В основном безвредна

Полутемная комната — сквозь расфокус проступают бамбуковые стены и ширма, вся в летящих журавлях. Горько пахнет травами, благовониями и свежей уборкой. — Проснулись, все-таки. Альбедо повернул голову, и на мгновение ему перехватило дыхание: все еще слабо зрячие глаза выхватили мятно-синий силуэт. Но голос, при всем желании, не сходился. — Доктор?.. Что со мной?.. — Это я и хотел у вас спросить. Симптоматика, в целом, понятна, — Бай Чжу, легко улыбаясь, поправил очки, больше похожий на змею, чем сама рептилия у него на шее. — Но вот незадача. Даже с описанием от Шатан я теряюсь в догадках. Он, возможно бы, и не понял, о какой еще Шатан идет речь, если бы не интонация, от которой его бросило в краску. — Где она? — Пошла в город отдохнуть. Страшно переволновалась. Предполагаю, что взяла на вынос в «Народном выборе» особое мятное желе с острыми приправами и пошла к выходу из города смотреть на глазурные лилии. Возможно, возьмет их образцы. Альбедо прижал ко лбу ладонь. Поморщился. — К чему вы ведете? — В общем-то, к тому, что она на нервах из-за вас, даже чересчур на нервах, господин главный алхимик. Что происходит? — И без лжи, — прошипела Чаншэн, высунув голову. — Всяких там «я обычный человек и совсем не состою из карбонатов». У Альбедо аж сердце екнуло. — Откуда?.. Бай Чжу повел плечом — настолько естественно изящный, что задаешься вопросом, не кровь ли аристократии течет в жилах этого простого медика. — Есть опыт работы, скажем так. Глубокий вдох. Взвесить все риски. В конце концов, Бай Чжу в Ли Юэ. В конце концов, он ищет бессмертие, и в глазах у него слегка жадный блеск — блеск дракона, кто стережет свои сокровища, как зеницу ока. — Я — величайшее создание Золота, исходящее из пыли земли. Princeps Cretaceus. — Гомункул, то есть, — фыркнула Чаншэн. На воцарившееся молчание отозвалась не менее едко: — Думаете, мало я их видала за свою жизнь? — Видала, быть может, и много, но помнишь ли? Змейка насупилась и высунула язык, чтобы задеть им мочку уха Бай Чжу; тот дернулся и закатил глаза. Милая сцена, но у Альбедо слегка тряслись руки. Они знают. Они поняли. — Как? — Думаю, раз уж вы открылись мне, то стоит и мне показать карты. Во-первых, сила Чаншэн не смогла даже определить источник заболевания, а я с ее помощью способен лечить адептов. Во-вторых, эта метка похожа на пресловутые «авторские печати» древних мастеров кхемии. В-третьих, среди мастеров кхемии я знаю всего одного, кто оставил в Монштадте свой след. Это, в самом деле, впечатляло. — Вы потрясающе эрудированны, господин Бай. — И это еще мягко сказано, — гордо заметила Чаншэн. Бай Чжу хмыкнул и легонько коснулся ее мордочки пальцем — что-то среднее между тем, чтобы сделать щелбан и погладить по голове, учитывая ее размеры. — Прошу, объясните, в чем суть вашего недуга. Без утаек. Альбедо вздохнул. Все события последнего месяца превратились в кашу, и сейчас приходилось сильно напрячься, чтобы хоть что-то из этого марева вычленить и подвергнуть описанию. — Я не сплю. Точнее, сплю крайне мало, даже со своими заниженными потребностями. И, эм… галлюцинации. Они дело лучше не делают. — Визуальные, аудиальные? — И те, и другие…. Еще вкусовые и тактильные. Но в основном аудиальные. То, что называют голосами в голове. Бай Чжу с интересом подвинулся вперед. — Их нечто провоцирует? — Мне кажется, мои эмоции. А я постоянно на перепадах настроения. Голова болит каждый день, каждый вечер — я думаю, часов с шести — это переходит в полномасштабные мигрени. В последнее время я вовсе перестал адекватно функционировать как рабочая единица. — И сколько это длится, повторите? — Месяц. Бай Чжу покосился на него из-под линз очков; даже как-то неуютно — и сразу видно фамильное сходство с племянницей. — Спасибо, что дошел, — прошипела Чаншэн, и Альбедо почувствовал, как его бросает в краску. — А то мог склеить ласты пораньше. — Чаншэн. Змея со свистящим выдохом сползла вниз по плечу… хозяина? Манекена? Вот бы узнать, какими отношениями эти двое связаны. Ладят, по крайней мере, неплохо. — И все же, почему ты дошел до врача только сейчас? Альбедо опустил взгляд на сложенные руки. — Я, честно говоря, даже и не думал к вам обратиться. Обычные врачи мне точно не помогут, а вас никто порекомендовал бы. — Почему это? Альбедо слабо улыбнулся. — Не поймите меня неправильно. Мне все еще сложно поверить, что обычный человек способен лечить кого-то, кроме смертных. — Может, давай ну его? — сказала Чаншэн без толики иронии. — А может, завернешь язык себе обратно в горло? Воцарившаяся тишина была многозначительнее и шипения Чаншэн, и холодного взгляда доктора Бай Чжу. Альбедо, охнув, накрыл рот ладонью. Как же, черт подери, болит голова…. — Я так понимаю, под «перепадами настроения» вы подразумевали вспышки гнева? — Нахальство. Непростительное и жалкое. — Успокойся. — Пускай валит на все четыре стороны. — Ты точно хочешь выпустить наружу агрессивного гомункула? Чаншэн фыркнула и демонстративно отвернулась; до виска коснулись пальцы доктора, и боль вдруг сменилась легким покалыванием. — Так легче? — Удивительно, но да. — А здесь? — Бай Чжу дотронулся до какой-то точки над его седьмым позвонком; перед глазами настолько резко потемнело, что пришел в себя Альбедо уже в чужих руках. — Впрочем, не стоит, я и так уже понял. Объятия доктора Бай Чжу оказались удивительно приятны — Альбедо подумал, не семейная ли это черта. — Что-то не так с токами энергий в моем теле? — Верно. В целом, они соответствуют человеческим, — доктор Бай Чжу отпустил его, и отсутствие теплых рук показалось целой потерей. — С некоторыми отличиями. Я предполагаю, что ваша… какой термин вы предпочитаете больше — мать или создательница? Вопрос отличный, на самом-то деле. Как жаль, что дать на него толковый ответ Альбедо был не в состоянии. — Мастер. Бай Чжу как-то многозначительно склонил голову — украшение на оправе качнулось в такт. Змеиного в нем — с такими-то глазами — было едва ли не больше, чем в самой Чаншэн. — Мастера часто хотят лучшего, а получается с нюансами, — заметил доктор с теплотой в голосе. — Думаю, соответствует нашему случаю. Токи энергии в вашем теле замечательно оптимизированы для общей выносливости и в целом достаточно перспективны для существа, стремящегося к бессмертной форме существования. Неприятное побочное свойство — сверхчувствительность к аномалиям в токе артерий земли, причем очень конкретного толка. Подобные им в естественной среде редко встречаются. — Что вы имеете в виду? — спросил Альбедо прямо, пока доктор не успел еще сильнее загрузить ему мозг. — Я их до недавнего времени видел лишь в одном исследовании. Характер этих изменений требует очень конкретных условий, которые могут быть обеспечены очень конкретным механизмом, чей очень конкретный проект был как раз и предложен в исследовании. Правда, специфика… Лучше я вышлю текст, если вы не против. А пока займусь кое-какими манипуляциями, которые облегчат состояние. — Хорошо, — устало кивнул Альбедо, позволяя себя уложить на кушетку и раздеть до белья. В последующие полчаса его протыкали иглами, массажировали, ему пускали кровь. Это было больно. Местами настолько, что даже он, уже привыкший за время, вскрикивал и охал от остроты ощущений. Он даже ловил кое-какие видения — бескрайние четырехугольные звезды в поломанных искаженных зеркалах — они рождались и исчезали вместе с ощущением инородного тела в коже. А потом его отпустило так резко, что он даже не поверил. Так резко, будто все — привет, боги Селестии. Альбедо тяжко сел — не без помощи самого Байчжу. Все тело покалывало и даже немного саднило; в голые плечи было зябко. По щекам текли слезы, вдруг понял Альбедо: от того, насколько ясным стало мышление, насколько легким — дыхание; легко стало поворачивать шеей, невесомой казалась голова, пока ее не стискивала мигрень в металлических прутьях… Он не привык быть свободным; он готов был рассыпаться, будто ничто клетки и молекулы его тела не связывало воедино, будто враз в нем стало больше пустоты, чем вещества. Пока Альбедо отходил, Бай Чжу смешал ему что-то из ингредиентов в шкафу. Микстура, которую он поднес к лицу, пахла минералами. Один вдох — и транс прошел, оставляя лишь ясность ума. — Это первая часть лечения. Плохое качество сна сказалось на том, что организм разучился и концентрироваться, и отдыхать. Поэтому в дневное время вы будете строго по пробуждению и несколько раз до конца рабочего времени нюхать эти соли. Сколько у вас длится время бодрствования? — Двадцать часов, — сказал он сипло, как после болезни. — И четыре часа сна? Великолепно. Тогда раз в пять часов вы нюхаете соли и перед самым сном еще одно лекарство, в виде… пожалуй, в виде пилюль будет лучше всего. Или таблеток. Курс два месяца. Раз в две недели будете приезжать ко мне на осмотр и за новым лекарством согласно рецепту — тем более, что дозировку придется корректировать. Вы как? Он был потный, исколотый иглами, слегка покачивающийся из стороны в сторону, чтобы успокоиться. Счастливый. — Хорошо, господин Бай Чжу. Просто отлично. *** Он кое-как оделся — ладно, скорее помогал доктору в этом деле — и вышел в приемную на ватных ногах. За окном уже вечер переходил в ночь. Сахароза, судя по небольшой тумбе рядом, только-только закончила зажигать лампы в хижине и о чем-то болтала с Гуем — тихо, негромко посмеиваясь, и смех этот был ни нервным, ни вымученным. Искренний. Спокойный. Оттого приобретший какую-то особенную глубину. Впервые за столько времени Альбедо порадовался за ее радость от всей души. Впервые за столько времени вместо ревности, гнева, зависти и всего остального он ощутил лишь что-то тепло-щемящее и меланхоличное. Как одуванчиковое поле, подернутое дымкой перед летним рассветом. — О, вы уже все, — сказал травник Гуй, и к нему у Альбедо не было ни ненависти, ни раздражения. Хороший, в общем-то, малый. — Госпожа Шатан вас заждалась. — Извините, что заставил ждать, — негромко сказал он, наслаждаясь звуком собственного голоса. Тот не резал уши и не доносился сквозь невидимую стену; исходил прямиком из груди, где ему и было самое место. Кажется, ближайшее время будет посвящено мелким радостям. — Вы как, господин Альбедо? Выглядите странно. — Мне хорошо. Особенно слышать твой голос. Сахароза вылупила на него глаза. — П-простите? В целом, имела право. Язык у него развязался знатно. — Извини, надо мной провели кое-какую… процедуру. Я очень устал и не очень контролирую, что говорю. — Альбедо зевнул в ладонь и оперся о стену плечом. Тут же заныло плечо: его Бай Чжу как-то хитро вывернул. — Но что правда то правда. Голос у тебя прекрасный. Травник Гуй перевел взгляд с краснеющей Сахарозы на самого Альбедо. И обратно. И снова. — Мне выйти? Он не сдержал смешка. — Не стоит. Вам нужно еще сделать мне лекарство. Гуй вздохнул и покосился на дверь. — Где он там… Мне рецепт самому нафантазировать, что ли? — Уши… карамель…. — послышался сзади тихий голосок. — Кости… Они повернулись ко входу, где стояла маленькая девочка. На лбу — бумажка с каким-то не то заклинанием, не то оберегом; на шее — четки. На щеке — кровь. В руке — стеклянные колокольчики. — Са-ха-ро-за? Каждый слог она тянула так, будто боялась оступиться. — Ты меня помнишь? У его ассистентки глаза были на мокром месте — и по сдавленному голосу это было слышно прекрасно. — Я приказала себе тебя помнить, а потом мне приказал тебя помнить господин Бай Чжу. Ци Ци не может забыть оба приказа. Сахароза присела рядом с ней и вытерла с щеки след от крови. Ци Ци прикрыла левый глаз. — Господин Гуй сказал, что потерял колокольчики. На него напали плохие люди. Плохие люди слабые, но весла у них тяжелые. — Ци Ци, это… — травник на мгновение потерял дар речи. — Это было очень опасно. Девочка тряхнула головой, но позволила Сахарозе забрать у себя пучок трав. Обняться тоже. — Ци Ци сильная. Это имя наконец-то выплыло из глубин его памяти. — Ци Ци, а ты помнишь Кли? Девочка подняла на него глаза — недостаточно блестящие для живого ребенка, слишком яркие для мертвеца — и нахмурилась. — Кли… Кли… Я не могу вспомнить это имя, но звучит оно знакомо. Господин, расскажите, кто это. — Они виделись? — удивилась Сахароза. — Вот уж неожиданно. — Кли везде находит друзей. Сахароза улыбнулась. — Вот уж не поспоришь, — она выпустила Ци Ци из объятий и повернулась к Альбедо. — С ней лучше всего говорить через ассоциации. Смотри… Ци Ци, ты помнишь девочку, которая все время что-то взрывает? — Алое платье. Додоко, — накинул он сверху. — Тра-та-та-а-а. Ла-ла-ла-а-а. Сахароза хихикнула. Складка на лбу Ци Ци разгладилась. — А… Да. Ци Ци помнит Кли. Как она? — С ней все хорошо. Это была ложь. Альбедо знал: с Кли быть «все хорошо» попросту не могло: Кэйа, как бы не старался, скрыть подозрений касательно самого Альбедо не мог, а брата она в основном видела вялым и уставшим, злым и резким, еще и тот эпизод с дверью… С другой стороны, ему, может быть, всего лишь кажется. — Это здорово, — сказала Ци Ци все тем же размеренным голосом мертвой рыбы. — А где господин Бай? — Он отдыхает после лечения пациента, — сказал травник Гуй и добавил, обращаясь уже к Альбедо: — Я так понимаю, вы теперь наш постоянник? — Вроде того. Бай Чжу сказал, что рецепт будет корректировать. Сахароза как-то переменилась в лице, но отвернулась быстрее, чем Альбедо успел понять, какая эмоция ею охватила. — Прошу прощения, что заставляю ждать, — возвестил Бай Чжу. — Ничего страшного, — сказал Альбедо, уже не скрывая теплоты в голосе. У этого человека пускай намерения и были ему не ясны, зато руки были воистину волшебные — с каждой минутой он чувствовал себя все лучше и лучше. Точнее, из вечной усталости пропал невыносимый оттенок. — Спасибо вам огромное, доктор Бай. Мужчина отмахнулся. — В конце концов, забота о пациентах — моя работа. Гуй, будь добр, — он передал тому рецепт. Травник хмуро проглядел список ингредиентов и пробормотал вслух: — Полуночный нефрит… скорее всего, закончился. Но стоит посмотреть. Вообще, знаете, столько всего… Вы уверены…? Чаншэн изобразила кашель, и Гуй замолчал. — Если даже мой рикша не уверен, то я заверяю, что рецепт подходит. Только попробуй напортачить. — Ладно-ладно, — по травнику было видно, насколько со всей ему маяться неохота. Судя по часам, время уже шло за девять вечера. — Сахароза, я так вижу, ты хочешь помочь? — с легкой насмешкой в голосе сказал Бай Чжу, и Альбедо наконец обратил внимание, что Сахароза за то время, пока они отвлеклись на перепалку змеи с травником, подошла к стойке с особого ракурса — будто хотела заглянуть Гую за плечо. Судя по тому, как она резко опустилась на пятки — даже привстала, надо же. — В-вообще… я не против. Правда, сноровку давно потеряла. — Ничего страшного. Думаю, если вы разделите рецепт на две части, то как раз получится обычная сложность. — Звучит логично. Она сняла перчатки и накидку — от количество голой кожи плеч во рту внезапно пересохло — и принялась за работу. Он почти что физически чувствовал две пары желто-фиолетовых глаз, и эти взгляды были настолько красноречивы, что так и подмывало попросить замолчать. Останавливало лишь то, что Бай Чжу с Чаншэн и без того молчали. Альбедо прочистил горло и обратился к Сахарозе, стараясь, впрочем, не слишком вглядываться в ее ключицы: — Не знал, что ты имеешь такие навыки. — Я с детства помогаю дяде в лавке. Можно сказать, благодаря мастерству врачевания я заинтересовалась ботаникой и алхимией. — Правда, потом решила нас вероломно покинуть. Сахароза стремительно залилась краской. — Неправда! — Правда-правда. Когда ты в последний раз нас навещала? Год назад? — А когда ты нас в последний раз навещал? — пробурчала Сахароза. — Мама каждое воскресенье сетует на то, что кузен у нее есть, а вроде бы и нет вовсе. Вместо Бай Чжу закатила глаза Чаншэн. — А в Ли Юэ пускай все передохнут, я правильно понимаю? — Чаншэн, — едва сдерживая смех, шепнул Бай Чжу. — Нет, ну совсем уже твоя сестрица зажралась. И ее академик этот небось все так же ее никуда не пускает. Сидит, как дракон над золотом. — Чаншэн, — тихо позвала Сахароза. — Что? — Никогда не меняйся. Пожалуйста. Она без особых усилий перетирала в ступе глазурные лилии с мятой — видно умелого человека. Действительно, потерявшего навык — почему-то, заглядывая в листок, Сахароза хмурилась и щурилась. Скорее всего, отвыкла от медицинского почерка. Альбедо подумал, что не важно, что именно делает Сахароза: на нее он способен смотреть вечно, и сейчас не исключение. На приготовление лекарства много времени не ушло. Чаншэн использовала его с пользой: успела сказать много ласковых про отца Сахарозы (который, впрочем, показался Альбедо не таким уж и плохим человеком), Бай Чжу припомнил, что отметки роста с девяти по пятнадцать лет до сих пор не стесаны с двери, а Ци Ци сидела и перебирала какие-то семена, постоянно сбиваясь со счета на семерку. Ему было уютно и приятно — тонуть в запахах лекарств, в совместной работе, пускай и стоять в стороне, слившись со стеной. И по тому, как плечи Сахарозы постепенно расслаблялись — не ему одному. Он узнал о ней столько всего за этот месяц и был готов выслушать еще больше. — Сахароза, — Ци Ци схватила ее за руку, и Альбедо сейчас, вблизи, увидел, что ногти у нее не просто так черные — лак пытается отвлечь внимание от синеватых кончиков пальцев, слишком детских, чтобы выглядеть так по-трупному. — Я скучаю. Яо Яо… Скучает. Приезжай сюда чаще. — Обязательно, — ответила Сахароза, слегка промедлив. — Я обязательно буду. Но нам пора, Ци Ци. Господину Альбедо не очень хорошо. — Мне просто замечательно. — Вам нужно отдохнуть, — продавила Сахароза, и в глазах Бай Чжу он услышал какое-то странное одобрение: — Согласен с моей дорогой племянницей. Уже слишком поздно. *** К полуночи они доехали до постоялого двора Ваншу. Место это Альбедо знал — основные пути в Ли Юэ из Мондштадта так или иначе предполагали, что человек остановится именно здесь — и о прекрасном сервисе был наслышан. Ни разу, правда, ему не приходилось там останавливаться — с его-то выносливостью было проще сразу доехать до гавани Ли Юэ, просто сменив кареты. Сейчас, к сожалению, наслаждаться тоже не вышло: вся ночь смазалась в какое-то марево, от которого он очнулся только к утру — лицом в подушку, уставший, будто по нему прошлась маршем вся экспедиция магистра Варки два раза. Издавая стон от каждого резкого движения, Альбедо осмотрелся. Шторы были задвинуты почти что полностью, но утреннего света, сквозь них пробивающегося, хватало, чтобы узреть хаос, в который он превратил комнату. Письменные принадлежности были размазаны, скомканы и превращены в пропитанный чернилами мусор; одеяло лежало на полу — чернила не замазали его только чудом. Цветок в горшке оказался перевернут; бумажная ширма накренилась, одна из его створок была вырвана из каркаса и лежала под столом. И пахло. Отвратительно и очень знакомо. Вчерашний наполовину переваренный обед обнаружился в ведре. Оно, вообще-то, предназначалось для умывания, но ночью было не до того. Альбедо открыл шторы, тут же сощуриваясь на яркий свет. Сейчас ему было почти настолько же плохо, как в тот день, когда он счищал мясо с костей — вроде бы для Сахарозы, но на самом деле, для себя. Открывшийся вид на балкон открыл воспоминание: ночью, стоя на оленьих ногах посреди комнаты, его выворачивало наизнанку от ярости, от шепотов в голове, от липких незримых рук, касающихся кожи; и в этот момент в тонкой щели между шторами виднелось ночное небо, и далекий пейзаж, и силуэт Сахарозы, остановившейся в номере сверху и чуть сбоку — она стояла на балконе в одной ночнушке, почти сияющая меланхолия, впитывала свет звезд и полумесяца, пока его блевало до спазмов в животе. Альбедо от воспоминания передернуло. Он кое-как убрал мусор, вернул на место одеяло, вставил, как мог, секцию ширмы, прямо поставил горшок, и, наконец, проветрил комнату и умылся — горничная услужливо унесла уже непригодный таз и вернулась с чистыми полотенцами и водой. Альбедо извинился и пообещал, что доплатит; на том они и разошлись. Он мыл лицо, тело, как мог, и даже волосы; пускай это делать было сложно, Альбедо не мог отделаться от ощущения, что стирает грязь с себя по-настоящему. Не утеревшись толком, он открыл окно; прохладный воздух лизнул по шее, заставляя волосы встать дыбом. И впервые за долгое время Альбедо стало настолько по-спокойному хорошо — от мысли о том, что Сахароза в двух шагах, живая и невредимая, и что он пускай еще болезненный, но худшее вроде бы уже позади, и вода на коже испаряется, заставляя слегка дрожать, и солнечный утренний свет пробирается сквозь клетки и альвеолы, напитывая и заполоняя собой все. Ему стало так хорошо совсем недавно и вот — опять. Скорее всего, на это лекарство он подсядет. Скорее всего, без него уже не обойдется — а вдруг токи энергии Хребта изменились навечно? Об этом думать банально страшно. И все же… и все же он открывает бутылочку с солями и вдыхает ее внутрь. *** Головной боли не наступает ни через день, ни через два. К вечеру третьего Альбедо наконец-то верит в то, что сработало. Он за эти три дня делает столько дел, что в глазах окружающих рыцарей появляется еще больше подозрения. Альбедо все равно: окрыленный легкостью, он наслаждается каждым мгновением, все еще не веря, что ему и вправду так повезло. Излечение — это прекрасно. Сон — это просто замечательно. А еще замечательнее — видеть, что Сахароза в последние дни проявляет к нему свой робкий интерес. Подходит поговорить во время рабочего дня, незаметно уводя тему в сторону раз за разом — думает, по крайней мере, что незаметно. К счастью, Альбедо все замечает. И позволяет вести себя в новом направлении, иногда, впрочем, уводя разговор в другое русло со скоростью света. Потому что ответить нормально на вопрос «Как вы без меня этот месяц провели?» чертовски сложно, Барбатос ему свидетель. И «Как там с отчетами?» — еще сложнее. И «как там ваша часть разработки новых бомбочек для Кли», потому что правильный ответ никак, мне очень стыдно. Еще Сахароза все чаще стремится с ним выйти поесть — видимо, месяц с той подозрительной парочкой из Фонтейна подействовал на нее эффективнее, чем три годы стараний Альбедо. Немного обидно, зато смотреть на Сахарозу, играющую в карты, оказалось крайне любопытно. Ему приходилось заставлять себя моргать, правда. — Мелкий противный… — бурчала себе под нос она уже в лаборатории. Вытирала стол — куда агрессивнее обычного; складывала в нужном порядке колбы — так громко, что Альбедо даже забеспокоился. Подошел поближе. — Не знал, что ты из тех, кто тяжело переживает поражения. Сахароза дернулась и обернулась; в глазах ее на секунду появился испуг. — Архонты, не пугайте меня так, — выдохнула она, вставляя последнюю колбу в подставку уже куда как нежнее. — Вы как начали хорошо спать, стали подкрадываться тихо, как мышь. — Ты просто так увлеченно злишься, что ничего не замечаешь. Альбедо бездумно потянулся к ее волосам. Дурацкая прядь, торчащая из-под берета. Он смотрел весь день, не находя удачного момента, чтобы подсказать о ее существовании. Как выяснилось, «аккуратно пригладить самому» — вполне себе вариант; Сахароза, по крайней мере, не возражала. — Меня просто раздражает, что с момента, как я вернулась, мне постоянно попадаются какие-то бесконечные… Эх, скажу прямо: шулера. С дайсами было что-то не то, но как это докажешь… В Сумеру таких проблем не было. — Я бы сказал, что дело может быть в случайности или мастерстве оппонентов, но ты, в конце концов, была на родине игры. Думаю, там как раз должно было быть все разнообразие противников. — Именно. Я знаю, каково проигрывать честно, а каково — по чужой хитрой руке. — она достала какую-то бумагу и принялась что-то яростно чертить. Быстро сложился силуэт сформированных коробочек гибрида одуванчиков — над ними Сахароза работала все те дни, пока была в городе. — Чужое мастерство всегда чувствуется. Вам, господин Альбедо, я была бы не против проиграть на конкурсе иллюстраций, потому ваш талант неоспорим. Тем более, в таких ситуациях всегда можно вынести для себя что-то новое. Здесь же — сплошное разочарование. — Я был бы не против проиграть тебе в карты. Честно говоря, я никогда не играл в Священный призыв. — В смысле? — удивилась Сахароза. — Вы ведь автор дизайнов карточек? Повисла пауза, в ходе которой уши Сахарозы стали заметно дергаться; румянец залил щеки ярче обычного. — Ой. — Это тебе Сайно рассказал, да? — усмехнулся Альбедо. — Так просто вышло. Он в этот момент попытался завести прядь ей за ухо; случайно провел по коже щеки ногтями, пересекся взглядами. И пропал. Совершенно. Из времени и пространства; из жизни и смерти; выжил из ума совершенно. Потому что он был близко; стоял, опершись о стол; мог чувствовать и запахи, и тепло, и наслаждаться этим мучительным светом от сидровых глаз, и быть счастливым. Пропал дурман в его голове; но его чувства — тот невероятный букет, обернутый в ленту из прохладной меланхолии — он остался, прямо здесь. И хочется, и можется. Можется ли? Альбедо кажется, что да; Альбедо аккуратно подносит пальцы ей под подбородок — и видит, как расширяются зрачки, как Сахароза, обомлевшая, дергает ушами и невольно запрокидывает голову, и готов, вот-вот, сделать то, что давно стоило, что-то, ради осознания которого пришлось наломать кучу дров, сделать дурные поступки и… Он это с ней обсудит — немного позже, потому что у него сейчас есть силы облегчить душу, рвущуюся в чужие теплые ладони. — Сахароза, — он облизывает губы и пытается подобрать какие-то слова, но они разбегаются. — Я давно хотел сказать… — Объект номер два. Он не сразу понял, что только что услышал. Мгновение, ставшее вечностью — он видит глаза, из которых резко исчезло все мягкое, что было, чувствует, как собственное сердце падает в пятки. — Прости? — Что именно ты хочешь мне сказать, объект номер два? — повторила Сахароза каким-то до боли спокойным, сдержанным тоном; он твердый, такой, какого он никогда от нее не слышал. — Или, быть может, мне стоит называть тебя Нигредо, Первый разум Золота?