***
Над главным управлением лондонской полиции нависает каменная статуя гаргульи. Она сидит на вершине остроконечных арок средневекового здания, когда-то бывшего церковью. Неподвижная, она день за днем, год за годом наблюдает, как зарождается и увядает закон, качается из стороны в сторону и в конце концов падает. Смотрит она на это с ужасной гримасой; крылья застыли за спиной, точно готовые к полету. Вчера она смотрела, как одетый в рясу человек шагал по главному залу мимо рядов офицеров, следивших за его движением с удивлением и благоговейным трепетом. Смотрела, как за закрытыми дверьми он приглушенно говорил с человеком, что сидит в запрятанном в глубине здания огромном кабинете и чье лицо так часто выражает поражение. Сегодня она смотрит, как к участку подходит молодой Сторожевой Пес в сопровождении своего необычайно бдительного старшего лейтенанта. Видит, как он проходит мимо тех же самых офицеров и направляется в тот же самых кабинет, чтобы поговорить с тем же самым человеком, вот только голос его не приглушенный, а движения нескрытные. Она равнодушна к очевидному недоумению мальчика точно так же, как наверняка равнодушна к недоумению всех, кто на ее глазах входит и выходит из этого здания, пытаясь добиться справедливости, избежать ее или низвергнуть. Юный граф пробивает свой путь в кабинет комиссара; тот сидит в своем кресле и смотрит на него холодным выжидающим взглядом. — Давно не виделись, лорд Фантомхайв, — сухо приветствует Джеральд, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку кресла. — Слышал, вы нашли себе новое занятие. Сиэль останавливается и злобно смотрит на него. Кусает щеки и старается не обращать внимания на пренебрежительный тон комиссара. В голове проскакивает несколько резких замечаний по поводу неспособности Джеральда вести свои дела и бессилии полиции под его руководством, но даже юный граф понимает, что это будет пустым звуком. Правда в том, что он действительно все реже выполняет свои обязанности Сторожевого пса Англии и передал дела Себастьяну, чтобы поддерживать видимость того, что он по-прежнему талантливый детектив, достойный преемник отца и бич преступного мира столицы. Он решает уступить в это раз. Даже неспособные, легкомысленные люди имеют право на редкую дерзость. — Давайте на сей раз обойдемся без любезностей, Джеральд. Есть разговор. — О мальчике, я полагаю, — говорит Джеральд, пропустив мимо себя напряжение Сторожевого пса. — Мои люди говорят, там нечего расследовать. Ни улик, ни следов. Это дело не раскрыть. — Так, значит? Отличная работа? Очередное дело, умело закрытое столичной полицией? Комиссар молча глядит на него. — Мне сказали, вы разнюхивали вокруг епископа с его приходом. Что именно у вас на уме? Почему вас так интересует убийство этого мальчишки? — Почему меня интересует жестокое убийство ребенка? — усмехается Сиэль. — Правильней спросить, почему оно не интересует вас. — Избавьте меня от своей лицемерной чепухи, — устало обрывает его Джеральд, потирая переносицу. — У меня сегодня нет на это терпения, и нет желания потакать капризному интересу его светлости в безнадежном деле. Дети умирают сотнями, от недоедания и болезней, по велению Господа и от рук человека, от побоев родных матерей и отцов. Наша работа — не вершить правосудие, а следить за соблюдением закона. Сиэль смотрит на него, сжав челюсть. Пытается замедлить дыхание и успокоить дрожащие руки. — Здесь есть какая-то связь: между приютом, епископ и убийством ребенка. — Ох, вот как? — с сарказмом спрашивает комиссар. — Вы в этом уверены? И где же ваше доказательство? Голос. Сиэль помнит этот голос. — Я просто… просто знаю, — бормочет он, его голос дрожит, приоткрывая занавес, за которым притаился сбитый с толку маленький мальчик. Он чувствует, как его показная уверенность начинает спадать, и где-то в глубине ему стыдно, что из всех людей свидетелем этому стал именно Джеральд. Он сглатывает и с трудом пытается удержать быстро рвущиеся нити здравомыслия. — А впрочем, — ухмыляется мужчина, — давайте-ка заведем дело на одного из самых влиятельных и уважаемых людей в Лондоне, основываясь на одной лишь догадке. Сиэль стискивает зубы и поворачивает голову к Себастьяну. Демон стремительно подходит к Джеральду, хватает его за горло и сжимает, пока лицо мужчины не становится багровым и раздутым, а глаза с лопнувшими капиллярами не наливаются кровью. Несмотря на жуткую картину, демон улыбается, и мальчик смотрит, как жизнь покидает комиссара. Сиэль закрывает глаза и вдыхает. Открыв их, он обнаруживает, что Себастьян все так же стоит за спиной и смотрит на него с равнодушным лицом. Джеральд сидит напротив, высокомерный, наглый и, к сожалению, невредимый. Граф пробует другую тактику. — Я здесь представляю интересы королевы. Если я считаю это дело приоритетным, значит, так считает и она. — Неужели? — парирует Джеральд. — Думаю, королева понимает, что ресурсы полиции лучше направить в другое русло. Лондон тонет в опиуме. Его все больше и больше попадает на черный рынок, несмотря на массовые поставки оружия в Индию для защиты торговых путей. Мы едва держимся на плаву, лорд Фантомхайв. Не выдержав, мальчик отвечает на двусмысленное замечание. — Корпорация «Фантом» всего лишь вносит свой вклад. В конце концов, я не в ответе за действия целой армии или всего транспортного предприятия. Секунду-другую Джеральд смотрит на него, потирая рукой подбородок. Делает глубокий вдох и кладет локоть на подлокотник. — Послушайте меня. — Его голос становится тише, приобретая ранее неслышимую в нем серьезность. — Не стоит считать, что королева поддерживает вас во всем. Оставьте это дело. — Стало быть, в расследовании вы не заинтересованы. — Нет. Сиэль смотрит на Себастьяна, потом на комиссара. Кулаки сжимаются. Гаргулья восседает на вершине двух арок и смотрит, как мужчина в кабинете встает, выпроваживает юного Сторожевого пса с его покорным спутником и закрывает за ними дверь. Смотрит, как слуга королевы становится маленьким мальчиком, изо всех сил пытающимся сдержать слезы. Смотрит, как он тяжело дышит, сооружая вокруг себя панцирь, и, сбросив с плеча руку компаньона, с грохотом вылетает за двери участка.***
— Вы читали «Ад» Данте? У Кэхилла то самое выражение лица, что требует к себе аудитории. Сегодня лидер преступного мира особенно расположен к наставлению и ищет, с какой бы кафедры зачитать свою проповедь. Рассуждение о преступлении и наказании от главаря крупнейшего синдиката Лондона. Евангелие глазами Кэхилла. — В планах на следующий семестр, — отвечает юный лорд, уткнувшись щекой в завиток костяшек пальцев, в голосе его сквозит скука. — Но у меня такое чувство, что вы сейчас расскажите мне вкратце. Они сидят в одном из пабов Ист-Энда на территории Кэхилла. В одном из многих, куда рабочий класс столицы приходит после долгой смены на фабрике или шахте, чтобы стряхнуть с себя всю гнусность прошедшего дня. Шум музыки сливается с подъемом и падением разговоров, что ведутся на многочисленных языках иммигрантов Уайтчепела. Здесь гэльский с его мягко перекатывающимся «р» и быстрой мелодией смешивается со стаккато проглоченных гласных и вырванных слогов бенгальского, и оба они курсируют вокруг резких, нескладных гортанных звуков идиша и русского. Каждый держится своего племени, подальше от головорезов Кэхилла, кружащих между столов, как акулы в неспокойных водах. — Ад состоит из девяти кругов, каждый из которых содержит наказания и пытки, возрастающие по жестокости для отражения грехов тех проклятых, что в них находятся, — с важным видом объясняет мужчина, пока Сторожевой Пес смотрит на него равнодушно. — Известно ли вам, кто занимает девятый круг? Сиэль вздыхает. — Иуда Искариот. — Иуда, предатель Христа, — театрально заносится Кэхилл. — Разве не удивительно? Величайшее зло, самый страшный грех, совершенный за всю кровавую и безобразную историю человечества, это предательство. Не прелюбодеяние, содомия или сексуальное извращение, — Кэхилл замолкает и смотрит на Себастьяна, затем на его молодого хозяина. Сиэль поворачивается назад и моргает. К щекам внезапно подступает жар, но его лицо непроницаемо. — Не воровство, не убийство или геноцид, — спустя секунду продолжает Кэхилл, — а предательство. Какой-то пьяный вдруг встает из-за соседнего стола и фальшиво запевает во весь голос под музыку. Язык изо всех сил пытается совладать со звуками, слова невнятные и искаженные, размокшие от алкоголя. Он размахивает туда-сюда кружкой, и на пол проливается рыжевато-коричневая жидкость. Под взглядами и смехом остальных посетителей он пробирается к центру, семеня из стороны в сторону, как заводная птица, и, резко замерев, валится на пол. — Как же я люблю ваши притчи, Кэхилл, — говорит юный лорд, с легким интересом наблюдая за этой водевильной сценкой. — Чувство, будто снова сидишь за катехи́зисом воскресным утром. — Он поворачивается обратно к мужчине. — Но, может быть, в интересах времени вы просто могли бы сказать что хотите? — Вся эта история про мальчика с клеймом. Вы ищете своих врагов, не так ли? Сиэль не отвечает. Лицо без эмоций. — Но вы ищете не там, мой юный лорд. — Просветите же. — Я считаю, у меня завелся предатель, — главарь бандитов снова начинает свою проповедь. — Один из моих людей. Я не терплю предательства, это вопрос выживания. Стоит в фундаменте завестись одному термиту, он может распространиться как чума и разрушить все строение. Кэхилл подзывает одного из своих людей к их столику в углу таверны. Подойдя, мужчина на секунду замирает в неловкой позе и нервно водит взглядом между юным лордом и начальством, пока Кэхилл с улыбкой не манит его наклониться. Мужчина расслабляется самую малость. — Это ты вступил в сговор с людьми Рейберна, чтобы стянуть опиум из партии, доставленной на прошлой неделе? — спрашивает главарь без всяких предисловий, голос спокойный и ровный, как будто он просто интересуется погодой или состоянием дорог за городом. — Нет, конечно, нет! Никогда! — возражает мужчина. — Я знаю, что с последними поставками было неладно. Кто-то ссыпает с верхушки, — продолжает Кэхилл, нежно поглаживая пальцами рукоять пистолета. — Я бы никогда… — блеет мужчина, но вдруг его заявление о невинности прерывает оглушительный выстрел. Он на мгновение замирает. Свет в глаза гаснет, стоит пуле проделать свой путь от точки входа на лбу до точки выхода с другой стороны черепа. Время останавливается, звуки вокруг приглушаются. Взгляд Сиэля прикован к входной ране, маленькой точке посредине лба, будто мистический третий глаз. Не смазанная со рваными краями, как благословение на Пепельную среду*, а крошечная, аккуратная, в форме монеты, как бинди — кровавая жертва, чтобы задобрить богов. Еще секунда, и, опустившись на колени, мужчина падает лицом вперед. Сзади череп — сплошное месиво разорванных тканей и фрагментов костей. Сиэль смотрит на это широкими глазами, рот слегка приоткрыт. Скучающее выражение на его лице тут же спадает, и вместо превосходства он чувствует, как нарастают волны тошноты и разбиваются о внутренности. Повернувшись к Себастьяну, который смотрит на него со спокойной уверенностью, он знает, что с ним, естественно, ничего не случится. В пабе воцаряется напряженная тишина, все до единого молча глядят на своего павшего товарища, распластавшегося в луже собственной крови. Разумеется, никто из них не бросит вызов Кэхиллу. Никто не скажет ни слова о внезапной картине жестокости, ведь они знают, кому принадлежат. Это и есть настоящая власть, сынок. А ты наслаждайся своими проказами, мечтами о мести и дешевыми трюками. — Как вы узнали, что это был он? — спрашивает Сиэль, не сводя глаз с мертвого мужчины. Кэхилл пожимает плечами: — Никак. — Его взгляд быстро обводит зал и возвращается к юному лорду. — Такие серьезные действия часто необходимы, чтобы донести сообщение, чтобы держать людей в строю. Думаю, вопрос с нашей крысой разрешится быстро. Сиэль смотрит на него сощурившись. — А теперь о вашем мальчике с клеймом, — снова заговаривает Кэхилл, подзывая двух парней, чтобы те убрали из таверны покойного и сделали все остальное, что делается в таких ситуациях. Обычная процедура зачистки. Семья мужчины получит щедрую сумму. Положив пистолет, Кэхилл пристально изучает набросок клейма, который демон передал ему по прибытии. Пальцы его стучат по столу. Затем он переходит к делу. Сторожевой Пес узнает, что это не первый раз, когда ребенок пропадает из приюта. В прошлом полиция проводила расследование, но оно застопорилось. Никаких улик. Никаких семей, которые вынуждали бы власти продолжать поиски. Лондонские газеты писали об этом несколько дней, чем слегка давили на полицию, но внимание журналистов непостоянно, и как только они перешли к другому скандалу, отвлекшись на новый блестящий предмет, расследование погасло вместе с сочувствием публики. В приюте явно происходит что-то странное, но действительно ли дети сбегают из-за жестких условий или дело тут в чем-то нечистом, Кэхилл не уверен. — Откуда вы все это знаете? — Некоторые из моих парней выросли в том приюте и сами были частью… христианской щедрости епископа. Сиэль прищуривается. — Хватит говорить загадками, Кэхилл. — В некотором смысле дети — ценный товар. Может, епископ и принял обет бедности, но всегда находил способ немного умыкнуть. Сердце Сиэля колотится, точно заключенный звенит кружкой о металлические прутья камеры. Нутро сотрясают уже знакомые волны страха. Когда встреча подходит к концу, главарь преступного мира встает и подается вперед. — Что бы вы ни подозревали, на вашем месте я бы не делился этим с Джеральдом. Сиэль закрывает глаза и вздыхает. Качает головой. — Другого выбора нет. Он должен провести арест. Мне только нужно больше доказательств. — Епископ — влиятельный человек, и боюсь, таким путем справедливости вам не добиться. Позже вы поймете это и найдете более действенные способы свершить свою месть, — говорит мужчина, переводя взгляд на демона и обратно на его господина. — И когда это произойдет, чем меньше Джеральд знает о вашей заинтересованности епископом, тем лучше. Сузив глаза, Сиэль недолго смотрит на него пытливо. — Зачем вы говорите мне это? Какая вам с этого выгода? Кэхилл улыбается своей загадочной, сжатой улыбкой. — Я всего лишь даю вам уроки. Вам нужно учиться задавать верные вопросы. Учиться знать, что видеть.***
Окна кабинета в поместье Фантомхайв штурмуют капли дождя. Они бросаются на стекла в самоубийственном безумстве, точно умалишенные со скал, и при ударе их тела взрываются, разлетаясь на переливчатые внутренности. Останки их неподвижно сидят блестящими шарами или скатываются в диагональные узоры, все больше искажая отражение мерцающих свечей внутри и серо-желтого пейзажа снаружи. Ночь принесет с собой мороз, от которого эти останки застынут, и их отчаянная жертва станет необыкновенной красотой. Демон наблюдает за графом, а тот — за развернувшейся картиной. Юный лорд сидит в кресле с высокой спинкой, печальный, несчастный, потерянный. Дворецкий стоит в углу, отчаянно пытаясь найти что исправить. Мальчик берет наполненный старым отцовским виски хрустальный стакан, взбалтывает янтарную жидкость и делает глоток. Виски горький на вкус и обжигает горло, но вскоре за ним следует приятное головокружение. Откинув голову назад, он закрывает глаза. — Вам не следует пить, юный господин. Вам станет плохо. Губы Сиэля изгибаются в полуулыбке. Щеки залиты румянцем, а обычно острые черты лица смягчены алкоголем. — Я — лорд Фантомхайв, граф этого имения и Сторожевой Пес королевы. Я буду пить, если хочу и сколько хочу, — заявляет он притворно-властным тоном, строя из себя избалованного, наглого ребенка, каким, как ему известно, он кажется всем, кто не входит в их с демоном тесную диаду. — Хотя, пожалуй, мне хватит, — продолжает он, неохотно соглашаясь. — Комната качается. Или это я качаюсь? Он пытается подняться, но пошатывается и падает назад. — Ты тоже можешь выпить, если хочешь, — предлагает Сиэль, неровно размахивая хрустальным стаканом в направлении демона. — Нет, благодарю. — Верно, конечно, — говорит юный граф, поворачиваясь в кресле и смотря демону прямо в лицо. — Вечно идеальный дворецкий, не так ли? Нам всем следует стремиться быть такими же правильными, как ты. Сиэль делает еще один глоток жгучей жидкости, кривясь от напористой горечи вкуса. Он продолжает изучать дворецкого, и его лицо омрачается гораздо более серьезным беспокойством. Мальчик кусает губы и вздыхает. Демон готовится к грядущему вопросу. — Себастьян, ты злой? Чьи-то когти обвивают сердце демона. Секунду-другую он молча обдумывает этот вопрос, как и множество других вопросов молодого господина, что спрятаны в нем. — Не думаю, — наконец решается сказать он. Делает вдох и поправляет слова: — Не знаю. Я всего лишь таков, каким меня хотят видеть хозяева. Кажется, Сиэль разглядывает его вечность, без всяких эмоций. И спустя какое-то время кивает, вроде бы принимая ответ. Пока что. Напряжение с лица постепенно спадает. — Твои глаза. Они такого необычного цвета. Атмосфера в комнате заметно разряжается, и на смягчившемся лице демона мелькает слабая улыбка. — …Спасибо. — Это не комплимент. Простое наблюдение, — поясняет мальчик. Себастьян кивает. — Разумеется. — Это из-за меня? Потому что ты думал, что этот цвет мне понравится? — Думаю, да. — А заключая предыдущие сделки, ты принимал другие обличия? — Да. — Всегда в форме желаний хозяев? — Да. — И в будущем? — …Да. Сиэль напрягается, атмосфера вновь натянута, на этот раз бесповоротно. Взгляд становится тверже, вокруг сердца снова вырастают крепостные стены и шипы. И какие бы чары ни наложила на него барабанная дробь дождевых капель и анестетическая дымка алкоголя, они развеялись, и Себастьян скорбит по потере. Их обоих бесцеремонно возвращает на землю. — Себастьян, что ты будешь делать, когда меня не станет? Словно пронзенный кинжалом, Себастьян чувствует в груди острую боль, и слабая улыбка тает с его лица. Приятное тепло в кабинете застывает леденея. Демон сжимает губы и глядит поверх Сиэля, уперевшись взглядом в ряды томов в кожаных переплетах, расставленных на книжных полках. Из-за молчания голос Сиэля становится жестче, а помутнение от алкоголя в глазах почти исчезает. — Это простой вопрос. Что ты будешь делать, когда меня не станет? Просто перейдешь к новой сделке? Станешь тем, чего захочет следующий хозяин? Себастьян молча смотрит на него. — Ну же, Себастьян. Ты ведь сказал, мне нужно только спросить. Демон силится найти слова. Но, как всегда, правды в пустой простоте языка не находится. — Тебе будет грустно? — подначивает Сиэль слегка сардоническим тоном. — Юный господин, я не знаю ответа на этот вопрос, — честно отвечает Себастьян. — Ну должны же быть хоть какие-то мысли. Я ведь не спрашиваю, как превращать металлы в золото. После прошлых контрактов… — Милорд, зачем вы задаете мне эти вопросы? — на удивление резко прерывает Себастьян. Сиэль пожимает плечами и, закинув голову назад, упирает свой взгляд в потолок. — Мы проводим вместе так много времени. Делим что-то вроде связи, можно сказать, — продолжает он с рассеянным жестом. — Разве мне нельзя быть любопытным? Сиэль смотрит на демона, и повисшая между ними тишина вновь отягощается невысказанной правдой. Наконец мальчик отводит взгляд. — Неважно, — роняет от, снова откидывая голову на спинку, прочь от дворецкого. — Забудь, что я спрашивал. Оттолкнувшись от кресла, он, пошатываясь, встает во весь рост и, стараясь держать равновесие, шагает к двери. Себастьян спешит поддержать его, но Сиэль останавливает его взмахом руки. — Не надо. Я и сам могу справиться. Он осторожно выходит из комнаты, и, оставшись один, Себастьян смотрит, как горят и горят свечи, мерцают и тускнеют, пока наконец не гаснут совсем.***
Демон видел, как хозяин сомневался, боролся, пытался заглянуть внутрь себя самого. Пытался задавать вопросы через заявления. Останься со мной. Защити меня. Никогда не предавай меня. Все это время настоящий вопрос, терзающий разум молодого господина, остается незаданным. Ты любишь меня? Он гадает, когда же господин его спросит, как он спросит и спросит ли вообще. Мальчик может задать более общий вопрос, под видом простого научного любопытства, для личного образования. Он пытливый человек, он жаждет знаний. Могут ли демоны любить? Демоны (во множественном числе). Демоны (в общем). Себастьяну честно придется ответить, что он не знает. Не знает о природе демонов (во множественном числе), демонов (в общем). За свою долгую вечную жизнь он очень мало общался с демонами (во множественном числе), с демонами (в общем). На этом господин может закончить расспросы, посчитав, что на его настоящий вопрос — ты любишь меня? — ответили отрицательно, хотя демон и не собирался уходить от ответа. Он всего лишь ответил на тот вопрос, что был задан. Но, возможно, господин поставит его по-другому. Может ли демон любить? Демон. Один из множества. Может ли какой-нибудь демон любить? И Себастьяну снова придется сказать, что он не знает. Не знает, способен ли демон, — выбранный из множества тех, что, как он может только полагать, но не знать наверняка, существует, — способен ли этот конкретный демон любить. Он не может заглянуть в сердце этого гипотетического, апокрифического демона и сказать правду. Он снова побоится, что господин решит, что он уходит от ответа или посчитает ответ отрицательным и не станет больше поднимать эту тему. И истина, как это часто бывает, изогнется вокруг негативного пространства высказанных между ними слов. Но в голове графа крутится, конечно же, другой вопрос. Ты любишь меня? Любишь ли ты, Себастьян Михаэлис, меня, Сиэля Фантомхайва? (Я тебя не люблю, но мне нужно, чтобы ты любил меня) И на этот вопрос — связанный договором и долгом — Себастьян будет вынужден ответить честно. Да. Чем бы ни была эта привязанность, какую бы форму ни приняла, как бы ни отличалась от человеческой любви, каким бы недостаточным и пустым ни казалось ему это слово — и весь язык — для описания бездонной глубины своей преданности, он бы по-прежнему ответил утвердительно. Слова пусты. Правда — в поступках, в его демоническом сердце. И все же он бы по-прежнему ответил утвердительно. Он остается с графом, потому что приказано, но также потому, что он хочет. Заботиться о нем, готовит еду, начищает столовые приборы и подметает мраморные полы, потому что приказано, но также потому, что хочет. Защищает его, сражается за него, подвергает себя прежде незнакомому феномену боли, потому что приказано, но также потому, что хочет. Лежит рядом с ним по ночам, когда ему грустно, страшно или одиноко, обнимает маленькое тело, смахивает волосы со вспотевшего лба и сменяет их легкими поцелуями, потому что того хочет граф, но также потому, что хочет сам. Он будет тем самым, кто положит этому конец, прильнет к его губам в последнем поцелуе, чтобы погасить огни и погрузить их обоих во тьму и пустоту. Но сделает это не потому, что так хочет он сам, а потому что так хочет хозяин. И он хочет, чтобы мальчик знал об этом. Эту истину. Не потому, что ждет взаимности, а потому что это правда, часть его существа, часть их связи. Что-то внутри себя, что он желает ему показать. Желает близости, которую можно разделить, только если раскрыть правду. И, быть может, это хоть немного избавит разум графа от смятения и облегчит сердечную боль. Он мог бы сказать это. Это не причинило бы ему ни мук, ни беспокойства. Я люблю тебя, сказал бы он на языке, понятном мальчику. Всем сердцем, добавил бы он те странные слова, какими люди украшают подобные заявления. Демон гадает, как бы он был принят, этот утвердительный ответ. Наполнилось бы лицо господина нежностью, недоумением или отвращением? Встретил бы он его с подозрением? Но размышляет он недолго. Он знает молодого хозяина, порой лучше его самого. И поэтому подозревает, что его признание встретят со смесью недоверия и научного любопытства. Да, но что это значит? — спросит мальчик. Что значит, когда какой-то странный поворот судьбы приковывает к тебе другое существо, и за жалкую цену души ты получаешь возможность вылепить из него все, что хочешь, так что оно приносит тебе утешение, защиту, силу, месть и даже смерть, когда наступит время. Поглощает следы, оставленные воплощением твоих гнева и горечи. Что значит, когда это существо оборачивается, смотрит на тебя, заглядывает внутрь и влюбляется? Решает ли оно любить тебя? Или, как птенец, просто запечатлевается? Делает ли его любовь тебя достойным, как это делает любовь человека — достойным, потому что тебя любят? Значит ли это, что ты важен? Однако, это не тот вопрос, который задал граф. Он не задал ни этот вопрос, ни его комбинацию. Демон подозревает, что мальчик не сделал этого по той же причине, почему, как правило, не задают самые важные вопросы. Никто не хочет знать ответа. Ты любишь меня? Нет, не люблю. Ты один в этом мире, и твоя жизни ни для кого ничего не значит. Ты любишь меня? Да, люблю. Ты столь несчастное и про́клятое существо, что заслужил любовь демона, такого же несчастного и про́клятого существа.