***
Уже пора? Сиэль снова видит тот же сон. Только он непохож на сновидение — скорее, то воспоминание, но воспоминание о том, что еще не случилось. Он лежит на поле тюльпанов. Нет, не на поле. На ложе тюльпанов. Он чует сладкий аромат, чувствует мягкость лепестков на щеках и голой коже рук и ног. Открыв глаза, он видит потолок из звезд на черно-синем небе, того же цвета, что его волосы. Земля под ним качается как колыбель, как гондола в нежных объятиях реки, чьи волны мягко плещутся о корпус. Краем глаза он видит Себастьяна, на нем черный костюм, траурный, как его собственный наряд. Этот сон непохож на привычный кошмар, пропитанный кровью, грязью и страхом. Истошные крики в голове молчат, нет ни паники, ни боли, ни страдания. Он чувствует спокойствие. Покой. — Милорд, время пришло. Дворецкий предстает перед ним на колено, и Сиэль садится. Он больше не на ложе тюльпанов, а на каменной скамье. Гранитные плиты, окружившие его, стоят одна на другой как гробы в склепе. Небо совершенно черное, точно ночной ветер сдул с него все звезды. Кажется, что тьма окутывает их, будто бы они два последних существа в конце света. Но ему не страшно. Ему кажется, он может раствориться в земле, стать бесформенным и расщепиться, исчезнуть как капли дождя между трещин дороги. Провалиться в вечный сон без сновидений. Он смотрит Себастьяну в глаза, красные, как последний закат на умирающей планете. Чувствует, как он берет его лицо в ладони и нежно проводит по скулам. Ему по-прежнему не страшно. Все, о чем он может думать, все, что он чувствует, это тепло и мягкость этих рук. — Закройте глаза. Сиэль закрывает глаза и, будто снег, тает.***
Проснувшись, мальчик обнаруживает себя в своей постели и смотрит на созвездия и водовороты, что украшают его потолок. Лунный свет струится сквозь раскрытые шторы, бросая тусклый свет на медные столбы кровати. Клочья серых туч за окном плывут по ночной синеве как коряги в океане. Повернув голову, Сиэль видит Себастьяна. Демон лежит чуть поодаль, но достаточно близко, чтобы дотянуться рукой. Его глаза закрыты, веер ресниц покоится на щеках, белых и гладких, как крылья у голубя. Сиэль вспоминает, что попросил его остаться на ночь, как делает теперь порой. Он больше не боится темноты. Не страшится кошмаров, что стоят за ее порогом и подстерегают его в бездне между бодрствованием и сном. Но мальчик по-прежнему хочет, чтобы демон оставался рядом, по причинам, которые не может объяснить даже самому себе. Нет, неправда. Он может объяснить их. Сиэль смотрит на него, пытаясь понять, дышит ли он. Дышит ли демон на самом деле, или дыхание, которое он наблюдает в дневные часы, всего лишь часть роли. Он любит смотреть на него, когда считает, что демон не знает об этом, когда он может наблюдать за ним, не попадая под пристальный потусторонний взгляд. Хочет застать его в минуту покоя. Увидеть в нем что-то, заглянуть в приоткрытую дверь, в тонкие трещинки людского обличья. Чаще всего Сиэля не волнует то, что Себастьян не человек. Его волнует только то, что он настоящий. Что его безграничная преданность и неизменная забота неподдельны. Возможно, часть мальчика еще переживает, что демон может предать, что он поддастся своей дьявольской натуре и пожрет его, порвет на куски, поглотит без остатка. А возможно, он хочет чего-то осязаемого, что можно взять в руку, поднести на свет и разглядеть. Нечто, что показало бы, что за приказами и желаниями хозяина скрывается что-то, что принадлежит самому демону. Любое доказательство, что единственная вещь в его жизни, которая кажется ему настоящей, является такой на самом деле. Глядя на него, Сиэль снова поражается тому, как одно существо может держать в себе так много другого. Тому, как в Себастьяне скрыто столько его самого: его спасение, сила и месть. Предназначение и смысл. И, в конце концов, смерть. Насколько Себастьян настоящий и насколько он и все, что с ним связано — его человеческий облик, приятный аромат, тепло, преданность и верность, — результат воображения самого Сиэля, проекция его собственных желаний и потребностей? Как многое из этого останется, когда все будет кончено? Ему вдруг хочется услышать его голос. Он вспоминает, как в былые дни просил Себастьяна читать ему на ночь, когда не мог заснуть. Или не хотел. Это могли быть газеты, финансовые отчеты или страшные истории, которые Сиэль в прошлом прятал под матрасом, чтобы прочесть без ведома родителей и Танаки. Но так было раньше, теперь он считал себя слишком взрослым для этого. Ему нравится голос Себастьяна. Всегда ровный и спокойный. Сдержанный. Не громче, чем нужно. Чарующий и мягкий, немного печальный, как легкий звук бриза, пойманный в стеклянную банку. Звучит ли голос демона именно так, потому что Сиэль сам того хочет? С этой мыслью он наклоняется вперед и шепчет: — Себастьян, ты спишь? — Нет, юный господин, не сплю, — Себастьян отвечает бодрым тоном. Несколько удивленный, Сиэль отстраняется. — Тогда какого черта ты закрыл глаза? Себастьян открывает их и смотрит в потолок. — Милорд, в прошлом вы сказали, что не желаете, чтобы я смотрел на вас, пока вы спите, когда просите остаться с вами на ночь. — Я сказал такое? — Сиэль хмурит брови, пытаясь понять логику подобного приказа. — Да. Если не ошибаюсь, вы употребили слово «жутко», — губы демона изгибаются в легкой улыбке. Сиэль улыбается в ответ. — О да, Себастьян, твое решение гениально. Лежать с закрытыми глазами и притворяться, что спишь, куда менее жутко. Улыбка Себастьян ширится, и он тихо смеется. Сиэль замечает маленькие ямочки на щеках, которые появляются, когда демон улыбается искренне. Это случается так редко, что такие моменты кажутся особенно ценными, как будто видишь двойную радугу или комету Галлею. Что за диво эта человеческая форма. Какое внимание к деталям. Сиэль продолжает смотреть на него, и в спальне снова наступает тишина. Чувствуя, как за ним наблюдают, Себастьян переводит внимание на господина. — Что-то не так? Сиэль не отвечает и только разглядывает необычный медный цвет глаз и чернильные волосы. Ему нравится, когда Себастьян смотрит на него. Нравится ловить на себе пристальный взгляд; прежде он обескураживал его, а теперь заставляет грудь сжиматься от какого-то нового чувства. Мысли внезапно обращаются к клейму, навечно выжженному под правой лопаткой, обожженная кожа трется о мягкий шелк пижамы. В голове проплывают картинки: он представляет, как Себастьян прикасается к клейму, как изящные длинные пальцы с черными ногтями проводят по крошечным холмам и долинам. Сиэль ловит себя на странной мысли, что не возражает тому, что его душа принадлежит другому. Они проводят так какое-то время, смотрят друг на друга, позволяя глазам бродить по чужому лицу, без стыда и неудобства, и слушают, как за окном доносится стрекотание кузнечиков. — Знаешь, раньше меня пугало, когда ты смотрел на меня вот так, — Сиэль прерывает тишину. — Смотрел как? — Так, будто не столько пытался измерить мой гроб, сколько решал, с каким гарниром меня лучше подать. — Это неправда, милорд… — начинает Себастьян, но Сиэль прерывает его: — Как бы то ни было, это больше не важно, — говорит он, перекатываясь набок и подпирая голову рукой. — Прежде я тебя жутко боялся. Ты знал об этом? — Догадывался. Мне пришлось потрудиться, чтобы заработать ваше доверие. Сиэль тихо хмыкает. — «Заработать» мое доверие. Что ж, отсутствие всякого выбора может творить чудеса. Он не сводит с него взгляда и задумчиво кусает губы. — Забавно, как все меняется, правда? — Да, милорд. Их снова накрывает тишина. Сиэль неуверенно ведет кончиками пальцев по мягком египетскому шелку простыни. А затем кладет ладонь на грудь Себастьяна, как любит делать иногда, чтобы почувствовать тихий стук сердца, и следит за реакцией. Демон смотрит, как его рука скользит под шерстяную ткань жилета и ходит туда-сюда по рубашке, словно отслеживает вновь расцветающую боль. — Милорд? — Мне интересно, как ты выглядишь под этим. Каков твой настоящий облик. Себастьян переводит взгляд обратно к потолку. — Ты не позволишь мне его увидеть? — Нет, юный господин. — Почему? — допытывается мальчик, стараясь, чтобы голос не звучал капризно. — Я уже объяснял. Он уродлив. Недовольный ответом, Сиэль придвигается, так близко, что губы касаются чужого уха. — А если я пообещаю не бояться? — с лукавой улыбкой шепчет он заговорщицким тоном. Себастьян тут же закрывает глаза, словно готовится принять удар волны ощущений, что накрывает от горячего дыхания хозяина. Глубоко вздохнув, он поворачивается к нему. — Юный господин, пока мы связаны контрактом, я Себастьян Михаэлис, и это мой истинный облик. — А какой он потом? — не унимается мальчик. Себастьян молчит и задумчиво роняет взгляд на изножье кровати. Сиэль со вздохом закатывает глаза. — Полно, Себастьян. Не будь таким хмурым. Так уж и быть, мне не обязательно видеть твой облик. И этот сойдет. Он решает оставить эту тему и прислоняется лбом к виску демона. — У тебя есть крылья, Себастьян? — шепчет он игриво, чувствуя, как мягкие пряди вороновых волос щекочут губы. Себастьян заметно расслабляется, выражение его лица смягчается, тонкая складка на лбу разглаживается. Он позволяет себе легко улыбнуться, поворачивает голову к хозяину и тихо говорит: — Могут быть, если хотите. Сиэль улыбается, и взгляд Себастьяна снова падает на губы мальчика. Тот двигается ближе, прижимаясь к его руке грудью, и проводит пальцами по изгибу челюсти и склону подбородка. Тянется к копне шелковистый волос на затылке и мягко массирует. Из демона вырывается вздох, и он медленно ложится набок, чтобы молодому графу было проще. Он прижимает лбом к его лбу, пока тонкие пальцы нежно варьируют в прядях волос, и, снова делая глубокий вдох, закрывает глаза, погружаясь в желанное чувство, которое дарят ему прикосновения мальчика. Сиэль обводит взглядом контур его губ. А потом, словно под гипнозом, убирает пальцы с волос и подносит их ко рту демона. Себастьян размыкает веки и вновь закрывает, позволяя мальчику спокойно продолжать. Сиэль думает о тайном обещании, которое скрывают эти губы. Его могилу и его избавление. Часто он не видит между ними разницы. Мальчик облизывает губы и делает глубокий вдох. — Себастьян, тебя когда-нибудь… — он осекается, глотает слюну и продолжает: — Тебя когда-нибудь… мучит голод? Демон жмурится будто от боли, на лбу выступают морщинки. Сиэлю знакомо это выражение. Себастьян выглядит так каждый раз, когда внутри бушует буря, нечто незнакомое, имя чего он не знает. — Что вы имеете в виду, милорд? — отвечает он вопросом на вопрос. Его голос звучит тяжело. — Себастьян, — шепчет Сиэль просто так. Может, потому что ему нравится произносить его имя. А может, потому что знает, как сильно демон любит, когда три слога данного ему имени срываются с уст господина. Лицо дворецкого так близко, что Сиэль чувствует его влажное дыхание. Себастьян не шевелится, застыв словно статуя. Приняв решение, мальчик осторожно прижимается к его губам и оставляет на них робкий поцелуй. По-прежнему не двигаясь, демон решительно старается не реагировать. Сиэль пробует снова, на сей раз задерживаясь дольше, поочередно зажимая губы меж своих. Они такие мягкие, будто целуешь трепещущие крылья бабочки. Щеки становятся нестерпимо горячими, по всему телу разливается тепло. Он хочет больше. Себастьян открывает глаза, когда Сиэль отстраняется. Они смотрят друг на друга. И время останавливается. Все живое в мире затаивает дыхание, все планеты и звезды замирают на своих орбитах, пока мальчик с демоном дышат друг другом. Выполняя немую просьбу хозяина не меньше, чем действуя по собственному желанию, Себастьян тянется рукой к его затылку и сокращает расстояние между ними. Он начинает целовать его по-настоящему, нежно проводит языком по тонкой линии губ и вкушает их мягкость. Два сердца быстро бьются в унисон, точно крылья колибри. Осторожно перекатив графа на спину и нависнув над ним на руках, Себастьян раскрывает языком его губы и проникает им в рот, пробуя вкус, изучая. Сиэль не сопротивляется, приветствует вторжение и выгибается навстречу, чувствуя, как внутри скользит влажный язык. Он издает сдавленный стон. Поцелуи Себастьяна становятся жадными, он прижимается к нему всем телом, и понемногу теряет контроль. Дыхание мальчика спирает, как будто из легких вышел весь кислород. Он чувствует, как начинает таять. «Еще не время». Сиэль не уверен, произнес ли он эти слова про себя или вслух, а, может быть, их прошептал Себастьян. Резко открыв глаза, он отрывается от губ и, хватая ртом воздух, толкает Себастьяна в плечо. Тяжело дыша, последний отстраняется. — Я предлагал попробовать кусочек, Себастьян, а не есть целиком, — абсолютно спокойно говорит Сиэль, вытирая ладонью слюну, и поворачивается к демону, который теперь лежит рядом, приподнявшись на локте. При виде его он на секунду замирает: его губы красные от поцелуя, щеки залиты краской, глаза закрыты, на лице восхищение; он глубоко глотает воздух и пытается собраться. Сиэль улыбается, в восторге оттого, что подошел так близко к краю пропасти и не упал. — Как я на вкус? — спрашивает он игриво. — Идеальны, милорд, — тихо отвечает Себастьян. Не открывая глаз, он подносит пальцы к собственным губам, где все еще осталось жгучее воспоминание. — Идеальны.***
Планета сделала свой новый оборот от солнца, наступила еще одна ночь, господин отошел ко сну, свеча на прикроватном столике задута, и Себастьян начинает свой обычный ритуал: закрывает ставни, убирает столовые приборы, подбрасывает угли в камин, протирает книжные полки в библиотеке и сметает пыль с величественной балюстрады, окаймляющей лестницу главного зала. Каждое действие выполняется с заботой, вся рутинная работа пропитана старанием. Каждая дырочка в одежде заштопана с точностью, все серебро начищено с вниманием. Он хочет, чтобы все было безупречно. Все ежедневные дела, которые он выполняет на службе молодого лорда, больше не обязанность, а проявление преданности. Когда с работой покончено, он возвращается к спальне хозяина и, стоя у двери, наблюдает за спящей фигурой. Мальчик вдруг просыпается и смотрит на дворецкого через плечо. Его губы расплываются в легкой улыбке, и он опускает голову обратно на подушку. — Ты разбудил меня. — Прошу прощения. — Ты смотрел, как я спал? Себастьян улыбается. — Я только хотел узнать, нужно ли вам что-то еще. — Хм-м-м. Сиэль смотрит на россыпь звезд за окном, кружащую вокруг кроваво-красной луны. — Себастьян, ляг со мной. Грудь демона приятно сжимается. Он снимает фрак, разувается и ложится рядом. — Что вам снилось? — шепчет он, зарываясь носом в копну иссиня-черных волос. — Не помню, — обманывает Сиэль. Он не глядя тянется за рукой дворецкого и обводит ее вокруг себя как шаль. С каждым вдохом грудь Себастьяна ритмично вздымается, и он чувствует ее тепло сквозь три слоя одежды. — Порой мне кажется, что лучше не помнить. Просто провалиться во тьму. Себастьян крепче обвивает его за талию и притягивает ближе, вдыхая запах дыни и лаванды, оставленный на теле банным мылом, с которым мальчик принимал недавно ванну. Сиэль со вздохом отклоняет голову назад, и демон оставляет нежный поцелуй на его ухе; веки мальчика подрагивают, а губы расплываются в легкой улыбке. Наконец он ложится к нему лицом и смотрит в ржаво-карие глаза. Демон проводит пальцами по лбу, щеке и ровной линии скул, смахивает волосы со лба господина. Мальчик, кажется, не возражает, что его изучают так близко. Себастьян заглядывает в разноцветные глаза. Один носит символ их связи, фиолетовый, как лилии, что цветут ранней весной в садах поместья. Но внимание привлекает другой глаз. Не тронутый, настоящий, небесно-голубой — или лазурный? — чье подобие он не может припомнить. Это цвет лунного камня? Или глубоких тихих вод Карибского моря? Если бы печаль и меланхолия имели цвет, он бы сказал, что это цвет печали, цвет меланхолии. Демон пытается вспомнить, видел ли он когда-нибудь нечто подобное. Возможно, это цвет ясного неба над Сахарой, когда сумерки только начинают превращаться в ночь, и синева дневного часа переходит в полихромию красок, от пурпурного до черного. Он думает об этом, проводя большим пальцем под густыми ресницами Сиэля. Может быть, он видел это небо. А может быть, воспоминание о нем возникло ex nihilo*, создалось в голове в этот самый момент, вдохновленное цветом, и образы лазурного неба, пейзажа пустыни и дней, переходящих в ночи, просто собрались вокруг него, как остывшая кровь вокруг раны. Воспоминание может быть реальным или нет. Его источник мог существовать или быть плодом фантазии. Остается только догадываться. Мог ли он видеть такой необычайный цвет, такую уникальную красоту и позабыть об этом? Могла ли память об этом ускользнуть сквозь сжатые пальцы сознания и раствориться в вечности? Он считает, что нет. Такого цвета он не видел. Воспоминания о нем не существует. Он бы наверняка запомнил. Но если в бесконечной вселенной все повторяется, логично предположить, что в прошлом такой цвет существовал, что он уже встречал его в жизни. Глаза господина закрыты, и, кажется, он засыпает. Себастьян легонько прикасается к нему лбом и закрывает веки. Перед глазами еще стоит неуловимый синий цвет. Исчезнет ли он из памяти так же, как исчез тот цвет лунного камня, океана и неба? Уже пора? Стирает ли ход времени эти следы из сознания так же, как волны океана стирают следы с края берега? Заберет ли время воспоминания демона так же, как оно заберет господина? Его рука бредет по склону скул. Глаза мальчика резко открываются, когда кончики пальцев доходят до линии губ. Мгновение он смотрит на него, а потом позволяет пальцу скользнуть себе в рот. Себастьян пораженно наблюдает, как Сиэль кладет его руку в свою и ведет палец дальше, смыкает губы на костяшке и водит языком по всей длине. Кажется, что это влажное тепло окружает его целиком, и он тонет в нем задыхаясь. Себастьян понимает, что Сиэль не знает, что делает, не понимает смысл своих действий, не представляет, на что это похоже, к чему это является прелюдией. Граф ощущает вкус сахарной пудры и меда, наверняка оставшийся от ежевичного торта, который дворецкий испек ему к десерту. Прекратив свою игру, он открывает глаза. Себастьян вытаскивает палец и смотрит на блестящий след слюны. А затем, словно это совершенно нормально, кладет его в собственный рот. Сиэль наблюдает за этим с широко раскрытыми глазами, щеки заливаются густым румянцем, и он утыкается носом в шею дворецкого. — Себастьян, хочешь остаться со мной, пока я не засну? — Хочу. — Ты будешь здесь, когда я проснусь? — Как всегда. Спите, милорд. Я присмотрю за вами.***
В голове демона вертится странная мысль. Неизъяснимая. О нем и юном господине. О том, какой становится их связь. Иногда он пытается понять, как это происходит, объяснить для себя и лучше узнать механизм. Какая перестановка или комбинация множества жизней, людей, сделок, точек ветвления в мире могли привести к такой связи? Это кажется невозможным. Нет, пожалуй, неверно, ведь это случилось, тем самым опровергнув свою невозможность. Скорее, это математически, асимптотически маловероятно. Как могло случиться так, что поступки и бездействия когда-либо живших людей, их решения, пути, что пройдены и что остались неизвестны, каждый взмах крыльев бабочки, все рождения и смерти, убийства, похищения и пытки привели ребенка в то самое время и место, где он, оставив позади надежду, воззвал к нему о помощи? Такое маловероятно. Но порой это стечение обстоятельств кажется не только возможным, а преднамеренным, предопределенным. После вечности копания в угле он должен был найти этот бриллиант. Все в жизни молодого графа, от про́клятого имени семьи до злосчастного наследия, запятнано жестокостью и кровью. И кажется совершенно вероятным, преднамеренным и предопределенным, что сын Винсента Фантомхайва, чей отец, дед и бог знает сколько еще поколений носили титул Сторожевого пса короны и встретили мучительный, жесткий конец, сам встретил муку и жестокость, запертый в железной клетке на кровавом алтаре, расплачиваясь за грехи праотцов. Возможно, маловероятным было решение юного графа призвать его, вместо того чтобы покориться судьбе. Возможно, именно в этом и есть переломный момент, что связал их пути и крутит колесо фортуны. Но что бы было, если бы мальчик его не призвал? Себастьян думает об этой точке ветвления. Есть ли действительность, вселенная, какая-то версия мира, в которой он не встретил своего юного лорда? В которой вынужден влачить пустое, безразличное существование, не ведая, что в мире есть такая красота. Это голубой? Или лазурный? Синий как сумрачное небо? Синий как печаль? Сердце болит от размышлений, и он не в первый раз понимает, что, несмотря на всю свою долгую жизнь, он знает о мире так мало. И, конечно, эти мысли обязаны привести к неизбежному выводу. Его бессмертие должно соседствовать с тленностью хозяина. Если полагать, что жизнь без конца не может иметь и начала, следует допускать, что жизнь, которая однажды началась, должна завершиться. Эту жизнь он завершит своими руками. Мысль об этом причиняет боль. Она прорывается сквозь кожу, кости, плоть и сердце человека и опускается куда-то вглубь, туда, где демон чувствует другую боль — боль вечного, неутолимого голода. Уже пора? Время для человека — коварная вещь. Оно непреложно, ход его необратим. Оно продолжает идти, невзирая на тех, кто пал на его пути. Жертву, принесенную времени, уже не вернуть. Есть вселенная, в которой юный лорд умирает от рук чудовищ, что пленили его и пытали. Есть вселенная, в которой он не тронут тьмой и вырастает в беспечного, ничем не примечательного дворянина, ведущего ничем не примечательную жизнь. И есть еще одна, в которой юный граф — таков, каков сейчас — взрослеет, меняется и под воздействием времени превращается в нечто совершенно новое. Но что бы он ни представлял, юный лорд, которому он служит, тот, которому поклялся в вечной верности, тот, к которому он привязался так, как еще ни к кому за все свое бессмертное существование, этот лорд будет здесь не всегда. От рук демона или рук времени он однажды исчезнет. Себастьян возвращается к этой мысли, пытается промотать до конца, привыкнуть к боли, будто бы держишь ладонь над открытым огнем. Но всякий раз приближаясь к нему, хочется одернуть руку и прижать к груди обожженную плоть. Время для человека — коварная вещь, и оно стало коварным для демона.Конец первой части