— Висенья.
Она моргает, ее глаза щиплет так, как она привыкла ассоциировать это с изменением своего лица. С одного из них скатывается одинокая слеза, и она сморгивает ее.
— Висенья.
Она больше не должна отвечать, правда? Это ведь больше не ее имя, не так ли?
— Висенья.
Она знает этот голос.... Откуда она его знает?
— Висенья.
Она сгибается, как от удара, горе и боль одновременно выбивают из нее воздух. Она не может дышать, не может думать, не может существовать из-за этой боли.
Почему?
Почему ей так больно?
Откуда она знает этот голос?
Почему?
Она не может... она не может вспомнить... Она не может...
Глаза Висеньи открываются, и она обнаруживает себя в своей собственной постели, солнце проникает сквозь открытые ставни, тепло, уютно и совершенно безболезненно.
Кто-то склонился над ней, длинные пряди чернильно-черных волос щекочут ей нос.
Глубокие тёмные глаза смотрят на нее сверху вниз, в уголках появляются морщинки, а улыбка полна такой любви, что ей становится тепло от макушки до пят.
Конечно.
Как она могла забыть свою маму?
— Доброе утро, моя маленькая ленивая ящерка.
Она смеется, протягивая руки к первому человеку, которого она увидела в этом мире, к величайшей любви, которую она когда-либо знала.
— Я думала, что я дракон, мама.
Ответный смех пробегает по лицу ее матери.
— Драконы просыпаются вместе с солнцем, в то время как маленькие пустынные ящерки спят на нем. Кто ты, мой маленький слизнячек?
Висенья надувает губы.
— Ты злая, мама.
Вместо того чтобы ответить, принцесса только щелкает своего первенца по носу.
— Но я ведь права, верно?
— Драконы делают то, что хотят, Элия, и по этим меркам Висенья больше дракон, чем кто-либо другой, — при звуке этого теплого, до боли красивого голоса ее предательское сердце подпрыгивает, а желудок скручивается.
Кто... как...
Разве он не?...
Ее отец входит в комнату, Рейнира держится за одну руку, в то время как другой удерживает Эйгона.
Рейнира кипит от возбуждения, ее темные кудри подпрыгивают при каждом движении, ее яркие глаза мечутся с места на место.
Она едва сдерживает смех, прижимая одну руку ко рту в тщетной, довольно бесполезной попытке.
Ее брат слишком мал, чтобы быть таким же осведомленным, как Рейнира, и поэтому маленький Эгг просто смеется и хлопает в ладоши, реагируя на чужое настроение.
Их настроение оказывает заметное влияние на ее отца, потому что его полные теней глаза ярче, чем она привыкла их видеть, и он улыбается, когда видит ее. Он по-настоящему улыбается, даже глазами, а не просто изгибает губы в вежливой улыбке.
— Доброе утро, моя дорогая дочь.
Висенья улыбается в ответ, ее переполняет восторг. Он улыбается! Ее торжественный, трагичный, серьезный отец улыбается.
И ее младший брат, о, ее милый маленький Эгг смеется, а Рейнира ведёт себя так, как она всегда делает, когда счастлива, как будто она может лопнуть от радости, запертой в ее крошечном теле.
И ее любимая, горячо обожаемая мама тоже улыбается, мягкая и нежная, по-настоящему счастливая, и все так прекрасно.
Ее сердце может разорваться от этого.
Она открывает рот, чтобы ответить, пожелать отцу, брату и сестре доброго утра, но прежде чем звук слетает с ее губ, другой голос прерывает ее.
— Рейнис! Рейнис, иди сюда!
Рейнис?
Она не знает никакой Рейнис. Кто это?
Рейнира должна была быть Рейнис, но она не Рейнис.
Так кто же...
Яркая вспышка, смех, и в комнату, топая, входит маленькая девочка.
Висенья никогда раньше не видела этого ребенка, ни в этой жизни, ни в той, полузабытой, которую она оставила позади.
Она вилит серебристо-золотые волосы, как у Висеньи, и ярко-фиолетовые глаза.
Ребенок с валирийской внешностью?
Еще одна сестра?
Когда у ее матери появился еще один ребенок?
Но все мысли вылетают у нее из головы, когда следом за ребенком в комнату входит женщина, которая вовсе не является, как она думала, расстроенной септой или служанкой.
Нет, ее одежда слишком дорогая для подобного статуса — красно-серая парча почти скрывает ее, а яркие драгоценные камни сверкают во всех местах, куда можно было бы поместить драгоценный камень.
Она также слишком непринужденно гоняется за маленькой девочкой и кричит беззаботно. Ни одна септа никогда не осмелилась бы так повысить свой голос в присутствии королевской семьи.
Как бы то ни было, Висенья узнала бы эту женщину где угодно.
Это лицо выжжено в ее душе, выжжено кровью ее матери, брата и сестры.
Лианна Старк.
Как она смеет.
Как она смеет бегать, смеяться и вести себя так, словно ей принадлежит весь мир в
личных покоях Висеньи!
Ее отец,
ее отец, отпускает руки Рейниры и Эйгону, позволяя им бегать и дурачиться.
Затем он хватает Лианну за руку и притягивает к себе.
Она смеется, ее глаза сияют, и они улыбаются, кивнув друг другу.
Они выглядят такими влюбленными, практически идеальная пара.
Такими счастливыми.
Висенья поворачивается к матери, внутри нее клокочет ярость, но слова застревают у нее в горле, задушенные явным ужасом.
Даже через несколько минут после родов Элия Мартелл всегда была грациозной и держала себя в руках.
Она идеальная принцесса, красивая и добрая, с достаточно сильной темной жилкой внутри, чтобы сохранить ей и ее детям жизнь в ядовитой атмосфере жизни аристократии.
Кто-то издает обиженный звук, и требуется много времени, чтобы понять, что этот кто-то — она.
— Мама!
Ее мать слабо шевелится, ее живые глаза тускнеют.
— В... Висенья?
Внезапно они больше не в своей комнате.
Они в солярии ее матери, стены увешаны раскрашенными дорнийскими шелками ярко-желтых, оранжевых и красных цветов, грубый каменный пол покрыт красивым мирийским ковром, мебель из темного дерева подчеркивает яркость цветов Мартеллов.
Живая, прыгучая Рейнира лежит на полу, кровь сочится из тысячи и одной раны, остатки ее рта открыты в вечном крике.
Смеющаяся, невинная голова Эйгона — всего лишь пятно запекшейся крови и мозгов на прекрасных шелковых портьерах их матери, его крошечное тело выглядит как выброшенная кукла.
И ее мать, о, ее
мать.
Висенья разворачивается, подбираясь к избитому телу своей матери.
— Мама! Мама, пожалуйста, не оставляй меня, мама.
На мгновение она забывает о своем возрасте, забывает обо всем. Ничто не имеет значения, кроме того, что ее мать умирает у нее на глазах.
— Мама!
Элия слабо улыбнулась.
— Моя маленькая змейка. Не... не бойся. Я собираюсь присоединиться к твоим брату и сестре, моя сладкая. Джейме... Джейме будет присматривать за тобой вместо меня... Хорошо? Будет хорошей ради него?
Она отчаянно кивает.
— Я обещаю, мама. Не умирай, пожалуйста.
Одна дрожащая рука, измазанная кровью, протягивается, чтобы погладить ее по щеке.
— Я... мне очень жаль, моя маленькая змейка. До тех пор, пока... до тех пор, пока ты жива... моя дочь... мой прекрасный солнечный дракон. Я люблю тебя... я так сильно...
Рука падает, приземляясь на пол с мягким стуком, который отдается ужасным эхом.
— Нет! Мама!
Но ответа нет.
Нечто, что когда-то было Элией Мартелл, неподвижно лежит на полу.
Тело ребенка с размозженной головой лежит рядом в разрушенном соларии.
Висенья кричит:
— Мама!
Она не может быть мертва. Она
не может быть мертва.
— Мама, пожалуйста, умоляю, — она трясет Элию за плечи. — Проснись, мама, пожалуйста!
Ничего.
Совсем ничего.
— Нет! Мама, нет!
Но Элия, которая никогда не игнорировала боль своих детей, никак не реагирует на ее душераздирающий крик
— Мама, — она всхлипывает, в уголках ее глаз появляются слезы. — Мама, пожалуйста.
Ее губы дрожат, и она начинает плакать.
Рейгар мертв.
Элия мертва.
Рейнира мертва.
Эйгон мертв.
Они все мертвы.
Маленькая девочка склонилась над остывающим телом матери, сотрясаясь от ужасных, судорожных рыданий, совсем одна в этой тишине и время теряет всякий смысл.
Все, что она знает, это то, что она плачет до тех пор, пока ничего не останется, а потом продолжает плакать, потому что ее мир разваливается на части, и она не может, она
не справляется, ее мать мертва,
убита, и она
не может, это слишком
больно.
Она не знает, как долго плачет, но мягкая рука ложится ей на плечо.
Когда она поднимает взгляд, глаза ее отца останавливаются на теле ее матери, их взгляд отстраненный, как будто он видит что-то очень далекое и старое.
— Мне очень жаль, моя дорогая дочь, я знаю, что ты очень любила Элию, но это был единственный выход.
Он гладит ее по голове и сажает к себе на колени, качая в своих руках, как ребенка. Висенья хочет шарахнуться от него, закричать, пнуть или расцарапать за его слова, но он ее отец, а она только что потеряла мать.
Она снова начинает плакать, прижимаясь к нему, хотя и ненавидит себя за это.
— Эта жертва была достойная сожаления, любовь моя, но ты достойно ее принесла. Никто не станет винить тебя в том, что Элия не смогла выполнить свой долг, — голос... этот голос... это то, что она слышала лишь мельком, но, как и все остальное об этой женщине, оно осталось в ее душе.
Лианна Старк стоит, одетая в черное и алое, с двумя детьми по обе стороны от нее — девочкой с серебристо-золотыми волосами, заплетенными в кольца, и мальчиком в рубашке из черного шелка.
Шлюха-волчица продолжает говорить, каждое слово оставляет кровоточащую рану.
— Это не твоя вина, что она была слабой, но теперь ты король, любовь моя, а она мертва. Я могу дать тебе столько драконов, сколько ты пожелаешь, и даже больше.
Она отпускает руку девочки, чтобы прижать ее к своему животу, большому и круглому.
Круглый из-за ребенка, понимает Висенья, по победоносной улыбке на красивом, диком лице Лианны Старк.
— Я уже дала тебе Висенью и Эйгона, и Рейнис растет во мне. Какая тебе нужда в болезненном отродье Элии Мартелл?
Висенья совсем одна.
Ее отец мертв.
Лианна наклоняется к ней с улыбкой на лице.
— Твоя мать мертва, маленькая пустынница, и я дала моему принцу Висенью со льдом и пламенем в венах. Ты никому не нужна. Теперь у нас есть Висенья получше.
Когда девушка отстраняется, Висенья видит, что красивая комната ее матери изменилась.
Теперь она наполнена серыми, белыми, красными и черными цветами, толстыми, тяжелыми гобеленами на стенах. Волки, драконы и зимние розы были повсюду.
На почетном месте, прямо в центре стены, висит голова ее матери в короне из зимних роз.
***
Висенья резко просыпается, крик застревает у нее в горле.
Она проглатывает его, прежде чем он успевает вырваться, чувствуя, как в груди ростет пузырь паники.
Это неправда, это неправда, это неправда.
Это
не может быть правдой.
Прежде чем ее разум догоняет тело, она двигается, соскальзывает с кровати и убегает, слезы затуманивают зрение и душат ее.
Это неправда, это ложь, это просто сон.
Она не знает, как она туда попадает, даже не узнает коридоры, по которым шла, но она там, она знает, что это нужная дверь.
Не останавливаясь, чтобы подумать, она врывается в комнату, а затем замирает.
Нет.
Джейме открывает взгляд от своего стола и вскакивает, за секунду пересекая половину комнаты.
— Роанна, милая, что случилось?
Она не может ответить, ее всхлипы становятся все громче и быстрее, душат ее горем.
Это был не сон.
Они мертвы.
Они действительно мертвы.
Она потеряла их навсегда.
Она не может дышать, она не может думать, она не может, она не может...
Они мертвы.
Они были убиты.
Ее отец бросил их.
Они мертвы, они мертвы, они
мертвы.
Она не может дышать
Она не может думать
Она
не может.
Что-то теплое и мягкое вторгается в ее сознание.
Что?
Что это такое?
Ничего нет, абсолютно ничего, она наедине со своим горем, своей потерей и своим
безумием.
Руки обхватили ее, заключая в крепкие объятия.
Низкий голос шептал неразборчивые утешения.
Чья-то рука гладит ее по волосам, мягко, как будто она сделана из стекла.
Что-то расслабляется в ее груди, и внезапно она снова может дышать.
Она снова может думать.
Она свернулась калачиком в руках Джейме, крошечный комочек абсолютного отчаяния, а Аллирия гладит ее по волосам.
Это кажется неправильным.
Где ее мать? Где ее отец?
Они должны были утешать ее, уверять, что все это был всего лишь дурной сон, но они не могут.
Они мертвы, убиты, и поэтому вместо них у нее есть Джейме и Аллирия.
Она закрывает глаза и откидывает голову назад, прислоняясь к своему защитнику.
Бессознательно ее пальцы тянутся вверх, чтобы коснуться броши, но натыкаются лишь на гладкую ткань.
Брошь исчезла вместе с ее семьей, ее домом, ее лицом и ее именем. Вероятно, ее расплавили, или сломали, или...
Это был подарок ее отца, доказательство его любви к ней.
Эта любовь исчезла, ушла, как и все остальное, умерла, как он, и ее мать, и ее брат, и сестра, и.....
Ее скребущие пальцы натыкаются на что-то еще, на твердость под легкой тканью ночной рубашки.
Она открывает глаза и запускает руку в вырез ночной рубашки, вытаскивая цепочку, такую тонкую, что кажется, будто она соткана из солнечного луча.
На ней подвешен красивый медальон с тонкими линиями, прослеживающими замысловатый узор, который выглядит почти как извивающийся змеиный клубок.
Украшение изготовлено из лучшего золота, которое можно купить за деньги, чистого, мягкого и приглушенно сияющего, словно оно наполнено светом самого солнца, даже сейчас, глубокой ночью.
Не обращая внимания на Джейме и Аллирию, она открывает его, нуждаясь в чем-то, на чем можно сосредоточиться, на чем угодно.
Внутри медальона находится только одна картинка, без красок и почти без каких-либо деталей.
Никаких лиц с носом Мартеллов или скулами Таргариенов.
Никаких проклятых оттенков фиолетового или серебра.
Невозможно определить людей на этой миниатюре, не зная наверняка.
Ничего, что могло бы связать ее с семьей, о которой она ничего не должна знать, если медальен найдут.
Три девушки на миниатюре могут быть кем угодно, вообще кем угодно.
У одной из них были темные волосы, но кроме этого мало что можно разглядеть.
Они улыбаются, все трое: одна — смелая, вторая — невинная, третья — яркая. И за каждым ребенком стоит взрослый.
Двое мужчин и женщина, каждый держит руку на плече одной их девочек, у каждого темные волосы.
Больше ничего.
Невозможно сказать, кем являются эти шестеро.
Это безопасно. Это не поддается идентификации.
Но, о, оно так дорого для нее.
Она сморгивает слезы, которые угрожают затуманить ее зрение, и откидывается назад в объятия своего защитника, болезненный вой горя и потери на мгновение умолкает.
Утешенная и успокоенная, в тепле и безопасности рядом с Джейме и Аллирией, веки Висеньи начинают опускаться, а голова кивать.
Прежде чем она осознает это, она снова засыпает.
***
Когда она просыпается, снова светит солнце, и она просто слышит пение птиц.
Она завернута в одеяла и простыни, как маленькая гусеница, и спрятана в центре большой кровати, которую делят Джейме и Аллирия.
Джейме лежит, растянувшись на животе, и храпит, его золотистые локоны растрепались и падают на лицо. Он все еще одет в ту же одежду, в которой был прошлой ночью, виновато осознает она, как будто у него не было ни времени, ни сил переодеться.
Аллирии нигде не видно, но когда Висен... когда Роанна внимательно прислушивается, она слышит знакомый звук, который она презирает.
Когда ее мать была беременна Рейнирой, ей постоянно было плохо.
Пицель был так же бесполезен, как и всегда, а Рейгара никогда не был рядом. Оберин был в полуизгнании за морем, а у Дорана был собственный ребенок, о котором нужно было беспокоиться, королевство, которым нужно было править, и мать, по которой нужно было скорбеть.
Висенья провела большую часть второй беременности своей матери, свернувшись калачиком на коленях Ашары, или Седры, или любой другой фрейлины Элии.
Она видела, как плоть таяла на костях ее матери, как ее лицо серело, а силы иссякали.
И она наблюдала, как ее тошнило едой, необходимой ей для жизни, пока она не превратилась в ходячий скелет.
Ей было страшно видеть свою любимую мать такой слабой, а теперь Аллирии тоже плохо.
Она, конечно, знает, что это нормально. Она знает, что многим женщинам плохо, когда в них только начинает расти ребенок.
Она это знает.
Но...
Роанна сглатывает.
Роанна. Ее зовут Роанна.
Ее мать не была дорнийкой, ее не заставляли рожать ребенка за ребенком ради безумного пророчества.
Ее мать не отказывалась на грани смерти после каждых родов.
У нее нет причин бояться.
Она — Роанна Ланнистер. Она всегда должна помнить об этом и не забывать это, как прошлой ночью.
Ей повезло, что ее видели только Джейме и Аллирия. Если бы леди Дженна или кто-то другой оказался рядом, когда она плакала из-за матери, отца, брата и сестры... Она не должна была этого делать.
Что ж, некоторые вещи слишком подозрительны, чтобы их замалчивать.
Она — Роанна.
Ее зовут Роанна.
Роанна слезает с высокой отцовской кровати.
Может быть, Аллирия захочет, чтобы ее обняли?
Дети чудесные, и она очень рада, что у нее будет маленький братик или сестренка, но все чувствуют себя ужасно, когда им плохо.
Золотой кулон бьется о ее грудь, когда она спускается вниз, и она прячет его под ночнушку, чтобы оно не мешало ей.
