В основном безвредна

Конселя многие называли «доктором душ человеческих»: как и многие другие, наделенные Глазом Гидро, он искал истину и находил ее чужих умах. «Люблю смотреть в омут», — говорил он каждый раз, когда у него об этом спрашивали. «Что есть человеческая психика? Тот же самый океан: в нем обитают бесчисленные мысли и эмоции, идеи и идеалы, и они то ныряют в глубины, то всплывают на поверхность. Они борются друг с другом в бесконечных противоречиях. Правда, океан все-таки сложнее». ~~~ — Альбедо, — Кли недовольно уперла руки в боки, и это было первым, что он увидел по пробуждении. — Если ты будешь так засыпать, то проснешься когда-нибудь с плоским носом! Он сонно проморгался. В интонациях Кли настолько явственно сквозила недовольная Джинн, что несколько секунд пришлось сопоставлять визуальные сигналы с аудиальными. — Прости, — сказал он, протирая глаза. — Брат с плоским носом — явно не повод гордиться. Кли хихикнула, но тут же задумчиво постучала пальцем по подбородку. — Вообще-то я тебя и таким не разлюблю. Но гордиться… Гордиться все-таки не буду. Его зевок перешел в смешок. — Ой, а что за письмо у тебя? — заметила Кли, тут же приподнявшись на носках, чтобы заглянуть сквозь его локти на столе. — Это от Чжэнь Юй? Он пишет что-то новое? А это продолжение? Посмотреть можно-можно? В душе Альбедо всколыхнулась паника — неожиданно острая. На шею и уши румянцем обрушился стыд и чувство вины. — Нет, Кли. Это по работе. Скучное, — он быстро, пока сестра не разглядела, убрал листы под папку. — И немного тайное. У Кли на лице появились сложные мыслительные процессы. — Вроде бы тайные…. Но даже для Альбедо скучные…. — пробормотала она, уйдя в замешательство, чем грешно было не воспользоваться. Листы оказались втиснуты обратно в папку, и Альбедо с самым невозмутимым лицом спросил: — Как там твои эксперименты с порохом, кстати? Глаза Кли озарились искрами, и утро прошло с ее милым сердцу щебетом на фоне. *** Что, если бы его разбудил Тимей, который знал почерк Сахарозы? Или тот стражник, что узнал бы внешний вид конверта? От одной мысли об этом спина обливалась холодным потом. Альбедо никогда не считал себя собственником или параноиком. В конце концов, подобные качества явно не входили в набор тех, что Золото ценила в людях; значит, предрасположенности к этому у Альбедо быть не должно. Тем не менее, он стал прятаться. Весь день у него слегка потели ладони, а взгляд неизменно притягивал нижний ящик его стола. Не Сахарозы. Он зачитал ее записки до дыр. Зачитал до такой степени, что мог их диктовать наизусть — настолько, что иногда ловил себя, бормочущим их полувслух, пока возился с Кли или проводил эксперименты. День, два, три. Четвертую ночь подряд он засыпал, уткнувшись носом в вышитую сесилию на саше лилии калла, надеясь, что этот запах пропитает его легкие. Он самую малость сходил с ума. — Сэр, вы что-то сказали? Альбедо содрогнулся, будто выходя из транса. — Прости? — Мне показалось, наверное, — Тимей нервно почесал шею и очень неискренне хмыкнул. — Что-то «Консель», что-то «Ароннакс». Показалось знакомым. — А. — Альбедо облизнул пересохшие губы и выдержал небольшую паузу. — Это ученые, к которым Сахароза поехала на стажировку. Я… недавно почитал их работы, вот и думал вслух. Оправдание сработало: беспокойная складка на лбу Тимея разгладилась. — Понятно. Альбедо, предчувствуя вязкую паузу, со вздохом передал Тимею его отчет. Он был беспощадно исчерчен исправлениями, но Альбедо не был уверен, что хоть что-то из написанного будет различимо: до этого он выпадал из реальности, сейчас же вернулась головная боль. Впрочем, Тимею всегда можно было сказать примерно следующее и не ошибиться: — У тебя противоречие в тезисе и ходе работы. Я внес корректировки, так что перечитай. — Да, хорошо, сэр. Альбедо повернулся и шумно выдохнул через нос. Болело в висках и в затылке; боль превращалась во что-то более острое и опасное. Он вспомнил, чтобы отвлечься: «Три четверти настойки чешуи золотого лжедракона после взаимодействия с грибами филанемо образуют перегной, на котором при температуре в 40 градусов появляются колонии винной плесени, характеризующиеся более интенсивным ростом и размножением: относительно образца вида vulgaris — в полтора раза». Интересно, как Сахароза использует в дальнейшем эти результаты?.. — Интересно, как там Сахароза? — Что? Его что-то укололо. Неприятно. — Опять выпали из реальности, сэр? — хмыкнул Тимей. — Спите почаще. Мне интересно, на самом деле, как дела у вас обоих. От Сахарозы ни весточки. А вы просто… — он замолчал, что-то мыкнул под нос и пошел к двери. — Ладно, просто берегите себя, хорошо? Альбедо нашелся со словами только после того, как за Тимеем закрылась дверь. — Я тоже по ней скучаю, — сказал он в пустоту. Пухлый сосуд перегонного аппарата отразил его лицо. Он, бледный с тяжелыми веками, был так похож на череп. Кости. *** Раньше Альбедо будто никогда и не чувствовал запахов. Головная боль усилила все ощущения. «Хороший охотник» подавал сегодня отвратительно жирное медовое мясо с морковкой. — Ого, Альбедо! — Сара за прилавком махнула рукой; Маргарита, праздно болтавшаяся рядом с меню, тут же поняла намек и отошла в сторону, чтобы пропустить Альбедо вперед. — В последнее время тебя редко увидишь у нас. Снова занимался исследованиями за городом? — Добрый день, Сара, — кивнул Альбедо. — На самом деле, я был здесь. Поход отменился, но нужно было уладить кое-какие дела. Времени зайти к вам совсем не было. На самом деле, от густого запаха местной еды его подташнивало. Настолько, что он вообще не мог понять, как раньше получал удовольствие. — У нас сегодня сборная запеканка, кстати, — Сара оперлась о прилавок локтями. Если бы он сидел, то его лицо оказалось едва ли на расстоянии ладони от ее. Тошнота. В ушах гудит. Сборная запеканка. — Тогда я возьму, — сказал он сквозь усилие над собой. Нахмурился, вспоминая. — Но вообще я по делу…. Да. Я за костями. — Костями? — переспросила Сара удивленно, но тут же поняла: — А, это для Сахарозы, да? Ее как-то не видно в последнее время. С ней все хорошо? — Она уехала. Просто не хочу, чтобы материал испортился, пока ее нет. Сара кивнула в сторону складских помещений; он проследовал за ней в душную подсобку, и к запаху отвратительной еды примешалась еще и духота пыльного помещения. — Только не забудь охладить. Альбедо заставил себя улыбнуться. — Не забуду. *** Он разделал мясо до костей: срывает плоть, и кровь стекает по его локтям, по чистой коже без перчаток. Она гуще, чем вода; липче, чем вода. Она оставляет следы. Альбедо немного жалеет, что снял плащ и надел на себя фартук — ему хочется быть как можно грязнее в этот момент. Ему не впервой было заниматься чем-то подобным. Альбедо, в конце концов, охотился и выживал в горах; Райндоттир построила все обучение на практике, и ее верный ученик вскрывал и разбирал самых разнообразных существ: от бабочек до людей. Но никогда он не получал от этого такое глубинное удовольствие. Не садистское даже; скорее будто бы приблизился к чему-то желанному. Альбедо сложно было сформулировать свои мысли, когда кровь стучит в ушах, в голове — уютный туман. Он, окровавленной рукой подхватив вилку, отломал кусок запеканки; она другая, в ней меньше овощей и куда как больше вкусного, чем полезного — и все же, он уже ближе к Сахарозе, чем был до этого. И это блаженство. Да, он чувствует себя в ее шкуре: он делает то, чем Сахароза занимается только по ночам, когда никого поблизости нет, и лишь своим бесшумным шагам Альбедо благодарен за то, как он умудрился выловить ее в такие моменты — сосредоточенную, в движениях отточенную до автоматизма, и в этом есть красота — в ее окровавленных белых кистях рук, в том, как из-под багрового мяса выступает кость, как трепетно она их промывает под кипятком и берет образцы. Когда он разделывает мясо до костей, он чувствует себя до абсурдного близко к ней; до абсурдного интимно. У Альбедо бегают мурашки от плеч вниз по спине, и думать не хочется. Не хочется думать. Думать хочется? Нет. Если откинуться на стул и прикрыть веки, то можно почти почувствовать знакомый запах. От одежды и волос Сахарозы часто пахнет жженым сахаром, а сверху накладывается все и сразу: реагенты, библиотечная пыль, земля, иногда удобрения или улица после дождя — когда Путешественница утягивает ее собирать материалы вместе. Эти запахи неявные, их сложно отделить друг от друга. Они рождают Сахарозу вместе. Ее присутствие не особо заметно: в конце концов, в их лаборатории всегда пахнет и реагентами, и книгами, и свежей почвой, и удобрениями — но стоит ей исчезнуть, как понимаешь, как запах изменился бесповоротно. Карамель исчезает сначала в воздухе, а потом и в жестяной коробке. От одной этой мысли катарсис испаряется, как пустынный мираж. Альбедо разом ощущает все опустошение: оно наваливается онемением каждой части тела, выбивает воздух из легких так, будто под дых ударил руинный страж. Почему-то еще дерет заднюю часть горла, и Альбедо делает глубокий, шумный вздох…. И резко оборачивается в сторону скрипнувшей двери. На пороге — единственный человек во всем Мондштадте, чья шляпа слишком велика для входа в лабораторию. Альбедо крепко зажмурился раз, другой. Выдохнул, чтобы лицо приняло обычное беспристрастное выражение. — Доброе утро, Мона, — сказал он, вставая. Ноги — вата. — Рад видеть тебя, но твой визит… несвоевременный. Ее эмоции Альбедо захотелось зарисовать с натуры — не по воспоминаниям, от нездоровой фиксации. На таком белом лице даже бледные глаза Моны казались почти ослепляюще яркими: — А-альбедо, уже почти вечер. Молчание. — А. Забылся. Извини. Сердце застучало в горле, когда он, последовав взглядом за шорохом, увидел в руке Моны зажатый конверт — уже так хорошо ему знакомый. Дышать. Надо не забывать дышать. — Выглядишь… — дрожащий голос Моны сфальшивил на каждой ноте; она прокашлялась, сложила руки на груди, выдавила из себя подобие смешка. — Выглядишь так, будто действительно… забылся. — Смею предположить, что тебе передали этот конверт в качестве поручения от гильдии, так ведь? Альбедо вдруг понял, что Мона не отрывается взглядом от вилки в его ладони уже слишком долго. — Ты предположил в целом в-верно. Слышать, как Мона говорит без покровительственно-снисходительного тона, было странно. Будто и не Мона. Альбедо было протянул руку, но Мона положила конверт на ближайший к входу стол и тут же сделала несколько шагов назад. — Не буду тебя отвлекать от… эм, твоих дел. Про письмо ты явно уже знаешь, так что… Ее неразборчивое сбивчивое бормотание прервалось тем, что она ухватила дверную ручку и быстро бросила: — Доброго вечера, Альбедо, — и захлопнула дверь. Грузный, быстрый стук каблуков не смогли поглотить даже старые, толстые стены. Альбедо перевел взгляд на потухший цветок и бросил в его сторону: — Она сегодня точно обратится к звездам. Цветок в ответ промолчал, только отливал багровыми венами на свету. *** Кровь не отмывалась. Альбедо смывал и смывал ее с лица, но та все еще ощущалась на коже. С руками было того хуже — он так долго и тщетно мылил ладони под водой, что кожа раскраснелась и зашелушилась. Иссохла от щелочи. Ощущение грязи оставалось. Понадобилось усилие воли, чтобы закрутить кран. Он мучительно и упорно чистил стол — захлестнувшая его паника после визита Моны постепенно проходила, вымывалась вместе с каждым пятном, что впитывала тряпка. И малейший намек на жженый сахар пропал; остался лишь густой железный запах. Тыльную сторону ладоней пекло. Альбедо ментально сделал пометку: обработать руки чем понежнее. Завинченный кран слегка подтекал и давил на уши перезвон воды, когда он, вроде бы приведенный в порядок, сел за стол. Новое письмо. Альбедо выдохнул, пытаясь унять гулко стучащее в груди сердце. Провел пальцем по шероховатой поверхности. Медленно поднес к лицу, вдохнул запах — ничего интересного. Это помогло перевести дыхание, прежде чем потянуться к ножу. Он вскрыл печать; сургуч осыпался киноварной пылью. Бумаги явно стало больше. «Я не помню, когда в последний раз в моей голове идеи рождались так легко. То чувство, что меня так долго преследовало — страх белого листа на планшете и высыхающие чернила — забылся, как страшный сон. И хорошо». Альбедо нахмурился. Странно. Он не замечал за Сахарозой проблем с работой. Не то чтобы ему доводилось проводить с ней круглые дни, но в последнее время отчеты она отдавала исправно, как и всегда, да и стиль ее исследований не то чтобы сильно изменился. Насколько он помнил, о чем-то подобном она писала и в предыдущем письме… Надо будет их перечитать. Вроде бы он их запомнил наизусть, но только сейчас смысл всего того, что она писала, до него стал доходить. Альбедо проглотил неприятный ком в горле и продолжил. «Я провожу достаточно простые испытания над Нуфар — делаю всё то, чем Ароннаксы уже занимались. Она очень уверенная и спокойная, и это передается мне во время наших опытов, если честно. Первые дни у меня все валилось из рук, а сейчас это кажется чем-то вроде странного времяпрепровождения вместе. Сегодня она сорвала цветок со своего плеча и всунула его мне в волосы». Кожу на костяшках самую малость запекло. Альбедо силой заставил себя расслабить руку. Острое чувство, будто укол. Снова. Уже который раз. Озлобленность? Зависть? «Она сказала мне, что я выгляжу как любимица аранар. Это такие маленькие существа из местных легенд, которые охраняют лес и наводят на людей сны, создания великой властительницы Руккхадеваты. Нуфар знает про них много историй и рассказывает их местным детям. Из нее сказительница не очень детская, зато к аудитории она относится, как к взрослым. Те в ней души не чают. Дети попросили меня им рассказать какую-нибудь сказку про аранар. Я сижу и ничего не могу придумать. Одна мысль о том, что я буду выступать перед всеми, приводит мои мысли в хаос. Не могу сосредоточиться. Чтобы успокоиться, стала шить для Кли бомбочки. Не помогло. Сгрызла ногти. Вот молодец. Кажется, потею я сегодня больше, чем обычно. Мое состояние заметила Нуфар и взяла меня за руку; мне так стыдно стало за то, что она заметила. Я не должна вообще волновать таких замечательных людей, как Нуфар, а она в итоге выслушала мои мучительно долгие заикающиея тирады, еще и совет дала. Надо как-то стать лучше и перестать быть для всех бременем, но вряд ли у меня это когда-нибудь получится. Я всегда бремя». Это неприятное, выводящее из себя чувство сменилось возмущением. В каком это смысле «Я всегда бремя»? Альбедо выдохнул и убрал волосы с лица. Если так подумать, Сахароза всегда такими мыслями грешила: по этой причине помощь ей приходилось буквально навязывать. «Совет Нуфар: написать историю на листе и основать ее на чем-то очень личном, упростив, чтобы детям было проще. Попробую. Жила-была одна маленькая аранара по имени Араро. В отличие от других аранар, у нее росли рожки, из-за чего на нее остальные аранары косо посматривали: Ты ненастоящая аранара! Ты не нара и не аранара! Еще и песен мало знаешь. Араро к этому привыкла. Она праздникам и песням предпочитала растить випариасы и собирать ракушки. У нее было много теплых воспоминаний от мамы и папы — ей этого было достаточно. Ее в семье любили, пускай и не очень понимали. Но потом к Араро пришли гости. «Ой, прости пожалуйста! Мы думали, здесь в пещере будут сокровища!» — сказала одна из нар. Их было две. «Почему это?» — удивилась Араро. «Там постоянно кто-то есть. А зачем таскать что-то в пещеру, если не сокровища?» Араро посмотрела на свой сад и сказала: «Ну, это сокровище… Для меня». У Араро была глупая мечта: вырастить идеальный прекрасный сад, как тот, что могла бы создать Богиня цветов. Но ее ручки были слишком маленькие, а аракалари — слабый. Кроме того, Араро была глупенькой и раз за разом совершала одни и те же ошибки в уходе за цветами. Нары выслушали ее слова и сами вдохновились: «Я всю жизнь мечтаю попасть в страну чудес!», — сказала нара помладше. «И я!», — сказала нара постарше. «Давай вместе будем искать туда путь!» Так у Араро появились друзья. Но вот беда: Араро осталась такой же, а ее друзья-нары выросли и перестали ее видеть. Но лес помнит все, и теперь Араро упорно луна за луной близится к своей цели — той, что так понравилась ее друзьям-нарам». Весь этот сегмент текста был множество раз перечеркнут. Альбедо пришлось прищурится, чтобы разобрать некоторые слова. Еще беда была в том, что кое-где на письме появлялись разводы не то от капель воды, не то еще от чего-то. «Плохая идея», гласила приписка рядом. «Я рассказала черновой вариант детям, и они погрустнели. Я запаниковала, но Нуфар придумала мораль: люди могут из жизни исчезнуть, ведь отношения не вечны, но оставить после себя след на личности и приятные воспоминания. Дети смотрели прямо на мои уши, когда я перед ними извинялась. Чуть ли не кланялась. Какая же» Запись обрывалась резко. Вероятно, Сахароза и начинала выводить какую-то букву, но в итоге просто исчертила страницу каракулями. Однообразными, цикличными линиями. «Выговорилась Конселю. Даже смешно подумать: неделю назад я боялась этого своего желания открывать ему и г-же Ароннакс душу, а сейчас мне рядом с ними спокойнее всего. Я не помню, когда вообще рядом с кем-то чувствовала такое умиротворение и… уверенность, что ли. Консель обладает странным умением раскладывать все твое нутро по полочкам и находить причины в самых неожиданных местах. Мы с ним поговорили по этому поводу. — Как ты думаешь, из-за чего ты так расстраиваешься от подобных случаев? С ответом я не нашлась. Точнее, я ответила уже старую фразу о том, что отношения между людьми сложные. Консель парировал: «Понять других сложно всем, но не всех это не доводит до слез». И продолжил: — Должно быть что-то, что тебя заставляет чувствовать особо уязвимой. Какое это чувство? Страх. Страх быть осмеянной. Опять». Дальше шло множество историй, мелких и бытовых — в них Сахароза описывала что-то вроде особенно крупных представителей плесенников или зоны Увядания. Последние вызвали смутную тревогу. С другой стороны, для Альбедо очень многое сейчас вызывало неприятные ощущения. «Быть осмеянной»… Имело смысл. Почти год из Сахарозы приходилось вытягивать гипотезы клещами — особенно те, которые напрямую биоалхимии не касались. То, что она стала ему доверять свои предположения, Альбедо считал маленькой победой. Возможно, это была большая победа. Этому Конселю Сахароза открылась буквально нараспашку, и почему-то хотелось буквально лезть на стенку. Его взгляд зацепился за страницу, которая сделала ему невыносимо больно. «Консель сказал, что я должна выплеснуть злость. Что подавление злости — это плохо. И я действительно зла. Сегодня, когда мы с Нуфар были в деревне, я услышала, как две девчонки обсуждают, как одна из них сходит с ума, потому что ей хочется все подсчитывать, а другая — как ей хочется убираться. Они посмеялись, и если честно, та, которая якобы «чистюля»… Выглядела как грязная свинья. Я ненавижу такие моменты. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Я выдохнула. Но Консель сказал, что у меня внутри есть еще что-то. Я пыталась выдавить из себя хоть что-то, но в ушах стоял гул, а в горле — ком. Мне буквально стало сложно дышать. Консель подождал, а потом сказал тихо: «Подозреваю, что-то вроде «пусть им пошлет этот их мертвый архонт столько кроваво-гнойных картин по ночам, чтобы они отмывали руки в труху каждое гребанное утро». Ведь это так замечательно — каждую ночь подрываться для того, чтобы перепроверить, лежат ли книги там, где надо, закрыл ли ты все двери, не понимая, что так ты разводишь еще больше грязи из-за мыльных пятен, мокрых тряпок и запекшийся крови, потому что руки вымыл в труху. Избегание этого всего так легко сделать смыслом своего существования. Я прав, Сахарок?» Разревелась. До истерики. Потому что это было именно то, что я хотела сказать. От всей души хотела, но не могла. Я плакала настолько сильно и долго, что у меня подогнулись колени, что я стала задыхаться, что у меня начался рвотный рефлекс. Все это время Консель меня обнимал, гладил по голове и даже предложил сварить мне успокоительное, когда со мной все стало совсем плохо. Мне казалось, будто меня буквально вскрыли и вывернули наизнанку. Пришла г-жа Ароннакс. И разговор с ней был гораздо спокойнее; правда, отошла я не сразу, и много, наверное, наговорила такого, о чем ничего не помню. Но помню я то, что сказала ей это: Я знаю, что я серая, блеклая, неинтересная. Я не могу спокойно выдать и два слова, если они не связаны с алхимией. Когда же я говорю об алхимии, люди мечтают, чтобы я поскорее замолчала (кроме Альбедо и Тимея). Я прекрасно осознаю, что я — самое тривиальное, что могло случиться с Ордо Фавониус. Я не рыцарь, я не принцесса в своей области знаний. Я безвредная карамелька, и к этому надо привыкнуть. Мне не больно. Меня это не колышет. Это чистая правда. Горькая. Но я всегда была либо вторым местом, либо пустым местом. Но госпожа Ароннакс рассмеялась мне в лицо. Она коснулась пальцами моей щеки и сказала, что я снова плачу. Сказала мне, что это все глупости. Что те, кто мне такое говорят — те еще высокомерные ублюдки. Что они с Конселем всегда будут рядом. Я не согласилась. Но мне дали успокаивающий чай, а силы закончились». — Сахароза… Альбедо вздрогнул от того, насколько громким прозвучал его голос. Громким и дрожащим, как перетянутая струна, и прозвучал он как чужой и свой одновременно. Замолчал. Впервые пожалел, что отказался от сигарет, которые ему на днях предложила сестра Розария. «У меня ощущение, будто я летаю. Будто мое тело легкое, как семена одуванчика. Г-жа Ароннакс сказала, что мои выводы по Нуфар мало того, что совпадают с ее на 90%, так я еще и умудрилась заметить то, чего в упор не видела она. Глаза г-жи Ароннакс буквально запылали в этот момент, и она бросила несчастного поросенка грибосвина и побежала что-то записывать. Поросенок чуть не разнес лагерь. Слава Архонтам, Нуфар умеет использовать силу дендро. Кое-как совладали. С тех пор прошло уже полдня, но я не могу перестать радоваться всему вокруг. Сейчас закат, и небо кажется особенно красивым — оно яркое, как раствор марганцовки. Никудышная из меня поэтесса… Но это, кстати, тоже не вызывает грусти. Возможно, давно стоило выплакаться: я не помню, когда в последний раз чувствовала такой подъем. Когда все вокруг кажется подходящим для исследования, когда перед глазами пляшут тысячи вариантов, переменных, разворачиваются границы фенотипов. Сегодня я нашла какой-то странный питомник. В нем почему-то расцветает трава, если потоптаться по нему ногами. Там же я нашла странное семя, которое Нуфар назвала васмрти. У меня столько идей…. Надо записать их все на отдельном листе. Вчера Ароннаксы попросили меня тоже участвовать в утреннем брейншторме. Только бы не забыть. Завтра мы собираемся выехать в Порт-Ормос. Надеюсь, мы остановимся в таверне: очень хочу помыться в горячей ванне. Надеюсь, сон на новом месте будет менее эротического характера, потому что это меня уже вымучило. Мучительно стыдно. Хотя вдалеке от Мондштадта… Не так стыдно перед [неразличимо]. NB: проверить цикл». Кожа на костяшках у него все-таки лопнула, и кровь неспешно проделала свой путь прямо на поверхность листа. И Альбедо заметил это слишком поздно.