Солнце на холсте

      — Какого черта! — спросони кричал Гриммджо, не понимая, кто его облил водой.       — Вставай, чертов пьяница! — продолжала лить на него воду Рукия. — Уже вечер, а ты всё спишь.       — Хватит, Рукия! — рычал тот. — Всё, всё, я проснулся.       — Язык твой — враг твой! Ты вчера по-пьяни всё разболтал Ичиго! Ладно, он ничего не понял.       — Я ничего не помню…       — Ещё бы ты помнил! — махнула девушка руками. — Но твоё поведение ничто по сравнению с тем, что сделал мой брат. Он точно нас всех загубит. Придется нам самим решать его проблемы. Избавиться и от Ичиго, и от Орихиме заодно.       — Ичиго сегодня уезжает…       — Рукия, — застал их разговор Улькиорра. — Не смейте её трогать! Я же сказал, что сам всё решу.       — Я видела, как ты всё решаешь! Хватит! Я сама покончу с этим! Вы оба как малые дети, голову от женщин потеряли, — спешно девушка оставила брата и друга, выбегая из дома.       — Если стоит с кем-то бороться — то с врагом внутри нас. И обуздать его — истинное искусство. Так настолько в душе ты художник, Шиффер? — вставая с постели, сарказмом брызгается Гриммджо, но, встретившись с суровым взглядом Шиффера, как-то стушёвывается.       — Для художника цензура — творческий аборт! — отсмеивается Шиффер, с грустью улыбаясь. — Если она не будет моей — я умру, понимаешь?! А если мне не хватит чести умереть от тоски по ней — сам наложу на себя руку самым искусным способом из всех возможных, превратив мою смерть в истинное искусство! — бьет себя в грудь Улькиорра, задрав подбородок, гордясь сказанными словами.       — Шиффер, ты бредишь! Она — всего лишь одна из многих, найдешь себе другую, она не стоит тебя, идиота этакого.       — Она пронзила меня ядовитой стрелой, навсегда оставшись взбрызгивающий яд в сердце раной, — пытается художник театрально залезть на рабочий стол торговца.       — Что ты делаешь? Сядь! Внимание лишних глаз и ушей привлекаешь! Тебе цирюльник нужен, чтобы в дурку тот тебя повязал!       — О, женщина, о дива дивная, что разом и яд, и противоядие мне дающая! — залез Шиффер на стол.       — Завали! Ты же презираешь поэтов, а теперь сам в них заделался!       — Она поэт. Она меня вдохновила!       — В тебя блаженный вселился, Шиффер! Видел бы только тебя Айзен — в гробу он явно колотится, просясь выйти наружу, дабы остановить тебя.       — Открой свою душу, в сердце своё пустив, покарав пуще прежнего!       — Заткнись! — дал Гриммджо поэту по ноге, тем самым заставив упасть второго со стола. — Чёртовы художники, хуже пьяных. Но Рукия права, Улькиорра, ты совсем голову потерял, — печально опустил взгляд Гриммджо. — Мы вчера всё чуть не пропали.       — Гриммджо, ты и Рукия…       — Послушай, Шиффер, — перебил он его. — Ты не знаешь, что Куросаки завтра отбывает служить в другой город. Он мне рассказал вчера в кабаке за выпивкой. Сегодня последний шанс. Больше не будет возможностей.       — Как?.. Значит, Орихиме… тоже уедет? Вот, почему она пообещала встретиться со мной… Она солгала!       — Ты только и можешь, что думать лишь об этой девчонке!       — Я должен немедленно увидеть её! Я должен пойти к ней!       — Поубавь пыл, Шиффер, к ним в поместье Рукия пошла. Раз брат не может справиться, то сестра завершит за него его дело. Убьет их обоих.       — Нет, вы не посмеете! — побежал Улькиорра к двери, но его схватил Джагерджак. Между парнями развязалась драка.       В это время Рукия уже дошла до особняка Куросаки, из которого доносилась веселая музыка и громкий смех. Девушка поняла, что устроили прощальные проводы по отбытию главнокомандующего.       — Рукия, — неожиданно отварил дверь сам Ичиго. — Что Вы тут… как хорошо, что Вы пришли. Ик! Я очень хотел Вас увидеть, — пошатывался из стороны в сторону Ичиго. Явно было видно, что мужчина переборщил с выпивкой.       — Ичиго, Вы еле на ногах стоите! Позвольте, я отведу Вас в комнату. Там и поговорим, — воспользовалась ситуацией Рукия.       Они дошли до комнаты Куросаки. Кучики хотела было уложить его на кровать, а после придушить подушкой, но вдруг Ичиго потянул её за собой, падая вместе с ней на постель. В считанные секунды пьяный Куросаки оказался поверх Рукии, принявшись целовать её шею.       — Ичиго! Остановитесь… Что Вы… что ты делаешь! — каждое последующее слово девушки заглатывалось вожделеющим стоном, хотя это было неправильно. Было понятно, что мужчина оказался сильнее лежащей под ним Кучики.       — Стоило мне увидеть Вас однажды, как я понял, что Вы должны принадлежать только мне, — скользнул Ичиго рукой вниз девушки, разводя той ноги.       — Нет, пустите меня! Я здесь, чтобы уби… — но Куросаки не дал договорить Рукии, засунув в её рот свой язык.       Параллельно с этим в поместье Гриммджо раздался стук в дверь. Отварив, он лицезрел стоящую на пороге Орихиме.       — Госпожа Куросаки, что Вас привело в мой дом? — обращался хозяин поместья к ней, языком проводя по верхней губе, обнажая ряд острых зубов.       — Я… мне нужно… поговорить с Господином Шиффером, — неуверенно мямлила женщина, теребя пальцы.       — Прошу Вас, проходите, он в гостевой. Как раз Вас ожидает.       — Вот как? — заходя в дом, размышляла Орихиме, не понимая, как художник мог догадаться, что она придет к нему именно сейчас. Но увиденная картина её ещё больше ввергла в ступор: на стуле, склонив голову, в синяках и царапинах, сидел Улькиорра, привязанный к нему.       — Ч-что происходит? Улькиорра… — охнула женщина, прикрывая рот рукой.       От услышанного знакомого женского голоса Шиффер пришёл в себя.       — Нет, Орихиме, беги! — но было уже поздно. Джагерджак схватил Куросаки, повалив её на пол.       — Отпусти её, Гриммджо! — пытался вырваться из пут художник, криком надрывая свои голосовые связки.       — Сначала ты умрешь, а после и твой муж! Я, Нелл, Рукия, даже Улькиорра — мы всё из Уэко Мундо, и мы здесь, чтобы вас убить, — душил торговец Орихиме, которая из последних сил хрипела, закатывая глаза зрачками внутрь.       — Нет! — удивительным образом выбравшись из веревок, накинулся сверху на сослуживца Шиффер, повалив его в сторону. Девушка глубоко вдохнула, наполняя воздухом легкие, откашливаясь и приходя в себя после кислородного голодания.       — Ты жалок, Гриммджо! — отцепился Улькиорра от него, помогая Орихиме подняться с пола. — Трус, который вечно сбегает с поле боя! Так будь последователен и сейчас сбеги! Ты ни в войне, ни в любви не преуспел! Ты никому не нужен, — в гневе бросался Шиффер оскорбительными словами.       Посмотрев на Улькиорру, поняв, что тот прав, Гриммджо поднялся и молча покинул их.       — О, Орихиме, если бы с Вами что-нибудь произошло — я никогда себе этого не простил. Я бы не стал жить, — пытался обнять Улькиорра девушку, которая резко отвесила ему пощечину.       — Не приближайся ко мне! — со слезами на глазах кричала Орихиме. — Как это понимать, Гриммджо сказал правду?! Ты… Вы… всё это время это была игра? Вы хотели убить меня? — отказывалась она принимать правду.       — Да, правда… Но не Вас, а Вашего мужа. По его вине мы лишились родины и дорогих нам людей.       — Немыслимо… значит, это всё правда… — на мгновение пошатнулась Орихиме, едва не упав в обморок, но Улькиорра её удержал.       — Орихиме, прошу Вас, убежим вместе! — держал Шиффер возлюбленную в своих руках. — Всё равно Вашего мужа вскоре не станет или его уже убили.       — Ч-что… Убили?! — пришла в себя Орихиме, вырываясь из рук художника.       — Ичиго не любит Вас. Ни один мужчина Вас не полюбит так, как я! Я всё сделаю ради Вашего счастья.       — Тогда убейте себя! — её слова песком осели в горле, забивая легкие. Женщина не хотела этого произносить. Холодом пробежали по тему мурашки от осознания сказанных слов. Она отбежала от мужчины, намереваясь уже было отварить входную дверь, как вдруг она сама распахнулась. В проёме с опустошенными глазами стояла Рукия, одежда которой была в крови.