Тише воды, ниже некуда

Из очереди за крепким кофе Власова увидела, как к главному входу подлетает Валечка. В кроссовках и наушниках, она прошмыгнула в здание, не дав возможности даже салютнуть ей пустой ладонью или улыбкой. Улыбка у Власовой была что надо: сшибала с ног, кружила голову и влюбляла. Пожалуй, последнее Рите по жизни всегда мешало. Но только в тот день она очень хотела бы этим воспользоваться. Потому что провожать блондинку печальным, как у Пьеро, взглядом было не очень-то и увлекательно. Когда же с разделением напитка на порции было покончено, Власова быстро последовала за коллегой: через главный вход к лифту. К Ритиному сожалению, ехать в нём пришлось не с Валей. Ехать пришлось с лаборантами, клюющим носом сменщиком ночного дежурного и Рогозиной. С ней Власовой в одном лифте было дискомфортнее всего. Она даже стаканчик с кофе к губам боялась поднести, потому что знала, что при начальнице обязательно обожжёт язык или обольётся. А ещё, между ними висело такое грузное, ощутимое молчание, что Власова чуть не спросила, отчего мать и дочь не вместе на работу приходят. На этаже они разошлись, как в море корабли: Рогозина работать, Власова — налево. И, идя по коридору на своё лево, Рита пыталась вспомнить, поздоровалась ли с Галиной Николаевной вообще. Этот кусок, пока они поднимались, а капитан старалась не дышать слишком громко, в голове отпечатался как-то неотчётливо. Она не знала, о чём думала в тот момент, но скрещенные на руке пальцы давали ей какую-то уверенность в себе. Так по коридору идти было легче. Так говорить себе, что она действительно поздоровалась, было проще. Дойдя, как по привычке, которой она успела обзавестись, до лаборатории, Власова сбавила темп. Она совсем немного замедлила шаг, что позволило ей оглядеть себя с ног до головы. Она условила эту странную особенность за собой: проверять, как она выглядит. Она поправляла волосы, если те торчали. Она одёргивала на себе всю одёргивающуюся одежду. До смешного — как в кино, она по ладошке проверяла своё дыхание. Нет, не на наличие дыхания вообще, а на свежесть, конечно. Лишь убедившись, что физически и морально она была в полном порядке, Власова вошла в лабораторию. Там путь ей неожиданно преградил Тихонов, подкативший к ней. Подкативший на своём стуле, где на спинке болтался плед, а с углов лезли фантики от конфет. — Мне нужна любовница, — щенячьи глаза Вани смотрели на Риту снизу вверх, и, оторопев только на мгновение, она успела прикинуть, куда звонить. У неё не было знакомых сутенёров, но была парочка хороших психологов: у Вани были явные проблемы. Осознав, что фраза — идиотская, а глаза Власовой стекленеют с каждой новой секундой, Тихонов откашлялся. В голове запустились процессы, которые из кубиков его знаний обычно строили предложения. Первоначальная фраза обросла подробностями: — Я нашёл любовницу Богачёва. Мне нужно, чтобы вы привезли её сюда, — зачем-то Ваня указал на крошечную точку в лаборатории — свои колени. И Рите вновь вся ситуация показалась иррациональной: у Тихонова определённо были проблемы, которые надо было решать. Но решала она их по мере поступления: бросила Вале кивок, который значил что-то вроде «привет», оставила под носом Вани кофе до краёв и отправилась на поиски Майского, с кем и нужно было прокатиться за любовницей. Не так Власова, наверное, хотела бы начинать утро, но её никто не спрашивал. На первом курсе университета не рассказывали, что придётся в восемь утра слушать в машине сводку криминальных новостей. Что придётся в восемь утра молиться, чтобы американо не выпили. Что придётся в восемь утра думать о том, как угодить одному чёртовому человеку в огромном и непредсказуемом мире. × Антонова внимательно следила за допросом милой брюнетки. А Власова сидела на соседнем стуле, хотя давно бы могла уехать домой. Скорее всего, она просто отбывала часы своей работы, чтобы не гневить начальство. Или, как показалось Вале, специально всё ближе и ближе двигалась, стараясь столкнуться хотя бы руками на столе. От Риты было душно, немного неудобно, но отвлекаться на неё было ещё более неудобно. Антонова сосредоточила всю себя на допросе. Ей не нравилось, как бегает по стенам и лицу Майского взгляд любовницы Богачёва. Эта милая брюнетка Ника вела себя естественно. Естественно для тех, кто находится в диком стрессе. Валины познания в психологии позволяли понять: она врала, умудряясь при этом краснеть, словно рак. Только вот Майский, пускавший слюни в её вырез, совершенно этого не замечал. Впрочем, сама Валечка не замечала, как тем же самым с её вырезом занималась Рита. Власова от этого не краснела, но шанс, что её поймают, сохранялся. Она пыталась дозировать созерцание, иногда поднимая глаза повыше. Тогда она принималась разглядывать напряжённые Валины губы и смятый, точно лист бумаги, лоб. Профиль, который она запечатлевала на кинохронику своей жизни, восхищал всех её внутренних критиков: такую красоту ещё поискать нужно. Валечка казалась творением Богов, которые ради неё всё лучшее собрали по крупицам. Внешне, внутренне, как ни крути, она была прекрасна настолько, что, будь Власова не со всеми дома, на колено бы одно перед ней встала. Антонова, осознав, что ещё немного — и в ней дырка, повернулась. Рита, которая продолжала настырно двигаться к ней, чуть со стула не свалилась: ей будто ладонью с размаха в лицо дали. Она по инерции схватилась за нос, которому уже, однако, было глубоко плевать. — Она знает больше, чем говорит, — фраза Вали не требовала комментария: она сказала её самой себе, чтобы не так тихо было в комнате. Тишина начинала её убивать. А Власова, дышащая над ней то так, то по-другому, душила всеми возможными способами. Хотелось её оттолкнуть. Но — лучше всего у Валечки с этим справлялись не руки, а слова. И они, надо сказать, подействовали верно: Рита отшатнулась, испуганно опустив взгляд и всё внутри себя, потому что её чуть не застукали на месте преступления. И если бы она только знала Валю чуть глубже, бесполезным «чуть не» она бы уже никогда не сотрясала воздух. — Ты оперативником хочешь стать? — Власова попыталась выровнять спину, потом за ней и голос. Это оказалось сложнее, чем она думала: спина-то сразу как струна стала, а вот с голосом было работать и работать. Она кашляла в кулак так мелко и часто, что Антонова всерьёз забеспокоилась за здоровье окружающих Риту людей. Валя не видела смысла отвечать на вопрос, пока капитан не закончит прочищать горло. Даже если бы это затянулось так, что всё сказанное успело бы выветриться, Антоновой было бы как-то всё равно. Она не считала нужным посвящать коллегу в подробности своей жизни, которую та будто планировала ложечкой поковырять. Но ведь и Власова была не так проста: цепкостью хватки она была в маму, неумением понимать тончайшие намёки — в папу. А ещё она вечно летела напролом, если вдруг впереди был забор. Бетонный забор с торчащими из него штырями. — Зачем тебе эти допросы? В лаборатории интереснее, — Рита не знала, пытается ли она докопаться до себя или всё-таки до Антоновой. Упрямо она говорила, не замечая, как наступает на Валю в физическом плане. Когда между ними осталось буквально одну нитку пропустить, блондинка подорвалась с места. Она не понимала, что с ней происходит. Власова вызывала в ней множество странных ощущений: от неё и некомфортно было, и душно было, и улыбаться хотелось, потому что она нихрена в жизни в свои тридцать с лихом не понимала. Усмехнувшись, Валя сделала вид, что, кроме слов, между ними ничего не произошло. Она сложила руки на груди и ответила: — Я будущий психолог. У меня чисто профессиональный интерес. Нигде, кроме допросной, я не отточу свои теоретические знания, — она пожала плечами, как поставила очередную точку. Власовой показалось, что точка, как мишень, у неё на лбу. Сама Валечка, пока Рита думы думала, сбежала, не дождавшись ещё большего вранья из-за стекла. × — Короче, не верю я этой Смирновой. Что-то нечисто у них там в отношениях с Богачёвым было, — Николай Петрович положил руку на отчёт Майского, который Рогозина пролистывала в буфете за чаем. — Отношения, где есть жена и любовница одновременно, редко бывают чистыми, — начальница пожала плечами, ожидая, что её зам самостоятельно догадается. Но догадки у Николая Петровича работали в другую сторону, так что ей пришлось убрать его ладонь и продолжить интереснейшее чтиво. — Ну, даже Валя сказала, что девица врёт, — Круглов добавил ещё кубик сахара в чай, который бы давно стоило подогреть. Пить его вообще не хотелось, но сама атмосфера буфета обязывала сидеть над документами не с пустым желудком. Он лениво поболтал ложкой в чашке, хмурясь, что белые кристаллики растворяются медленно. Рогозина при упоминании дочери замерла. Пару секунд она смотрела на угол страницы и, казалось, много о чём-то думала. Потом в Николая Петровича прилетел такой взгляд, что он пожалел обо всей жизни, проведённой в ФЭС. — Так мы на Валиных показаниях всё обвинение тогда и построим, — лицо Рогозиной напряглось, обнажая недовольство. Она никогда о Вале не говорила с другим выражением лица: вечные морщинки в уголках глаз, вечно поджатые губы, вечно опущенные с тяжестью брови. Круглов не любил, когда всё выходило так: ещё мгновение назад они ровно сидели, ровным тоном общались, а потом спусковой крючок — и вот Рогозина уже молниями в него мечет, хотя знает, что он ударов током сторонится. Он не понимал, как одна маленькая девочка может в ком-то вызывать столько отрицательных эмоций. Он помнил Валечку разной, но не помнил, можно ли хоть за что-то так её ненавидеть. Семейные драмы начальницы для Николая Петровича были недоступны. Зато личные драмы Вали он знал все, вплоть до маленьких, глупых девчачьих секретов. Ей было нелегко всегда, а после того, что с ней сделали жизнь и Галина Николаевна, ей вообще нужна была ежедневная поддержка. Круглов искренне не верил, что родная мать может этого просто не дать. Ну, или дать что-то совершенно противоположное. У Круглова не было своих детей, и, пожалуй, бóльшую часть своей любви он дарил Валечке. Но единственное, с чем он не справлялся, — её мать. Ту было невозможно образумить, поставить на правильный путь или банально успокоить, чтобы прошлое не воспринималось ею так остро. Так, будто конец света всё-таки произошёл. — Ладно, — Николай Петрович вздохнул, — завтра сам ещё раз со Смирновой поговорю и посмотрю, как она будет себя вести. — Валю возьми с собой, — интереса к отчёту не было. Собственно, как не стало и аппетита, хотя Рогозина целые сутки до этого не ела. Она встала из-за стола и направилась в свой кабинет. А Николай Петрович остался в буфете. Остался с очередной порцией чего-то очень ядовитого.