалась наверх я довольно шустро: тут мне помочь никто не мог и я быстро научилась этому сама. Подтянувшись на руках я залезла в люк; очень хотелось оглядеться, но в голове сохранились слова Волшебника о том, что надо сначала твёрдо встать на ноги, а потом уже делать, что хочется, а после пары довольно-таки опасных эпизодов у меня вконец исчезло желание делать что-либо в вопросах безопасности по-своему. Поэтому я для начала отполза от края люка, ногой толкнув его в сторону, а потом уже принялась осматриваться. Шкаф, лампа, постеры на стенах — это всё обычно. Тут послышался тихий плач. Резко обернувшись к окну я увидела Принцессу; кого-кого, а его я никак не ожидала встретить здесь. Он, сидя на одном из пуфиков, еле слышно плакал, подтянув острые колени к груди и обхватив их руками; его чёрная толстовка была испачкана в чём-то, джинсы снизу были совсем мокрыми. Но я обратила внимание не на это: меня напрягло то, как падали волосы моего друга. Обычно он заплетал их в аккуратную косу за спиной, или делал хвостики, а сейчас они падали на лицо неровными, коротко остриженными грубыми волнами, едва касаясь вздрагивающих от рыданий плеч. Сказать, что я растерялась — ничего не сказать. Первые секунды я попросту не могла пошевелиться от шока, попросту не зная, что же мне делать. Принцесса меня явно не замечал, хотя сделать это было достаточно сложно, и плакал так жалобно, что сжималось сердце. Я пару раз видела его слёзы и без прикрас скажу, что это абсолютно невыносимое зрелище. Он никогда ничего не говорил, всегда молчал, и просто практически бесшумно ронял слёзы на бледные щёки, всхлипывая и стараясь закрыть лицо руками. Я не могла долго выносить это зрелище; я вообще не могу выносить, когда рядом кто-то плачет, а мой друг — тем более. Поэтому долго стоять неподвижно и не делать ничего я попросту не могла. Резко сорвавшись с места я, повинуясь какому-то внутреннему порыву, бросилась к нему, упав рядом с ним на колени и обняв из всех сил. — Принцесса, милый, что с тобой? — я сама плохо понимала, что говорю и единственное, чего мне хотелось, так это того, чтобы он перестал плакать. — Чш-чш, не плачь, всё хорошо, что с тобой происходит, расскажи, пожалуйста, скажи, что с тобой! Он не ответил мне ни слова, только взял мою ладонь собственной холодной, словно лёд, рукой и уткнулся в неё лбом, расплакавшись ещё горше. Я прижала его к себе, свободной рукой беспорядочно гладя его по спине и плечам, совсем не зная, что делать. Теперь, когда я подошла поближе, а Принцесса немного отодвинулся, мне стало понятно то, что все колени у него стёрты и похожи на две кровоточащие раны. Но это ничего мне не объясняло: да, он всегда был очень чувствительным к физической боли, совсем не мог терпеть её, но это же не повод так убиваться; уже тогда я знала, что не повод. — Что у вас тут происходит? — я даже не заметила, как Желя, уже каким-то чудом поднявшаяся наверх, подбежала ко мне, безуспешно утешающей плачущего Принцессу. — Что с ним, Эмиль? — Будто я знаю! — я обняла друга, поцеловав его в светлую макушку. Руки, кажется, слегка тряслись. — Да у него!.. — девушка, видимо, тоже заметила кровь на его коленках. — Малая, а ну бегом за аптечкой, она там, на шкафу. Я, не возражая, кинулась туда, куда Желя махнула своей тонкой рукой. Тогда всё во мне почему-то обратилось в слух; наверное, потому, что перед глазами темнело и я видела всё словно в замедленной съёмке. Подбежав к шкафу я поняла, что всё не так просто: не достану я до верхней полки, ростом не вышла! Сзади послышалось какое-то движение. — Ну так и знал! — голос Металлиста показался мне черезмерно спокойным. Я обернулась: он, быстрым движением стащив с себя толстовку, быстро подошёл к шкафу, полностью игнорируя меня. Взяв аптечку, он резко и неожиданно ударил стену; что-то звонко затрещало. — Желя, исчезни и эту убери! — велел он, рывком подойдя к Принцессе; мне стало очень страшно. Металлист абсолютно не умел контролировать свой гнев и в подобные моменты попросту бил всё, что подворачивалось под руку; чаще всего жертвами становились стены и другие неживые объекты и он быстро затихал — боль всегда действовала на него отрезвляюще — но сейчас-то рядом, ближе всего, именно Принцесса, а мы с Желей при всём желании его не оттащим. — Металлист, сейчас не время орать! — крикнула Желя не тише его. Стало страшно, но я всё-таки нашла в себе силы отойти в сторону и замереть; сейчас совсем не стоит путаться под ногами и лезть. — Отойди и передай мне таблетки из кармана толстовки, — уже спокойно, но зло процедил Металлист. Он подошёл к Принцессе, сел перед ним на колени. — Быстро! — Какие таблетки? Ты чем его пичкать собираешься? — и вот так было всегда! Даже если ситуация была действительно критической и все это понимали, Желе надо было вставить свои пять копеек и что-нибудь, да сказать. И порой это было совсем не к месту, как сейчас! Понимая, что с подруги взятки гладки, я тихонечко подошла к брошенной на пол толстовке, сунула руку в карман, ища лекарство. — Мои, чёрт возьми, таблетки! Ему-то я их давать не собираюсь! — Металлист аккуратно, даже нежно обрабатывал порезы на коленях, руках и лице Принцессы; тот уже не плакал, а только тихо всхлипывал, низко опустив голову. Я подбежала к ним, сунула Металлисту баночку с таблетками, которую даже догадалась открыть — тот кивнул, суну пару таблеток себе в рот. — Сказал бы сразу, что это успокоительное. Тебя же не поймёшь, — Желя осторожно подошла к нам, присела рядом на корточки, поглаживая Принцессу по спине. — Милый, что с тобой случилось? Чего ты? — Не лезь, — резко ответил Металлист, одной рукой разворачивая меня на сто восемьдесят градусов. — Малая, отвернись. Нечего тебе. Захотелось возмутиться, но я послушалась; сейчас — не время, сейчас — не к месту. Не поворачиваясь, я отошла к другому пуфику, уткнулась в него — всё-таки было понятно, что всё происходящее — неправильно, неверно. Но сейчас мне не стоило задавать вопросы, я это даже не осознавала, а чувствовала, попросту чувствовала. Так что пришлось прислушиваться — чего-чего, а любопытства у меня всегда хватало. — Да он же весь в синяках! Милый, что с тобой? — это явно сказала Желя; не спутаю же я своих друзей, да и голоса у них очень разные. — Я сказал: «не сейчас»! — раздражённо велел Металлист. — А ты не вертись! — Не кричи на него! И так всё плохо… — я не сомневалась в том, что Желя обняла Принцессу, погладила его. — Солнце, ну что происходит? Чего ты? — Да ты достала! Исчезни, мать твою! — услышав эту слишком резко брошенную Металлистом фразу я зажмурилась. Очень хотелось броситься к друзьям, но нельзя. Даже тогда мне было понятно, что нельзя… — Всё, мелкая, иди сюда, — позвал знакомый, привычный голос. Я тут же вскочила, обернулась; от резкого подъёма слегка закружилась голова, но сейчас это было абсолютно неважным. Металлист, скрестив ноги, сидел на пуфике; у него на коленях устроился Принцесса, прижимаясь к старшему другу и пряча лицо на его груди. Желя сидела рядом и на минуту мне показалось, что она так же растерянна, как и я. — Всё в порядке? — конечно же, было понятно, что всё совсем не в порядке, но почему-то хотелось задать этот вопрос ещё раз. Подойдя к друзьям, я осторожно села рядом с Металлистом, гладя Принцессу по спине и плечам. — Сейчас — более-менее, — непривычно спокойно и тихо ответил Металлист. Он осторожно погладил друга по коротко обрезанным волосам, крепко прижимая его к себе; я, кажется, никогда больше не видела на лице этого несговорчивого и неласкового в общем-то парня такой тревоги и заботы, как тогда. — Солнце, может, ты всё-таки объяснишь нам, что происходит? — ласково, очень мягко спросила Желя, обнимая подростка за плечи. — Вы с папой поругались? — Это потом, — ответил за него Металлист. — И причина не основная. — А какая же тогда основная? — изумилась Желя. — И вообще, откуда ты взял? — А не понятно? — с искренним удивлением спросил Металлист. — Да не очень. Если понимаешь, может, расскажешь? — предложила девушка. — А то мне, да и Эмиль, наверное, тоже, ничего не понятно. — Нет, не расскажу, — коротко ответил Металлист. — Он сам вам объяснит. С этими словами он осторожно погладил Принцессу по голове, приобнял. Тот, видно, ничего говорить не собирался, но всё-таки развернулся, спиной опираясь о Металлиста. Я заметила, что лицо у него тоже расцарапанно, на подбородке ссадина, а скула стала практически чёрной из-за большого синяка. Я осторожно взяла друга за руки — они были холодными, словно лёд. — Ты упал? — сейчас, лишь от воспоминаний, что воскрешают именно эту сцену и тот наивный, нелепый вопрос, заданный мной в полной тишине, мне хочется расплакаться от боли и несправедливости, от обиды за тех детей, которыми были мы с Принцессой. За себя, которая знала, что он не упал и отчаянно не понимала того, за что и как можно было сотворить такое с этим тихим и ласковым подростком, за Принцессу, который понимал, что я всё понимала, и не знал, как начать этот непростой для всех нас разговор. За тех, кем мы были. За тех, кем мы стали. За того, кем стала я. — Нет, — Принцесса тихонько помотал головой. — Там просто… Он снова замолчал, опустил голову. Мне стало его очень жаль. Не знаю, почему Металлист отказался что-либо пояснять; думаю, это было его принципиальной позицией. Желя осторожно подсела к нам поближе, положила голову на плечо Металлиста, а руки — на плечи Принцессы. Тихо, ласково произнесла: — Милый, не бойся. Я понимаю, что об этом тяжёло говорить, но если ты ничего не расскажешь, мы не сможем помочь. Никто не собирается осуждать тебя или ругаться, зайка. Принцесса еле слышно вздохнул, кивнув на слова подруги. Я представляю, насколько ему было тяжёло просто начать говорить. Мне знакомо это чувство, когда слова ни в какую не лезут из горла, даже если хочешь что-нибудь рассказать. Это очень тяжёло, и порой с оцепенением, охватывающим со всех сторон, практически невозможно справиться. Но Принцесса — справился. — Ну, там… — он не поднимал головы, но этого от него никто и не требовал. — Металлист, ты же поможешь, если что? — Конечно помогу, в чём вопросы, — парень покрепче обнял его, прижал к себе. — Не боись. — Угу… — кивнув, подросток неуверенно продолжил: — Ну, мы с одноклассниками не особо ладим… Они там дразнятся, но всё в рамках было… Ну вот… А сегодня чего-то не так пошло… — Тихо, солнышко, подожди, — мягко прервала его несмелый рассказ Желя. — Почему ты кому-то из нас не сказал, что тебя задевают? — Так ничего особенного же не происходит, — эту фразу Принцесса произнёс так, что у меня защемило сердце. — Ну, подумаешь, сказали там пару раз… Вот. Я не понял, что я сделал не так… Но они… Ну… Он замолчал. Пояснения не понадобились: каждый всё понял сам для себя. Желя молчала, Металлист обнимал Принцессу, я сидела тихо, поглаживая холодные пальцы моего друга, так и не выпустив его ладони. Сидела и — каким-то чудом, волшебством всё понимала. Вспомнился такой далёкий сейчас вечер, в который я впервые узнала, что в школе тоже могу бить. Вспомнились слова Оскара: «А я мразь. И ты, наверное, тоже». — А потом что? — от этого заданного в полной тишине вопроса все взрогнули. — Ну… — неуверенно проговорил Принцесса. — Я домой пошёл, как только подняться смог. Там отец был… Сказал, что я сам во всём виноват… — И ты поверил? — не выдержала я. — А что? Он же прав, — с какой-то беззащитной уверенностью ответил Принцесса. — Ну… Потом сюда вот пошёл… — Бедный мой, — Желя ласково обняла его. — А волосы-то ты зачем себе срезал? — Ну… Чтобы… Я не знаю… — тут Принцесса закрыл ещё дрожащими ладонями лицо и тихо расплакался. Металлист тут же прижал его к себе, обнимая и стараясь утешить. Мне было очень плохо, даже не плохо, отвратительно. Что было сразу после этого, я не помню. Помню, как спустя какое-то время, когда Принцесса, наплакавшись и выслушав небольшую лекцию от Жели о том, что всегда, когда обижают, надо говорить старшим, уснул, мы сидели и тихо, чтобы не разбудить его, обсуждали произошедшее. — Может, в полицию позвоним? — неуверенно предложила Желя. — Это уголовная ответственность, всё-таки, а четырнадцать этим уродам наверняка всем есть, конец девятого класса, не шутки. — Бесполезно, — отрезал Металлист, поглаживая мирно дремлющего на его коленях подростка; иногда мне кажется, что любая поза рядом с Металлистом была самой комфортной для Принцессы. Впрочем, пусть спит, как ему хочется; чего мне попусту придираться к человеку. Он и так слишком мало радовался в жизни. — Во-первых, этих мелких мразей это вряд ли впечатлит, во-вторых, их родители их скорее всего отмажут, в третьих нужно хоть какое-то шевеление со стороны родителей пострадавшего, а я не верю в то, что эта, — тут в сторону отца Принцессы отправился далеко не самый лестный эпитет. — хоть задницу от дивана оторвёт! — Согласна, — расстроенно вздохнула Желя. — Но это же не дело — так издеваться! У нас, бывало, тоже гадости делали, но чтобы так… — Ты не понимаешь! — резко, с каким-то особенным чувством, похожим на горечь, отрезал Металлист. — И уже никогда не поймёшь! А вот она, — тут он неожиданно кивнул в мою сторону, от чего я опешила. — Понимает. Понимаешь, мелкая, о чём я говорю? Мне вновь вспомнился тот холодный вечер, разговор с Оскаром, вечные синяки на лице Тихона. Я, лишь на секунду задумавшись о правильности своих слов, кивнула и ответила: — Да. Я понимаю. — Вот видишь, — невесело ухмыльнулся Металлист, снова погладив спящего Принцессу по щеке. — Потому что, ты уж без обид, с тобой такого не было. И не будет. И ты не знаешь, что милицией и жалобами тут не помочь. — Но что делать? — с каким-то непонятным мне отчаянием спросила Желя. Я представить не могла, чего же она так переживает; мне казалось, что выход крайне прост. — Вломить, — я удивлённо покосилась на Металлиста, проверяя, не читает он мои мысли. — Или в жёсткой форме объяснить, что и как. И не почему так делать нельзя, а что будет, если подобное повторится. — Ты сейчас серьёзно? — пораженно спросила Желя. — Ты действительно собираешься идти и разговаривать с этими мелкими уродами? — Представь себе, собираюсь, и ты можешь что угодно про меня думать! — с вызовом заявил Металлист. — И поверь, они будут благодарны за то, что остались живы! Я этих тварей тоже знал, когда учился. Они меня помнят, не сомневаюсь. — Ты совсем? — Желя старательно повертела пальцем у виска, смотря на друга, как на внезапно сошедшего с ума: ошарашенно, с нотками неосознанного возмущения. — Я всё конечно понимаю, но они же ещё дети! — То есть как человека бить, так можно, а как отвечать, так сразу дети? — взвился Металлист. Я видела, что он готов вскочить и что-нибудь хорошенько стукнуть, и лишь наличие уснувшего Принцессы удерживало его от этого необдуманного шага. Поморщившись, как от головной боли, парень сунул себе в рот ещё одну таблетку успокоительного. — Желя, ты хоть иногда думай, когда говоришь, честное слово! — Ну, с какой-то стороны ты прав, — тихо согласилась девушка; её слова прозвучали мягко, успокаивающе. Только она умела так говорить, больше никто, я точно знаю. — Только не бей никого, ладно? Нам ещё полиции не хватало, — это она сказала так, будто кто-то другой ещё минуту назад предлагал позвонить в эту самую полицию. — Бить не буду, — спокойно ответил Металлист, поглаживая Принцессу. — Поговорю. — Не нравится мне всё это… — пробормотала Желя. — Ладно. Надеюсь, что ты не перегнёшь палку. — Не перегну, — пообещал Металлист. После, неожиданно усмехнувшись, добавил: — Там и гнуть-то уже нечего. Я очень плохо помню то, что со мной происходило потом; настолько плохо, что описывать это в словах — настоящее безумие, достойное самого отпетого приверженца бесполезного труда, если таковые, конечно же, имеются в природе. Воспоминания проясняются к моменту, когда я, уже попрощавшись с друзьями и встретившись с Оскаром, тихонько, на цыпочках прокралась домой, думая, что отец уже спит. Но он, в лучших традициях театра трагикомедии, который я в те далёкие времена считала домом, ну, или же его подобием, он конечно же не спал, сидя в своём кресле и читая газету. Иногда мне кажется, что отец не спал вообще; я видела его попросту лежащим на кровати пару раз, да и то случайно, а вот спящим — и вовсе никогда. Вот и в тот день вышло так: на улице полночь, а он не спит; как ни странно, то, что я сама, вообще-то, тоже не сплю, меня ничуть не напрягало. Признаться честно, я попросту постичь не могу, как вообще можно спокойно жить, если знаешь, что твои дети в полночь, в холод, одни ходят по улице! У меня нет детей, но я и секунды на месте не усижу, зная, что кто-то по крайней мере из моих друзей ночью по улице в одиночку ходит, а ведь от понятия «дети» мы за прошедшие годы отдалились на воистину непостижимое расстояние. А он, значит, сидел спокойно и читал! Вот кем быть-то надо?! Видимо, моим отцом. Но что-то я заговорилась. Время вернуться к истории. — Привет, пап, — я, вздрогнув от неожиданности, всё-таки проскользнула в дом. Знаю, на моём месте логично было бы спросить что-то вроде «а ты чего не спишь», но это было настолько бессмысленным, что не стоило и пытаться. — Здравствуй, милая, — он даже не провернулся ко мне. Оскар, тоже аккуратно проскользнув в дверь и увидев, что отец отвлёкся на меня, наскоро повесил свою куртку на вешалку и практически бесшумно скрылся в своей комнате, не проронив ни единого слова. Сволочь. Ну почему за двоих всегда отдуваюсь я? — Прости, что так поздно, — я подошла к раковине, включила воду. — Мы с Оскаром в снежки заигрались. — Ничего, всё хорошо. Я же не сказал, когда именно нужно возвращаться, так что ты могла прийти когда угодно, — голос отца был настолько пустым, что мне дурно стало. Нет, я понимаю, Гений со своим спокойствием, заменяющим нормальные эмоции, но тут… Совсем, совсем другое. Словно туча, прозрачная, но чёрная, словно старое, внезапно включившееся радио, слово шорохи в ночном холодном лесу: страшно, непонятно, тревожно и ничего хорошего не обещает. Не знаю, как вообще можно так говорить. Но отец отлично справлялся. — Хорошо, — помыв руки я сделала шаг к лестнице, мечтая поскорее уйти. — Я пойду, ладно? — Конечно, милая. Тебе уже пора спать. Спокойной ночи, — мне показалось, что отец хочет подняться, но он так и не поднялся. Знаете, по всем канонам фильмов ужасов должно было оказаться, что в него вселился какой-нибудь монстр, но в действительности вселился он, увы, задолго до моего рождения. Я нервно кивнула, не понимая, что отец меня не видит. — Ага, спасибо, спокойной ночи, — с этими словами я, уцепившись за перила, буквально взлетела по лестнице. Не любила я эту лестницу: она, закручиваясь, вела прямо в мою комнату, а вот в ней всегда бывало темно и, если смотреть в пустой дверной проём, то можно обязательно увидеть кого-нибудь очень страшного. Поэтому первом делом я нащупала выключатель и, когда щёлкнул свет, захлопнула дверь, прижавшись к ней спиной. Нет. Конечно, в моего отца не вселялся никакой монстр. Бедный монстр в его теле долго не выживет. — Эмиль? — от этого голоса, совсем незнакомого, и звука открывшейся двери, я подпрыгнула и чуть не закричала от испуга. Оказалось, что это Тихон по какой-то причине решил высунуться из своей комнаты; да, мне настолько «повезло», что мою комнату и комнату моего старшего брата разделяла лишь одна дверь и одна стена. Но вот только чего он хочет? Мы с ним последние пару месяцев совсем не разговаривали. — Чего тебе? — не очень-то дружелюбно спросила я. Не знаю, почему; наверное, где-то на уровне подсознания брат то ли раздражал меня, то ли я обижалась на него по какой-то личной причине. — Да ничего, просто услышал, что ты тут бегаешь, вот и решил спросить, чего ты не спишь, — неловко ответил Тихон; он был в простой белой футболке, длинных серых штанах и без очков. Длинные, до плеч, пшеничные с медным отливом волосы падали на его лицо, да и вся его хрупкая фигура казалась чем-то очень знакомым, спокойным и мирным, этаким олицетворением уютной вечерней тишины. — Я уже ложусь, — признаться, тогда я попросту растерялась. С братом мы практически не общались, он был очень далёким и чужим для меня и попросту понять, о чём с ним можно говорить и как выжить с ним в одной комнате наедине больше минуты я не знала. Совсем. — А ты чего не спишь? — Да я читал и, кажется, засиделся, — тогда я этого не поняла, но он соврал. Очки он практически никогда не снимал, а тогда был без них; спрашивается, почему? Без очков он читать не смог бы. Значит, соврал. Но зачем? — Я уже ложусь… — Ну, ложись, — недоверчиво согласилась я, подозрительно осматривая его: какой-то он… Нормальный слишком. Говорит спокойно, не заикается, не плачет, даже, вон, книжку какую-то читал. Как обычный человек. Что-то тут не чисто. — Спокойной ночи тогда. — Спокойной, — Тихон смущённо, неуверенно улыбнулся. Я чувствовала, что хорошо бы, как порядочным брату и сестре, обняться, но на такие жертвы мне идти не хотелось. Впрочем, почему я тогда считала подобное — жертвой? Непонятно. Тихон зашёл в свою комнату, закрыл дверь. Я, тяжёло вздохнув и выключив свет, легла в постель даже не раздеваясь и не снимая покрывала: устала. Но, несмотря на усталость, сон не шёл; вместо него приходили, прилетали и приползали, тихо, неслышно шагая по полу, пробираясь в окна, просачиваясь в щели, сны наяву, сомнения, глубокие ночные мысли. Их было бесконечно много, но из всех гостей того вечера я выделяю лишь одного; того, что, нависнув над моей кроватью, заставлял меня смотреть на золотистую полосу, бьющую из-под двери Тихона, и мучительно размышлять о том, что его ведь тоже били в школе…***
Следующее воспоминание, насквозь пропитанное холодным ветром и недавно прошедшим весенним дождём, до сих пор занимает в моём сердце особое место. Не знаю, почему; может, оттого, что было очень непонятно и странно одновременно, может, от невероятно чудесной погоды, может, от обилия новых, неведанных ранее впечатлений. Впрочем, к чему гадать — в моей власти лишь то, я помню и знаю, не больше и не меньше. Моё дело рассказать, а понимать рассказанное мной каждый будет сам, и так, как захочет этого именно он. Но довольно тянуть — время продолжать историю. Это, я помню, было вечером, как, впрочем, и обычно. Пейзаж вокруг, неизменный и успевший стать невероятно привычным, сейчас был изменён одним из самых прекрасных явлений на свете — весной. Обыкновенно заснеженные, белые ветки деревьев теперь тёмными, тонкими линиями ресчерчивали небо, на дороге были лужи и грязь, но от этого было ещё веселее. Ветер, обычно колкий, с осколками снежинок, сегодня был невероятно ласковым и тёплым, уже совсем-совсем весенним, а тёмное, умытое прошедшим недавно дождём небо сияло тысячей крупных бриллиантов звёзд. Наша компания, если её можно так называть, была практически в полном сборе: не хватало только Гения, который, как обычно, простудился и сейчас наверняка сидел над бесконечными учебниками. Он очень часто болел, да и в принципе улицу не любил и при попытке вытащить его хоть на получасовую прогулку упирался, словно вели его прямиком на эшафот. Ну, хотя бы Металлист был трезвым; правда, не знаю, когда я начала радоваться этому. Нет, он никого не бил и вообще вёл себя мирно, но… Вот что-то с ним было не то, что-то в нём было такое, что очень меня пугало. Что-то нечеловеческое. Но хотя бы сейчас всё было в порядке, как мне, по крайней мере, казалось, разве что Желя дулась на кого-то, конкретнее — именно на Металлиста. Я понятий не имею, почему; они в последнее время невероятно часто ссорились и причина, судя по всему, была одна и та же. Но я, подражая Волшебнику, в их отношения не лезла; а он, наверное, не лез потому, что понимал: здесь что-то глубже, чем просто дружеская перепалка. Кстати, он тоже был здесь, как уже можно было догадаться; шёл между Металлистом и Желей, чтобы они не убили друг друга. Принцесса всё время выбегал вперёд, будто не в силах идти спокойно; Небо, пусть бегает, где хочет, лишь бы только он почаще улыбался. Было хорошо, тепло и — тихо. — А я говорю, ты не прав! — не выдержала Желя. Металлист заранее закатил глаза и вздохнул, полез рукой в карман. — Она же тоже человек! Что-то знакомое. Я уже достаточно давно и часто слышала подобные споры, понимала, что все они — об одном и том же, и не могла понять, о чём. — Не спорю. Но ей наплевать, — согласился парень, доставая сигарету. — Возражающих нет? — Нет, — ответил за всех Волшебник. Металлист всегда спрашивал разрешения перед тем, как закурить, хотя обычно никто и не спорил. Нет, конечно, множество бесконечных раз было сказано о том, что так нельзя, но невозможно повторять одно и то же постоянно; в конце концов, Металлист уже не ребёнок и вправе разбираться сам. — Не наплевать ей! — возмутилась Желя, топнув ногой; я на всякий случай выпустила её руку и подошла к Волшебнику. Нет, я её не боялась, но у неё была не слишком-то и приятная манера изо всей силы сжимать что угодно, чтобы успокоиться. И, поверьте, ощущения не из приятных. Именно поэтому я решила самоустраниться, от греха подальше. Подойдя к Волшебнику и взявшись сунув руку в его тёплую ладонь я тихонько, шёпотом, спросила: — А они из-за кого ругаются? — Милая, — парень потрепал меня по заплетённым в привычный хвостик волосам. — Это их дело. Они разберутся. Мне оставалось только кивнуть. Ну действительно, а что я, десятилетняя девчонка тогда, могла сделать? К нам подбежал Принцесса, с ходу обнимая Металлиста и чуть не сшибая его с ног; вряд ли он специально так набрасывался, скорее не умел контролировать свои эмоции. — Не ссорьтесь! — попросил подросток, мгновенно угадывая происходящее. Всё-таки он был невероятно чутким — всё понимал даже по выражению лица. — Мы не ссоримся, — Металлист потрепал подростка по голове. — Всё в порядке. Надо сказать, что после того эпизода «с травлей», как я его мысленно нарекла прро себя, Металлист стал относиться к Принцессе несколько иначе. Более мягко, заботливо что ли. Чаще обнимал его, брал на руки, чаще соглашался на всякие милые по нашему с Принцессой мнению глупости на манер сплести из густых волос Металлиста пару косичек или опробовать на нём новую косметику Жели — последнее, я скажу, было действительно издевательством, косички ему хотя бы шли. Не знаю, что с ним случилось и отчего он так поменял своё поведение, но, полагаю, он просто понимал, насколько же его маленькому другу было тяжело и искренне старался помочь ему. Что же… Спасибо ему за это. — Ну хорошо, — улыбнувшись, подросток взял Металлиста за руку, прижавшись к нему. — Там какие-то люди впереди, кстати. — Ну хорошо, — Волшебник пожал плечами, показывая, что всё в порядке, но всё-таки покрепче сжал мою ладонь, успокаивая: как я и говорила, я очень боялась незнакомых людей, особенно если с ними приходилось встречаться в тёмное время суток. Страх, полученный в тёмных лабиринтах города, как иронично. — А я говорю… — снова начала Желя, но прервалась; мы вышли на перекрёсток. Там, на одной из дорог, действительно была группа людей; похожая на нашу, но побольше. Что-то в воздухе заметно напряглось. На минуту всё притихло. — Здорово, — Металлист, осторожно высвободив свою ладонь из рук Принцессы, непринуждённо подошёл к высокому парню, стоящему перед всей незнакомой мне группой. Всё это походило на какую-то сцену из фильма, и я чувствовала: те, с кем вы встретились — не просто друзья, которые вышли погулять. Это — банда. Но никто, кроме меня, даже не напугался; разве что Принцесса, подумав немножко, на всякий случай спрятался за Волшебника. — Как у вас? — Потихоньку, — парень протянул Металлисту руку; тот пожал её. После они обнялись, крепко, но явно держа дистанцию. — Расслабляешься? — Как обычно, — спокойно ответил Металлист. — Ну и хорошо, — парень ухмыльнулся. Он мне очень не понравился: худой, в чёрной кожанной куртке, с коротко остриженными тёмными волосами. Правильные и надменные черты аристократичного лица казались искусно сделанной маской. — Не мешаем? — Пока нет, — пожал плечами Металлист. — Вот и хорошо, — на лице незнакомца проскользнуло удовлетворение. — А я гляжу, ты нашёл себе ещё одну подружку? — тут он с интересом глянул меня; от этого взгляда мне стало очень холодно. — Ей десять, — обовал Металлист. — Так тем лучше, — нагло ухмыльнулся парень. — Как тебя зовут, милая? — А тебе зачем? — спросила я. На самом деле, мне стало попросту страшно, и своей резкостью я постаралась попросту скрыть испуг. — Как мило. Меня зовут Арчибальд, — представился незнакомец, улыбнувшись. — Надеюсь, мы подружимся. — Поаккуратнее на поворотах, — посоветовал Металлист. — Ты смотри, я и вмазать могу. — Не злись, — примиряюще проговорил парень. — Я же ничего плохого не сказал твоей девочке. Да, малышка? — Ну, наверное, — неуверенно проговорила я. Не сдержусь, скажу: ненавижу, когда взрослые люди начинают разговаривать с детьми вот так. Не знаю, почему. Неправильно это. — Вот видишь, — парень улыбнулся. — А у меня ведь тоже пополнение. Оскар, подойди. Поначалу я не поверила своим ушам. Потом — и глазам тоже. Затем мне показалось, что я сплю. После я очень понадеялась на то, что я сплю. Но это был не сон, не ошибка, не сбой — происходящее было ничем иным, как реальностью. К Арчибальду подошёл мой брат; он старательно отводил от меня глаза, но я поняла: он меня заметил. Остановившись совсем рядом с подозвавшим его парнем он застыл, низко опустив голову. — Это надолго, — голос Волшебника я едва ли услышала. Не знаю, почему никто из моих друзей ну совсем никак не отреагировал — скорее всего, они уже наблюдали что-то подобное и относились к происходящему, как к скучной формальности. Но вот мне было совсем не до скуки; хотелось подойти к Оскару и от души пнуть его. И не могу сказать, что мне удалось полностью содержать себя; не горжусь этим, но, как говорится, из песни слов не выбросить. — Тебе не жить, — процедила я сквозь крепко стиснутые зубы; это прозвучало тихо, но услышали, кажется, все. — Лучше сам закопайся. — Что такое? — Арчибальд с недоумением посмотрел на меня. — Оскар, ты знаком с ней? — Наверное, — его ответ прозвучал ещё тише, чем моя угроза. — Можно мне уйти? — Конечно, не стесняйся. Мы с тобой потом это обсудим, — Арчибальд, ещё секунду разглядывая подростка со смутной тревогой в глазах, кивнул ему. — Иди. — Мило, — с едва различимой долей сарказма проговорил Металлист. — Ты не меняешься, Арчи. — Мне это ни к чему, — парень непринуждённо, неестественно улыбнулся. — Но ведь он — не единственная находка. Анечка, милая, иди сюда. — Только не говори мне… — закончить фразу Металлист не успел. Вперёд, прямо в рыжее пятно света фонаря, решительно и твёрдо вышла девочка; кажется, она была едва ли старше меня. Одета она была в чёрную, с морским зелёным цветом тонкую кофту, чёрную блестящую куртку, облегающие тёмные джинсы. На шее был шипастый чокер, на ногах — длинные, до колен, сапоги. Её густые тёмно-коричневые волосы растрепались по плечам, а во всей высокой фигуре, узком, скуластом лице и решительных движениях было что-то мучительно знакомое мне. Но мне так и не удалось понять, что же в ней мне так знакомо. По крайней мере, в тот вечер. — Не ждал? — она спросила это с таким вызовом, будто собиралась воевать. — Ты… Ты что здесь делаешь?! — не знаю, чего в голосе Металлиста было больше, гнева или удивления. — Живу я здесь! — резко ответила девчонка. Я решительно перестала что-либо понимать. — А ты думал, что я буду паинькой? Не надейся! — Ничего я не думал, — внезапно успокоившись ответил Металлист. — Как ты? — Нормально, — тоже уже более спокойно ответила незнакомка; то, что её назвали Аней я умудрилась благополучно забыть. — А ты? — Жив пока, — хмыкнул Металлист. — Не обижают тебя? — Пусть попробует кто! — с вызовом заявила девочка и явно хотела сказать что-то ещё, но Арчи, как его назвал Металлист, прервал их непонятный разговор: — С ней всё просто замечательно, — приблизившись к девочке, он слегка приобнял её сзади за плечи. — Она у нас просто чудо. — Будь поаккуратнее, — посоветовал ему Металлист, тоже подходя. — Милая, всё в порядке? — В порядке, — угрюмо ответила Аня. Не знаю, у кого из них быстрее менялось настроение: у Металлиста или у неё. — Не боись ты, не убивают тут меня. — Ну хорошо, — согласился Металлист, потрепав её по голове. — Ладно, Арчи, пора мне. — Мне, пожалуй, тоже, — парень погладил зажмурившуюся по каким-то личным причинам Аню и мягко отстранился. Ухмыльнувшись, протянул руку Металлисту. — Рад был увидеться. — Мы оба знаем, что это не так, — Металлист с усмешкой пожал его руку. — Не ломайся, Арчи. — Больше не буду, — наигранно пообещал парень. — Ну что же… Прощай. — Прощай, — они обнялись, лишь на пару мгновений, после отстранившись. Металлист уже хотел было развернуться, но тут, оглянувшись через плечо, бросил куда-то в весенний воздух последнюю фразу: — Анька, давай. Пока, что ли. — Пока! — отозвался уже ставший знакомым голос девочки. — Будь здоров, не кашляй! Первые минут десять или даже больше мы шли практически молча; разве что Волшебник, положив руку на плечо Металлиста, спросил: «Всё в порядке?». Получив утвердительный кивок вместо ответа он слегка отстранился от друга, словно понимая, что ему сейчас совсем не хочется общаться, и тоже кивнул. Мне было совсем непонятно. Что за люди? Что за девочка? Что там Оскар делал? Знать хотелось многое, но у меня хватило ума промолчать. Не знаю, что бы было, если бы я тогда начала задавать вопросы. Кто-нибудь меня, наверное, убил бы. — Я в порядке, — хрипло проговорил Металлист после длительного молчания. — Успокоительное выпей, — посоветовал Волшебник. — А чего произошло-то? — поинтересовалась я, решив, что можно наконец задавать вопросы. — Что это за мужчина был? — Старый знакомый, — пояснила Желя; за руку она держала притихшего отчего-то Принцессу. — Он вообще-то мирный, просто странноватый. — Но… Кто он? Чем он занимается? Как они с Металлистом познакомились? — в ответ на мои вопросы Желя только вздохнула. — Неважно, кто он, — мягко проговорил Волшебник. — Ничего особенного он не делает, обычный человек. — Не похож он на обычного! — запальчиво возразила я. — На урода похож! — Одно другому не мешает, — резонно заметила Желя. — Нормально с ним всё, — подал голос Металлист; судя по всему, успокоительное он всё-таки принял. — Мужик как мужик, ничего криминального. — Ну ладно… — знаю, мне стоило бы напрячься, но тогда я безоговорочно доверяла друзьям, да и, впрочем, скажу, забегая вперёд, что они не соврали мне: действительно, ничего особенного в этом Арчи не было, просто он был странным человеком. — Ну ладно… А что это было за девочка? — признаться, незнакомая мне девчонка интересовала меня куда меньше, чем родной брат, но к этой теме я не могла подступиться — не знала, с чего начать. — Анька что ли? — переспросил Металлист; в его голосе проскользнуло еле слышными нотками что-то странное, грустное. — Да так… Просто девочка. — Неправда! — возразила я. — Не просто! Она… Ну, будто я её уже видела! — Ребят, идите, мы догоним, — неожиданно попросил Волшебник, беря меня за руку. Желя тихонько кивнула, обняв Металлиста и потянув его вперёд; надо отдать ему должное, он не сопротивлялся. — Милая, ты не замёрзла? — Нет, — недоумевающе проговорила я, не понимая, что происходит. Волшебник присел передо мной на корточки, положил руки мне на плечи. Я обожала, когда он так делал; не знаю, почему. — А что случилось-то? — Пожалуйста, не стоит упоминать Аню в присутствии Металлиста, — попросил он, внимательно глядя на меня. — Он очень болезненно воспринимает эту тему. — Хорошо, не буду больше, — пообещала я, впервые, возможно, осознав то, что нельзя делать окружающим тебя людям больно, особенно, если в этом нет никакой нужды. — Но что с этой Аней не так? — С ней всё так, — спокойно проговорил Волшебник. Я, наверное, не говорила, но я его очень, очень люблю. Намного сильнее, чем можно подумать. — Но они с Металлистом давно ссорятся и он очень болезненно на это реагирует. — Странно… — задумчиво проговорила я. — Не похоже, чтобы они ссорились. А из-за чего всё началось? — Этого я не знаю. Но, пожалуйста, постарайся не затрагивать эту тему, — я кивнула в ответ на эти сказанные Волшебником простые слова. — Спасибо. — Не за что, — смущённо проговорила я. Не люблю, когда меня благодарят ни за что; вслух не высказываю, но не люблю. Незачем это. — Пошли? — Хорошо, — Волшебник, улыбнувшись, поднял меня на руки. — И никого не бойся, ладно? — Договорились! — радостно сказала я, обнимая друга. С этими моими словами по ночному городу прошёлся свежий вечерний ветер. Волшебник… Натан… Я сдержала слово. Я никого теперь не боюсь. Полагаю, вы удивитесь, но с Оскаром я так и не обсудила эту нашу неожиданную встречу. Не расспросила, не поговорила; мы оба сделали вид, что ничего не произошло, и задвинули эту тему в угол. Продолжали ссориться, мириться, драться, но — ни разу так и не притронулись к тому весеннему вечеру, к той случайной встрече. Иногда я, вспоминая те годы, задаю сама себе простой, но в то же время такой сложный вопрос: почему? Почему я ни разу не спросила его об этом? Конечно, иногда мне несказанно хочется соврать, мол, неинтересно было и всё, ничего не знаю, но врать я не стану: было же интересно до боли! Так почему я ни разу, как это делали мои друзья множество раз на моих глазах, не предложила попросту поговорить? Я не могла. Знаете… Это то же самое, что предлагать взрослому, адекватному человеку полететь в другую страну на подводной лодке. Человек, понятное дело, откажется, и даже не потому, что это полный бред, а потому, что лодка не полетит! Что ты ни делай — не полетит! Так и здесь. Жизнь для меня тогда делилась на два разных мира, причём делилась очень чётко: дом и улица. Школа была неким перерывом, её я даже не воспринимала и помню происходящее в ней настолько плохо, что описать события, случающиеся там до моих одиннадцати лет, увы, не представляется возможным. Но дом и улица, они… Не пересекались. Нет, ни за что, никогда! Это было невозможным. Да, порой я использовала фразы или отдельные слова, взятые у моих друзей, но это было действиями неосознанными, а вот добровольно взять и смешать этих два мира я не могла. Потому что для меня это было невозможным. Не могла я дома вести себя так, как мне хотелось, не могла с друзьями врать через слово. Не могла! Эти миры — параллельные, они не пересекаются, хоть и лежат в одной плоскости под названием «жизнь». Так что мне и в голову не приходило то, что я могу общаться с братом так же, как, допустим, с Принцессой, потому что для меня это был столь же глупый поступок, как попытка погладить льва, словно домашнего котёнка. А общаться с ним, не пользуясь опытом, взятым у друзей, я не могла: другого попросту не было! А разговаривать без какого-либо плана в голове было для меня немыслимым. Сам же Оскар этой встречи не касался. Так и молчали. И до сих пор молчим.***
Дни тогда летели очень быстро. Пробежал, пронёсся мимо меня март со своими капелями, первыми почками, солнечными лужами. На улице ярким, свежим цветком расцветал апрель: уже появлялась кое-где зелёная листва, просыпались насекомые и мелкие городские зверушки, в воздухе пахло влажной землёй и тополем. Тот день, о котором я хочу вам рассказать, я помню невероятно ясно; наверное, потому что это последнее воспоминание. Нет-нет, не думайте, что моя память настолько плоха, в ней, слава Небу, ещё сохранилось достаточное количество осколков моей жизни, но именно это вопроминание стало последним — последним именно из детства. Бывали, конечно, потом и спокойные, и смешные, и грустные, и весёлые, самые невероятные и, напротив, невыразимо обычные, но детских не было никогда. Всё. Кончилось после этого воспоминания моё детство, то, что вспоминается после — уже нечто совсем иное. И, конечно же, на это были причины; должна отметить, что причины и поводы есть у всего, что вообще происходит в нашем мире, просто так ничего не бывает. Но именно это вопроминание… Оно уже другое. Оно — ключ к чему-то новому, оно — двери в иную жизнь, оно — последнее оставшееся от прежней меня. И, конечно, оно не похоже на остальные. Но об этом уже не сейчас…