Метаморфозы

В войне с Наполеоном главными в России были генералы Январь и Февраль. Молодой британский солдат думает об этом, глядя на сожженную деревню, разоренную теми или иными повстанцами, якобы ведущими борьбу во имя Бхарат Маты. Бхарат Мата. Мать-Индия. Борец из армии Ее Величества прожил еще один день и стал свидетелем нового зверства. Он часто думает об этих русских генералах, бесконечными днями, когда пробирается через густые заросли и лабиринты подлеска на приграничных территориях Бенгалии, куда их посылают на разведку, и бесконечными ночами, когда ложится спать под москитными сетками, под хор цикад и вопль обезьян, похожий на крики скорбящих. Воздух на бирманской границе такой густой, влажный и душный, что приобретает собственную плотность, и кажется, что ты шагаешь под водой. Ветер в этих краях как будто никогда не дует. Можно пройти несколько дней и не найти достаточно чистой воды, чтобы в ней искупаться или просто облиться; пот и грязь прилипают, как панцирь. Иногда солдат проводит пальцами по телу, и под ногтями собираются спиральки омертвевшей кожи и земли. Летом приходят муссоны, и любое сооружение, что остается после них стоять, насквозь промокает в зараженной, пропитанной дерьмом водой, так что те, кто не погиб в наводнениях, в конце концов становятся жертвой дизентерии и брюшного тифа. Он чует ее с каждым вдохом — эту тошнотворную, затхлую, сернистую вонь человеческих испражнений. Все время ощущает ее в горле. И вот мысли молодого солдата снова возвращаются к наполеоновской армии — крупнейшему и величайшему собранию солдат в Европе с безграничным запасом оружия, — и он представляет, как это сокрушительная сила сталкивается с ледяными, парализующими, безжалостными зимами России. С ее мстительными Январями и беспощадными Февралями. Представляет, как люди Наполеона тысячами складывают головы от голода и переохлаждения в окопах промерзших, продуваемых всеми ветрами тундр. Джунгли и топи здесь, на границе с Индией, так же враждебны к чужакам и незваным гостям, привыкшим к умеренному климату Англии. Как будто бы их тоже пробудили ото сна и записали в армию, чтобы отомстить за Мать-Индию. Дело, конечно, не только в погоде, но и в бессвязности этих диких краев, перемешанных и нелогичных. Ополченцы и военачальники — джунгли прячут их, как тараканов, в своих темных складках. Группа мятежников, напавшая на деревню, где в настоящий момент стоит юный солдат, тщательно разрушила и подожгла все, что здесь жило или было построено. Он оглядывает изувеченные трупы, отрубленные руки и головы, и делает глубокий вдох. Едкий запах смерти и разложения витает в воздухе, как призрак; солдат мечтает окунуться в изящную ванну на ножках, полную нетронутой, кристально чистой воды. Он представляет, как с него смывается слой черноты, как он выходит из ванны, бледнокожий и чистый, а вся грязь Индии тем временем окрашивает воду в мутный цвет и, точно ил, оседает на дне. Солдат вспоминает, как читал в газете про монаха, который поджег себя в знак протеста против зверств, совершаемых над бирманскими и индийскими крестьянами в тени торговли опиумом, и думает о том, что самосожжение кажется порой разумным планом перед ликом обезумевшего мира. Он делает последнюю затяжку сигаретой и наблюдает, как кончик ее загорается красно-оранжевым посреди черного пепла, точно лава, подходящая к жерлу вулкана. Бросив на землю еще мерцающий окурок, он задается вопросом, без интереса и страха, не подожжет ли он всю чертову страну. Он бродит среди обгоревших остатков лачуги, куски древесины рассыпаются в пепел под подошвой армейских сапог. В ноздри вскоре ударяет смрад гниющей, обожженной человеческой плоти. Тогда-то он и замечает источник зловония. Увиденное поначалу не несет в себе смысла. Перед ним странно расположенные формы, два мертвых тела, прижатых друг к другу, как созвездие Рыбы. А затем картинка проясняется, и мозг разбирается в формах, чтобы сердце могло стать свидетелем ужаса. То маленькая девочка, зажатая в защитных объятиях матери. Обе мертвы. На лицах застыли страх и агония. Идеи просты, правда же всегда запутана. Истории, что мы рассказываем себе, незатейливы. Герои всегда справедливы и доблестны, злодеи — гнусны и уродливы, и под конец их всегда побеждают. Он помнит время, еще до того, как его отправили в это Богом забытое место, когда он считал свою работу благородной, британскую оккупацию — жестом щедрости, а мораль ее — такой же простой, как у басен Эзопа. Он думал, что возвращает порядок в эти отсталые земли, дарит дикарям цивилизацию. А теперь с трудом может поверить, что когда-то был так молод и наивен. До прихода Британии с ее боевым кличем, вооружением и современностью, чудовищным налогообложением и зверским аппетитом к опиуму, здешние простые люди находились под властью правящих династий, королей и императоров, которые закрепощали их и заставляли верить, что этот пир несправедливости, этот карнавал страданий каким-то образом был результатом вселенской иерархии, определяющей, кто в этом мире важен и насколько. Сейчас все остается прежним, лишь паразит-Британия присосался между высшими и низшими кастами. Если бы эти люди захотели дать отпор и избавить свою землю от английской чумы, они бы смогли. Ведь у Матери-Индии тоже есть свои генералы. Флот муссонов, вооруженный тифом и холерой. Батальоны комаров, что впиваются в светлую, беззащитную английскую кожу и вводят лихорадочный яд. Mala aria — плохой воздух. Злостный, отпугивающий, мстительный воздух. Но зачем бы они это делали? Индийская аристократия, махараджи, принцы и вассалы — все пожинают плоды оккупации. Сговор выгоднее, чем война, поэтому они продают свой народ и следят за накоплением богатства, пока остальная Бенгалия голодает и съедает себя, а Британия ковыряется в остатках, как стая стервятников. А повстанцы, те, кто заявляют, что желают вернуть Мать-Индию обратно ее детям, что же, они часто оказываются не более чем варварами и бандитами, такими же жестокими по отношению к местным, как и к странной химере из британской и индийской армий. Все остальные же — крестьяне, фермеры, трудяги и низшие касты — всего лишь променяли одного мучителя, одного тирана на другого. Роль его теперь, слава богу, ясна. Не спаситель, не миссионер, не мессия, а просто боец с повстанцами, что выступают против королевской армии и узаконенного грабежа со стороны Британской Индии. Солдат проходит мимо трупов; мать и дитя переплелись друг с другом. Внутри нарастает волна отчаяния и ужаса, и в интересах самосохранения, он толкает ее вниз, закладывает кирпичами неприязни и апатии. Если бы он позволял себе чувствовать, он бы наверняка сошел с ума. Взял бы факел и поджег себя. Поэтому при каждом виде зверства, он решает, что лучший выход — сорвать с себя часть человечности. В углу хижины он находит оружие, разряженное и оставленное позади одним из мародеров, и отмечает, как сильно оно похоже на его собственное, спрятанное в кобуре за спиной. Он поднимает гладкий металлический ствол. Пальцы ласково проводят по клейму, что отчеканено сбоку, — кольцо шестиугольников, все примыкают друг к другу. Как улей, мелькает в голове солдата. А напротив них другая форма, неясная и злобная, как дух. Нет, не дух, думает он с тихим безрадостным смехом. Как фантом.

***

Исчезновение епископа потрясло весь Лондон. Дом священника сгорел до основания, а местонахождение главы английской церкви остается загадкой. Никто не знал, что случилось. Огонь, как кажется, пожрал все улики. Дело о пожаре и пропаже епископа стало главной задачей, и никого не удивило, что Сторожевой Пес королевы был призван на помощь. Следовательно, нет ничего необычного в том, что комиссар лондонской полиции совершает поездку в имение Фантомхайвов, чтобы нанести визит тому самому псу. И все-таки страх — но никак не удивление — твердеет в глубине желудка, как бетон, когда юный граф наблюдает, как черно-синяя карета, на боку которой красуется золотой герб короны, ползет по дороге и тормозит у главного входа в поместье. Гостя проводят в гостиную комнату с подобающей уютной обстановкой и подают цейлонский чай, в лучшей фарфоровой чашке со златыми узорами. И пока указанного гостя заставляют ждать прихода хозяина, его каменный взгляд проходит мимо служанки и ложится на портрет Винсента Фантомхайва, взирающего на него со стены. Юный граф поправляет повязку, надевает на себя маску спокойствия и, подавляя чувство страха и вины, идет говорить с комиссаром. С краю глаза шагает Себастьян. — Уверен, вам известно, почему я здесь, — говорит Джеральд вместо приветствия, когда мальчик, наконец, заходит в комнату. — Что ж, подозреваю, это не дружеский визит, учитывая, что ни один из нас другого недолюбливает, — бормочет Сиэль, принимая чашку чая, и садится в коричневое кожаное кресло напротив мужчины. Он выслушивает рассказ о пожаре, о котором уже знает, но притворяется, что слышит в первый раз. Белизна молока циркулирует в темно-коричневом напитке, точно буря. Уставившись на эту картину, он продолжает слушать, как Джеральд пытается придать своему голосу эмоций, отмечая, какой трагедией стало это темное дело для Англии. — Королева лично поручила мне расследовать смерть епископа, — договаривает Джеральд. — Исчезновение, вы хотите сказать, — беззаботно поправляет Сиэль, попивая чай. — Вам не известно, что он мертв. Джеральд буравит его взглядом, сощурив глаза. — Убийство, если быть точнее. Лицо Сиэля не меняется. — Убийство. Весьма поспешное заявление, принимая во внимание, что тело даже не нашли. Выражение во взгляде комиссара становится мрачным. — Откуда вы знаете, что тело не нашли? — спрашивает он медленно, подозрительно. Сердце в груди замирает. Сиэль смотрит в чашку и на секунду видит, как из мутной, бурой жидкости выплывает паук. Он ползет по краю, словно солдат, что марширует по крепости. Граф закрывает глаза, а когда открывает, паука уже нет. Он возвращает взгляд на Джеральда, маска на лице не раскрывает никаких эмоций. — Когда вы запомните, что мне известно все, что происходит в вашем управлении? — Разумеется. Как глупо с моей стороны забыть о силе вашего всезнания. — Это не всезнание, — спокойно врет ему мальчик. — Ваши инспекторы так же не прочь посплетничать, как матроны в вязальном кружке. Джеральд откидывается на спинку кресла и задумчиво поглаживает подбородок. Его взгляд переходит на вечно преданного, неукоснительно способного, пугающе покорного дворецкого. Себастьян смотрит на него в ответ со своим, как обычно, бесстрастным выражением лица, и комиссар, без сомнения, задается вопросом, как может выглядеть это лицо, когда его искажают эмоции. — В любом случае, — продолжает мужчина, — полагаю, вы так же стремитесь докопаться до сути, как и я. Помнится, последний раз, когда мы виделись, вы очень горели желанием побеседовать с епископом. Барабанный стук сердца в груди нарастает. Ледяная волна страха угрожает потопить. Теперь Сиэль с уверенностью знает то, что лишь подозревал, услышав о визите комиссара. Это не просьба о помощи или простая беседа коллег, но что-то совершенно грозное. За нам следят. — Мне вот любопытно, — граф подается вперед, говоря медленно, обдуманно, — вам приходило на ум, что епископ знал, что нам о нем известно? Что он знал, что мы — я — подбирался к нему, и решил улизнуть. — Он скрещивает руки на груди и отклоняется назад. — Может, епископ и важный человек, как вы часто это повторяли, но и я не последний. Слова не производят впечатления. Джеральд все так же задумчиво потирает лицо. Когда ответа не следует, юный граф переходит к новой строке диалога: — Что же, — в его голосе сквозит пустая вежливость, — могу я предложить что-то еще? Может, оладий к чаю? Не говоря ни слова, Джеральд буравит его взглядом. — Нет? Хорошо. Тогда прошу прощения. — Сиэль встает и падает знак демону. — Себастьян вас проводит. Поднявшись, Джеральд глядит на дворецкого, который теперь стоит перед ним, все с тем же приводящим в бешенство, нечитаемым лицом. Он молча изучает первого рыцаря мальчика, прищурив глаза, как человек, что проверяет магический трюк, пытаясь уследить за ловкими руками или разгадать, где спрятан тайный люк. Только когда Сиэль покашливает, Джеральд отводит глаза. — Не стоит быть таким беспечным, ваша светлость, — говорит он наконец, позволяя проводить себя к выходу. — Это смерть епископа, а не какого-то мелкого бандита. Грядут последствия. Сиэль поджимает губы и смыкает руки за спиной, чтобы они не дрожали на виду у комиссара. — Что вы хотите сказать, Джеральд? Я взрослый занятой человек. Стиснув зубы, Джеральд смотрит сначала на юного лорда, затем на дворецкого. — Никакой вы не взрослый, — бормочет он, дойдя до двери. — Вы всего лишь мальчишка в костюме отца.

***

Сиэль следит, как Джеральд исчезает в карете, и как та растворяется в лучах заходящего солнца, а последнее ныряет в горизонт, под горы и в пропасть. Кажется, оно утягивает с собой всю напускную храбрость и ложную уверенность, дергает за швы, пока они не расползаются, и их лохмотья не ложатся у ног. Он еще долго стоит там после того, как экипаж пропадает из вида, и смотрит, как вечернее небо превращается из оранжевого в розовый, затем в лавандовый и наконец в фиолетовый. Дарящее покой, молчаливое присутствие дворецкого его не покидает. Ему хочется, чтобы Себастьян снова погладил его по волосам. Чтобы прижал свою ладонь к разгоряченной коже шеи. Перед лицом давления, в условиях невероятного переживания ты раскрываешь, кто ты есть на самом деле. Из чего ты действительно сделан. Сиэль делает глубокий вдох, нутро покрывается болезненным чувством. — Думаешь, он знает? — спрашивает он дрожащим голосом. Секунду-другую Себастьян молчит. — Не важно, что он знает. Важно лишь то, что сможет доказать. Сиэль замечает, как уклончиво дворецкий отвечает на вопрос. Ибо, конечно же, он знает. Не так давно двор величавого собора Святого Павла в Лондоне был местом для публичных казней. Приговоренные свисали на веревке, а кровожадная толпа потешалась, пряча охоту поглазеть на ужас и насилие под маской показного возмущения. Сиэль помнит, как один из людей Кэхилла рассказывал ему о подземном помещении двора. Когда казненные извивались всем телом в петлях, они ходили под себя и вонзались зубами в язык, отчего крохотный подвал был залит испражнениями и усеян кусками откушенной плоти. Думая об этом, юный граф проводит пальцами по чувствительным хрящам, что укрепляют трахею. Демон наблюдает за ним, подбирая слова. — Возможно, есть какие-то… — запинаясь начинает Себастьян, — какие-то упущения, необходимые исправить. Сиэль мечет на него глаза. Кажется, Себастьян хочет что-то добавить. — Я мог бы… — снова заговаривает демон. — Вы бы хотели, чтобы я… позаботился об этом? Мгновение Сиэль смотрит на него с сомнением, но потом смысл слов доходит до него. — Нет! — выкрикивает он, мотая головой. — Нет, — повторяет он уже спокойно. — Я больше не могу брать на себя эту ответственность. — Вам не нужно ни за что отвечать. Вам ничего не нужно делать. Сиэль снова машет головой. — Я пытаюсь защитить вас, — голос демона опускается, он мягкий и умоляющий, наполненный чувством. — Я в вашей власти, — слова звучат без прикрас, напрочь лишенные защиты. — Я знаю, что вы думаете обо мне, но я только хочу защитить вас. Что-то в его словах разрывает сердце молодого графа. Прошедшие недели стали для него откровением. А может, они просто обнажили то, что он все это время знал в глубине. Нечто, от чего он отгородился, потому что не желал встречать лицом к лицу. Он убил епископа, и это не принесло ему радости. Никакого катарсиса. Один только страх. И это болезненное чувство гноится в нем, как рак. Как глупо гнаться за местью. Какой напрасной тратой были последние несколько лет. И вся его обида, вся озлобленность на демона была незаслуженной. Ведь злился Сиэль не на Себастьяна, а, скорее, на то, как он направлял его желания. Как держал перед ним зеркало, отражая все постыдное и ненавистное, что в нем хранилось. — Я ужасно вел себя с тобой, — тихо говорит он. Просто потому, что это правда, и порой ее нужно высказывать вслух. На лице Себастьяна мелькает какая-то эмоция. Он втягивает воздух. Губы размыкаются, но замирают, никаким словам не передать ту вселенную чувств, что в нем спрятана. Сиэль прижимает лоб к прохладному окну. — Пусть… — Он снова кладет пальцы на сжатое горло. — Будь что будет. — Он проходит мимо демона и вниз по коридору. Страх, как это часто бывает последние дни, уступает место чему-то иному. Усталость пропитывает до костей, скапливается в щелях между легких и заполняет негативное пространство в перерывах между вдохом и выдохом. Хочется просто лечь и позволить волне окатить себя. — Я устал, Себастьян. Пусть приходят, если захотят. — Мне жаль, — тихо кидает демон вслед уходящей фигуре хозяина. — Это не твоя вина. — И все же мне жаль. Сиэль останавливается и, посмотрев через плечо, слабо и грустно улыбается, прежде чем исчезнуть в коридоре.

***

Первый мужчина думает о состоянии, которое получит после этой ночи, и как сможет купить трость для своей слабой, больной матери. Второй мужчина думает о пинте холодного эля в блестящем от влаги стакане, который можно распить в компании друзей и женщин, под музыку в его любимой таверне в Ист-Энде. Третий мужчина — вернее, все еще парнишка — думает о поцелуе. От молоденькой официантки прошлой ночью. Он вспоминает мягкие губы, скромную улыбку и кудрявые мягкие волосы, что ниспадают на залитые румянцем щеки. Вспоминает сладостную тесноту и предвкушение в груди. И думает о маленьких моментах, ради которых стоит жить. Никто из троих, однако, не думает, что это может оказаться их последней ночью. Это можно понять. Хотя все трое работают в преступной корпорации Кэхилла, никто из них особо не знаком с насилием. Мужчины сидят у небольшого костра на заброшенной фабрике в Восточном Лондоне. Они стерегут последний поставленный опиум, который вскоре разойдется по всему Уайтчепелу, через скользкую, точную, как часовой механизм, систему Кэхилла, и причин ожидать, что кто-то прервет их доселе спокойную ночь, у них нет. Пока первый кипятит над костром чайник с чаем, второй, стараясь втянуть третьего в разговор. Он рассказывает анекдот, но заливается хриплым смехом, даже не дойдя до кульминации. Третий шутки не понял, но, желая угодить, вежливо улыбается и глубоко затягивается сигаретой. Непрошенные гости действуют с кошачьей хитростью. Они неслышными шагами пробираются с заднего входа и, пока все трое заняты, пускают пулю в череп первого раньше, чем он понимает, что они под осадой. Шум выстрела сигнализирует об их присутствии, но у нападающих все же остается элемент неожиданности. Люди Рейберна не первый раз умыкают товар у конкурирующей банды, и жестокости им не занимать, как и умения. От второго мужчины легко избавляются ударом ножа, еще одна пуля попадает в грудь третьего. Последний падает наземь, и сверху его накрывает безжизненное тело товарища. От боли он теряет сознание, но ненадолго. Однако нападавшие, чье внимание к деталям обычно острое как бритва допускают упущение — в этот единственный раз — и считают его мертвым. Придя в себя, парнишка видит, как солдаты Рейберна уходят с припасами. Зрение из-за удара головой размыто, и их фигуры дрожат и качаются, подобно отражению в воде. Он с болью стискивает зубы. Раскаленная пуля, застрявшая между ребер, пронзила легкое, и грудь теперь наполняется кровью. Каким-то чудом ему удается не скулить, как побитая собака. Таков инстинкт выживания — он остается там, где разум и надежда давно не работают. Рот заполняет рвота, и у него не остается выбора, кроме как сглотнуть ее обратно, чтобы не привлечь внимание своих возможных убийц. Наконец, когда противник исчезает с награбленным, он выползает из-под тела собрата. Отнимает руку, которой прижимал отверстие от пули, и смотрит, как по пальцам и ладони, подобно венам, извивается рубиновая кровь. Он еще жив, но знает, что скоро умрет. Если пуля, застрявшая в сердце, его не убьет, это, несомненно, сделает гнев Кэхилла. Он на четвереньках ползет до двери и, выбравшись на улицу, вдыхает холодный свежий воздух рассветного часа. Туман вдалеке приникает к ландшафту, и все вокруг становится прозрачным, дымчато-синим и сказочным. Странная вещь происходит, когда уверенно знаешь о собственной смерти. Спокойствие берет верх, и он отдает себя в руки судьбы. У него на свете нет ни матери, ни брата. Никого, кому можно было бы сказать последние слова, пусть даже в мыслях, поэтому он вспоминает ту девушку — официантку с мягкими губами и лоснящимися волосами. Он прислоняется спиной к шероховатой, промокшей от дождя гранитной стене фабрики и садится на замерзшую землю. Кровь стекает по бокам и, смешавшись с грязью, становится темной и желеобразной. Сознанье начинает ускользать, а вместе с ним благословенно спадает груз боли. В свои последние минуты на земле он смотрит, как над горизонтом появляется солнце. Зрелище почти невероятное из-за покрова смога, что свалился на город. Светило поднимается с небесной яростью, красный, оранжевый и желтый цвета заливают крыши зданий, как лава. Мир окутывается сиянием бархатцев. Он думает, это самое прекрасное, что он когда-либо видел.

***

Дни и недели проплывают мимо, лениво, словно облака, и осень, сбросив янтарную кожу, превращается в зиму. Листья на деревьях поместья из зеленых становятся лимонно-желтыми, а из тех меняют свой окрас до жженой умбры. Когда же они опадают, дождь, превратившийся в слякоть и изморозь, свисает с веток мишурой. Сиэль Фантомхайв следит за этим, пока один день утекает в другой, и пытается запечатлеть что-нибудь в памяти, гадая, станет ли эта зима его последней. Так же, как делал это прошлой и позапрошлой зимой. Хорошо быть готовым, он думает. В церквях по воскресеньям теперь пусто, блюда для пожертвований остаются без внимания. Церковная казна обнищала. Гнев и замешательство царят среди населения, хотя и по разным причинам. Большинство опечалены и безутешны оттого, что потеряли свой маяк надежды и стойкой морали. Но те, кто пострадал от рук епископа, томятся в ярости потише, лишенные куда более жестокой и приятной формы справедливости. Но также есть комиссар. Также есть королева. Их мотивы, как всегда, неясны. Исчезновение епископа создало во вселенной какой-то изгиб, привело в движение что-то неукротимое и неизвестное, как юный граф и его демон того и боялись, и как — подозревает Сиэль — то и было задумано. Пусть это умер епископ, пусть его останки были сожжены до неузнаваемого пепла и похоронены в уничтоженном пожаром доме, с каждым днем Сиэлю все больше кажется, что проиграл битву он. Что епископ был прав, и они марионетки в чужой постановке.

***

Империя Матушки Англии была построена на спинах ее войска. Ее армия и королевский флот ползли по Европе и жалили, как змеи на головы у Медузы. Они вонзали клыки в земли всей податливой Азии, Африке и в своенравной Америке. А теперь обвили свой обшитый сталью хвост и вокруг Индии. Каждый день юный лорд слышит новости о хаосе и беспорядках на приграничных территориях Бенгалии и ее транспортных путях. Битвы и мелкие восстания вспыхивают, но их быстро подавляют дислоцированные британские силы и местные военные, которым помогают англичане. Все это во многом благодаря корпорации «Фантом», крупнейшего в Англии поставщика разрушения и смерти. У королевы и юного лорда есть та особенная связь, породить которую способна лишь взаимная зависимость. Тем не менее защита путей ненадежна, и через лондонские доки проходят незаконные поставки опиума. Их перехват — одно из немногих удовольствий, которые проносит роль Сторожевого пса. Одна из немногих недвусмысленных побед, что не запятнаны другими, гнусными обязанностями на службе у короны. Поэтому сегодня, несмотря на суровую погоду, вы не удивитесь, увидев, как юный граф почти незаметно крадется по лондонским докам вместе со своим главным командиром. Небо застилает серым пледом с завитками черных туч, мокрый снег летит диагональным строем и падает шквальным огнем, разлетаясь повсюду, как гильзы. Сиэль кутается в пальто и смотрит, как рабочие вдалеке начинают разгружать недавно пришвартованный корабль — якобы хлопок и шерсть, что якобы отправят на текстильные фабрики города, — но юный лорд знает, что в щелях этих ящиков припрятаны пакетики с опиумом, чей путь лежит в преступный мир. Но вот идет комиссар, желающий украсть себе всю славу. По крайней мере, так думает граф, когда видит, как Джеральд в сопровождении двух констеблей направляется к судну. Закатив глаза, он наблюдает, как это трио приближается к пристани. Появление комиссара также замечают двое рабочих, спускающихся по помосту грузового корабля. С повисшим между ними ящиком оба мгновенно застывают на месте, словно могут спастись от ареста, как добыча от улавливающего движение хищника. Но комиссар проходит мимо, будто бы и не заметив ужаса в глазах портовых рабочих, и резко поворачивает в сторону Сторожевого пса и его демона. Юный граф бросает на Себастьяна опасливый взгляд, глотает слюну и пытается вести себя спокойно. — Вы так меня преследуете, Джеральд, что мне начинает казаться, как будто меня добиваются, — говорит Сиэль сухим тоном, когда комиссар останавливается перед ним. Кажется, в глазах мужчины впервые сияет какое-то знание, словно он кот, который облизывается после того, как закусил канарейкой. Он с трудом пытается сдержать улыбку. — В деле появилось развитие. — Да. Мы только что собирались перехватить это «развитие», прежде чем ваше появление стоило нам элемента неожиданности, — заявляет юный лорд, кивая в сторону рабочих, которые возобновили свои усилия по разгрузке товара, теперь уже с удвоенной скоростью и неуклюжестью актеров театра комедии. Бегло посмотрев на грузовой корабль, Джеральд возвращает свой стальной самодовольный взгляд на молодого лорда. — Нет. Развитие в деле о смерти епископа. Его убийстве. Что-то сжимает грудь Сиэля, так сильно, что когти вонзаются в сердце. Все окружающие звуки приглушаются, а мир позади Джеральда становится размытым, окутанный потоком сплошного дождя. — Неужели? — юный граф слышит свой голос на фоне рокота града о землю и громоподобного биения сердца. — Нам удалось найти свидетелей. Сиэль чувствует, как Себастьян позади напрягается. Живот окутывает тошнота, но он проглатывает панику. Воспоминания о том дне, по большей части обрывочные, искаженные эмоциями и прошедшим временем, внезапно кристально ясны, и в них отчетливо видны два силуэта. Садовники у церкви. Тут же в голове возникает картинка, яркая, как фотография: Сиэль вспоминает, как видел их краем глаза, когда они с Себастьяном шагали к приходскому дому. Разумеется, садовники их видели. Видели, как они двое шли к епископу, как разыгрался пожар, и как они уходили. И с этой секунды время для него не имеет границ, и он слышит слова комиссара еще до того, как тот их произносит. Садовники у церкви. — Мы нашли садовников, которые работали у церкви в день пожара. Сиэль снова сглатывает, чувствуя, как горло стягивает что-то наподобие петли. Скорбно звучит корабельный гудок. Чайки, пролетающие над головой, отвечают на него какофонией криков. — Найти их было нелегко. Похоже, некий тайный покровитель оставил им огромное богатство, и они удрали в Дублин, — добавляет Джеральд, внимательно глядя на мальчика. Взгляд Сиэля мечется к Себастьяну, и на долю секунды он замечает на его лице выражение крайнего страха. — Как оказалось, в то утро у епископа был посетитель, — продолжает комиссар, медленно, смакуя слова. Сиэль скрещивает руку на груди и выжидающе смотрит, пока мысли в голове несутся со скоростью мили в минуту. Он пробегается по списку ответов, взвешивая минусы и плюсы различных уловок, шансы на успех и вероятность поражения. Но от его внимания не ускользает тот факт, что комиссар использовал единственное число вместо множественного. Посетитель. Не посетители. Себастьян встал рядом, и какую-то часть Сиэля одолевает желание укутаться в его шерстяное пальто и вдохнуть приятный запах ванили. — Они дали описание посетителя. Сказали, его сложно забыть. Сиэль следит за тем, как губы Джеральда искривляются, составляя слова, а его собственные пересохли, как пустыня. Знаете, кого они видели? — слышится ему в голове. Перед глазами шквалом проносятся образы, все точки разветвления, что начинаются с этой секунды. Молодой лорд видит, как лицо комиссара искажает праведная ярость, когда тот выдвигает ему обвинения. Видит, как Себастьян молниеносно приближается, как его чудовищный истинный облик выливается из прекрасной человеческой формы, поглощая комиссара и констеблей, и всех, кто придет после них, и тех, кто будет следом, волна за волной, и как всю королевскую армию отправляют разыскать и устранить Сторожевого пса, теперь уже врага государства. В другой точке разветвления, в другом гипотетическом повороте во времени, он предоставляет, как его уводят в цепях и бросают в сырую, отвратительную камеру, а позже ведут по деревянным ступеням на виселицу, в то время как толпа лондонцев глумится и швыряется камнями. Взгляд Джеральда мечется между ним и дворецким. Легкие комиссара выталкивают воздух и заставляют ткани в гортани вибрировать, создавая таким образом звуки, а те формируют слова. — Знаете, кого они видели? Сиэлем вдруг овладевают покой и принятие. Возможно, это к лучшему. По крайней мере, все закончится. Все наконец-то закончится. Смятение, неуверенность, волнение. Все завершится. В следующих словах комиссара лежит переломный момент. Они видели молодого графа поместья Фантомхайвов. — Они видели достопочтенного дворецкого поместья Фантомхайвов. Сиэль моргает. — Похоже, ваш помощник занимался своими делами. Без вашего ведома, — подчеркнуто заканчивает Джеральд. Сиэль приходит в себя. — Они ошиблись. — Он глотает ком в горле. — Разумеется. — Нет, они были весьма уверены, — ровным тоном отвечает комиссар, с уверенностью человека, который предугадал каждую строчку из слов собеседника. — Нам придется забрать мистера Михаэлиса в участок. Для допроса. — Он жестом подзывает двух констеблей. — Процессуальные нормы, как вы понимаете, это источник жизни Англии, — для пущего эффекта он отчетливо проговаривает каждое слово. — Не все могут стоять выше закона. Бросая на Джеральда свирепый взгляд, Себастьян начинает двигаться назад. Сиэль видит, как в глазах демона вспыхивает нечто звериное и необузданное, оттого что его вот-вот схватят и разлучат с господином. Челюсти сжимаются, а черты лица приобретают прежде невиданное выражение волнения и страха. Сначала он сопротивляется, сбрасывая с себя руки одного из констеблей, и издает звук, который кажется нечеловеческим. Пламя уличных фонарей вокруг них словно срывается с цепи, облизывая стекла. Каменное, самоуверенное выражение на лице Джеральда дрожит, он делает шаг назад и в замешательстве хмурится. Себастьян мечет взгляд между хозяином и комиссаром и ожидает приказа. Сиэль наконец-то вспоминает, кто он есть, и граф Фантомхайв, свирепый Сторожевой Пес королевы выступает вперед, прогоняя мальчишку, который съежился от страха, услыхав обвинения. Он ловит взгляд Себастьяна и быстро, так чтобы не заметили другие, машет головой. Нет. Проходит напряженная секунда, Себастьян просто смотрит на него, пока Сиэль, незаметно для Джеральда, не произносит одними губами: «Ничего не делай». — Все хорошо, Себастьян, — говорит он вслух. — Иди с ними. Он не сможет долго продолжать этот фарс. И этого достаточно. Слов господина хватает, чтобы Себастьян стал покладистым. Мышцы лица расслабляются, и оно снова возвращается к невозмутимому, как у монаха, выражению. Заведя руки за спину, он позволяет заковать себя в наручники и отвести в полицейский экипаж. Сквозь металлические прутья окна Себастьян бросает на хозяина последний взгляд, и карета уносится в зубастую пасть городского пейзажа. Сиэль смотрит, как она исчезает в тумане, оставшегося после мокрого снега. Завывающий ветер треплет подол шерстяного пальто, и впервые за все время, что он стоит на пристани, он ощущает ледяной, поблескивающий на коже пот. Нечто внутри пропадает, как будто в воронке, и он чувствует, что какой-то части его не хватает, и в сердце появляется впадина. Он стоит неподвижно. Туман поглощает корабль и пристань, и все, что можно разглядеть, — это серая дымка, пронизанная слабым солнечным лучом.