В основном безвредна

Цельность алхмического круга всегда необходимо перепроверять. Даже утончение линии может привести к большим выбросам энергии; тем не менее, пока она не прерывается, реакция проходит без катастрофических последствий. © «Введение в основы алхимии», глава IV ~~~ Меньше всего он ожидал, что внутри конверта найдет второй. Видно, для сохранности. Альбедо, правда, заметил на внешней упаковке послание — и слава архонтам, потому что рука сама собой уже потянулась к мусорному ведру. Почерк — знакомые быстрые буквы. «Пожалуйста, положите эти бумаги в нижний ящик стола в алхимической лаборатории Ордо Фавониус — дальний справа от входа, сразу возле растений. Просьба ни в коем случае не вскрывать внутреннюю упаковку. Ассистентка главного алхимика Ордо Фавониус, Сахароза». Внизу маленькая приписка: «Тимей, если это ты, то прошу, не рассказывай г-ну Альбедо об этих письмах. Я буду их присылать каждую неделю. Просто клади в стол. Ты все перепутаешь, а я об этом узнаю. Еще просьба: срочно поменяй образцы А4110 и Q801 местами. И еще раз: семейство Q — полив 2 раза в неделю (вт и пт), семейство A — раз в неделю (чт). Спасибо». Альбедо задумчиво провел по смявшейся бумаге. Плотный папирус. Наверняка во влажной части Сумеру — штука ходовая. Ни единого намека на содержание бумаг. Можно было бы предположить, что Сахароза решила выслать все наработки, которые у нее накопились за первую неделю стажировки. С другой стороны, какой в этом смысл? С другой стороны, Альбедо это в принципе не должно было волновать. Все, что от него требовалось — просто положить ее письмо, куда надо. Что он и сделал. В нижней полке лежал анатомический справочник — не библиотечный и не лабораторный, а явно для личного пользования. По площади большой — занимал ящик практически полностью, по объему — относительно тонкий. Внизу лежало еще что-то, по всей видимости, ее старый альбом, но Альбедо опять подавил в себе любопытство и просто задвинул ящик. Только позже Альбедо поймет: его, вообще-то, задело то, что все строчки послания были обращены к Тимею. *** Следующий рабочий день прошел относительно продуктивно. Альбедо помог Кли заправить бомбы холодной взрывчаткой (чтобы вода покрывалась коркой льда и Кли могла выловить рыбу руками, а не глушить), помог Тимею с работой (тот все время боялся повернуться к нему спиной), поговорил с Джинн о делах в лаборатории. Нет, на Хребет он еще не хочет вернуться. Да, конечно, очень жаль. Да-да, действующий магистр. И, наконец, он провел несколько экспериментов с Путешественницей, которая все-таки нагрянула к нему в лабораторию. — Если я это выпью, у меня точно заячьи уши не вырастут? — В таком случае Паймон придется прятать тебя от Сахарозы, — уперла руки в боки малышка с самодовольным выражением лица. Люмин рассмеялась. Сначала Альбедо улыбнулся — скорее по инерции, когда увидел веселые лица тех, кто был дорог его сердцу. Смысл сказанного докатился до него не сразу — но когда докатился, то… Ох. — Сахароза имеет зооморфные черты, но она не животное, не умеющее себя контролировать. Кровь запульсировала у него в виске. Потому что у него явно повысилась температура тела. Потому что в его голосе проскользнул тот порыв злости, что он едва в себе сдержал. — Э-э-э… — проблеяла Паймон, и от ее высокого голоса у него закололо ладони. Бесит. Безумно бесит. — Мы пошутили… — Прости нас, пожалуйста, — быстро и четко произнесла Люмин, выхватив его взгляд. Ее серьезное лицо дало ему понять: изменения в его поведении она истолковала по-своему. И, возможно, очень правильно. Альбедо сделал шумный вдох. Выдох. Провел по лицу ладонью. Он чувствовал себя так, будто внутри него вот-вот взорвется дамба. — Боюсь, мне надо уйти, — пробормотал Альбедо и, не дожидаясь ответа ни от Люмин, застывшей с флаконом зелья в руке, ни от Паймон, которая просто бесполезно болталась в воздухе, вылетел из лаборатории, захлопнув за собой дверь. *** Он пришел в себя в туалете. Пришел в себя, тяжело дышащего, с сердцем, которое гулко колотилось в груди, настолько, что Альбедо со стоном несколько раз ударил себя по грудине. Без толку. Отражение в зеркале отталкивало. Бледное потное лицо, узкие зрачки-точки в синих радужках, от недосыпа посеревшие веки и обозначившиеся синяки под глазами. Ему было жарко и, одновременно, зябко до трясучки. Альбедо стянул с потных дрожащих рук перчатки и подставил ладони под воду. Холод обжег; по спине пробежали мурашки. Альбедо поморщился, но руки не отдернул; наоборот, сосредоточился на этом ощущении холода, на том, как оно постепенно лишает его кожу чувствительности, на том, как кожа сначала розовеет, а потом синеет. Это подействовало, пускай и не сразу. Руки у него были совершенно онемевшие, когда он решился набрать пригоршню воды и облить ей лицо. Прошибло до самого мозга; холод даже ослепил. Альбедо облокотился о раковину и нырнул лицом в негнущиеся ладони. Он слушал гулкий шум воды, пока не успокоился, и ждал, пока к его пальцам вернется чувствительность. Их стало покалывать и будто тянуть; тогда Альбедо добавил горячей воды и стал понемногу приводить себя в порядок. Подняв глаза, он увидел себя снова: с прилипшими ко лбу волосами, опустошенного и уставшего. Весьма неважный вид для величайшего творения Золота. И, по всей видимости, таким его в ближайшее время будут видеть все чаще. *** Когда Альбедо вернулся в лабораторию, зелье, которое он собирался испытать на Путешественнице, стояло на его рабочем столе. От самой Люмин и след простыл; от Паймон, очевидно, тоже. Под зельем обнаружилась быстрая записка: «Извини за все. Мне надо знать: начинать готовиться? Л.» — Если бы я только знал, Люмин, — пробормотал он вслух. — Но я тоже не знаю. Он попытался поработать, но в голову лезли мысли. Разные. Когда Райндоттир рассказывала ему о процессах эрозии, она говорила о том, что гомункул, как существо с детерминированным бытием, начинает идти против этой детерминаты. «Когда тайна жизни перестанет тебя интересовать и ты полностью ударишься в поиск тайны смерти — поймешь, что эрозия уже дышит тебе в шею». И нельзя сказать, что у Альбедо произошел такой радикальный сдвиг внутри. В те моменты, когда его работоспособность приближалась к обычной, он с энтузиазмом занимался исследованиями в надежде оживить давно высохшие и окаменевшие споры растений и грибов; он изучал циркуляции потоков энергии в живых существах, биение артерий земли. Его интересовало живое. Но сейчас, когда мозг будто бы превратился в кашу, Альбедо ощущал лишь опустошение — не усталость даже. Он сидел в лаборатории, наблюдая за тем, как солнце склоняется к горизонту, как ныряет в землю; как оранжевый свет с улицы тускнеет, как небо становится черным и проявляется на нем луна. Аллегория фотографии. Здесь всегда было тихо — сейчас, когда перед растениями не виднелся знакомый силуэт, ему стало даже… одиноко. Альбедо поднялся со стула. Он так долго сидел без движения, просто пялясь в одну точку, что у него затекла шея. Да. Сахароза ведь просила переставить образцы. У Тимея, но Тимею он это передать… забыл. Нет, не забыл. Кого он обманывает? Он собирался это сказать прямо сегодня с утра, но вместо этого просто указал на ошибку в расчетах. Альбедо не очень понимал, почему. От этого одновременно мучило чувство вины и теплилось какое-то удовлетворение. Что он забыл по-настоящему — серийный номер образцов. Линейка А и Q… Кажется, А4110 и Q801. Обычно, если Альбедо что-то «казалось», перепроверять было не обязательно — память у него была отменная, если дело не касалось необходимости приема пищи и поспать хоть пару часов в сутки. Однако же сейчас, возможно, стоило подсмотреть. И он почти это сделал, пока не одернул сам себя. Несмотря на свое странное состояние, Альбедо все-таки слишком уважал и себя, и свою ассистентку, чтобы оставить содержание посылки Сахарозы в покое. Но, стоит сказать, соблазн был велик. И пока он переставлял образцы — фенотипический экстрим плодовитости цветка-сахарка и гибридный вид травы наку — он все пытался понять, почему. Наверное, дело в том, сколько эта посылка оставляла знаков вопроса в воздухе. Возможно, за эти дни, проведенные в лаборатории тет-а-тет с самим собой, всё, что касалось Сахарозы, волею случая стало для него символом старых дней. Альбехо провел пальцами по образцу А4110 — по лепесткам, по венчику… Этот цветок прямо-таки сочился нектаром, сладким, липким и густым, как мед. Он расставил пальцы — между ними растянулась тонкая нить секрета. Перед глазами резко вспыхнул образ — Сахароза, стоя в столпе света, ухаживает за сесилиями. Напевает что-то под нос, думая, что никто не слышит; поговаривает мысли вслух: «Так, тебе медный купорос не пойдет…» Она всегда была удивительно нежна с растениями, и он часто ловил себя на том, что не может оторвать глаз от ловкой, быстрой, порхающей работы ее пальцев. И если обычно подобная фиксация у него вызывала реакцию не очень ему самому понятную, то сейчас у него резко заныло в груди и захотелось лезть на стену. — Ну почему тебя здесь нет, — прошептал он хрипло, оглушительно громко для лаборатории в ночи. Беспорядок на полках, закрытый на замок шкаф с удобрениями. Будто Сахарозы и не было; будто ее и нет вовсе. Будто он ее придумал. Никто за эти дни ни разу не поинтресовался, куда она делась. Какие у нее могли быть дела. Человек испарился — никто и не обратил внимания. Альбедо эта мысль выворачивала кости, Альбедо эта мысль сжимала сердце в тисках. Почему — он толком объяснить не мог. Да и не важно — по крайней мере, пока что. Ему нужно было почувствовать ее присутствие. Хоть как-то. Именно поэтому он осознал себя, вскрывающим конверт, слишком поздно. Но вскрывающим аккуратно, с помощью перочинного ножа — так, чтобы потом можно было аккуратно замести следы. — Что же я творю, — пробормотал он, замерев в нерешительности. Но его хватило только на одно мгновение. Он достал письма почему-то трясущимися руками. От знакомого почерка у него затрепетало сердце. В общем и целом, Альбедо оказался прав. В этой стопке бумаг были в основном всевозможные черновики: расчеты, схемы, идеи и планы на будущее. Сахароза мыслила причинно-следственными связями и системами, поэтому Альбедо увидел множество таблиц, в которых ничего толком и не понял. Тем не менее, он уже был на грани того, чтобы расплакаться. Однако это был лишь первый слой — схематичный и очень примерный. Внизу же он обнаружил нечто иное — то, что заставило его сердце екнуть, а уши слегка зардеться. Личные записи. Написанные более спокойным, размеренным почерком; таким Сахароза обычно заполняла отчеты. Листы были все одной формы и оттенка, линия среза — одинаковая; явно вырезаны из записной книжки сразу стопкой. Альбедо понял, что зашел за грань. Но уже не мог оторваться. «Здесь очень много грибов. Поездка выдалась неприятная. На полпути мы попали в тропические леса. Разговор с рейнджерами прошел спокойно, особенно после того, как я передала той низкой девушке то, о чем меня просила Эмбер. Они так похожи, что могли бы быть сестрами. Однако потом нас осадили со всех сторон грибы, блокируя движение. Еще одно доказательство, что грибы — худшая форма жизни. Я наглоталась спор, и господин Тигнари посоветовал мне промыть носоглотку. Потратила на это очень много времени. Кошмар». Эта заметка была написана кривовато; чернила немного размылись от капель воды. Альбедо представил Сахарозу со слезящимися глазами, недовольно утирающую нос, и посмеялся. «У г-на Тигнари длинные уши, и он их никому не стесняется показывать. Мне на него страшно смотреть, но очень хочется. Хотела бы и я так…. Мне кажется, он посмотрел на меня заинтересованно, а потом я открыла рот. Уверена, что сейчас я ему противна». Рациональная часть говорила ему — Сахароза, как всегда, надумывает. Однако Альбедо все равно плотно стиснул зубы. Хотел бы он увидеть этого «г-на Тигнари»…. В лицо. Дальше, неожиданно, фразы стали длиннее. «Этот день прошел как во сне. Если честно, до сих пор не очень понимаю, что вокруг меня происходит. Та милая девушка-рейнджер меня проводила до горы Девантаки. Там мы с ней разошлись, и хотя нам обеим и было очень неловко большую часть пути, похоже, одиночество пугало больше. Тем не менее, я даже не заблудилась. Прошла по нужным тропам и указателям — г-жа Ароннакс выслала мне записку с ориентировкой, и, если честно, я сама не ожидала, что так хорошо справлюсь. До сих пор мне сложно поверить, что г-жа Ароннакс приветствовала меня… вот так. Она меня первым делом крепко-крепко обняла и сказала, что начала уже волноваться. Мне хотелось с одной стороны провалиться под землю, а с другой…. Это было так по-матерински, что ли. У меня, правда, почти не было времени это обдумать, потому что г-жа Ароннакс сразу же стала мне рассказывать о строении подводной лодки. Я не понимала, о чем вообще речь, пока мне не сказали туда войти. Субмарина, где находится лаборатория, склад необходимых вещей и инструментов, спальные места, кухня… Это место просто восхитительно. Я никогда не увлекалась инженерией, но теперь мне стало ясно, что в этом находят жители Фонтейна. Правда, находиться там слишком долго — не лучшая затея: насколько я поняла, там используются технологии с Инадзумы, и потому влияет на организм она не лучшим образом, если не привыкший. Надо, кстати, уточнить, что это за технология…» Дальше запись обрывалась — видимо, Сахарозу что-то отвлекло — и продолжалась другими чернилами, на следующем листе. Пока Альбедо искал нужный, его мысли не покидал вопрос: какие могут быть в Инадзуме источники энергии, кроме проклятых останков Татаригами? Рискованные люди, эти Ароннаксы… «Все же г-жа Ароннакс — удивительная женщина, мыслящая на невероятных скоростях. За день от нее я услышала столько всего о биоалхимических теориях, сколько не слышала за всю жизнь. После мы с ней обсуждали мои исследования. Причем она спрашивала с таким интересом, что я стушевалась, но, слава архонтам, кое-что я с собой взяла. Всегда проще показать, чем рассказывать — тем более, что рассказчик из меня такой, что лучше засыпать мне в рот песок и не мучить бедных людей жалким мямлянием. Г-жа Ароннакс дала мне так много советов по систематизации, что у меня заболела голова — возможно дело и в самой субмарине. Потом она стала жаловаться на то, что г-н Ароннакс тратит неприлично много времени на уход за своими усами. А затем почему-то перешла на партеногенез сумерских крабов и как она им завидует. Если честно, в этот момент мне очень захотелось тихо и спокойно работать рядом с г-ном Альбедо. Субмарина тронулась, и я, стоя у иллюминаторов, увидела косяки алого дьявола, проплывающие над кораллами. Это было так красиво и жутко, что я забыла о том, как дышать. К нам подошел г-н Ароннакс. Себя он попросил называть просто Конселем. Его усы… Действительно оставляют впечатление, но в тот момент меня испугали его глаза — они такие же темные и бездонные, как морские глубины за его спиной, и от этого почему-то стало неуютно. Причем рядом с Конселем находиться спокойно, почти умиротворяюще. Это тоже странно, если так подумать: обычно я вся на нервах рядом с незнакомцами, но Ароннаксы такие ослепительные и яркие, несущиеся вперед и харизматичные, что я с ними даже не успеваю нервничать. На самом деле мы просто использовали субмарину для более быстрого перемещения — Консель маринист и не так давно увлекся исследованиями останков вымершего вида морских форм, которые в норме обитали в районе Ватацуми, но аномальные экземпляры заносило к берегам Сумеру. Г-жа Ароннакс сказала, что обычно она занимается исследованиями на суше, в то время как г-н Консель изучает глубины, однако они зачастую объединяются ради общих целей. Мне кажется, их брак кажется настолько гармоничным именно поэтому: они несутся с одинаковой скоростью, они потрясающе умны, но чувствуется, что г-н Консель по темпераменту поспокойнее и умеет сглаживать углы. Остановились мы в западной части региона — в лесах Ашвадхи. Там нас уже ждал привал, и сидел объект нашего исследования. Ее зовут Нуфар, и она — удивительный случай симбиоза человека и растения. По предварительным данным, растение относится к семейству истинных попрыгуний и является вымершим видом. Если честно, Нуфар не сильно похожа на объект исследования. Она готовит нам еду, изучает местность, приносит материалы. Г-жа Ароннакс называет ее «милой» и «дочкой» так же часто, как меня — «Сахарком»; это почему-то не напрягает совершенно. Возможно, это просто голубые глаза — им готова простить что угодно. Интересно, заметил ли г-н Альбедо мое отсутствие? С другой стороны, он сейчас на Драконьем Хребте. И ему составляют компанию. Перестань. Перестань. Перестань. Перестань. Перестань. Перестань. Перестань. Перестань…» Кулак невольно стиснул рубашку на груди; в ней сердце колотилось оглушительно, и вдруг голова заболела еще сильнее, чем обычно. Почему-то ему стало очень плохо, но Альбедо даже не пытался рационализировать свои ощущения — просто дал себе отдышаться, прежде чем заглянуть обратно в записи. Слово «перестань» множилось перед глазами, пока оно не потеряло смысл. Кончилось в конце страницы, упершись в край листа. Видимо, чернила снова у Сахарозы закончились. Продолжала она другими — опять. «Отпустило. Консель был прав: работает. Не было и минуты написать что-то последние три дня. И я даже не знаю, с чего начать. Начну, наверное, с Ароннаксов. Они восхитительные. Каждое утро они начинают вдвоем; Нуфар готовит нам фисташковый кофе, г-н Консель — изысканное блюдо из яиц. Я никогда раньше такого не пробовала, и меня он согласился как-нибудь научить. Г-н Консель и г-жа Ароннакс начинают накидывать идеи, их записывая. Это похоже на ураган. Потом, обсудив все, что хотели, они решают, чем из этого займутся сегодня. Они ведут параллельно такое количество проектов, что кажется, будто они невероятно распыляются. Как я поняла, г-н Консель за день может спуститься в пещеры и исследовать там окаменелости, устроить наблюдение за лагерем хиличурлов у отравленной реки, опуститься на морское дно и провести анализ кислотности коралловых рифов, а в конце дня помочь жене с ее растениями. Г-жа Ароннакс от меня редко отлучается надолго. Тем не менее, ее идеи не менее разнообразны: вчера она стала объектом поклонения в лагере хиличурлов после того, как начертила на маске какой-то знак, и теперь хиличурлы приносят нам в лагерь рыбу и закатники. Но я даже не знаю, мне их пугаться или восхищаться. Скажем, судя по тому, что мелькнуло между строк, они препарируют животных и плесенников живыми, чтобы сделать ревизию анатомических атласов. Объясняет странные звуки ночью, но мне почему-то не по себе. Еще за эти дни г-жа Ароннакс накормила грибосвинов моими образцами серии KEP, после чего они едва не потоптали чей-то питомник, а затем умерли, пуская пену изо рта. Как мне она объяснила, у нее была теория, что эта гибридизация могла привести к секреции галлюциногенных алкалоидов в плодах сахарной пшеницы, в следствии «произвольного брожения». Теория ее оказалась верна, но от одного вида мяса меня теперь тошнит. По этому поводу г-жа Ароннакс стала вспоминать, как несколько лет скрещивала растения наугад: из разных родов и семейств. Из «интересного» смогла припомнить, как фенотипический экстрим плодовитости цветка-сахарка и гибридный вид травы наку с потухшими цветами произвели афродизиаковый эффект, приведший к тому, что она «стала г-жой Ароннакс». «Если не хочешь провести веселую ночь со своими коллегами, лучше от подобного воздержись», — сказала она так, что у меня полдня мысли были не там, где надо. Надеюсь, за месяц от подобных картин в голове избавлюсь… Мне и так тяжело. Но она права. Надо написать весточку в лабораторию, чтобы образцы переставили — у меня они слишком близко стоят. Систематизация, видимо, у многих биоалхимиков совпадает. В г-же Ароннакс, как мне кажется, я нашла родственную душу. Она с одной стороны очень от меня отличается — яркая, остроумная, стремительно мыслящая — но на самом деле, ее эксперименты из прошлого во многом перекликаются с моими нынешними. Она дала мне пролистать кое-какие бумаги, и я не могу выразить и половины своего восхищения смелостью ее гипотез и великолепной работой с практикой. Хаос, который эти двое распространяют вокруг, на самом деле упорядочен и структурирован. Они ведут проекты и исследования вразнобой, но умудряются не сбиться, не запутаться и ничего не забыть; кроме того, темпы их работы просто феноменальны. Их страсть к своему заряжает, и я чувствую себя наконец-то живой. Все-таки эта стажировка была верным решением». Дальше ее мысли стали редкими и отрывистыми. «Если так подумать, с начала стажировки я ни разу не плакала, мне легко было встать с постели, а белый лист ни разу не вызвал приступ паники. Как же хорошо». «Здесь так красиво. Интересный механизм в центре чащи Апам — правда, к нему Ароннаксы меня будто бы не пускают, призывая сконцентрироваться на флоре и фауне. И Нуфар, конечно». «Приятно здесь дышать, хотя и дождь почти каждый день. И много грибов. Правда, нужных — вид руккхашава — не найти. Спасибо Конселю — он посоветовал мне брать с собой призмы молнии, чтобы прыгучие грибы и многие другие вещи здесь активировались быстрее. Удобная штука, в самом деле». «У них целый ящик призм молнии. Мне кажется, г-же Ароннакс просто нечего делать было в Мондштадте…» «Набор на каждый день: тычинка пылающего цветка, венчик туманного цветка, призма молнии. Легче изучать, легче сражаться». «Г-жу Ароннакс зовут Мари, но все ее называют по фамилии мужа. Сама она на имя будто бы и не откликается; говорит, раньше выдумывали множество прозвищ. Сам г-н Консель называет ее «моя лирика», и меня каждый раз кидает в краску, когда я это слышу. Нуфар в основном закатывает глаза, но молчит. Она не очень разговорчива, но из тех людей, которых всегда слышно: у нее яркие эмоции и низкий голос. Я все-таки начала проводить анализы над ее материалами: с антропоморфной части и с дендроморфной. По большому счету, функционирование ее тела, будь то физиология, анатомия и все в этом духе, было уже досконально изучено г-жой Ароннакс. Неизвестная — это конкретный вид, к которому относится растение; с точки зрения г-жи Ароннакс, это не произвольная мутация, а «эволюция после деградации». Она обещала мне немного попозже рассказать о своей теории — если честно, сгораю от нетерпения». Следующую запись Альбедо перечитал несколько раз, слабо веря в то, что видят его глаза. Но с каждым разом сердце у него начинало болеть все сильнее и сильнее. «Наверное, меня это не отпустит никогда. Я заматываю дневник каждый день новым куском веревки и кладу его все глубже и глубже в шкаф, но легче не становится. У меня ощущение, будто его у меня отберут и прочитают, и от этого постоянно потеют ладони и разбегаются мысли. Умом я понимаю: я уже давно не в школе, тех людей вокруг меня нет уже долгие годы, но у меня все ее остается ощущение, будто мои записи вырвут из моих рук и староста будет зачитывать все мои мысли вслух перед всем классом. Он стоит у меня в ушах, я уже несколько раз подрывалась среди ночи, чтобы перепроверить сумку. Потом складывала книги в алфавитном порядке — успокаивает. Один раз меня поймал за этим г-н Консель. Он самым мягким тоном сказал, что я всегда могу поговорить с ним об этом, и, если честно, я поняла, что хочу: рядом с этим человеком мне настолько спокойно, что это пугает. Почему-то от ему хочется доверить абсолютно всю свою душу, и мне хочется от этого бежать куда подальше. В общих чертах я ему ситуацию объяснила, опустив почти все детали о моем прошлом; тем не менее, г-н Консель все понял и рассказал мою историю такой, как она была на самом деле, угадав почти до деталей: и то, что меня некому было защитить, что я в тот момент была еще более беззащитна из-за других своих проблем, и то, насколько для меня стало важно все контролировать с того дня. Единственное, он предположил, что я тогда была новенькой в классе. На самом деле я просто оказалась без друзей. После этого стало сильно легче. Г-н Консель предложил мне отсылать мои записи в лабораторию, если я боюсь, что кто-то из них начнет читать. Заодно и не потеряю важные исследования. Думаю, так и поступлю». Дальше он нашел зарисовки — не самые реалистичные, нарисованные слегка дрожащей рукой, местами с истертой до шершавости бумаги, но умилительные. На первой была девушка, по чьей одежде и профилю мгновенно узнавалась уроженка пустыни — однако, при ближайшем рассмотрении ее волосы на самом деле оказались пронизаны тонкими лианами, из головы росли ветви, а половину торса, не прикрытого одеждой, покрывали цветы. Все растительные части были прорисованы куда лучше и достовернее; тем не менее, то, насколько Сахароза продвинулась в рисовании, вызывало в нем глубокую гордость. Дальше был портрет женщины — явно невысокой, если верить пропорциям, и фигуристой. Она носила широкополую шляпу, от которой струилась вуаль; та была перекинута через плечо за спину. Вся ее одежда кричала «Фонтейн»: кружево, подтяжки, жилет, тесьма и теснение на кожаных рабочих перчатках. Больше всего внимания Сахароза уделила глазам — светлым и большим. Судя по всему, на скулах у нее были редкие веснушки или родинки — сказать было сложно. Волосы превратились в темное скопление штрихов, едва видное за какой-то сложной вуалью, соединенной с гирляндой цветов, которая опускалась за плечо этой «г-жи Ароннакс». Дальше портрет запечатлел мужчину — и да, его усы и вправду впечатляли. Они были тонкие и лихо завитые. Монокль, незаурядный плащ (Сахароза попыталась передать на ткани рисунок, но все смазалось), волосы зачесаны назад. И, что удивительно, передать взгляд Сахарозе удалось на «отлично» — будто бы смотришь на спокойную гладь воды в расселине. От внимания не улизнуло и то, что у каждого были свои глаза Бога: у мужчины — гидро-пряжка на плаще, у женщины — пиро-заколка на шляпе, под которой виднелись цветы. Возможно, у Нуфар тоже было нечто подобное, но он не заметил. Альбедо рассматривал их и так, и этак; пытался вглядываться в лица, сам не зная, почему. В штрихи. В линии. Будто те могли что-то ему рассказать. Даже когда он нашел еще целый ворох зарисовок — приуроченных к исследованиям, со старательно выведенным на бумаге строением цветов сумерской розы, випариаса и лотоса нилотапала, помеченные странными символами, значение которых было известно только Сахарозе — он все не мог перестать выискивать на оборотных сторонах хотя бы мелкие рисунки. С людьми. Возможно, потому, что эгоистично искал себя. Возможно, потому, что у него самого не получалось нарисовать хоть еще что-то, кроме Сахарозы. Возможно, потому, что даже сейчас, наяву, он начал слышать тихий гул в ушах и шепот — теплый, обещающий, смрадный. «Твое. Твое. Твое». — Мое, — повторил Альбедо себе под нос, утопя самого себя в бумаге и чернилах.