В основном безвредна

— У каждого ученого есть свое профессиональное наваждение. Для тебя, мой сахарок, это форма жизни, ведь суть ее тебе ясна и понятна; для твоего наставника — наоборот, важна суть, ведь форму он изучил вдоль и поперек. Хотя, знаешь… Зачастую, когда пытаешься заглянуть слишком глубоко, перестаешь видеть дальше собственного носа. ~~~ У них, у алхимиков, всегда был припасен на случай небольшой катастрофы флакон растворителя. Он брал все что угодно: от щелочного Ph до кислого, от концентрата слайма до крови. В конце концов, все они были неряхи: Тимей легко засыпал стоя, Альбедо иногда терял фокус, а Сахароза время от времени проявляла чудеса неповоротливости. Джинн была неприхотливым магистром, но перед Лизой бывало стыдно. И самую малость страшно. И это свойство — растворение всего подряд — было одновременно и плюсом, и минусом. Альбедо изо всех сил старался стереть кровь с письма незаметно и аккуратно, но не то у него дрожали руки от волнения, не то эта работа требовала мелкой моторики ювелира, не то так просто сложились звезды (где-то, верно, астролог Мегистус надменно откидывает волосы за плечо) — ни черта у него не получилось это сделать незаметно. Первым делом он перебинтовал руки, чтобы крови не натекло еще больше; когда Альбедо, сметая все на своем пути, вернулся к письменному столу, то багровое пятно уже начало высыхать. Чертыхаясь на древнем и всеми позабытом наречии, Альбедо попытался нанести на ватную палочку растворителя как можно меньше и затереть следы. В итоге меньше чем через десять минут ему пришлось отвлечься. Чем больше он старался все исправить, чем хуже ситуация становилась: чернила выцвели, как на солнце, стали бледной тенью самих себя. Еще и оттенок пергамента изменился…. Чем дольше Альбедо на это смотрел, тем сложнее ему давалось дыхание, контроль движений пальцев и биение сердца, которое колотилось о грудную клетку, как бешеное. Он метнулся к окну, встал на стул и приник к форточке. Выглядел Альбедо совершенно по-дурацки, но никогда в жизни ему еще не было так все равно. Мир его плыл и размывался; грудь стискивала паника, и хотелось кричать, кричать во всю глотку. Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Альбедо сжал рубашку на груди и заставил себя сделать глубокие размеренные вздохи, пока в голове не прояснилось. Сосредотачивался на запахе ночной улицы: мондштадтский бриз, деревья возле каменных стен, легкий запашок вина… Замер. — Отвечаешь своим глазом, — донесся до уха приглушенный голос сестры Розарии. Она стояла не прямо под окном, а чуть поодаль; кроме того, приглушенный свет от окна вряд ли было видно за кустарниками. В ответ послышался не менее знакомый смех. — Одним? Уж ты-то должна знать, что зрячие у меня оба. — Мне без разницы. — Переживаешь за него? Розария не могла это выразить звуком, но судя ее интонации — точно закатила глаза. — Кэйа, когда-нибудь твой язык отрежут. — Для начала им придется засунуть пальцы мне в рот, а это не так просто, как может показаться. В ответ сестра лишь фыркнула. — Послушай, он на своей горе прохлаждается круглый год. А тут сидит на месте ровно уже две недели, причем и его мальчик на побегушках, и он сам едва ли так активно занимаются… пф, да неважно, суть та же. Ты и сам напрягся, верно? — Тем не менее, ничего опасного наш меловой принц пока не вытворял. Не вижу причины беспокоиться. — Кто сказал, что не вытворит в будущим? Кэйа слышно сделал глоток — очевидно, не воды. — За этим я прослежу. Альбедо — существо дневное, так что он — моя работа, можешь не утруждать себя. Спи и дальше во время полуденной службы - местечко для отдыха, в конце концов, у тебя отменное, еще голуби отберут. — Да как ты… Ай, черт с тобой. — Да прибудет с тобой Барбатос на смене, сестра. Запахи сигарет и вина истлели в ночном воздухе. Раздраженное фырканье Розарии зателось в шуме крон. Альбедо спустился со стула и в звенящей тишине пошел спасать себя. *** Утро началось еще до того, как Альбедо смог уснуть. После рутинной возни с Кли и Тимеем пришлось взяться за чернила. Альбедо потратил битый час на то, чтобы повторить почерк Сахарозы — своеобразные линии заглавной буквы «а», слабо отличимые друг от друга «б» и «д», «г» и «ч», — пока не достиг удовлетворительных результатов. Относительно. Подобрать плотность, густоту и оттенок чернил, с другой стороны, оказалось куда как более сложной задачей. Для нее понадобились кое-какие ингредиенты из Сумеру, но они, слава архонтам, завалялись без дела в его холодильной камере — ровно за очередным брикетом мороженного мяса. Вчера оно вызывало гордость за проделанную работу, но сегодня на него было сложно и страшно поднять глаза. Накатывало не чувство вины, не тревога, а что-то, обжигающее щеки и уши. Стыд. Ему было стыдно из-за того, чем он занимался. Стыдно из-за того, почему он этим занимался. Стыдно, в первую очередь, перед самим собой, перед Кэйей, почему-то уверенным в его безобидности, и перед Сахарозой, естественно. Потому что даже сейчас, когда он старательно выводил букву за буквой, восстанавливая поврежденные слова в ее письме, он не мог не думать. И лучше бы он не думал, потому что иногда Альбедо ловил себя вообще не дышащим. Почему-то сама идея наличия у Сахарозы либидо потрясла его до глубины души. Хотя, скорее всего, он вряд ли бы так отреагировал, будь он… в себе. «Перекладывать ответственность легко и приятно, не правда ли?» — съязвил шепот в его голове, и Альбедо обожгло даже шею. Если уж быть честным с самим собой, то даже две недели назад эта информация произвела бы на него впечатление. Сахароза стремительно краснела от любых шуток про матерей, которые так полюбил Тимей с тех пор, как обзавелся девушкой. Сахароза от любого намека на даже отдаленно романтическое превращалась в комок из смущения и бесконечных «вы не так поняли, извините!» Он настолько восхищался тем, как закат придает ее глазам густой, янтарной глубины, что заставлял себя не замечать, настолько аппетитно выглядят ее бедра в чулках. Альбедо глухо простонал, уткнувшись лицом в ладони. Легкий сквозняк, гуляющий по лаборатории, вдруг показался куда холоднее. *** В ту ночь ему снилось… всякое. Сны Альбедо не отличались чем-то особенным. Зачастую он видел в них бытовые ситуации, в которых не было ничего особенного, за исключением мелочей: то Тимей превратился в существо из сумерских сказок, то с неба падают лягушки, то Кли просит Беннета называть ее «мамочкой». В целом, ничего сверхнеобычного. Гораздо реже в снах Альбедо приходилось встречаться лицом к лицу со своими страхами, а на деле — неизбежным будущим: город, покрытый пеплом, под ногами хрустят кости хорошо знакомых людей. По пробуждении Альбедо редко испытывал какие-то яркие эмоции; даже кошмары отдавались скорее давящей тоской, но не более. И вот перед этим сном Альбедо оказался безоружен. Начинался он обычно: лаборатория, свет проникает сквозь окно и омывает силуэт Сахарозы, щурящей глаза на объектив микроскопа. — Фуксин или синь? — пробормотала она вслух. — Думаешь, какой использовать маркер? Сахароза вся дернулась и подняла на него почти испуганно взгляд. Потом выдохнула облегченно и улыбнулась: — А, это вы, господин Альбедо. Во сне он мог позволить себе повосхищаться ее улыбкой сколько угодно. — Прости, что застал врасплох, — сказал он после слишком долгой паузы. — Что делаешь? — Это пыльца пламенного цветка Б37. Я хочу опылить ею серию С202 и посмотреть, какие сформируются плоды. Но чтобы не допустить перекрестного опыления, я бы хотела все-таки пометить цветом, чтобы понимать, где здесь что. Альбедо подошел к ней ближе и заинтересованно наклонился к ее столу. — Идея хороша. Проблема в среде, да? Сахароза кивнула, не отрывая взгляд от работы. — Фуксин щелочной, поэтому свойства пыльцы меняются. И с синью то же самое… Я вот думаю, где бы взять альтернативу. — Как насчет облучить их светом от светоносного камня? Если я правильно помню, свойства серии Б35 в целом могут включать как побочный эффект люминесценцию. Глаза Сахарозы загорелись. — Это гениально, господин Альбедо! — воскликнула она. — Да, я именно так и сделаю… Спустя несколько быстрых перемещений по комнате она уже облучала светом пыльцу. Та теперь в темноте давала свет синеватого оттенка, как гидро. — Еще раз, спасибо огромное, — сказала Сахароза, нарушая комфортную тишину работы. Она теперь пальцами в самый центр цветка втирала пыльцу, и Альбедо почему-то не мог от этого оторвать взгляд. Кончик ее пальца скрылся в глубине цветка; самое растение слегка дернулось, пуская ее в свои лепестки, к глубинам, туда, где происходит продолжение жизни и рождение новой. И все это — благодаря тонким пальцам Сахарозы, которые она так беспардонно всовывала внутрь. Альбедо перестал дышать, но заметил это только тогда, когда услышал ее обеспокоенный голос гораздо ближе, чем ожидал: — Ой, господин Альбедо, ваши руки… — сказала она озабоченно. Альбедо метнул взгляд — да, костяшки его, покрывшиеся корками, лопнули. Так сильно он сжал руки в кулаки. Почему-то пекло в пояснице и затылке. Он постарался выровнять дыхание и, не встречаясь с ней взглядом, сказал самым безмятежным тоном: — Ничего страшного. Это из-за мыла. Смотреть в глаза Сахарозе стало очень сложно. Но она заставила, обхватив его ладонь своими. — Ну что вы так, — вздохнула Сахароза, и ее уши даже расстроено дернулись. В животе его расцветало что-то теплое. А потом оно взорвалось фейерверками, когда она наклонилась и накрыла ртом его руку. Весь мир сжался до ощущений горячего и влажного языка, скользящего по его костяшкам. Пальцы ее теперь пачкали его ладони — оставляли следы пыльцы там, где касались кожи; но настоящие следы оставлял ее язык и вдруг будто бы пьяный взгляд. — Ох, господин Альбедо, у вас губа лопнула. Он и вправду чувствовал металлический привкус на языке. В тот момент, когда ее лицо медленно приблизилось к его, Альбедо проснулся и подорвался на кровати. По коже бегали легионы мурашек. Сердце колотилось от резкого пробуждения… Нет, черт подери, нет. Не из-за этого. Самое худшее было то, что ему хотелось сейчас вырваться наружу и почувствовать вкус крови на языке. Чужой крови. Ему хотелось — целенаправленно, осознанно — кого-нибудь лишить жизни, как часто бывало по пробуждению, и сейчас, когда к это добавилась чувствительность тела и жар… Альбедо показалось, что вокруг него движется что-то темное. Будто во тьме ожили тени. Он обхватил себя за плечи и заставил тело дышать. А перед глазами все еще стоял образ Сахарозы — омытой светом, и пахло от нее жженым сахаром. Но стояла она в крови, окруженная трупами, и та же кровь была на его руках. Мерзко, и, одновременно… Плотно стиснув веки, хватаясь за мгновение, он полез рукой в пижамные штаны. Это было непривычно хорошо. Все те разы, когда Альбедо в процессе изучения своего тела и предпочтений мастурбировал, он не заметил в этом ничего особенного. Сделал мысленную пометку — да, его тело работает в этом смысле адекватно человеческому. Раздражитель — реакция. В этот же раз ему потребовалось пару движений рукой. И мир как будто взорвался звездами перед глазами; во рту — кислый привкус тошноты, а ноздри как будто щекочет пепел и сера. Но как же хорошо… и, что самое главное, руины новой родины рассеялись. Ушла и бурлящая ненависть в крови. Только приятное чувство в мышцах и будто даже мрачное спокойствие. Он сходил в душ, а потом смотрел в потолок до самого утра. Думал. Думал так долго и бестолково, что его мысли связались в неказистый клубок, в котором Альбедо запутался окончательно, повис в его переплетениях до первых лучей солнца. Щурясь, медленно вылез из-под теплого одеяла. Исправно провозился с Кли, покорно расписанию зашел к Джинн и раздал советы Тимею — все спустя рукава, потому что боль вернулась как будто острее и агрессивнее. И он направился в библиотеку. *** Первым его встретил шум котла особого нагревания. Вторым стал аромат чая из сумерской розы — пряного, немного схожего с корицей. И лишь затем последовал голос: — Ох, я уже и не думала, что ты почтишь меня своим присутствием. Тон Лизы первое время его сильно озадачивал. В каждом ее слове смешивалась игривость и забота, и к таким оттенкам Альбедо был непривычен — это сильно расходилось как с тем, как говорила Мастер, так и с тем, как с ним общалась Алиса. С первых дней в Мондштадте утекло много воды. Обычно он в ответ на веселый тон Лизы слегка усмехался и переходил к исследовательским любезностям — и Лиза в этом плане была бездонным колодцем, способным впечатлить даже существо, которое было заточено под интеллектуальную деятельность. Тем не менее, сейчас Альбедо сжал в кулак руку и посчитал до трех, прежде чем ответить: — И тебе добрый день, Лиза. — Все еще час дня. Это утро, — зевнула, прикрыв рот ладонью, и рассеянно улыбнулась. — Утро ведь тогда, когда проснешься? Он решил не спорить. Дал себе время подумать об абстрактных вещах, пока Лиза переложила несколько книг из одной стопки в другую — это по идее должно было облегчить ей обзор, потому что книги сейчас у нее на столе громоздились кривоватыми башнями и галереями сказочного замка. Помогло не сильно. — У тебя какие-то проблемы с тем исследованием, милый? — в ответ на его озадаченное молчание последовало уточнение: — Ну, связанное с артериями земли. Судя по недельным отчетам, дела у вас идут…. Негусто. У него внезапно пересохли губы. — В последнее время на Хребте сложно с погодой. Кроме того, зона, которая меня интересовала больше всего, плохо влияет на самочувствие в моменты пиковой активности, и сейчас как раз один из них. Пришлось отложить до лучших времен. Лиза подула на чай, прежде чем отпить. Ему остро захотелось, чтобы чашка сломалась прямо у нее в руках, впившись осколками в губы и пальцы. — Вот оно как. — Но я здесь не за этим, — Альбедо прокашлялся, вдруг охваченный неуверенностью. — Я… я бы хотел поговорить о Сахарозе. Шелест страниц перестал доноситься из-за книжных баррикад. Даже небо за окном потемнело; книги сами собой взмыли в воздух, искрящийся электрическими разрядами, и сформировали башни в полтора его роста. Лиза теперь видела его лицо просто замечательно, и сказать честно, от этого кому угодно стало бы неуютно. — Странная реакция, — заметил Альбедо, когда спустя долгие мгновения не дождался от библиотекаря ничего, кроме пристального взгляда глаза в глаза. Лиза, все еще держащая в руке чашку, поставила ее на стол. Лицо — нечитаемое. — Не ожидала, что ты придешь с этим вопросом, из всех возможных. Резкий прилив раздражения развязал ему язык: — Я настолько что ли не заинтересован в своей ассистентке, по-твоему? — По правде говоря, да. Альбедо застыл с приоткрытым ртом. Живот показался каким-то неудобно тяжелым. — Что? Лиза сцепила пальцы в замок. — Скажем так, у меня сложилось впечатление — и уже давно — что Сахарозе ты в целом гораздо более интересен, чем она тебе. — Откуда такие выводы? — Я думаю, с того, что ты на полплощади уговаривал нашу милашку Путешественницу стать твоей ассистенткой, в то время как Тимей с Сахарозой стояли буквально в полуметре и ждали почти что полчаса, пока вы отправитесь за ингредиентами? Альбедо нахмурился. — А при чем здесь… — Дорогой, я не знаю, какая история учебы была у тебя, но даже я, будучи одной из лучших на курсе, выгрызала себе выпуск из Академии поломанными зубами. Твои же ассистенты увлеклись алхимией еще до твоего появления здесь, по крупицам собирали знания и являлись общепризнанными чудаками местного разлива. Причем согласись, годы их работы дали им какую-никакую базу. Возможно, тебе пришлось ее потом хорошенько систематизировать, но цена даже тех немногих знаний — годы упорной работы и любовь, нет, страсть, одержимость своим делом. И вот человек, которого они уважают больше всего, в профессиональном смысле и вовсе боготворят, на полном серьезе предлагает встать наравне с ними тому, чей максимум — из трех волчьих зубов сделать зуб получше. Мягко говоря, неприятно. — Я не очень понимаю, к чему это здесь, но не ты ли сама все время предлагаешь путешественнице стать твоей помощницей? Чашка опустилась на стол чуть звоньче. — Понимаешь, моему абстрактному помощнику не на кого ровняться, кроме как на меня. А тут оказывается, что любой химик из похитителей сокровищ может стать твоим ассистентом. Но это ладно. Что важнее, ты этими уговорами потратил полчаса времени Сахарозы с Тимеем, которые в итоге пошли одни, так как ты предпочел показать Путешественнице глубочайшие тайны алхимии, я там не знаю… Разговоры у вас свои, конечно, дело молодое…. — О чем ты вообще? Лиза вздохнула. — Послушай меня. Не уверена, правда это или нет — по твоей реакции мне сложно понять — но со стороны выглядит все так, будто ты в любом случае, всегда и везде, предпочтешь Сахарозу Тимею, а Тимея, с большим отрывом, Путешественнице, даже в профессиональной сфере. В межличностном-то общении понятно… Удар кулаком по столу обвалил оду из книжных башен; боль пронзила от запястья до локтя. — Да что тебе, черт тебя возьми, понятно?! Звук бьющегося фарфора заполнил собой тишину библиотеки. Спустя мгновение, ощутившееся как вечность, Альбедо опустил взгляд вниз. На Лизу. Она вжалась в спинку стула, попытавшись выдержать с ним дистанцию. Их взгляд встретился, и кроме искорок испуга — легкого, больше от неожиданности — он увидел и что-то настолько холодное, пронизывающее и испытующее, что Альбедо выпрямился и сделал шаг назад. Выдохнул. Пригладил волосы — и тут же понял, до какой степени они взъерошенные. Косы держались на добром слове. Лиза расслабила плечи и взмахнула рукой — книги вернулись на место, оставив после себя пурпурные искры в воздухе. Чашка так и осталась лежать на полу — видимо, Лиза поняла, зачем Альбедо присел рядом со столом, и не стала мешать, пока он собирал осколки. — Тебе повезло, милый, что чай не пролился на страницы, — буднично заметила она, но на его затылке все равно зашевелились волосы. — Да и переплеты могли порваться… Он сглотнул ком в горле и повел плечами, чтобы стряхнуть с себя запоздалый страх. Помолчал, наблюдая за тем, как все еще теплая жидкость пропитывает красную ткань перчаток. Сжал кулак; куски фарфора скрипнули друг о друга. — Прошу прощения. От всего сердца. — От всего сердца будет, если ты мне привезешь… ну, не знаю, какой-нибудь чай из Ли Юэ? — хохотнула Лиза. — Не бери близко к сердцу. Спишу на то, что ты в последнее время плохо спишь и не доедаешь. Тон — теплый, успокаивающий. Взгляд — пронзительный, и пронзает насквозь. Эта женщина слишком грандиозна для того, чтобы быть всего лишь библиотекарем. Альбедо, поднявшись, кивнул и сделал мысленную пометку написать Син Цю с просьбой о помощи. Сам он разбирался в чаях примерно так же, как Син Цю — в финансовой грамотности. Лиза тем временем принялась за починку книг. И, судя по ее выражению лица — сосредоточенному до нельзя — он понял, что пора уходить. — Погоди, — послышалось уже у двери. — Я кажется сформулировала, как выглядит твое отношение к Сахарозе со стороны. Он обернулся через плечо. — И как же? — За те два года, что ты живешь здесь, ты упоминал ее в наших разговорах раз пять. А темой для беседы Сахароза становилась аж целых… Два раза. Ему показалось, что весь мир застыл. — Быть такого не может. — В первый раз ты у меня спрашивал, стоит ли тебе ее прогонять по общей алхимии. Во второй просил совета по общению с ней. Все. Альбедо накрыл ладонью голову, в которой — тук-тук, я здесь! — пульсировала боль. Воспоминание за воспоминанием. Встреча за встречей. — Мне не нравится это признавать, но похоже на правду. — Для сравнения, о Путешественнице ты в какой-то момент говорил со мной каждый день. Да и о Тимее тоже. Альбедо не смог сдержаться: — Возможно, я просто из тех людей, которые о том, что для них важно, больше думают, чем говорят? Голос попытался быть легким и непосредственным, но в нем слышалась если не претензия, то вызов. Лиза посмотрела на него очень внимательно. — Разве не внимание показывает, насколько ты в чем-то или ком-то заинтересован? — она вздохнула. — Чтобы понять, почему моя реакция была такой, просто ответь на вопрос: проверял ли ты хоть какую-то информацию о том, куда она поехала на стажировку? К кому? Альбедо показалось, что у него внутри что-то оборвалось. — Честно говоря, у меня за нашу карамельку болит сердце, — сказала Лиза. — Потому что я могу понять, откуда у нее могла взяться мысль, что здесь ее никто не ждет. *** На Хребте техника часто выходила из строя. Металлические конструкции трескались и иногда рассыпались в пыль; приборы при низких температурах выдавали неправильные результаты, и приходилось рассчитывать вручную. Все же для них, алхимиков, самая болезненная тема — это стекло. При резких перепадах температур оно теряет текучесть и становится гораздо более хрупким, а иногда и вовсе трескается. В тот день нападение снежных лис на лагерь закончилось тем, что больше половины алхимической посуды переломалось. Альбедо грустнее всего было из-за перегонного аппарата. Более десяти часов работы пошло насмарку: все ароматическое масло пролилось на снег. Тимей разочарованно бурчал под нос что-то про назойливых лис, но сам чуть не плакал: в процессе пострадали и его расчеты. А Сахароза приводила в порядок рабочее место, твердо отвергнув любую помощь, и в мрачном воздухе ночного Хребта только гремели осколки стекла и металл аппаратов. — Все не так уж и плохо, — прервала сумрак она, когда Альбедо успел погрузиться в плохие предчувствия. Голос звучал еще более робко, чем обычно. — Не плохо, — передразнил Тимей, но скорее уныло, чем раздраженно. — Целая неделя вычислений под хвост…. Я ведь только преуспел с анализом данных… — В конце концов, все можно повторить заново, — вставил Альбедо. — Ощущения неприятные — труд все-таки пропал впустую, — но нет ничего страшного в том, что результаты будут получены немного позже. Нам некуда спешить. Тимей вздохнул. — Вы правы, сэр. Как всегда. Но все-таки… черт. — На самом деле, я о другом. Они оба обернулись на Сахарозу. — Этим колбам есть множество применений, — заметила она и достала то, что осталось от мерного стакана. — Вот пепельница для сестры Розарии. Треснутая мензурка: — Ваза для букетов от Ин Эр. Крошка из-под бюретки: — Это можно кидать в лицо противнику. Реторта с отломанной верхней частью: — Кофеварка. Ни одна мышца не дрогнула на этом милейшем, невиннейшем лице. Сахароза настолько серьезно не выглядела даже отчитываясь о результатах. Альбедо настолько не знал, как на это реагировать, что даже зауважал Тимея, который вышел из озадаченности гораздо быстрее: — Ты шутишь, что ли? Какая кофеварка? Сахароза перевела на него самый холодный взгляд: — Ты шутишь, что ли? Какое «преуспел с анализом данных»? Тут Альбедо прорвало. Пока Тимей пытался понять, что произошло, а Сахароза постепенно заливалась краской, Альбедо задыхался морозным воздухом в почти беззвучном хохоте. Наверное, если не искусственная природа, подхватил бы простуду. Тот ничем не примечательный день на самом деле немного перевернул его мир. Он узнал о том, что Сахароза умеет шутить, хотя юмор у нее специфический. Узнал, кто такая Ин Эр и почему не так давно Тимей заметно опошлел. Узнал, что из поломанной реторты пить кофе — действительно здоровская затея, особенно, когда больше особо-то и делать нечего, кроме как окружить костер и слушать треск дров в чистейшей ледяной ночи. Тимей восстановил свой анализ через три дня (как всегда, не особо успешный). Альбедо смог повторить перегонку через неделю. А Сахароза с тех пор ни разу больше не побывала на Хребте.