В Кастерли двести восемьдесят третий год с момента завоевания Эйгона подходит к концу почти с такой же помпой, как и в Королевской Гавани.
Это не было удивительно, если учесть, что богатство Ланнистеров, сравнимое только с их гордостью.
Это еще менее удивительно, если вспомнить, что впервые за многие годы в Утесе Кастерли появилась леди, которая не является сестрой лорда, и она скоро родит его первого внука.
Лорд, о котором идет речь, сидит в самом центре высокого стола. Он не улыбается и не ведет непринужденных разговоров с окружающими, но его изысканное и вычурное праздничное одеяние мерцает в свете свечей.
Золотая вышивка на его рукавах из золотистой ткани, темно-красные драгоценные камни на толстых цепях на плечах, а также замысловатая черная вышивка на камзоле — это именно то, чего ожидают от самого богатого человека Вестероса, ни больше ни меньше.
Его сын и наследник сияет, как будто сделан из настоящего золота, впервые за много лет сидя по правую руку от отца.
Его золотистые кудри чистые и яркие, и хотя его одежды не такие многослойные и неудобные, как у его отца, они тоже сшиты из бархата, меха горностая и золотой ткани, и скроены и украшены более чем богато, чтобы угодить его требовательному отцу. Даже тонкое полотно, выглядывающее из прорезей его камзола, кажется, светится в тусклом свете свечей и пламени в каминах.
Аллирия сидит рядом со своим мужем на протяжении всего торжества, ее акцент резкий и ясный, как и у всех других западных аристократов вокруг нее.
Она говорит с Джейме как можно меньше, не желая вызвать подозрений, потому что, хотя у них было несколько долгих разговоров и они помирились, она всего лишь человек, и его отказ от их ребенка был весьма обиден.
Роанна не знает об этом разрыве в единстве между ее отцом и мачехой. (Висенья знает и беспокоится, вспоминая подобные разногласия между ее собственными родителями)
Несмотря на свою беременность, Аллирия отказалась от удобных драпированных шелков своей родины. Вместо этого она надела дорогой бархат и драгоценности в стиле Западных земель.
Само по себе ее платье великолепно, сшито из алого шелка и бархата, и ослепительно роскошно.
Довольно очевидная демонстрация богатства — оно было сшито, чтобы соответствовать ее беременной фигуре, а не оставлять зазор в шнуровке, как это делает большинство женщин.
До сих пор Аллирия избегала этой проблемы, надевая более свободные платья своей родины, но для торжеств ей сшили новое платье, которое она сможет переделать по мере необходимости, когда наденет его вновь, без огромного живота, который появился из-за беременности.
Простота кроя и отсутствие вышивки с лихвой компенсируются почти неприлично дорогой тканью. По крайней мере, именно на это намекают дворяне, присутствующие на устроенном их Верховным лордом празднике.
По правде говоря, шелк любого вида — один из крупнейших предметов экспорта Дорна, вплоть до шелкового бархата, как и кермесы — насекомые используемые для окрашивания тканей, что живут вблизи Быстроводной, где родилась Аллирия.
Ее тетя Нимелла подарила ей всевозможные алые ткани, и именно из них было сшито платье Аллирии.
Красная и золотая ткань, из которой сделаны накладные рукава с демонстративными разрезами и юбка, была соткана на ткацких станках, работающих в том же ритме, что и течение Быстроводная, на береге которой стоит родовой замок ее брата.
Даже золотые украшения с рубинами, скрывающие вырез платья и скрепляющие разрезы на накладных рукавах, были привезены ею из Дорна как часть ее чрезмерно большого приданого, которое когда-то было разделено между двумя сестрами, но теперь принадлежало лишь ей одной.
Первоначально это был набор заколок для волос и брошей, доставшийся ей от давно умершей бабушки, но всё поменялось.
В ее единственном протесте, волосы Аллирии свободно струятся из-под жесткого округлого капюшона, а не скрыты вуалью, как это принято в Западных землях.
Роанна мало что понимает в политике, стоящей за выбором мачехой тканей для ее дебютного платья в обществе Западных земель, но глубоко внутри нее спрятан человек со светлыми волосами и фиалковыми глазами, который смеется над каждым, кто называет платье западным.
Покрой может быть западным, но каждый его стежок сделан в Дорне.
Тетя ее отца, Дженна, пришла в ярость, когда поняла, как ловко Аллирии удалось найти лазейки в словах лорда Тайвина "сделай из моей невестки-дорнийки Леди Запада".
Роанна улыбается с того места, где она сидит с сыновьями Дженны.
Возможно, у нее нет личной неприязни к Дженне, как к Тайвину, но эта женщина слишком похожа на своего брата, чтобы Висенья сильно любила ее.
А видеть, как Ланнистеры терпят поражение, всегда приятно, особенно если этот человек так похож на мужчину, который все еще снится ей в кошмарах.
Выглядел бы он так же, если бы ее мать, братья и сестры были живы? Если бы его заговоры и планы были сорваны? Если бы ему бросили вызов и он потерпел поражение?
Она смеялась до слез после того, как Дженна в гневе унеслась прочь.
Лайонел толкает ее.
— Перестань так улыбаться. Ты бастард, но ты Ланнистер, так что не должна вести себя как бастард.
Проницательная, умная, слишком взрослая для своих лет Висенья ответила бы словами, достаточно острыми, чтобы содрать с него кожу.
Милая, послушная, невинная Роанна только делает глубокий вдох, считая до десяти на языке, который она никогда не изучала, и кивает.
— Хорошо, Лайонел.
Восьмилетний ребенок сильно раздражает ее, хотя она прекрасно понимает, что большая часть его грубости возникла из-за раздражения тем, что мать заставила его присматривать за ней — его пятилетней кузиной-бастардом.
И по-своему он присматривает за ней.
Он пытается помочь маленькому ребенку приспособиться к сложной социальной ситуации, которую он сам даже не понимает.
Это не его вина, что она хочет проклясть его за это, потому что она знает, как читать лучше, чем этот ребёнок.
Это не его вина.
Она поджимает губы и дергает его за рукав.
— Лайонел?
Старший ребенок хмурится и отдергивает рукав.
— Что?
— Я хочу спать, но здесь слишком громко.
Он закатывает глаза, такие же ярко-изумрудные, как у нее, того же цвета, который преследует ее в ночных кошмарах.
— Ты еще не можешь ложиться спать, еще даже не подали десерт.
Роанна куксится, и ее губы начинают дрожать.
— Но я устала! Я хочу спать.
***
В конце концов, она добивается своего.
Дженна спускается из-за главного стола, прежде чем ссора между двумя детьми успевает привлечь слишком много внимания, и сама уводит Роанну из зала.
Конечно, потом она передаёт ее служанке, грубо приказывая уложить ее спать и оставаться с ней, но, по крайней мере, она предприняла какие-то усилия, верно?
Роанна молча терпит грубую помощь девушки с одеванием и без возражений позволяет быстро уложить себя в постель.
В конце концов, раз за ней некому присматривать, то и некому будет заставлять ее оставаться в постели.
Вскоре, почти сразу после того, как она закрывает глаза и перестает дышать, раздаются тихие шаги, которые постепенно стихают, и она остается одна.
Она не удивлена, что горничная сочла веселье важнее, чем наблюдение за рождённым шлюхой бастардом.
Она игнорирует острую боль при мысли о том, что ее мать оторвала бы голову любой женщине, посмевшей вот так бросить ее первенца.
Вместо этого она взбирается на широкий подоконник, чтобы посмотреть, как солнце опускается к морю в сиянии огня и света.
В последний раз, когда она вот так смотрела на закат солнца, ее мать была жива.
Она стояла на широком подоконнике, держась за плечо матери, чтобы не потерять равновесие, и смотрела, как сияющие доспехи армии ее деда исчезают из виду.
Это был последний раз, когда она видела своего отца и дядю Левина.
Ее отец столкнулся лицом к лицу с Робертом Баратеоном и умер с размозженной грудной клеткой и раздавленным сердцем изменника. Люди шепчутся, что перед смертью он прошептал имя волчьей суки.
Ее дядю зарубили со спины, уже сильно израненного, и его тело оставили на милость падальщикам, кружащим над полями сражений.
— Ты не должна оставаться одна в таком состоянии.
Сильный дорнийский акцент, раздающийся так неожиданно, заставляет ее вздрогнуть, и на какое-то безумное мгновение она думает, что это голос ее двоюродного дедушки, и задается вопросом, возродился ли Левин каким-то образом, чтобы защитить ее.
Она резко оборачивается, почти теряя равновесие, и в самый последний момент ее подхватывают сильные, жилистые руки в оранжевом и золотистом шелке.
Черные глаза ее дяди Оберина смотрят на нее сверху вниз, и от ужасной серьезности в них у нее почти перехватывает дыхание.
— Будь осторожна в таких высоких местах, как это. Если ты упадешь, то они никогда не найдут твое тело.
Роанна хватается за руку, обнимающую ее, чувствуя кончиками пальцев знакомый гладкий шелк.
— Благодарю вас, ваше высочество.
Оберин лишь снимает ее с подоконника и садится в широкое кресло, усадив ее к себе на колени.
Роанна молча зарывается лицом в шелковую тунику и закрывает глаза, вдыхая знакомый запах солнца, песка и специй.
Ее глаза пекут от слез, но никто, кроме принца, не видит этого, и он вряд ли может винить ее.
Не тогда, когда она слышит его прерывистое дыхание, не тогда, когда его руки обвиваются вокруг нее и сжимают, как будто это остановит ее от падения и смерти, которая забрала ее мать, брата и сестру.
Она задается вопросом, смотрел ли он раньше на закат со своей сестрой, смотрел ли он на буйство красок на небе с такой же невыносимой болью в груди, как и она. Может ли он тоже смотреть прямо на солнце, не моргая, как это могла ее мать.
Они долго сидят в молчании, вцепившись друг в друга, как утопающие в спасательный круг, и смотрят, как солнце опускается все ниже и ниже.
Когда солнце касается горизонта, кажется, что море горит, словно живое пламя танцует на воде, но ни один из молчаливых наблюдателей не отводит глаз.
Глаза Роанны закрываются, когда над ними появляются первые звезды, тихие и холодные.
Она едва чувствует легкий, как перышко, поцелуй на своем лбу или нежные руки, которые укрывают ее одеялом.
Но ее сны наполнены горько-сладкими воспоминаниями о смеющихся детях и темноволосой женщине, от которой пахнет солнцем, песком и специями.
***
В двести восемьдесят четвертом году рассвет ясного и прекрасного дня, такого прекрасного летнего дня, какого только можно пожелать, — первый год за столетия без Таргариенов на Железном троне.
Почему-то это кажется важным.
Начало новой эры, где на могущественных повелителей драконов охотятся и их презирают. Эра, где их тысячелетняя династия была уничтожена раз и навсегда.
Насколько известно миру, все, что осталось от столетий славы и могущества дома Таргариенов, теперь принадлежит двум сиротам, живущим в Эссосе.
А Железный трон, место и символ их власти и славы, занимает Баратеон, потомок бастарда, который носил черные и золотые одежды.
Это конец одной эпохи и начало новой.
Роанна просыпается достаточно рано, чтобы выскользнуть из постели и подбежать к окну, чтобы посмотреть на восход солнца.
Она не может смотреть прямо в окно, но если она сядет с противоположной стороны от той, на которой сидела, чтобы понаблюдать за закатом, то почти сможет наблюдать за его восходом.
В последний раз, когда она наблюдала восход солнца в новом году, ее разбудила мать, и она сидела у нее на руках, сонная и зевающая.
Тогда ее отец все еще был жив. Она не знала, что он никогда не вернется, что она никогда больше не услышит, как он поет для нее.
Она не знала, что скоро потеряет людей, которых любила больше всего на свете, в хаосе страха и крови.
Роанна смотрит прямо на солнце, не моргая и не отводя взгляда. Если присмотреться повнимательнее, то можно подумать, что ее глаза кажутся скорее фиолетовыми, чем зелеными.
