Метаморфозы

«Ты сможешь сделать это, когда придет время?» Демон любил делать это ночью. В темноте. Окутанный тенью, погруженный в тишину, как затонувший корабль на дне океана. Он любил делать это, пока его хозяева спали, чтобы призраки, которых они видели во сне, были последним, что они увидят. Последним, прежде чем они увидят демона. Его истинный облик. И тогда уже он станет последним, что они увидят перед болью и черной пустотой, что лежала за ней. Хозяин подавил сопротивление, завоевал народ и уничтожил мятежников. Теперь он правил в этих землях. Демон вновь принес смерть и разрушение ради чужого удовольствия, настала пора привести чаши весов в равновесие. Пришло время платить. Возможно, даже вернуть справедливость. Он повторял это так много раз, что им уже не было счета, и каждый новый был похож на предыдущий. История повторяется, а на бесконечной временно́й шкале все повторяется бесконечное множество раз. Хозяева были всегда в недоумении, как будто бы настолько привыкали к беспрекословной покорности демона, что принимали его игру за чистую монету. Сбросив с себя человеческий образ и вернув себе истинный вид, он стоял у кровати мужчины, наблюдая, как ритмично поднималась и опускалась его грудь. Каждый раз, когда он делал это, когда он завершал контракт, ему было интересно, что он почувствует. Каким будет вкус. Каково будет прервать эту жизнь. Поглотить плоть. Пожрать душу. Будет ли это приятным? Станет ли мир лучше или хуже? Будет ли оно на вкус как Свет или Тьма? Будет ли это похоже на собственную смерть? Исчезнет ли какая-то часть его вместе с хозяином? Приблизится ли он к самоуничтожению? Человек проснулся от воя ветра и треска огня и начал задыхаться от дыма, когда пламя взобралось по сторонам пастели. При виде зловещей фигуры, что стояла у подножья кровати, его лицо исказилось от страха, а тот перешел в смертный ужас. В слабой попытке спастись он вжался в матрас. Обсидиановая форма ширилась, поглощая свет вокруг. Руки демона сомкнулись вокруг его горла, и в плоть вонзились крючковатые, черные когти, из раны брызнула кровь. Человек затряс руками и ногами, пытаясь заговорить или закричать, умолять или молиться, но ладонь, что сжимала трахею, не позволяла выдавить ни звука. Его лицо багровело и раздувалось, пока он безуспешно пытался схватиться за иллюзорное тело. Демон поднял его за шею, легко и просто, как будто бы тот ничего не весил, как будто бы он был ничем, и поднес его лицо к бездонному водовороту, где должен был быть его рот. Вместе с душой демон высасывал плоть и нутро. Он делал это медленно, чтобы хозяин чувствовал всю боль оттого, что его выворачивают наружу. Человек должен был ощущать эту агонию до последней секунды, чтобы она впечаталась в душу, чтобы каждый момент перед смертью растянулся до бесконечности, как последний момент на краю горизонта событий*. Наконец, высосав остатки сущности хозяина, он ослабил хватку и позволил высушенной оболочке кучей свалиться на пол. Он стоял так еще какое-то время. У него оставалось несколько секунд до возвращения в темноту, в пустую бездну дома. Он ждал. Хотел знать, какой вкус он почувствует, какие чувства испытает.  Но на языке был один лишь вкус праха. И из чувств ничего.

***

— Вот так, несомненно, и выглядит ад, — бормочет Сиэль сухим как пепел тоном, обводя взглядом полуразваленные здания и закрытые витрины магазинов, выстроившихся вдоль одной из извилистых улиц Уайтчепела; все они выглядят пугающими и заброшенными в темно-синем свечении лондонских сумерек. Он стоит под светом фонарного столба, и его маленькая тень, как стрелка солнечных часов, ложится рядом с еще более маленьким телом. Внимание юного лорда возвращается к дворецкому, что, как всегда, стоит подле. — Ты сейчас, должно быть, скучаешь по дому. При виде нахмуренных бровей и озадаченного выражения лица уголки его губ ползут вверх. — Улыбнись, Себастьян, это шутка, — теперь его тон мягко дразнит, легко потрескивает как угли. — Боже правый, неужели у всех демонов нет чувства юмора? Себастьян сжимает губы, пытаясь сохранять бесстрастное лицо. — Возможно, ни у кого из нас не было такого остроумного господина, как вы, сэр. Сиэль улыбается шире, тихо смеется и кивает. Потом хватается за галстук Себастьяна, шутливо тянет его и, наклонившись ближе, касается костяшками груди. — Какая жалость, — шепчет он, лукаво сверкая глазами. Он позволяет пальцам ненадолго задержаться на чужой груди, а потом отходит назад к фонарю. В глазах Себастьяна проносится блеск обожания, и Сиэль наслаждается им, согреваясь в нем как кот под солнцем. Однако какофония, доносящаяся с места преступления неподалеку, вскоре лопает их уютный маленький пузырь. Быстро становится ясно, что работа началась еще до прибытия графа. Сиэль оглядывается на стайку констеблей и инспекторов, толкущихся у загражденного здания. Радость с игривостью медленно сходят с лица. Сиэль вбирает полные щеки воздуха, а затем выдыхает. — Полагаю, чем раньше начнем, тем раньше сможем уйти. Одним быстрым движением он отталкивается от чугунного фонарного столба и шагает к собравшимся служителям закона, а по пятам за ним идет дворецкий.

***

Пока они проходят мимо заграждений и входят в толпу полицейских и горстки встревоженных местных жителей, которых задержали для допроса, перед лордом одна за другой предстают две неприятные вещи. Первая — это тошнотворная вонь, принадлежащая нескольким трупам в разной стадии разложения, настолько сильная, что заползает в рот и оседает в горле. Вторая — это комиссар столичной полиции Джеральд, назойливый и шумный, как и всякий раз, когда руководит расследованием. Какие бы легкость и веселье ни овладевали юный граф минуту назад, теперь они совершенно исчезли, и что-то скверное пришло на их место, спускаясь в желудок. Жестикулируя одному из своих подопечных, Джеральд встречается с ним взглядом, и лицо его сразу становится мрачным, как бы свидетельствуя о том, что глубокая неприязнь, которую испытывает юный лорд, более чем взаимна. Комиссар закусывает щеки, стараясь проглотить желчь, подступившую к горлу при виде Сторожевого пса, который рыскает вокруг его песочницы. Отвернувшись, он рявкает офицерам несколько приказов и тщетно пытается не замечать мальчишку. Но когда юный граф молча проходит мимо несколько шагов и изучающе тыкает в труп своей тростью, нервы комиссара не выдерживают. Закипая под внешним спокойствием, он вынужден следовать за ребенком и его дворецким, чтобы вернуть контроль над ситуацией. — Что вы здесь делаете? — грубо спрашивает он, остановившись позади, и даже не пытается казаться вежливым. Он сверлит графа хмурым взглядом, пока тот со слабым интересом расхаживает вокруг тела, словно перед ним простая клумба. Мальчик не поднимает на него глаза. — То же, что делаю на месте преступления всегда, мистер Джеральд, — делаю за вас вашу работу, — бормочет он, продолжая рассматривать труп. Он уже привык к его запаху и бледно-синему раздутому лицу и без отвращения перекатывает голову тростью, чтобы лучше разглядеть отверстие от пули, повалившей мужчину. Джеральд стискивает зубы и с побелевшими костяшками хватает терпение за поводья. — Кто дал вам разрешение… — Королева, — заявляет Сиэль, наконец-то поднимая взгляд на комиссара с невозмутимым выражением лица. — В этом есть какая-то проблема? — Вообще-то, есть. Столичная полиция держит дело под контролем. Ваша помощь здесь не требуется, господин граф. Сиэль пытается подавить улыбку. Театрально вздохнув и рассмотрев конец трости, он переводит внимание обратно на Джеральда. — Поверьте, мне совершенно не приносит удовольствия здесь находиться. — Его голос едва скрывает восторг от чужого смятения. — Будь у королевы хоть какая-то уверенность в вас и ваших людях, мне бы не приходилось вечно стоять у вас за спиной. Джеральд сжимает челюсть и, бросив рассеянный взгляд на дворецкого, пробует иную тактику. — Прислуге совершенно неприемлемо расхаживает по месту преступления, — шипит он, злобно смотря на Себастьяна. — Он будет только мешаться и затопчет все улики. Не обратив на его слова никакого внимания, Себастьян продолжает смотреть в точку рядом с головой комиссара, его лицо так же не возмутило, как лицо хозяина. Сиэль вздыхает и раздраженным, монотонным голосом усталого родителя, который пытается вразумить непослушное чадо, продолжает: — Вы прекрасно знаете, что Себастьян — мой помощник. Он идет туда же, куда иду я. — Как бы то ни было, можете передать королеве, что у меня все под контролем. Полиция в состоянии раскрыть это дело и без ее вмешательства. Сиэлю наконец надоедает этот маленький обмен любезностями, и, резко повернувшись, он сверкает на него глазами. — Так же как она раскрыла дело об убийстве моих родителей? — язвит он, на секунду сбрасывая свой надменный, беспристрастный вид. Джеральд заметно вздрагивает и опускает плечи, его выражение мгновенно меняется, и вместо открытой враждебности и презрения на лице возникают внутренний конфликт и боль. — Уж простите, если горький опыт подорвал мою веру в вашу компетентность, — добавляет юный лорд, со стуком опираясь на трость и бросая на комиссара яростный взгляд. При упоминании смерти Винсента Джеральд напрягается всем телом. Атмосфера вокруг них накаляется. Вечерний туман грузно ложится на город как плащ, из ливневок струями исходит пар и кладет свои щупальца на мощеную дорогу. Джеральд отводит глаза к горизонту, туда, где улицы прячутся в сумрачном небе. На секунду повисает тишина, а затем он вновь встречается со взглядом лорда. — Мне жаль, Сиэль, — говорит он нерешительно и с запинанием, будто кто-то тянет из него слова тисками. — Я… уважал твоего отца. Он был хорошим человеком. Они с твоей матерью не заслуживали того, что с ними произошло. Сиэль изумленно смотрит на него и на редкость молчит. Он совершенно не ожидал увидеть что-то человечное сквозь трещинки каменного выражения комиссара. На секунду юный граф раздумывает проявить благосклонность и хотя бы раз повести себя достойно. Но в следующий момент он меняет решение и крутит нож дальше. — Что ж, — в его голосе сочится яд, — думаю, пока они лежат в могилах, а их убийца разгуливает на свободе, им будет очень приятно узнать, что вам, по крайней мере, жаль. На лицо мужчины вновь ложится маска отвращения. Он хмуро смотрит на Сиэля, затем на Себастьяна. Пораздумав секунду, он со вздохом решает, что эту битву лучше оставить. — Ладно, делайте что хотите, только не мешайтесь под ногами. Джеральд начинает уходить, но решает подбросить еще пару слов: — Если Ее Величество желает взять это дело под свою юрисдикцию, ей придется сделать это на официальном уровне, — на шагу кидает он через плечо. — До тех пор это место преступления остается под моим надзором. — Естественно. Регламент и чинность, — бормочет Сиэль себе под нос. — Поистине основа Англии. Он провожает комиссара взглядом и смотрит, как тот резко машет руками в сторону первого попавшегося офицера, пытаясь, как полагает Сиэль, выплеснуть злость на том, чье положение не позволяет ему возражать, а потом указывает в его сторону, наверняка давая поручение сделать работу Сторожевого пса как можно сложнее. Несколько секунд юный лорд наблюдает за этой картиной, а потом с легкой улыбкой на губах поворачивается к Себастьяну. — Не следует дразнить животных, сэр, — отмечает дворецкий с улыбкой в ответ. — Себастьян, тебе действительно нужно развить воображение. Я мог бы быть паинькой, но в чем тут веселье?

***

Свободный от присутствия назойливого комиссара, юный граф проходит по обочине оцепленного квартала и направляется к старшему инспектору, чтобы узнать, что им удалось собрать по делу. Место преступления представляет собой последствия недавней битвы в войне между двумя соперничающими бандами, каждая из которых стремится расширить свою территорию и захватить как можно больше влияния на опиумном черном рынке, что сжал свои лапы вокруг горла Лондона. Окруженное здание, перед которым они находятся, ночью превращается в тайный притон — одно из немногих мест в городе, где нищие и позабытые могут смешаться с высшими слоями общества, теми его представителями, которые позволили себе запутаться в паутине зависимости. Как правило, эти уличные войны редко расследуют всерьез, если вообще расследуют. «Пускай крысы сами себя перебьют, — бубнит себе под нос один из офицеров. — Нам от этого только легче работать». Однако сегодняшний случай — исключение из правил. В основном из-за одной из жертв, найденной в притоне. Ей оказался влиятельный дворянин, известный член парламента, имевший связи с самой королевой. Как считают, он случайно оказался в перестрелке. Сиэль подозревает, что Ее Величество желает избежать скандала, рассудив, что дело требует к себе деликатного подхода, который Джеральд не сможет предоставить, и потому участвовать в расследовании и заметать следы приходится Сторожевому псу. Минуту-другую Сиэль осматривает место происшествия, принимая во внимание количество накрытых тел и пострадавшее имущество. Затем подходит к покойному члену парламента. Тело лежит под серым брезентом, все еще мокрым после недавнего ливня. Судя по запаху, оно провело на сырой земле несколько часов, в то время как остальные трупы отправили в морг. Сиэль смотрит в сторону Джеральда, который глядит на него, как всегда, недовольно, и строит на лице ухмылку. Он тыкает тростью в брезент, а затем, чтоб увидеть покойника, поднимает ею край. При виде бледного, распухшего лица и побитого, изрезанного туловища самодовольная улыбка исчезает. Тело, как быстро понимает юный лорд, обезобразили с особым пылом. Это дело рук не простого солдата, который хочет поскорей разделаться с убийством и уйти безнаказанным, а кого-то, кто совершенно не боится быть пойманным и встретиться с последствиями. Отвернувшись на секунду, Сиэль возвращает взгляд к лицу мужчины, туда, где на месте зияющих дыр раньше были глаза. Он делает глубокий вдох, чтобы подавить волну тошноты, подкатившую к горлу. Кусая щеки, он оборачивается к своему рыцарю. — Пойдем, Себастьян. Мы увидели все, что нужно. Преданный слуга Сторожевого пса кивает и следует за ним обратно по улице, оставляя убитого позади.

***

Покидая место преступления, они становятся свидетелями еще одной работы лондонской полиции. Комиссар Джеральд — явный приверженец разумного распределения ресурсов. Когда покидаешь улицы приличного общества и спускаешься к гниющим низинам, нужно тратить время и силы с умом. Следуя такому принципу, он решил увеличить число задержаний и отправил нескольких людей в близлежащий притон, на первый взгляд, никак не связанный со сценой кровавой разборки. Как раз сейчас полиция занята отловом сброда, выстроившегося у стен заведения. Толпу сгрудившихся людей — шлюх, наркоманов и разного рода мелких преступников — быстро выводят из-под временного действия дурмана, и те из них, кто не так опьянен или не ослаблен от недоедания, убегают, чтобы скрыться в тайных уголках трущоб, точно муравьи, что разбегаются от света фонаря. Сиэль следит за развернувшейся картиной и замечает одного из наркоманов, в прошлом успевшем потерять одну ногу, причиной чему наверняка стал какой-нибудь несчастный случай. Он видит, как этот бедолага пытается уковылять на костылях, но полиция без труда нагоняет его. Один из констеблей выбивает у него опору, и мужчина валится на землю. Сиэль наблюдает, как белые рыцари Лондона, батальон Ее Величества в войне против тьмы и морального разложения, продолжает, на виду у всей собравшейся толпы, избивать несчастного дубинками, нанося удары по голове и спине, пока мужчина пальцами цепляется за землю, отчаянно пытаясь улизнуть. Удары полицейских дубинок еще долго продолжают сыпаться на него, даже когда он перестает сопротивляться и неподвижно лежит на земле как поверженный зверь. Кровь из-под тела собирается в лужу и растекается в грязи и между трещин брусчатки. В этот вечер те же самые офицеры вернутся домой и станут хвалиться своим женам о прекрасном дне и хорошо проделанной работе. Завтра на рассвете двери местных магазинов и обветшалые витрины откроются, чтобы начать новый день. Пекари выкатят свои тележки, чтобы накормить лепешками индийских трудяг, прежде чем последние приступят к бесконечно долгой работе на ближайших шахтах и фабриках. Торговцы украшениями в черных шляпах и черных костюмах собьются в кучки по двое, по трое, торгуясь и обмениваясь грубым бормотанием и стараясь обходить ирландских иммигрантов, снующих по тем же самым улицам, часто в бесплодных поисках работы. Солнце взойдет и опустится. Смог заметет центр города, накрывая все вокруг своим толстым, удушливым пледом. Кровь еще днями будет оставаться на дороге, даже когда тело уберут, когда случившееся оправдают, напустят тумана и все заметут под ковер, когда память зрителей об этом исчезнет. Ее след останется на дороге, как пожелтевшее пятно на простынях, пока дождь не смоет ее несколько ночей спустя. За все время, что его избивают, старший инспектор и комиссар бросают в сторону калеки только мимолетный взгляд.