На два мира

Было шестнадцатое апреля — я очень хорошо запомнила эту дату. Весь день дул ветер и ярко, невероятно ярко светило солнце, небо было по-летнему глубоким и очень синим, без единого облачка, а на улице было настолько тепло, что весенняя ветровка казалась и вовсе лишней. Помню, после последнего урока ученики, словно освобождённые из клетки птицы, выбежали из школы; он мгновенно наполнился детскими голосами, смехом и криками. А я стояла со своим синим рюкзаком с привязанной к нему курткой, с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами, и просто смотрела на этот огромный мир, а мир, со своим небом, ветром и солнцем, смотрел на меня, маленькую десятилетнюю девочку, худенькую, невысокую, с широко распахнутыми от восторга наивными голубыми глазами. И в тот миг для меня не существовало времени — всё остановилось, и не осталось никаких сомнений в том, что проблем — нет, а будущее кристально ясно. Невероятный миг надежды и веры, смешанный с безграничным детским счастьем. Одно из лучших мгновений, что со мной было… Однако чем заняться в этот прекрасный день — я решительно не знала. Гений с Принцессой ещё учатся, пишут диагностику за прошедшую четверть, Паша, кажется, тоже. Жалко их, надеюсь, напишут хорошо. Желя с Волшебником точно заняты, это я помнила; не помнила, правда, чем. Вот же обидно! Такой день, и у всех, как назло, дела! Захотелось расстроиться, но я не позволила себе этого сделать: в конце-концов, можно погулять и одной, правда, недалеко от дома, книжку почитать или с Генрихом поиграть — мало ли занятий! Но все эти замыслы я решила отложить до возвращения домой; тогда я уже слишком хорошо выучила то, что планы имеют свойство срываться, и лучше их слишком много не планировать. Так что пока нужно просто дойти до дома: цель понятна и ясна. Выйдя за чёрный, недавно покрашенный забор я оглянулась, в последний раз рассматривая свою школу, невысокую, белую с жёлтым узором и неяркой крышей. Отчего-то стало грустно. Такое часто случалось со мной в детстве: ждёшь, ждёшь чего-то, и наконец дождалась, радуйся, а всё равно на душе как-то пусто и хочется плакать. Наверное, это просто реакция психики на окончание стрессовой ситуации. Иначе я не знаю, как это объяснить. Но с грустью справиться я смогла и, поправив изрядно давящий на плечи портфель, бодро зашагала по солнечному асфальту. Не помню, о чём я думала тогда, но точно о чём-то невероятно важном для меня в те юные годы. Впрочем, когда тебе десять лет и ты безгранично счастлив, пусть даже на минуту или на две, важным кажется всё и даже больше… — Ну, и как гранит науки? Вкусно? — я, не ожидавшая услышать подобные вопросы в достаточно тихом сейчас переулке, вздрогнула и обернулась. Где-то подальше, на перекрёстках, были люди, но конкретно здесь почему-то было пусто; не знаю, почему, может это я что-то не так запомнила. — Кто здесь? — обернувшись, я, к своему удивлению, увидела Металлиста. Поначалу мозг решительно заявил, что быть этого и не может и стоит больше спать, но сомнений оставаться не могло: это был действительно он. — Ты чего здесь делаешь? — Живу я здесь, — с усмешкой ответил парень, подходя ко мне. Он был одет в простую тёмно-зелёную футболку с принтом какой-то метал-группы и джинсы. — Ты как, мелкая? — Нормально, — я, особо не стесняясь, потянулась к нему, желая, чтобы он нагнулся и я могла его спокойно обнять. — А ты? — хотелось как-то выяснить, что он тут забыл, но чем именно были заняты Волшебник с Желей и причастен ли вообще к этому Металлист, я не знала, а придумать грамотного аналога к «ты чего здесь делаешь» не могла. — Живой, как видишь, — парень присел на корточки; его длинные волосы красиво блестели на солнце. — Ну что, свобода? — Свобода, — кивнула я, обнимая его и прижимаясь изо всех сил; всё-таки я рада была видеть его, хоть и не ожидала встречи. — А ты не занят? — Да нет, — пожал плечами Металлист. — Эти двое там прыгают на благо общества, от меня требуется не мешать, — говорил он, я так поняла, про Волшебник с Желей. — А ты гулять хочешь, да? — Хочу, — я закивала, всё-таки выпуская друга. — Можно с тобой? — Можно конечно. Нашла, что спросить! — Металлист ухмыльнулся. — Чемодан свой давай сюда. На руки пойдёшь? — Не, спасибо, не пойду, — я протянула ему портфель. Чемоданом его Металлист называл всё время, так что привыкнуть можно было. Избавившись от своей не слишком-то и приятной ноши я доверчиво взяла друга за руку; тот, ухмыльнувшись, крепко, но осторожно сжал мою детскую ладошку. — А куда пойдём? — Да куда хочешь, — равнодушно пожал плечами Металлист. — На пустырь, в парк, ещё можно, а нет, тебе туда нельзя, ко мне можем зайти, к озеру сходить. Почему я, блин, должен говорить, куда тебе надо идти? — А можно к тебе зайдём? — я даже приблизительно не знала, где он живёт и, понятное дело, очень интересовалась этим вопросом. — Принято. Тут близко, кстати, — Металлист, с усмешкой глянув на меня, поудобнее перехватил мой портфель. Представляю, как мы выглядели со стороны: я, маленькая, в опрятной бело-синей форме, и он, выше меня в два раза и одетый, как не знаю что. Вспоминаю и сама себе поражаюсь — неужто меня совсем ничего не смущало? Да нет, видимо, ничего. — Ну, сколько идут каникулы? — шли мы медленно. Я держала друга за руку, он снисходительно улыбался. — Неделю. А потом последняя четверть, самая короткая, и всё, — радостно сказала я. Подул лёгкий, приятный ветер. — Она всего лишь месяц длится. — Вот не понимаю я этого! — с раздражением заявил Металлист. — Чего там за этот месяц вам в головы впихнуть можно? — А почему нельзя? — удивилась я, не понимая его негодования. — Да какая там учёба! Вы же мелкие ещё, были бы постарше… — в голосе парня прозвучало плохо скрытое недовольство. — Совсем же учится не захочется. Я прав? — Ну… — замялась я. Действительно, под конец учебного года наш класс, как, впрочем, и другие, совсем уставал от учёбы и принимался откровенно валять дурака. Учителя нас даже не пытались остановить. — Да, прав. У нас даже сейчас сейчас уже никто не учится. — Вот и я о том же, — согласился Металлист, останавливаясь у коричневой дверь какого-то подъезда. — Сейчас, пять секунд… — он залез рукой в карман, что-то ища в нём. — Блин… Только не говорите мне… А, нет, нашёл, — он достал связку ключей; вот зачем ему столько этих ключей надо было? Отыскав нужный, он приложил его к замку; тот тихонько запищал. Металлист, без усилия открыв дверь, бросил на меня быстрый взгляд карих глаз. — Дамы вперёд. Я, кивнув, забежала в подъезд; было полутемно. Металлист зашёл следом, щёлкнул замок. Стало тихо. — Круто здесь, — я завороженно оглядывалась. На моей памяти, ничего особенного в том подъезде не было; наверное, это я на тот момент мало перевидала их в своей жизни. — Да ничего особенного. Лифт вызови, — велел Металлист. Я совсем не поняла, чего он именно хочет и кого мне вызвать; я и слово-то такое, «лифт», в то время наверняка и не слышала никогда. — Чего? — пока я стояла и пыталась понять смысл услышанных слов, Металлист подошёл и сам нажал кнопку на стене, закатив глаза. — Сейчас поймёшь, — отмахнулся он. — Минуту подожди и постарайся никого не убить за это время. — Хорошо, — я обняла его, прижалась. Было тепло. До квартиры мы доехали как-то незаметно: я настолько удивилась, что попросту стояла и пыталась хоть что-нибудь понять, а Металлист тихо смеялся надо мной; не могу сказать, что слово «смеялся» до конца подходит к этой ситуации, но мне хотелось бы выражаться культурно. — Круто! — проговорила я, когда двери наконец открылись. Металлист только закатил глаза и подтолкнул меня к выходу. — А ты тут живёшь? — Да, блин, прямо в лифте! — ухмыльнулся парень, за плечо подводя меня к обычной двери, коричневой, позолоченной солнцем. Не знаю, чем там она была обита, но мне очень понравилось то, как этот материал блестел в ярких дневных лучах. Достав ключи, Металлист, нельзя сказать, чтобы особо удерживаясь от нецензурной лексики, отыскал нужный, открыл дверь. Она тихонько отворилась, словно приглашая зайти внутрь; я, привыкшая к невыносимому скрипу, удивилась, но внутрь зашла. Было полутемно. Честно, хоть убейте — не помню, как там всё выглядело, не помню, и всё! Только помню, что стол на кухне был без скатерти и коричневый, а окно — очень большим для меня тогда и полностью голубым, с золотом солнца. А больше правда ничего. Ну не могу, и всё тут! — Обувь можно не снимать, — это замечание, брошенное Металлистом, зашедшим следом за мной, оказалось абсолютно бесполезным, потому что свои весенние кроссовки я уже стащила с ног и поставила у стены. — Ладно, чёрт с тобой. — Тут так красиво! — восхищённо воскликнула я, оглядываясь и широко распахнутыми глазами рассматривая невыносимо непривычную обстановку. — Хах, ну спасибо, — Металлист поставил мой портфель на стоящую возле входа тумбочку, ухмыльнулся. — Не знаю, правда, что тебе тут нравится. — Всё! — решительно заявила я и захлопала в ладоши от восторга. — Понял, — вздохнул Металлист. — Ладно, пойдём на кухню, что ли. — Пойдём! — я, сообразив, где кухня, радостно побежала туда. Тоже не помню, как там всё было; только это огромное окно. — Прости, а где руки можно помыть? — Если оглянешься, увидишь раковину, — на это скептическое замечание я не обиделась. Подойдя к действительно находившейся совсем рядом раковине я включила воду; тёплая, а не холодная, как я люблю, но сойдёт. — Есть хочешь? — Нет, я в школе поела, — поняв, что здесь можно вообще не переживать из-за всяких мелочей я вытерла руки о первое попавшееся полотенце и села на стоявший ближе всего стул. — А ты тут один живёшь? — Нет, — Металлист сел на табуретку напротив, сцепив руки вместе и глядя на меня исподлобья; он всегда так сидел, если к нему на колени не забирался Принцесса, конечно. — Ещё под кроватью живёт Григорий, это пылевой монстр, — в ответ на моё удивлённое лицо он поспешил добавить: — Знаю, тупое имя, но выбирала Желя, а не я. — Круто! — до меня дошло наконец, что он шутит. — Прикольное имя, не наговаривай. — Ему тоже нравится, — хмыкнул Металлист; мне показалось, что с ним что-то не так, хотя вёл он себя, как обычно. — Не, ну это не дело! Давай хоть сок тебе налью, чего ты голодная сидишь. — Давай, — согласилась я, понимая, что хорошо бы начать с чего-то более содержательный разговор, но не понимая, с чего начинать. — А ты в детстве любил в школу ходить? — не знаю, почему я решила спросить его именно про заведение, от которого я едва избавилась на ближайшую неделю. Наверное, потому, что мне хотелось сравнить его ответ с моими настоящими мыслями. — В детстве? — переспросил Металлист, поднимаясь и шаря на какой-то полке, для меня казавшейся недосягаемо высокой. Я видела часть его лица, загороженного темными прядями блестящих на солнце волос. Он подумал минутку, странно улыбнулся и сказал: — Терпеть не мог. — Почему? — я слегка качнулась на стуле, переведя взгляд на окно; тогда оно казалось мне невероятно огромным. Со стороны Металлиста что-то зазвенело, но оборачиваться было лень. — Потому что. Неважно, — парень поставил передо мной чашку с приятно пахнущей жидкостью, снова сел на свою табуретку. — Не нравилось мне там, — по его лицу я поняла, что тема для разговора явно неудачная и лучше бы мне заткнуться. — Понятно, — протянула я, с интересом принюхиваясь к неизвестному напитку; пахло яблоками. Подумав немножко, я всё-таки отхлебнула; было вкусно. — Спасибо. — Да не за что, — махнул рукой Металлист. — Ладно, как с оценками-то? Двоек нет? — Нет конечно! — возмутилась я; тогда двойки казались мне чем-то немыслимым и мне думалось, что уж кто-кто, а я их получать не буду. Ну конечно, наивные детские мечты. — Только две четвёрки, а остальные пятёрки! А скажи, у тебя… Я не помню, что было сразу после этого — полагаю, или что-то незначительное, или что-то наоборот, чрезмерно важное и сложное, что-то, что мне было очень сложно запомнить и понять, особенно тогда. Но то, что всё же вспоминается из того дня, навсегда сохранит особое место в моей памяти. Первое — это закат. Огромный, пылающий, огненный, с ещё сохранившейся в самом верху голубизной неба, розовыми, а ближе к горизонту красно-рыжими облаками и алым, невыносимо ярким шаром солнца посередине. Этот закат, пылкий, уже совсем летний, всепоглощающий, нависал над крышами невысоких домиков, тротуарами, зеленеющей кромкой лесопарка, и казалось, что он — единственное, что действительно важно, а остальное — лишь дополнение, декорация. Все эти домики, деревья, игрушечные фигурки людей на улицах я помню, потому что вместе с Металлистом сидела на балконе, ничем не закрытым, полностью отданным огню заката. На этом балконе, на удивление, было практически пусто; пара стульев и небольшой столик, и всё. Нет, не так: ещё у стены стояла гитара, блестя на закатном солнце. Я, помню, свешивалась с нечастых перил балкона, восторженно рассматривая вечерний город; Металлист курил, сидя на одном из стульев. На его лице было написано что-то невероятно задумчивое и словно немного печальное. — Это очень красиво! — я наконец-то выпрямилась, обернулась к другу. Тот улыбнулся, с непонятной тревогой глядя на меня. — Знаю, — спокойно ответил он. — И всегда знал. — Ну почему ты такой угрюмый? — я, подойдя поближе, обняла его, прижалась. — Красота же! — Я не угрюмый, я задумчивый, — пояснил Металлист. Мне захотелось это оспорить, но тут моё внимание отвлеклось. У перил, прямо напротив меня, стояла рама. А в раме — картина. Очень красивая картина. Забыв про всё и отпустив наконец явно не слишком довольного нежданным вторжением в его личное пространство Металлиста я побежала к ней. Она была очень тёмной для света, наполнявшего пространство вокруг, но я всё-таки рассмотрела её. От увиденного стало холодно: на синеватом, но каком-то светлом, цвета разбавленных чернил фоне — тёмные, косые линии дождя, резкие, неуютные. Изображена крыша дома; на ней чётко видны пятна явно только начавшегося ливня. И всё. Вроде, ничего особенного, но как вспомню, так не по себе. Не знаю, почему. — Красиво как! — восхищённо проговорила я, осторожно рассматривая свою находку. — Ты её где купил? — Нигде, — я удивлённо глянула на Металлиста. Тот улыбнулся и пояснил: — Я её нарисовал. — Правда? — я подбежала к нему, сжимая картину в руках. — Она очень красивая! Как ты умудрился? — Да чего там… — он только отмахнулся. Я уложила картину на столик, не сводя с неё глаз. — Но спасибо. Хочешь — себе забери. — Нет, ты что, не надо! — я даже руками на него замахала. Картина действительно, как по мне, была невероятно красивой, но взять её себе мне тогда казалось немыслимым. — Неужели тебе не жалко? — Да нет, — Металлист равнодушно пожал плечами. — Ещё нарисую. — Круто! А я не умею рисовать, — поделилась я, усаживаясь на колени друга. — Я пыталась, но ничего совсем не получается. — Бывает, — равнодушно заметил он. — Не ной главное. У тебя другие таланты. — Да какие у меня таланты! — воскликнула я. — Тишина и пустота сплошная. — Ну почему же? Ты вон, учишься хорошо, читаешь много. Может, удастся что-то написать, — это замечание, как вы видите, оказалось совершенно точным. — Ведь рисовать можно и словами, согласна? — Я запомню… — тихонько прошептал я вместо ответа, ничего не поняв, но почувствовав важность этих слов. — Вот и запомни, — посоветовал Металлист. Минуту мы оба молчали. — А как ты всегда угадываешь, почему человек плачет? — спросила я, выйдя из оцепенения и придумав наконец-то, что спросить. — Хм… Как бы тебе это объяснить… — задумчиво пробормотал Металлист. Я почувствовала, что он слегка напрягся; наверное, эта тема была не самой приятной для него. — Жизненный опыт, — он, скорее всего, надеялся, что после этой фразы я отстану, но этого не произошло: у меня даже мыслей не было о том, что такое жизненный опыт, и поэтому я всего лишь приподняла бровь, с непониманием глядя на друга. — Ай, ну, как его… В общем, я видел достаточно скандалов, чтобы понять, чем вызван один конкретный. — Где ты их видел? — удивилась я. В ответ Металлист только горько усмехнулся; мне опять показалось, что с ним что-то не так. — Везде. И постоянно. — Не понимаю! — вздохнула я, с чуть ли не отчаянием глядя на словно игрушечный город, раскинувшийся внизу, и бессознательно ища в нём ответы на какие-то мои неозвученные, невысказанные никому мысли. — Не понимай, — коротко согласился Металлист. — А ты как с Волшебником подружился? — спустя несколько минут молчания спросила я, желая узнать обо всём, о чём не знала, и как можно больше. Почему-то я чувствовала, что сейчас мне можно спрашивать про что угодно и ответ я точно получу. — Хах, — Металлист горько усмехнулся. — Ты садись, не стой, — я послушно села на второй стул. — Мы подрались. — Подрались? Так и познакомились? — удивилась я. Конечно, в том возрасте мне уже был известны необычные истории знакомств — по себе я понимала, что случиться может всё — но чтобы подраться, а потом стать чуть ли не лучшими друзьями… Такого мне ещё видеть не приходилось. — Ага, — Металлист достал из кармана пачку сигарет, вопросительно глянул на меня. Я только кивнула: его сигареты уже стали для меня чем-то невероятно привычным. — Долгая история. — Расскажи! — попросила я. В воздух, пахнущий весной и пылью, добавился густой запах табака. — Окей, — просто согласился парень. Он невесело глянул на меня. — Ну смотри. Тогда мне было лет четырнадцать, ему по аналогии пятнадцать, — поймав мой недоумевающий взгляд он пояснил: — Он на год старше. Так вот. Учился я в средней школе и был редкостным идиотом, впрочем, как и сейчас. Но это неважно. Он, наверное, в нашей школе всегда учился, но вот лет до двенадцати мне вообще ни до чего было и я совсем не знал того, что где-то рядом есть хоть что-нибудь, на него похожее. Вот. И как-то мы столкнулись на школьном дворе, не важно уже, как, но зрителей была куча и мне, конечно же, надо было всем продемонстрировать свой невероятно «развитый» интеллект. Не помню, к чему я конкретно в его внешности прикопался, к причёске, вроде, тогда это чудо дреды носило. Но в любом случае ему мои шутки не понравились, на что, собственно говоря, я и рассчитывал. Сначала он меня просто культурно послал, чтобы я заткнулся, но я не заткнулся. Ну, в общем спустя ещё пару подколов он… — Металлист слегка замялся, ухмыльнувшись. — Ну, скажем так, я к нему подошёл, не помню, зачем, но его это не устроило и он меня отпихнул, а я воспринял это как приглашение на драку. Как он меня не убил… Ну, вот так. — Мда-а уж… — задумчиво протянула я. — Дураки вы оба. — Не согласен, — возразил Металлист. — Он наоборот нормально себя повёл. А я вот да, дурак. — Эх… — я ещё раз глянула на пламенеющее зарево заката и вздохнула, не зная, что бы ещё такого у него спросить. — А как тебя по-настоящему зовут? — наконец выдумав нормальный вопрос наконец как бы невзначай поинтересовалась я, помня, что последняя попытка узнать настоящее имя Металлиста увенчалась грандиозным провалом. Но это был единственный вопрос, который пришёл мне в голову, а так как беседу поддерживала только я размышлять долго времени, как мне казалось, не было. — По-настоящему меня зовут Металлист, — упрямо проговорил парень, угрюмо глянув на меня. — А по паспорту, если тебе очень хочется знать, Лауро. — Лауро? Странное имя, — задумчиво пробормотала я. Признаться, не понимаю, почему он рассказал мне о своём имени тогда. Точнее, понимаю, но от этого ещё хуже. — Почему такое? — Потому что моя дурная мамаша обожала тупые романы, и решила меня назвать в честь какого-то придурка, — в голосе Металлиста прозвучала злость. — Ничего интересного. — Ясно. А кто твоя мама? Расскажи хоть что-нибудь! — внезапно я поняла, что ничего о нём не знаю. Нет, не так: я могла точно сказать, что он скажет или сделает в той или иной ситуации, что оденет, что он любит, а что нет, но не знала, что сделало его таким. А это, на мой взгляд, очень и очень важно. — Какая, на фиг, разница? — отмахнулся Металлист. — Всё прошлое прошло. — Хм… Согласна, — немножко подумав, решила я. — Но ты всё-таки расскажи. — Да что рассказать? — недовольно поинтересовался парень, затягиваясь от сигареты; дым, пронзаемый алыми лучами, казался чем-то бо́льшим, чем просто дым. — Родители как родители. Мелкая, ты пойми, у меня уже немного не тот возраст, чтобы так париться из-за такого. — Разве есть разница, какой возраст? — удивлённо спросила я. После, вспомнив своего отца, задумчиво кивнула и ответила сама себе: — Да, есть. Ну вот у тебя оба родителя были? — До шести лет оба, — голос Металлиста прозвучал спокойно, но мне показалось, что в нём что-то дрожит. Мне хотелось что-то сказать, но что, я так и не поняла, поэтому просто спросила: — А потом? — А потом — суп с котом, — Металлист улыбнулся; улыбка, как и всегда в его исполнении, вышла немного задумчивой и очень грустной. — А если серьёзно, то потом батя пропал куда-то, искали — не нашли. Вот так. — А ещё потом? — с какой-то отчаянной болью спросила я. Невыносимо было то, насколько просто он говорит о столь ужасных вещах. Что значит «пропал» я в полной мере тогда не понимала и не осознавала, но страшно было всё равно. — Да ничего. Мамка меня в школу сбагрила, какого-то мужика себе нашла, — нехотя проговорил Металлист, задумчиво глядя в алую пустоту. — Я по сути и домой-то не приходил, там всем вообще не до меня было. — А где же ты все дни был тогда? — мгновенно вспомнив Оскара спросила я. — Не по улицам же шатался? — Да нет, — парень задумчиво пожал плечами. — Я у соседа залипал, мы на первом этаже жили, он на пятом. Добрый мужик, его все нормальные люди со двора любили. — Круто как! — рассказ друга постепенно становился менее пугающим и теперь казался мне захватывающей историей из какой-нибудь толстой книжки, поэтому я поспешила попросить продолжения: — А как его звали? А вы сейчас общаетесь? Расскажи! — Почему нет — общаемся, — Металлист неожиданно и очень тепло улыбнулся, после замолкнув на пару минут. Я его не торопила, чувствуя, что сейчас лезть не стоит. — А зовут Роберт, ну или Роб, если сокращать. — А-а-а, я помню, ты как-то говорил о нём! — поймав недоумевающий взгляд Металлиста я поспешила пояснить: — Ну, там, возле дерева, — ничего не скажешь, максимально понятное объяснение. — Не помню. Да и пофиг, — не знаю, отчего, но в тот момент у меня больно сжалось сердце, словно кто-то сдавил его ледяной рукой. Захотелось застонать или расплакаться; не знаю, почему. Наверное, та обстановка была слишком непривычной для меня. Решив, что самое время перевести тему на что-нибудь более безопасное я спросила: — А ты Принцессу любишь? — Ну ты спросила! — парень ухмыльнулся, а после, внезапно став очень серьёзным, ответил: — Да, люблю. И мне его очень жалко. — Почему? — от этого вопроса мне самой стало тоскливо. Встав со своего места, я вскарабкалась другу на колени. Тот очень невесело улыбнулся, глянув на меня. Не помню, сколько, но он молчал. Молчал, задумавшись о чём-то важном, но совсем недоступном мне. — Маленький он, — наконец ответил Металлист, словно сбрасывая с себя оцепенение. — И совсем не заслуживает того, что с ним происходило. — А что с ним происходило? — я прижалась к парню, как к самому дорогому, положив подбородок ему на плечо и закрыв глаза. Тот погладил меня по спине; помнится, что было очень приятно и спокойно. — Много чего. Батя урод, одноклассники уроды, я так вообще скотина редкостная, — хмыкнул Металлист. Я развернулась к нему; не вовремя. Почему-то именно в это время мой друг спокойно затушил недокуренную сигарету о собственное запястье; он делал так часто, но, меня каждый раз до ужаса пугали такие сцены, так что при мне он старался такое не проворачивать. Помню, у него вся рука была в этих шрамах от сигарет; да и не только от сигарет. Не любил он себя, совсем не любил. — Ну вот чего ты повернулась? Ладно, не бойся. — Зачем ты это делаешь? — с отчаянием спросила я, хватая его за бледные пальцы и разглядывая очередной ожог: он, кстати, выглядел получше других, не такой серьёзный, как мне тогда показалось. А может и не показалось… — Пепельница рядом совсем! Тебе же больно! — Мне? Ничуть, — Металлист пожал плечами, погладил меня по голове. Он действительно выглядел спокойным, словно ничего ужасного и не произошло. — Я уже давно привык. — Но зачем ты вообще это делаешь? Зачем так, если можно нормально? — я обняла его, прижавшись изо всех сил. Плакать не хотелось, хотелось попросту понять, как можно быть настолько жестоким. Ведь жесткость к себе — это тоже жестокость, даже, можно сказать, худший её вид. Просто, понимаете, если человек может сотворить что-то ужасное с собой, с самым близким, что у него есть, то с другими он вообще будет делать то, чего ему захочется. Но Металлист, слава Небесам, на окружающих распространялся редко. Ему, в принципе, и одному в исключительно своём обществе было хорошо. — Привык, — повторил он, и этого ответа я тогда не поняла. — Так же как и курить, и не спать по ночам, и много чего ещё… — он с задумчивой улыбкой глянул на меня. — Поссорился я как-то очень давно сам с собой и кто бы знал, как мириться. — Ужас какой-то, — искренне проговорила я. Хотелось обнять Металлиста, сказать ему что-нибудь, сделать что угодно, лишь бы ему помочь, но — у меня не получилось отвести взгляда от огненного зарева заката, не получилось сказать ни слова. Ну и хорошо. По крайней мере, меня не мучает чувство вины за то, что я что-то сказала не так в тот день. — Да нет, — от этих слов мне стало невероятно тоскливо. — Мелкая, не бойся ты за меня. Ты лучше за тех бойся, у которых ещё всё впереди. За того же Принцессу там, как пример. — А ты? — в тот день я этого не почувствовала, но сейчас, после очередного погружения в собственные подсознания, мне более чем понятно, что тогда подул очень холодный ветер. Не знаю, совпадение или нет. — Хах, вот сказала, — от этих слов мне стало горько. — У меня уже всё. — Как это — всё? — удивлённо переспросила я, не осознавая смысл сказанных им слов. — Не забивай голову, — отмахнулся парень. После, взяв меня за плечи, внимательно заглянул мне в глаза; я до сих помню выражение этих глаз. — Просто не скучай. Хорошо? — Я… Ты… Ладно, — я ничего не поняла, но чуть не задохнулась от сказанных им слов. Эх, плохо я, Металлист, просьбу твою выполнила. Просто отвратительно, можно сказать. — Ну и хорошо, — он кивнул, поднялся; я инстинктивно обняла его, боясь упасть. — Только отойдём отсюда: тут слишком много дыма. Как мы попрощались и к тому же зачем я не помню. Помню, что он очень крепко обнял меня и что мне было как-то неспокойно. До знакомого переулка он меня довел; помню, держал за руку, как маленькую. Мне хотелось побегать, но я спокойно шла рядом, не желая расставаться с ним. Спасибо тебе, я из прошлого, за то, что ты не убежала тогда. Спасибо. — Интересно, у Гения уже диагностика закончилась? — это я сказала просто для того, чтобы не молчать. Весенний воздух был наполнен закатным солнцем и запахом каких-то цветов вперемешку с душным запахом пыли. — Наверное, — пожал плечами Металлист; я, сжимая его руку, старалась не смотреть на шрамы. Можно многое сказать о том, что это неправильно и он обязан был как-то их закрыть и вообще, чего это он на ребёнка, а по совместительству меня, вываливает свои проблемы, но я решительно не соглашусь ни с единым словом. Не вываливал он на меня ничего, напротив, старался оградить от ужасов происходящего в мире. Просто в тот день ему было намного хуже, чем мне: он принимал важное решение, самое важное во всей своей жизни, а я просто жила. В тот день мы были живы… — А у него родителей нету, да? — с наивной грустью спросила я. О Небо, да когда же я успела привыкнуть к тому, что то, что у человека нет родителей — норма? — Ты с чего взяла? — поперхнувшись, Металлист удивлённо глянул на меня. — Он тебе сказал? — Нет, — я замотала головой, глядя на друга с детской наивной уверенностью в своей правоте. — Он просто никогда о них не говорит и я их ни разу не видела. — Ну, то, что не говорит, это он, с твоего позволения, выпендривается, — со смехом ответил мне Металлист. — Да и кто бы ему одному жить разрешил бы? Есть у него родители, прекрасные, надо сказать, люди, мы с ними очень хорошо общаемся. Не знаю, чего он тебе не рассказывал. — Понятно, — протянула я, носком школьной туфли отбрасывая в сторону простенький серый камешек. — А почему… Договорить я не успела: в уши ударил тяжёлый метал. На секунду я зажмурилась, будучи не готовой к этой звуковой атаке: метал я на тот момент слушала редко, на коленях у кого-нибудь и совсем тихонько, к тому же с предупреждением. Но вот Металлист, в отличие от застывшей меня, отреагировал весьма бурно: выругавшись, он залез в карман, достал мобильник, который попросту разрывался от громкой музыки и, проведя пальцем по экрану, потрепал меня по голове, успокаивая. — Я громкоговоритель включил, — пояснил он. Вот откуда у меня эта привычка: точно от него, больше неоткуда. — Не знаю, кто это. — Поняла, — это слово было последним из тех, что я успела сказать за тот звонок, не мой и не мне. — Где ты шляешься? Какого чёрта тебя нет дома?! — истеричного женского голоса, звуки которого показались мне чуть ли не сатанинским рёвом, я не знала. Металлист, закатив глаза, забавно поморщился и покосился на меня; по его лицу было понятно, что своего случайного собеседника, а точнее собеседницу, он узнал, но легче от этого не было. — Я сказал, что буду в девять, до девяти ещё… — тут он опять выразился настолько некультурно, что записывать мне это совсем не хочется, — Что не так? — резко спросил он, чуть понижая громкость; прохожих было мало, но и им не стоило устраивать бесплатное шоу. — Ты мне нужен сейчас! — я едва сдержалась, чтобы не зажать уши от такого крика. Ну вот зачем нужно так орать? И так всё слышно! — Мне теперь что по этому поводу? Застрелиться? — голос Металлиста прозвучал раздражённо, но мне он улыбнулся и, указав глазами на экран, повертел у виска пальцем: дура, мол, что с неё взять. Я, воспринявшая происходящее как весёлую игру, тихонько рассмеялась, беззвучно захлопав в ладоши. — Ты можешь подойти сейчас? — этот вопрос, как ни странно, был задан относительно спокойно. — Мне нужно срочно уйти, а меня она не послушает. — Так, стоп, договаривались на шкаф собрать, а не сидеть три часа под пытками. И вообще, меня будто послушает, — ненадолго Металлист зажал рукой динамик и выругался. — Как-нибудь договоритесь, — беспечно отозвался голос из телефона. — Когда тебя ждать? — Блин, ну даже не знаю, — смерив меня задумчивым взглядом проговорил парень. — Давай минут через сорок, что ли. — Хорошо. Жду, — после этой фразы из трубки пошли гудки. Металлист, выключив телефон и закатив глаза, сунул ни в чём неповинное устройство в карман. — Достала, блин… — раздражённо поговорил он, резким движением головы откидывая собственные длинные волосы с лица. — Сорян за этот скандал. — А кто звонил-то? — я не поняла, за что он извиняется, но взяла его за руку и радостно улыбнулась. — Любимая мамочка, — это Металлист сказал таким голос, что понятно было сразу: совсем не любимая, и спасибо, если мамочка. — Опять, блин, со своими истериками. — А чего хочет? — не понимая серьёзности происходящего и придавая ситуации не больше значения, чем увиденная кошка, поинтересовалась я. — Шкаф собрать и с сестрой, походу, посидеть, — недовольно отозвался парень; было ясно, что эти поручения ему удовольствия не доставляют. — Ладно, пошли, торопиться некуда. — Некуда, — согласилась я. — А у тебя что, сестра есть? — Есть, — нехотя ответил Металлист. — Но мы с ней ссоримся и я не хочу это обсуждать. — Поняла, — быстро согласилась я, не желая его залить. — Ладно, всё, пошли. Мы вышли на перекрёсток; там почему-то совсем не было людей. Это не шутка и не ошибка памяти: сколько раз я там не ходила, а этих раз, поверьте, было немало, там не было ну абсолютно никого помимо меня и тех, кто был со мной рядом. Нет, даже не так: там никогда не было никого из тех, кого я не знаю, только друзья или, на крайний случай, враги. Заколдованное место какое-то. Но сейчас не об этом. — Ой, смотри, кто это там?! — я непосредственным жестом ребёнка махнула рукой в сторону, указывая Металлисту на знакомые фигуры. — Послушай, дорогая, у меня со зрением беды, — парень только прищурился, вглядываясь в светлую даль. — Давай ты сама как-то? Сбегай, посмотри, только не убейся по дороге. — Хорошо! — я, выпустив его руку, помчалась навстречу к возможным знакомым; стук моих форменных туфель гулко отражался от асфальта. Не знаю точно, зачем мне тогда понадобилось бежать навстречу, можно же было просто подождать, но, кажется, когда тебе десять лет всё равно, зачем бежать и есть ли повод. Как очень метко сказал невероятно мудрый человек, радость детей — в подвижности, в энергии. Не могу не согласиться с ним. — Ой, ребята, привет! — я, чуть не упала, затормозила, распознав наконец-то своих друзей. Ну, впрочем, ожидать их появления было логичным: у них диагностика в это время заканчивалась. Я пробежалась по несколько ошарашенным моим появлением товарищам глазами: Гений точно сдал, Принцессу спрашивать надо, Паша… Так, а Паша-то здесь что делает? Я думала, они между собой не знакомы! — Ой, Паш, а ты чего здесь? — Да так, разговариваем, — с привычной забавной уверенностью отозвался подросток, гладя меня по голове. — Привет, Эмилька, — он всегда меня называл так. Да и сейчас называет и, скорее всего, будет называть и дальше. По крайней мере предпосылок к иному развитию событий я не вижу. — Привет! — я сходу обняла его и Принцессу; последний по своему обыкновению ничего не сказал, но прижался ко мне искренне, по-детски, от души. Гений от моих объятий уклонился, и я не могу его судить: ему и так не нравилось, когда его трогали лишний раз, а я со своей лаской явно была перебором. — Здравствуй, — он привычным жестом поправил очки. Помню его в тот день: строгая школьная форма, в руках портфель, от волн кудрявых рыжих волос отражается яркое солнце. Он был очень красивым. А сейчас — ещё лучше. — Рад тебя видеть. Гуляешь? — Угу, там, чуть подальше, — я наконец выпустила друзей; Паша отстранился, а вот Принцесса напротив, только крепче прижался ко мне; помню, он дрожал, как от холода. Я поспешила снова обнять его: не хотелось, чтобы он грустил в такой чудный день. — А вы знакомы разве? — Уже да, — улыбнулся Паша. — Полчаса как. — Подтверждаю, — кивнул Гений. — Мы обсуждали прошедшую работу, сравнивали сложность, условия и тому подобные нюансы. — Понятно. А как написали-то? — мгновенно заволновалась я. Принцесса всё-таки выпустил меня; как-то непонятно для себя я отметила, что он слегка покраснел. Интересно, чего это вдруг? Впрочем, я и так знаю ответ. — Я не сомневаюсь в том, что отлично, — спокойно сказал Гений. Мы, как-то не сговариваясь продолжили движение; шли, правда, значительно медленнее, чем раньше. Знаю, мне следовало бы задаться кучей вопросов: как Гений вообще согласился что-либо обсуждать с незнакомым ему человеком, по какому, собственно говоря, предмету была диагностика, что с Принцессой и ещё множеством таких же протеньких, наивных детских непониманий, но все эти неточности меня тогда ничуть не напрягало: все мысли были заняты вопросом «как написали». — Ну, четвёрку поставят точно, а на пятёрку я и не рассчитывал, — Паша очень по-доброму улыбнулся. — Молодцы, мальчики! — я на ходу обняла друга; к Гению второй раз тянуться не стала: он и первым-то был недоволен. — Принцесс, зайка, а ты как? — Я бы сказал, что… — Гений, не успевший договорить, замолк, поймав быстрый взгляд Паши. Всё-таки удивительно это: быть детьми — понимаешь друзей с полуслова и веришь в самое лучшее. Как же жаль, что тот день был чуть ли не последним днём моего детства. Очень жаль. — Надеюсь, нормально… — тихонько отозвался Принцесса, низко опустив голову и не глядя на меня. Я, не понимая, что происходит и почему он так стесняется, положила руку ему на плечо, постаралась глянуть в глаза; он отвернулся, вздохнул. — Всё в порядке. — Просто он сильно переживает, — пояснил Паша с какой-то простым, не тягостным сочувствием. — Я повторюсь, это беспокойство безосновательно, — упрямо повторил Гений. — Абсолютно. — Не волнуйся! — я потрепала друга по светлым волосам. Тот улыбнулся и смущённо посмотрел на меня. Милый мой, чего же ты боялся? Уж не думал ли ты, что я буду осуждать тебя, что я сделаю тебе больно? Поверь, у меня и в мыслях не было мучить тебя излишними расспросами: знать бы только, что с тобой всё хорошо, вот и всё. — Спасибо, — тихо проговорил Принцесса. И слабо улыбнулся. — А у тебя тоже каникулы? — Да, — беззаботно отозвалась я. — Троек нету, две четвёрки. — Умница, — ласково улыбнулся Паша, погладив меня по голове. Гений саркастично хлопнул в ладоши пару раз; знаю, звучит, как издевательство, но я понимала, что он правда рад за меня. — Каникулы долгие хоть? — Неделя, — радостно ответила я. — Успею повеселиться как следует! — Это хорошо, — задумчиво согласился Гений. — Но с кем, прости, ты тут гуляешь? Только не говори, что одна. Я с удивлением глянула сначала на него, потом вперёд: мы почти дошли до места, где я оставила Металлиста, если так можно выразиться, и мне было категорически непонятно, как его можно не заметить. Впрочем, беглого взгляда мне хватило, чтобы запросто понять Гения: у дома, где мы расстались, Металлиста не было! Его вообще нигде видно не было! Вот это поворот… Я огляделась. Ну нет и всё, хоть ты удавись! — Не одна… — растерянно проговорила я, надеясь на то, что друг просто отошёл за угол дома: что там творится, мне с моего ракурса видно не было. — Вообще, мы с Металлистом гуляли, но он куда-то запропал. — Здесь я, — знакомый хрипловатый голос послышался именно из предполагаемого места: из-за угла. — Покурить нельзя спокойно, уже в розыск объявят. — Ой! Ты напугал, — я, быстренько преодолев необходимые пару метров, подошла к дому; Металлист, с мрачным видом подпирая стенку, курил. — Хорошо, что ты на месте. — Здравствуй, — Гений, подошедший следом, смерил друга недовольным взглядом. Паша только махнул ему в знак приветствия и улыбнулся; представить не могу, он что, действительно ну совсем не испугался? Если бы мне в мои четырнадцать без предупреждения такое чудо показали, я бы и пошевелиться, думаю, от смущения не смогла бы! А этот говорит, что нормально всё, чего бояться… Странный он. Но такой хороший! — Ой, привет! — на уже собиравшегося что-то сказать Металлиста бесцеремонно кинулся Принцесса. Обняв парня изо всех сил он прижался к нему, как к самому дорогому, носиком зарываясь в тёмную футболку и явно надеясь на ласку. — И тебе не хворать, — непонятно кому ответил Металлист, присаживаясь перед Принцессой на корточки и кладя ему руки на плечи; он всегда так делал и, признаться, их встречи всегда выглядели очень трогательно. Принцессе, казавшийся совсем ребёнком на фоне Металлиста, так искренне обнимал его, так улыбался, что сразу становилось понятно: он ему очень, очень дорог. Да и сам Металлист обнимал своего маленького друга так ласково, как не обнимал никого. Мальчики… Мне жаль. — Как ты? — беспокойно спросил Принцесса, и это уже послужило началу моих подозрений: обычно он говорил намного меньше. — Живой пока, — ласково ответил Металлист, с каким-то невероятно задумчивым и счастливым выражением лица гладя растрепавшиеся светлые волосы Принцессы. Кажется, он был особенно внимателен к нему в этот день. — Ты-то как? — Нормально, — подросток покрепче прижался к Металлисту, совершено ясно показывая, что отпускать он его не собирается. Металлист только руками развёл, выразительно глянув на нас: мол, что тут поделаешь? Паша понимающе улыбнулся в ответ, а Гений, отчего-то нахмурившись, тяжёло вздохнул. — У кого какие планы? — спросила я, заполняя весеннюю тишину. — Собрать, блин, чёртов шкаф, — недовольно проворчал Металлист, гладя Принцессу по голове. — Слушай, Гений, подбросите её до дома? — Нет проблем, — спокойно отозвался подросток, поправляя очки. Про какой шкаф идёт речь никто, кроме меня и самого Металлиста не знал, но приблизительная суть была понятна, так что расспросы казались излишними. — Желаю удачи. — Лучше пожелай выжить, — с горькой усмешкой отозвался парень. — Всё, Принцесс, давай, — он осторожно отстранил друга от себя, глянул ему в глаза. — Мне уже пора идти. — Понимаю, — Принцесса кивнул, но несмотря на это снова прижался к нему, обнял изо всех сил. Он всегда очень расстраивался, когда наступало время прощаться, когда бы оно не наступало: через минуту после встречи или через несколько часов. Мы с Пашей переглянулись; мысли у нас были несомненно одни и те же, а вот какие — вспомнить не могу. — Ну хорошо, — Металлист поцеловал его в лоб, поднялся. В его глазах, я помню, плескалось что-то странное, словно слёзы. Он подошёл ко мне, провел ладонью по моим спутанным, успевшим за долгий день превратиться в непонятно что волосам. — Давай, милая, пока. Не скучай. — Не буду, — я, не поняв, к чему такое церемониальное прощение, просто обняла его. — До встречи! — Кхм… Да, до встречи. Так, мужик, я тебя не знаю, но пока, — Металлист протянул Паше руку. — Ну, пока, — тот беззастенчиво пожал её, улыбнувшись. Мужская солидарность, блин. Или я чего-то не понимаю. — До свидания, — Гений как-то слишком странно глянул на друга, и голос у него был непривычный. Он, наверное, ещё тогда начал догадываться о чём-то. Жаль, что все эти догадки появились слишком поздно… — Ну, до свидания, — пожал плечами Металлист; он несомненно понял этот брошенный на него подозрительный взгляд, просто виду не подал. Они с Гением вообще как-то черезмерно подчёркнуто держали дистанцию, даже подходили друг к другу редко. — Всё, я пошёл! Аривидерчи! — Пока! — ещё раз проговорил Принцесса; помню его фигурку, освещённую закатным солнцем. Металлист, уже, развернувшийся, глянул на него через плечо; я знаю, тогда он делал очень важный выбор, принимал самое судьбоносное решение в своей жизни. Он не смотрел на меня; не смотрел ни на кого, помимо Принцессы. Я на всю жизнь запомнила этот задумчивый, ласковый и в то же время невыразимо печальный взгляд — взгляд, отражавший, кажется, всю суть того весеннего дня. Коротко кивнув ему он, резко отвернувшись, свернул за угол какого-то дома, невысокого, как и все, и освещённого солнцем. Он… Он больше не вернулся. Это был последний раз, когда я видела его. — Всё, Принцесса, не расстраивайся, вы ещё увидитесь, — Гений подошёл к почему-то замершему в нерешительности подростку, взял его за плечо. — Пойдём. — Угу… — Принцесса, не сопротивляясь, послушно подошёл к нам с Пашей; он выглядел как-то особенно беззащитно и растерянно и не отрываясь смотрел на дом, за углом которого скрылся Металлист. Бедняжка, я уверена, он всё понял ещё тогда… Впрочем, понял — вряд ли. Почувствовал — точно. — Пошли, — Паша взял у меня из рук школьный рюкзак. Гений снова поправил очки, а Принцесса, развернувшись, наконец, к нам, вздохнул. Как-то странно было в тот момент. Все всё поняли, но никто ничего не сказал и ничего не сделал. А что мы, дети ещё, могли сделать с чужой судьбой? Шли мы не спеша, обсуждая всё на свете и ничего особенного одновременно; хотя, по большей части все попросту пытались расшевелить Принцессу — он отмахивался, говорил, что всё в порядке, но сам выглядел настолько печальным, что на него больно было смотреть. Металлист, ты… Ты сволочь, ты просто сволочь! Ну кем надо быть, чтобы так поступить?! Кем?! И, знаете, я даже сосчитать не могу, сколько же раз я задавала этот вопрос… Как я вернулась домой, я практически не помню: только то, как я с силой бросила портфель в сторону печи и что пол, мебель и стены были забрызганы алым солнцем. Я поднялась в свою комнату, рухнула на кровать; не знаю, отчего я была настолько уставшей, но это, наверное, и не важно. Уснула я сразу и, как мне показалось, очень надолго; помню духоту и то, что кто-то внизу спорил и кричал; как, впрочем, и обычно. Дальше память как отрезает: следующее воспоминание начинается лишь в серое, дождливое утро апреля. Было восемнадцатое число. Я, опираясь на стол в своей комнате, смотрю на это залитое дождём серое окно и судорожно прижимаю к уху телефон; пальцы холодные, словно лёд, дыхание хриплое и взволнованное, плечи слегка дрожат. Я звоню Металлисту — не знаю, почему, но что-то в моей груди сжимается от холода и страха, от предчувствия чего-то ужасного, кошмарного, невыносимо жуткого. Дождь стучал по холодному стеклу, на небе клубились серые тучи. Сердце набатом стучало в груди. — Не отвечает… Металлист, ну пожалуйста… — тихо простонала я сквозь стиснутые зубы. Руки слегка тряслись. Я хотела набрать знакомый номер ещё раз, но внезапно на экране высветился чей-то звонок: звонила Желя. Я ответила ей; перед глазами потемнело от необъяснимой тревоги. — Алло? Милая, привет, — голос подруги прозвучал как-то наигранно спокойно. — Как ты? — Металлист с тобой? Он на звонки не отвечает, — помню, мой голос прозвучал не по-детски строго и холодно. — Что с ним? — Зайка… — я понимала, что эти слова Желе давались невероятными усилиями, но почему-то не могла избавиться от ощущения того, что я не хочу слышать её слова. Было ясно, что подруга несколько удивлена таким неожиданным и резким вопросом, но знали бы вы, как же мне было не до этого! Глубоко вдохнуть не получалось: горло сжималось от волнения. Закружилась голова. — Милая, ты только не переживай… Давай к дереву подойдёшь, я тебя встречу, поговорим? — Скажи, что с Металлистом, — потребовала я, не узнавая своего голоса. И, знаете, жёстко прозвучит, но всё равно мне было на то, что я услышу и насколько сложно моей подруге будет это сказать. Бывают в жизни моменты, когда не волнует ничего. И, кажется, не должно волновать. — Хорошо… — как-то слишком просто согласилась Желя. У меня потемнело в глазах от волнения, в животе что-то сжалось, но я не издала ни звука и никак не показала того, насколько плохо я себя чувствую. — Зайка, он… — хотелось, чтобы она уже просто сказала, чёрт возьми, то, что хочет сказать, чтобы я наконец всё поняла и всё равно тысячу раз, что именно мне предстоит услышать и узнать. Хотелось просто выдохнуть, перестать мучить себя догадками и теориями, и расслабиться, расслабиться наконец! Как жаль, что её слова не принесли мне облегчения… — Он… — подруга вновь запнулась. — Да говори же ты, чёрт возьми! — неожиданно для самой себя прокричала я в трубку и, не сдержавшись, топнула ногой. Было страшно, очень страшно. Но не так страшно, как спустя какие-то пару мгновений… — Он умер, — после этих слов, прозвучавших черезмерно громко, все звуки внезапно исчезли. Сердце пропустило пару ударов, голова закружилась; кажется, в те секунды я даже не дышала. Из горла вырвался нервный смех. Оперевшись о стол рукой, чтобы не упасть, я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Телефон, брякнув по столешнице, выпал из вмиг ослабшей руки. Мыслей не было вообще, ни единой. Только, разве что, как в далёкие времена, где-то в глубине подсознания вертелось одинокое «Что?». — Как? — спросила я, поднимая выпавший из рук телефон и сжимая его изо всех сил. Кажется, до этого вопроса Желя что-то говорила мне, но меня её слова не волновали: до слуха и тем более сознания в те минуты всё доходило плохо, просто отвратительно, словно сквозь толщу воды. — И когда? — Милая… — Желя, видимо, не хотела сейчас говорить мне эти подробности и надеялась избежать необходимости отвечать на мои вопросы. Но она всё же, словно поборов себя, произнесла: — Вчера вечером. — Козлина, — от души заявила я. Голова соображала настолько плохо, что мне самой непонятно было, что я такое несу вообще. В сознании нервно пробегали обрывки мыслей: что делать дальше? Так, я-то переживу, хорошо… — Как? — Он… — кажется, Желя то ли плакала, то ли собиралась. У меня не было ни единого сомнения в том, что она — одна, рядом с ней никого не было. — В общем… Самоубийство. Слова, которыми я назвала Металлиста после услышанной фразы, настолько не подходили десятилетней девочке по смыслу и содержанию, что даже вспоминать их не хочется. После, сказав в трубку беглое «ага, не плачь», я сбросила звонок и со стоном опустилась на кровать; всего ужаса произошедшего я не понимала, но чувствовала, что то, как было раньше — прошло. Фух… Умер. Это как? Почему? Какого чёрта? Что теперь делать? Этот вопрос действительно обеспокоил меня. Так, Волшебник справится, он сильный, Желя, нет, сейчас не о ней, вытащим как-нибудь, Гению вообще всё равно будет… Принцесса! Я застонала, вцепилась себе в волосы. Чёрт… Что же мне с ним делать? Он же попросту этого не перенесёт! — Металлист… Металлист, я тебя прикончу, сволочь, и мне плевать, что ты уже помер! — не помню, кричала я или говорила тихо, но помню, что от всей души, всей болью. — Ну пофиг тебе на самого себя, его бы хоть пожалел, эгоист чёртов! Почему именно сейчас?! Зачем?! — я обхватила голову руками, словно сумасшедшая шепча в холодный серый воздух: — Что опять было не так… Сидела в комнате я долго, бесконечно долго. Сначала попросту что-то шептала, рассуждая о произошедшем сама с собой и вздрагивая от боли, когда нужно было произносить самые страшные слова: умер, смерть, самоубийство. После, провалившись на холодную кровать, я уснула: сон был тревожным, тягостным, и облегчения совсем не принёс. Я то резко садилась на кровати разбуженная очередной чудовищной мыслью, возникшей в голове, то вновь засыпала, проваливаясь в холодную бездну небытия… Когда я проснулась окончательно, за окном было совсем темно. Сев на кровати я прерывисто вздохнула, тихо застонав и приложив холодную ладонь ко лбу: голова невнятно, но настойчиво ныла. Всё тело будто налилось свинцом, а лицо, казалось, опухло: когда я прикоснулась пальцами ко щекам мне стало понятно, что всё это — не более, чем странное ощущение. Не знаю, почему, но я решила, что надо вставать: с трудом пересев на край кровати и сунув ноги в тапочки я поднялась: мир перед глазами пошатнулся, но мне удалось устоять на ногах. С нижнего этажа доносились какие-то мирные, бытовые звуки: звон посуды и бормотание телевизора. Решив, что лучше уж там с Генрихом, чем тут совсем одной, я медленно, нащупывая ногой каждую ступеньку, спустилась вниз; на секунду глаза обожгло неясным рыжеватым светом, однако мне всё-таки удалось войти в гостиную и оглядеться. Отец сидел в своём любимом кресле и читал очередную газету, Генрих валялся на диване, растянувшись во всю длину, за столом сидел Тихон и пил чай. Всё как обычно, разве что непонятно, с чего это брат решил выйти из комнаты; впрочем, в последнее время он попадался мне на глаза всё чаще. Ни слова не говоря, я прошла к дивану и села на незанятое Генрихом место; где-то в глубине меня, в самом сердце, что-то висело тяжёлым камнем. Подтягув ноги к подбородку я мрачно уставилась в тёмный угол у двери, не зная, что мне делать дальше. — Милая, ты чего не спишь? — голос отца, на удивление, я услышала очень ясно, но вот реагировать на него не хотелось: на фоне произошедшего кошмара все эти вопросы казались невероятно бессмысленными. — Страшный сон приснился? Отвечать не хотелось. Я сгребла в охапку Генриха и, обняв его, легла на диван пластом, на живот, прижимая кота к себе и утыкаясь лицом в подушку. Да пошли вы все. Далеко и надолго. — Может, это она во сне? — предположил Тихон; захотелось удивиться тому, что он вообще хоть слово в присутствии отца сказал, но ещё больше захотелось, чтобы он заткнулся. — Она говорит иногда ночью, я слышал. — Возможно, — согласился отец; они говорили так, будто вообще не рассматривали вероятность того, что я слышу их и понимаю, о чём идёт речь. — Эмиль, ты меня слышишь? — Отстаньте вы, — тихонько отозвалась я, понимая, что одной быть совсем страшно, но с такими соседями — не лучше. Стало очень больно от того, что сейчас, когда мне в кои-то веки нужна помощь от этих людей, они совсем не понимают, что со мной и просто лезут с глупыми вопросами. Захотелось уснуть и никогда не просыпаться. Я прерывисто вздохнула и, неожиданно даже для себя, громко расплакалась, жалобно, словно совсем ребёнок. — Эмиль, что с тобой? — где-то далеко я услышала быстрые шаги, кто-то подошёл ко мне, положил руку на спину, постарался обнять. Я дёрнулась, зло, резко, не желая никого видеть и знать. — Тихон, принеси воды! — Сейчас, — и вот это «сейчас» вывело меня окончательно. Сейчас — уже поздно, сейчас — уже ничего не исправить, а вода мне ваша не нужна, сами пейте, хоть захлебнитесь! — Отстаньте вы все! — закричала я, громко, насколько хватило сил. — Не хочу вас видеть! Не хочу! Не хочу!

***

Я не была на похоронах, и в школу в том учебном году больше не пошла — вообще, после того дня я многое пропустила, рассматривая то, что сейчас слишком уж безвозвратно прошло. Отец пытался разузнать у меня, что со мной случилось — но эти вопросы я угрюмо отмалчивалась или начинала плакать и проситься на улицу гулять, не говоря ничего вразумительного или хоть как-то поясняющего общую картину. С друзьями я тем летом не увиделась вживую — только по специальной программе на компьютере. Не могу сказать, что мне не хотелось общаться — очень даже хотелось — просто мой отец, решив, что расстраиваюсь я из-за школы, на всё лето и даже последний месяц учёбы отвёз меня за город, на дачу, в какой-то совсем невиданный мною ранее дом. Мне там категорически не понравилось, я постоянно хныкала, но его это мало волновало: он, как всегда, нашёл занятие поважнее меня. Было больно: не знаю, чем можно описать эту боль, но она была настолько невыносимой, что хотелось кричать. Но всё равно мне было легче, проще, чем остальным: я понять даже до конца не смогла, что произошло, поэтому просто плакала, не понимая, что же теперь делать и как жить. Больше всего я волновалась за Принцессу: здоровье у него было слабое, к тому же он был привязан к Металлисту, как ни к кому на свете. Случившееся отразилось на нём очень сильно: сначала он долго, месяца полтора, лежал в больнице, даже не помню сейчас, с каким именно диагнозом, а потом ещё ходил сначала к психотерапевту, а после — к психологу много, много времени, несколько лет, даже не месяцев. Он и сейчас успокоительное принимает, спит плохо. Но, знаете — улыбается, смеётся, уже почти так же, как давным-давно: по-детски и абсолютно искренне, от всего сердца. Я люблю его, люблю до слёз: иногда просто обнимаю и плачу от радости осознавать то, что с ним всё в порядке, что хотя бы сейчас с ним всё хорошо. И ещё, как ни странно, я захожу к Металлисту иногда; редко, другой город всё-таки, но захожу. Покупаю коньяк, беру пластиковые стаканчики и иду к нему на могилу; я непьющая, и коньяк этот никогда не пью, так, разливаю по двум стаканам и сижу с одним в руке, второй на могилу ставлю аккуратненько. Кстати, в последнее время этот стаканчик у меня с могилы падает постоянно, надоело уже понимать. Ладно, в следующий раз куплю что-нибудь другое, не коньяк. Я там и не делаю ничего особенного, на кладбище этом. Общаюсь, говорю что-то, ругаюсь каждый раз — он слышит, я уверена, слышит. Пусть меня считают сумасшедшей — не откажусь от этих редких встреч, и всё тут. Мне не настолько дорого общественное мнение, и уж точно не дороже моего друга, хоть и умершего. Я часто думаю, зачем он так поступил, и всё не могу найти ответа. Я не знаю. И мне, увы, уже не предстоит этого узнать. Как-то так и закончилось моё детство: резко, горько и очень, до самого сердца, холодно. То, что было потом — было иным, непохожим, не таким чистым и правильным. Стало как-то… Жёстче, реальней, сильней. По-настоящему. По-настоящему так, как должно было быть, и больше никак. И теперь не кто-то, а я сама решала свою судьбу. Отныне и навсегда.