***
Сиэль невероятно быстро освоился с ролью главы компании «Фантом». Юный граф сразу понял, что знание человеческой природы в ее самых низменных и жалких проявлениях может быть огромным преимуществом в деловом мире, более ценным, чем любые знания по экономике. Пока Сиэль правит у руля — не реже, чем Себастьян, — компания покоряет земли и моря, о которых отец и не думал. Он больше не наблюдает за игрой в стороне, а играет в нее сам, не желая, чтобы его темный рыцарь и верный генерал вел борьбу в одиночку. Их общее понимание слабости, испорченности и немощности человека приводит к странному взаимопониманию, к негласной связи прочнее любого контракта. Сила и свобода действий, которые дает ему Себастьян, кажутся желанным подарком после всего, чего его лишили. Он больше не тот маленький, слабый, униженный мальчик, которого легко оставить умирать. Сиэль чувствует себя Давидом, сразившим Голиафа, хоть и вынужден признать, — по крайней мере, самому себе, — что его оружие куда смертоноснее, чем камень и праща. Но все же это поворот судьбы. Внутренняя битва в юном графе разгорается во внешнем мире. Теперь его враги могут принять физическую форму. Больше им не нужно обитать в дальних сундуках и укромных уголках сознания, как некое смешение воспоминаний, искаженных горечью и злобой. Теперь у них есть выход. Враги могут быть повсюду, это может быть любой, кто хочет, — или графу кажется, что хочет, — превзойти и обмануть его. И их можно уничтожить. Вооруженный силами, о которых лучше молчать, и заслоненный своим темным рыцарем, он чувствует себя непобедимым. Чудовища, которые убили его родителей и пленили его самого, исчезли без следа и остаются не повержены. Но ему не нужно сидеть сложа руки и ждать, пока они вернутся, чтобы завершить начатое. Он может создавать и крушить новых противников, убивать новых чудовищ. Поэтому неудивительно, что, когда начинают приходить письма королевы, юный граф с готовностью занимает место своего отца в качестве Сторожевого пса Англии и входит в этот новый мир, чтобы начать новую битву и уничтожить новых врагов. И поскольку между пламенем гнева и болью отчаяния Сиэль предпочитает первое, он вступает в эту битву с безрассудством дурака, что бросается с копьем на мельницы.***
Будь у Лондона душа, она была бы больна. Будь у Лондона сердце, оно было бы черным, как армия его дымовых труб. Рядом с миром богатства и роскоши — миром его господина — пролегает мир нищеты и упадка. Пока простые жители бредут в грязи, богатые парят над ними, незаслуженно укрывшись в облаках успеха. Лондон — один город для принца и другой для бедняка. Один для законопослушного и другой для беззаконника. Один для счастливых и другой для про́клятых. Лондон ширится и поглощает, ест и гадит, пока нутро его чахнет от болезни. Нужда порождает безнадежность, безнадежность порождает отчаяние, а отчаяние перерастает в обиду и ярость. Под мирным фасадом сидит миазма необузданной злости; ползет по трущобам, собирается как дрянь во всех углах, кишит как тараканы в каждом доме. Лондон — приют для разных людей, одно тело для множества душ. Будь у Лондона разум, он сошел бы с ума. Себастьян представляет собой странный образ, шагая ночью по недрам Ист-Энда и все глубже и глубже погружаясь в сумасшедший мрак самых злачных мест города. Удушливый запах сточных вод, мочи и алкоголя усиливает жара и влажность летнего воздуха. Любой, кому не посчастливится пройтись в этих кварталах и повезет из них уйти, еще долго не избавится от смрада. Сами жители давно привыкли к этой вони, так же как работник скотобойни привыкает к вечному визгу животных. Демон же лавирует по улицам, не тронутый их грязью. Он сменил форму дворецкого на наряд дворянина. С зачесанными назад волосами и в костюме из импортной шерсти и шелка он кажется безупречным и слишком красивым. И, конечно, — как и все, что делает демон, — это сделано намерено. Он бы ни за что не смог пройти здесь незамеченным, поэтому решает поступить наоборот. Грязь на немощеной дороге смешалась с испражнениями людскими или лошадиными, трудно сказать — и прилипает к подошве кожаных ботинок. Иссиня-черная жижа в сточных канавах ловит отражение мусорных костров. Гирлянда рваных тряпок недвижимо свисает с бельевых веревок, и всюду жужжат тучи мух. Где-то слышится яростный крик пьяного мужа, за ним испуганный вопль жены, потом звон стекла, грохот мебели и наконец чудовищная тишина; и все это сливается в одну страшную, нескладную симфонию. Наконец Себастьян приходит на место — в местный паб, запрятанный в последнем ряду ветхих доходных домов. У входа неподвижно лежит мужчина с бутылкой виски в руке. Трудно сказать, пьяный он или мертвый, — демон не удивился бы ни тому ни другому. В переулке он замечает пару любовничков. Брюки мужчины болтаются ниже колен, и он механично и безрадостно вбивается в шлюху, пока та лежит на мусорном баке и смотрит в пустоту со скучающим выражением на уже немолодом лице. Демон мельком смотрит на это дурное приветствие и входит в импровизированный штаб человека, известного как Броган Кэхилл.***
От Себастьяна Сиэль узнал, что Кэхилл промышлял наркотиками, проституцией и занимался вымогательством. Он руководил обычной букмекерской конторой и незаконным казино, держал несколько борделей и притонов в придачу к полулегальным делам, все из которых приносили подозрительный доход, хотя их главная роль в качестве прикрытия была так смехотворна, что ее увидел бы любой. Но никто не видел, ведь зачем? — Неужели они станут вести дела в таком явном месте? спросил Сиэль, чье изумление росло с каждым словом дворецкого. — Да, господин, думаю, станут. Нет нужды скрываться, когда никто не смотрит. Приход Кэхилла к власти в преступном мире Лондона, от обычного головореза до криминального авторитета, был столь же решительным, сколь и банальным: подкуп и шантаж, угрозы на словах и прямой показ силы — старые трюки, известные всем. Он заработал верность и молчание других бизнесменов, законопослушных и не очень, предлагая своих людей — за небольшую плату, естественно, — для защиты от жестокой банды, что держала в страхе всю окрестность. По счастливой случайности эта самая банда также была на службе у Кэхилла. И в качестве последнего акта, с грандиозностью которого мог потягаться разве что Шекспир, он подстроил смерть своего же наставника с целью занять его место и сумел связать убийство с лидером банды противника. По большей части ему удавалось вести свои дела вне досягаемости длинной руки закона. Столичная полиция показала себя крайне некомпетентной и бездейственной. Одна половина слишком боялась Кэхилла, чтобы действовать прямо, другая, — как догадывался Сиэль, — находилась у него в кармане. Местные политики оказались перед ним в долгу, после того как он предотвратил волнение, которое должно было подняться в день выборов. Волнение, которое он сам, конечно же, готовился поднять. Как любой опытный шахматист, Кэхилл умел играть по обе стороны. Он отлично знал, что политический мир Лондона, мир бизнеса и закона, его «приличное» общество, — все они заражены одной и той же коррупцией и связаны теми же тайными долгами и союзами, что и его преступный мир. В этом мире все не то, чем кажется. Все в этом мире запачкано. В двух словах, Кэхилл сумел создать одну из самых мощных, успешных и грозных группировок в Лондоне. Уступала она лишь одной. И Сиэль подозревал, что Кэхилл не из тех людей, кто мирится со вторым местом. — Хотите, чтобы я избавился от него, сэр? — осведомился Себастьян, смотря на молодого господина за столом библиотеки. — Здесь нужно действовать с умом, Себастьян. Убивать противников, вероятно, не лучшая стратегия для долгосрочной перспективы. Кроме того, это некрасиво. — Верно, — Себастьян легко улыбнулся, — нам бы не хотелось вести себя некрасиво. Юный лорд пришел к выводу, что это была не та битва, которую мог выиграть Сторожевой Пес королевы. Его отец уже пытался уничтожить преступную сеть, работая со Скотленд-Ярдом, но ни одна операция не увенчалась успехом: никто из людей Кэхилла или тех, кто жил на его территории, не желал сотрудничать. Угроза тюрьмы не могла сравниться с угрозой ножа, мертвых любовников или детей, которая ждала их, навлеки они на себя его гнев. Винсент даже пытался внедрить в сеть своего человека. Через несколько дней его сожженный труп нашли на заброшенной фабрике; обе руки были отрублены, а в горле торчали гениталии. Изувеченное тело было почти не узнать, если бы не слово «предатель», вырезанное ножом на груди. Семью несчастного срочно перевели в другое место. И все же Винсент верил в окончательную победу над злом, верил, что зараженный город можно излечить от порока, и гнался за этой надеждой как скиталец в пустыне гонится за миражом. Винсенту, как оказалось, не помешал бы циничный прагматизм своего сына. В отличие от отца, у Сиэля было кое-что еще — абсолютное отсутствие страха перед человеческой тьмой. Все самое гнусное, садистское и жуткое, что могло случиться с человеком, уже случилось с юным графом. И это учит привыкать.***
На входе в трактир Себастьяна встречают двое охранников, каждый с пистолетом в руке. Одного он быстро отправляет на пол прямым ударом в голову и апперкотом в челюсть, второго прикладывает локтем по лицу, отчего раздается неприятный треск костей, и мужчина вместе с кровью выплевывает выбитые зубы. Третий человек, встревоженный шумом, на ходу выпускает в демона несколько пуль, от которых он уклоняется без особых усилий и, подскочив к нему с нечеловеческой скоростью, хватает одной ладонью руку с пистолетом, а второй — сжимает мужчину за горло и легко прижимает к стене, как если бы тот был тряпичной куклой. Его лицо остается бесстрастным, пока он смотрит в выпученные от страха глаза и бьет чужую руку о кирпич один, два, три раза с такой силой, что не только выбивает пистолет, но и ломает стрелку пару костей. Теперь уже вокруг собирается стайка людей, но мужчина молча останавливает их рукой, пока Себастьян сжимает его горло, достаточно сильно, чтобы тот не мог сказать ни слова, но недостаточно, чтоб задушить. — Я здесь как представитель лорда Фантомхайва, — сообщает демон ровным тоном, не сводя глаз с пленника. — Я хочу побеседовать с Кэхиллом, только и всего, — громко добавляет он, так чтобы было слышно на другом конце зала. Видя, что, чтобы подкрепить свои слова перед собравшейся публикой, ему понадобится немного театрального таланта, Себастьян без труда поднимает мужчину за горло; его ноги свисают над землей как у марионетки, и он отчаянно цепляется за руку, схватившую его в тиски. — Все в порядке, пусть проходит, — говорит невозмутимый хриплый голос в другом углу паба. Демон разжимает руку и поворачивается так быстро, что начинает шагать еще до того, как стрелявший падает на пол, кашляя и потирая горло. Появление Себастьяна в таверне принесло с собой тишину, которая, как плащ, укрывает всех вокруг. Воздух внутри тяжелый от жара и дыма, и затхлый от пота и греха. Шумная музыка и гомон голосов стихают. Все собравшиеся пристально следят, как Себастьян неторопливо идет к Кэхиллу, будто зрители в Колизее, которые смотрят, как осужденного ведут к загону со львом. — Мне уже стало интересно, когда же новый пес Ее Величества начнет обнюхивать округу, — с сарказмом произносит Кэхилл, не поднимая глаз от тушеного стейка с луком. Себастьян стоит у стола, пока мужчина не машет рукой своим приятелям, показывая оставить взрослых обсуждать свои дела. В его лысеющей мясистой черепушке отражается свет ближайшей лампы, а по оспинам и шрамам на лице стекают капли пота; из приоткрытого рта свисает не дожеванные мясо. Кэхилл откидывается на спинку стула, неторопливо запивает еду виски и наконец смотрит на демона со снисходительной улыбкой. Поняв, что сесть ему не предложат, Себастьян занимает один из пустующих стульев. Без зрелища и крови зал теряет интерес: музыка снова оживает, и люди возвращаются к своим азартным играм, выпивке и блуду. — Хотя мальчишке больше подойдет слово «щенок», — продолжает Кэхилл, вытирая пожелтевшим платком вспотевший лоб и сгорбленный нос, не раз разбитый в те дни, когда он был еще обычным уличным бандитом. — Досадно, что произошло с его отцом. Я собирался отправить букет в качестве соболезнований, но… — он небрежно пожимает плечами, отодвигает тарелку и закуривает сигару. — Не стоит недооценивать лорда просто потому, что он молод, — говорит Себастьян, проводя большим пальцем по тонкой цепочке, которая в данный момент незаметно лежит в кулаке. — Дайте угадаю, он перенял глупый оптимизм отца, — продолжает Кэхилл, не удостоив собеседника взглядом, слишком увлеченный ниточками дыма, что поднимаются от сигары. — Хочет от меня избавиться. — Если бы он хотел от вас избавиться, вы были бы уже мертвы. Удивленный такой дерзостью, Кэхилл поднимает брови. Себастьян смотрит ему прямо в глаза и продолжает ровным тоном: — Юный лорд желает сотрудничать с вами. Мужчина ухмыляется. — Вот как? — он откидывается на спинку стула и, проведя рукой по подбородку, делает еще одну затяжку. — Сотрудничать, значит? И вы готовы настолько опорочить доброе имя Сторожевого пса? — Совершенно верно. Полагаю, это в ваших интересах. — Объясните-ка мне, мистер Михаэлис, чем именно вы можете меня заинтересовать? — Все весьма просто. Граф оставит вас в покое и закроет глаза на ваш бизнес. Использует всю власть, данную ему королевой, чтобы устранить ваших соперников. Взамен он просит оказывать некие... услуги. Заниматься менее приятной стороной работы Сторожевого пса. — И это все? — едко фыркает Кэхилл, на что Себастьян уверенно продолжает: — Мы также надеемся, что вы будете вести дела тихо. О полиции можете не беспокоиться до тех пор, пока ваш бизнес не всплывет и не потревожит приличное общество. Кэхилл качает стакан с виски и наблюдает, как рыжеватая жидкость кружит вокруг кубиков льда. Затем делает глоток и мусолит во рту, оценивая на удивление невозмутимого гостя. — И почему же вы считаете, что вам удастся уничтожить банду Уоллеса? Рейберна? Почему этот мальчишка думает, что преуспеет там, где потерпел неудачу отец? — Потому что у юного графа есть то, чего не было у его отца, — холодным тоном отвечает демон. — У него есть я. Из горла мужчины вырывается смех. Он снова вертит пальцами стакан, и легкий звон льда растворяется на фоне голосов и музыки. — А я уже думал, что вечер будет скучным. Себастьян мерит его пристальным взглядом. — Что именно вас забавляет? — Ваша заносчивость, мистер Михаэлис, — гаркнул Кэхилл. Притворное радушие начинает наконец спадать с его лица. — И ваше невежество. Вот что меня забавляет. Со стуком поставив стакан, он опирается на локти, и ухмылка на его губах сменяется чем-то темным. — Позвольте кое-что вам объяснить, — в качестве акцента Кэхилл тычет в демона сигарой. — Лондоном с его трущобами правит не полиция, не парламент, не даже Ее Величество королева. Им правим мы, мистер Михаэлис. Мы. Преступный мир. Себастьяну это известно. Как и юному лорду. Бедняков гораздо больше, чем богатых, а беззаконников гораздо больше, чем полиции. Воспользуйся они своим числом и подними восстание, защитники закона были бы застигнуты врасплох, и даже если бы сумели устоять, победа была бы пустой. Люди Кэхилла почти не рискуют. В худшем случае их бы ждали несколько месяцев тюрьмы. Или смерть. Разница невелика. Ни то ни другое не вселяет страх в человека, которому нечего терять. Кэхилл знает об этом, ведь он построил на этом империю. — Вместе мы неистощимая армия гневных людей — людей, от которых приличное общество спряталось. Ваши люди беззаботны и сыты. Наши люди голодны. Наши ряды растут с каждым днем, пока богачи набивают свои сундуки. Мы можем потягаться числом хоть с армией Цезаря, — Кэхилл откидывается назад и с улыбкой крутит сигару между пальцев, приближаясь к концу монолога. — Поэтому должен спросить, мистер Михаэлис, где ваш флот, чтоб бороздить моря римлян? — Я и есть флот господина. Мужчина театрально фыркает на это, как и ожидалось, и, неспешно вобрав в себя дым, продолжает рассматривать демона. — Довольно грязная работенка для юного графа. Сторожевой Пес королевы вряд ли захочет марать руки в подобной грязи. — Юный граф не замарает руки, — звучит ответ, — у него есть я. Кэхилл снова смеется. — А если я откажусь, что тогда? Убьете меня? — Повторюсь, вы гораздо ценнее для графа живым. И мы подозреваем, вы не откажетесь. Поджав губы, мужчина ерзает на стуле и разглядывает невозмутимого, загадочного гостя. Этот разговор начинает нервировать, а бесстрашная фигура напротив приводит в замешательство. Взгляд падает на колени посетителя, и он улавливает что-то блестящее в руке. Затем, прищурившись, смотрит обратно на демона и ждет, кто из них первым моргнет в этой странной игре. Наконец Кэхилл отводит глаза и начинает вставать. — Что ж, это было познавательно, — говорит он, подавая знак охране вытащить оружие, — но я занятой человек, а ваш визит затянулся. Себастьян не шевелится, и Кэхилл начинает раздраженно кусать щеки. — Мистер Михаэлис, я устал от вашей компании. Ваше предложение мне не интересно и думать мне здесь не о чем. — Он жестом приглашает своих парней подойти. — А теперь уйдите мирно, или вас вынесут отсюда по частям. Легким движением демон срывает зубами левую перчатку и плавным взмахом руки выманивает пламя из ближайших свечей и газовых ламп. Все взгляды резко обращаются в их сторону, музыка стихает, и шум голосов превращается в крики. Кэхилл поднимает глаза и видит, как ревет огонь, не тихим трепетом костра, а злобным воем ада. Раскаленный шар расходится на полосы, красные, желтые, черные, и те кружат вокруг стола как стая тигров, оставляя их двоих лицом к лицу в огненном кольце. Парни Кэхилла, спотыкаясь, пятятся назад, спеша убраться от огня, когда тот начинает лизать дерево стола. Себастьян слышит топот ног по полу и чувствует дрожь в половицах, пока люди в таверне пытаются спастись от нарастающей угрозы. Помещение начинает заполняться дымом, и крики сплетаются с кашлем. Кэхилл смотрит с широко раскрытыми глазами, и можно видеть, как в его зрачках танцует пламя. Он с трудом сохраняет самообладание и бросает на Себастьяна горящий взгляд. — Кем ты себя возомнил, чтоб являться сюда с жалким предложением и дешевыми трюками? — рявкает он, тяжело дыша от ярости и заливаясь потом. — Решил, что можешь угрожать мне? Ты хоть знаешь, что я могу сделать с тобой? Что я могу сделать с мальчишкой? — он резко встает, опрокидывая стул, и, оперевшись руками о стол, свирепо смотрит на Себастьяна. — Я мог бы убить тебя прямо сейчас, но предпочел бы притащить сюда всех, кто тебе дорог, и зарубить у тебя на глазах, чтобы ты смотрел, как они умирают, прежде чем я вспорю тебе брюхо и затолкаю в глотку твои же кишки. Демон остается до безумия невозмутимым, его лицо не выдает эмоций. Он складывает руки на коленях и опускает взгляд на предмет, зажатый между пальцев; в переплетении золотых цепей отражается пламя. Кэхилл стискивает зубы и чуть ли не рычит, пытаясь овладеть собой. — Думаешь, можно угрожать мне смертью? Ты понятия не имеешь, какую игру ты затеял! — Я уже говорил, мы не желаем вас убивать, — демон говорит медленно, лишь с легкой ноткой нетерпения, словно объясняет правила простой игры особо недалекому ребенку. — Живым вы представляете господину большую ценность. Он замолкает на секунду и снова говорит: — Хотя стоит сказать, что убить мы вас можем, если захотим, — лицо демона становится мрачным. — Или любого, коль на то пошло. Сторожевой Пес королевы может достать кого угодно и когда угодно. От нас не скрыться, — он подчеркивает свои слова взмахом руки; пламя подступает к потолку, и на бледном лице пляшут тени. Кэхилл с рыком тянется под стол за револьвером, и Себастьян готовится вытащить козырь. — Ваша дочь живет с матерью, верно? Мужчина резко смотрит на демона. Рука на оружии застыла. — Спрятать ее подальше было умно, учитывая род ваших занятий, — со зловещим лицом продолжает Себастьян. — Слабости всегда нужно прятать, — он перебирает цепочку в руке, и Кэхилл снова замечает ее блеск. — К тому же кельтский воздух полезен ребенку. Лицо мужчины бледнеет, а сердце начинает колотиться. Он сжимает рукоятку пистолета и пытается взять себя в руки, взять контроль над ситуацией, как человек, попавший в зыбучий песок, или муха, пойманная в паутину. — Это… это блеф. Вы не могли ее найти. Себастьян наконец разжимает ладонь и делает последний ход. — Полагаю, этот медальон вы подарили ей в прошлом году. На шестой день рождения, если я не ошибаюсь, — говорит он, бросая украшение на стол. Его тихий звон кажется громом и заглушает шум людей и рев пламени. — Вам стоит научить ее не разговаривать с незнакомцами. Мужчины могут делать гнусные вещи с маленькими девочками. В этот момент Себастьян скидывает с себя внешний образ дворецкого: зрачки сужаются как у рептилии, глаза вспыхивают красным, а клыки становятся похожи на змеиные. Тело становится менее материальным и расползается туманом, готовое, похоже, поглотить весь зал. Дымный шлейф черней обсидиана исходит из него и ползет по углам, взбегает по стенам, тянется словно лианы и грозится задушить. На долю секунды Кэхилл улавливает его истинный лик, и душу пронзает дикий ужас. — Боль может быть страшнее смерти, — голос демона уже не человеческий, не похожий ни на что. Он будто повсюду: эхом отдается от стен, вибрирует в зале, звучит в голове. — Думаю, вы это знаете. Краем глаза демон замечает, как из дула пистолета к нему мчатся пули. Но не раньше, чем… Слышит, как воздух сотрясается вокруг ствола, с каждой выпущенной пулей превращаясь в звуковые волны. Но не раньше, чем… Видит, как палец одного из людей Кэхилла раз за разом спускает курок пистолета. Но не раньше, чем… Чувствует, как воздух и дым сигар движутся вокруг руки стрелка, когда он поднимает оружие и целится демону в голову. Но не раньше, чем… Улавливает, как мысль об атаке формируется в голове убийцы. Возникает из ничего и становится чем-то. Идея, побуждение, что превратится в действие. Проявится с помощью ряда электрических, химических и механических импульсов в мозге, тканях, мышцах и металле. Уже пора? Время для демона — странная вещь. Оно то погружается в сознание, то выходит из него, будто нити узора. Года, десятилетия и века могут пройти в мгновение ока. Но одна секунда может длиться вечно. Демону почти не требуется времени, чтобы почувствовать, как мысль о выстреле возникает в чужой голове, построить траекторию пуль и поймать все до единой, изящно и легко, как ловят бабочек в сачок. Пули еще дымятся на его ладони, когда он ссыпает их на стол, и те бьются об него как град о землю. — Что ты, черт возьми, такое? — выдыхает Кэхилл, не сводя взгляда с пуль, что лежат словно жертвы войны, выстилающие грязные, промокшие окопы. — Я верный батальон юного лорда, — просто отвечает демон, снова надевая на себя лицо Себастьяна, и весь смог и черный пепел в зале собираются обратно в фигуру, сидящую напротив главы банды. Пламя тускнеет и гаснет. Дым исчезает. В таверне наступает гробовая тишина, словно все комната млеет от того, чему стала свидетелем. Себастьян наконец встает из-за стола, и люди Кэхилла — те, что не потеряли сознание и еще держатся на ногах — рассыпаются перед ним, спотыкаясь. — Надеюсь, вы подумаете над нашим предложением. В ваших же интересах не делать из юного лорда врага. — Это еще почему? — Кэхилл смотрит на беспомощные пули, и на лице мужчины начинает появляться нечто сродни поражению. — Потому что у него есть вы? — Нет, — коротко отвечает демон. — Потому что в отличие от вас ему нечего терять. — Толпа пропускает его, когда он направляется к двери. — Доброго дня, джентльмены.***
Нельзя полностью искоренить преступность, нельзя устранить беспорядки и хаос, так же как нельзя изгнать тьму из сердца человека. В лучшем случае их можно приручить. Держать под контролем. Если отрубить чудовищу голову, оно, как гидра, отрастит себе новую. Шаткое равновесие — лучшее, на что можно надеяться. Кроме того, как рассудил Сиэль, выбирая между Кэхиллом и тем, кто непременно займет его место, первый был хотя бы дьяволом, которого он знал. А Сиэль, по его собственной оценке, имел талант заключать сделки с дьяволом.***
Из таверны Себастьян выходит практически без помех со стороны приспешников Кэхилла и жителей местных трущоб. Один лишь факт того, что он беспрепятственно прошелся по округе после того, как столь явно угрожал главе преступного мира, достаточно доказывает то, что он произвел впечатление. Он шагает по извилистым дорогам и узким переулкам, огибает трущобы и, добравшись наконец до экипажа, в котором его терпеливо дожидается хозяин, садится на сиденье возле графа. — Ну что, им понравилось твое представление? — спрашивает Сиэль, когда карета двигается с места. Себастьян с улыбкой смотрит в окно. — Думаю, мое сообщение было доступным. — Отлично, — произносит Сиэль, внимательно глядя на своего рыцаря. — Что теперь? — Теперь будем ждать, — отвечает демон, встречаясь со взглядом хозяина. Сиэль продолжает рассматривать Себастьяна в его дворянском наряде, и тот видит собственное отражение в чистом омуте левого глаза. Он позволяет себе мысленно обвести контур чужого лица и чувствует, как бедро мальчика примыкает к его собственному. Спустя какое-то время мальчик тянется к нему рукой и взъерошивает тщательно зачесанные волосы; на лицо демона падают густые чернильные пряди. — Так-то лучше, — довольно заявляет Сиэль с легкой улыбкой, — с зачесанной прической ты выглядишь нелепо. Себастьян отводит взгляд и улыбается в ответ, чувствуя, как голова хозяина легко ложится на его плечо.***
Демон стоял на выжженных руинах последнего оплота повстанцев, что бросили вызов армии хозяина. Со всех сторон стояли солдаты. Они уже вырвали власть над последней территорией, удерживаемой сопротивлением. Все, что осталось, это лагерь, в котором лидер повстанцев жил со своей семьей и горсткой выживших последователей. Демон окинул взглядом изувеченные, обожженные тела на земле: одни пали от копий и мечей солдат, остальных пожрал огонь, которым управлял он сам. По приказу хозяина он вогнал клинок в горло противника и разорвал ему гортань, прежде чем вонзить то же оружие в живот. Мужчина рухнул на землю, истекая и захлебываясь кровью, не в силах издать ни звука: ни молитвы, ни вопля, ни последнего «прощай». Он умирал, но был еще в сознании. Демон сделал все, как приказали — в присутствии жены и двух маленьких детей, которые теперь жались от страха в углу комнаты. Но приказы на этом не кончались. В довершение казни он должен был не убить жену мужчины, а, скорей, уничтожить морально. Молодая женщина сидела на полу, прижимая к груди детей, и еле слышно проливала слезы. Она не сопротивлялась, пока демон тащил ее за волосы. Она смирилась с судьбой, зная, что борьба бесполезна. Женщина была недвижима и еле жива, когда он согнул ее на разбитом мраморном столе, на глазах у умирающего мужа и оцепеневших от ужаса детей, и, медленно схватив обе руки, завел их за спину. — Уничтожить врагов недостаточно, — объяснял хозяин, раскрывая детали задания, — нужно оставить за собой след страха. Хозяин знал искусства страха так же хорошо, как искусство войны и смерти. Демон думал об этом, поднимая подол изорванного платья, и пытался понять смутное чувство отвращения, которое, казалось, пронзало его существо. Позже он поджег остатки поселения, предавая огню дом любого, кого подозревали в укрывательстве и поддержке врага. От восстания ничего не останется. Убить кого-то было недостаточно, нужно было привести с собой отчаяние и боль. Чтобы уничтожить деяния мертвых, нужно было ранить живых. — Боль может быть страшнее смерти, — звучал в голове голос хозяина. — Думаю, ты это знаешь.