Метаморфозы

Интуиция, совесть — с их помощью, как говорил отец, мертвые общаются с живыми. Чувство вины, раскаяние, мечты об искуплении — с их помощью они протягивают руки сквозь пространство, через те тонкие границы, где загробный мир соприкасается с нашим. Так они пытаются умерить свои сожаления, придать смысл своему страданию. Так они пытаются научить нас не совершать их ошибок. Если бы только живые прислушивались к их словам. На дворе стоит поздняя ночь, и в поместье Фантомхайвов царит тишина, когда Сиэль входит в кабинет отца. Он не удивлен, увидев, что Винсент уже ждет его. — Здравствуй, мой милый принц. — Ты вернулся. — Разумеется. Отец сидит в кресле за своим письменным столом, где в детстве Сиэль видел его бесчисленное множество раз, когда приходил сюда в поисках утешения и ласки. Сиэль стоит напротив и позволяет тишине утешить их обоих. Полная луна в окружении звезд висит в небе, словно утка-мать со своими утятами. Мир окутывает серебристо-голубое сияние, отчего все кажется священным, возвышенным, прекрасным. В центре всего этого его отец выглядит умиротворенным. Переполненное болью сердце мальчика охватывает неожиданное спокойствие, словно он погружается под воду. — Я рад, что ты здесь, — говорит Сиэль секунду спустя. — Я скучаю по тебе. — Я знаю. — Ты сожалеешь об этом? — спрашивает он. — О решениях, которые принял? — Не думаю, что я мог бы поступить иначе. Мои решения — это то, кто я есть. Отец выглядит молодо. Теперь, став старше, Сиэль понимает, каким молодым был отец, когда умер. Первое столкновение со взрослой жизнью оставляет сладковато-горький привкус: так необычно и печально, когда вдруг понимаешь, что мать и отец твои — люди, несовершенные и уязвимые, как и все остальные, терзаемые чувством вины и сомнением, горестью и сожалением, как и все остальные. — Но разве тебе не печально от этого? Разве тебя не злит несправедливость? Разве тебя не злит, что твою жизнь так рано оборвала трагедия? Винсент опускает взгляд к краю стола. — Мир — это мрачное место, полное несправедливости. Мы не можем контролировать события, что с нами происходят, но нам решать, как на них реагировать. Мы — это наши решения. Сиэль кивает. Он знает об этом. Это заставляет его чувствовать себя бессильным, но в то же время уверенным. Как получается, что две противоборствующие силы сходятся внутри него в одном тандеме? Отец и сын замолкают. Сиэль подходит к окну и наблюдает за небом. Разглядывая звезды, он пытается найти среди них Ориона. И когда он находит его, тот держит в своей ладони воспоминание о том, как отец рассказал ему историю созвездия. Так поступал его отец при жизни — взмахивал волшебной палочкой и оживлял мир чудесами и скрытыми чарами. Он рассказывал ему, что, живя на земле, Орион был великим охотником, способным сразить любого зверя, каким бы огромным и свирепым он ни был. И после смерти он продолжает жить среди звезд, так же как будем жить все мы, подобно строительным блокам наших слабых и недолговечных тел, сделанных из той же звездной пыли, что сотворила звезды, которые живут в миллионах миль отсюда, которые погибли миллионы лет назад, и которые только через миллион лет зародятся. — Ты все еще зол? — В голосе отца слышится желание утешить. — Ты все еще боишься? — Не знаю. Нет. Возможно. — Сиэль силится собраться с мыслями. — Мне не понятно, какой толк от мести. Что оставить после себя, если месть — это все, что было у тебя внутри? Сиэль думает обо всем том гневе и страхе, что он выплеснул на этот мир, и как они вернулись к нему бумерангом. Думает о стоящих за ними причинах. О том, что единственная причина, по которой существует трагедия, единственный смысл, который можно извлечь из нее, заключается в том, что она позволяет нам видеть и понимать боль друг друга. — В мире так много зла. И так много возможностей принять неверное или эгоистичное решение. Так много возможностей закрыть глаза и бездействовать. Он ощущает приближение знакомой боли в груди — боли одиночества, смятения и скорби. Большего всего на свете ему хочется подойти к отцу, положить голову ему на плечо и почувствует его объятия. Но, разумеется, это невозможно. — Я верю в тебя, — нежно произносит отец, говоря ему то, что он хочет услышать. — Даже если меня здесь больше нет, я спокоен, зная, что ты жив. Что принятые мной решения привели тебя сюда. Может, в конце концов все это было важно. — Лицо отца смягчают нежность и любовь. — Я горд за то, каким ты стал, мой милый принц. Это все, чего я всегда хотел. Чтобы ты шел вперед и принимал свои решения. Сиэль чувствует, как в горле становится ком, а к глазам подступают слезы. Но ему не больно так, как раньше. Слезы не горячие, они не жгут. Это похоже на катарсис. Как будто что-то отпускаешь. Винсент поворачивает голову к камину и наблюдает за танцующим огнем. И в этот миг он начинает исчезать, медленно, точно вода, что превращается в туман. Сиэль смотрит, как отец растворяется, и тихо говорит прощай.

***

Место на кровати, которое ранее ночью покинул Сиэль, идеально ровное, хотя еще недавно оно было скомканным месивом складок, оставшихся после штурма человека, осажденного бессонницей. Должно быть, демон разгладил его, думает Сиэль, ощущая, как сжимается сердце. И он прав — Себастьян не спит. Он приподнимается на кровати, когда Сиэль возвращается. Одеяло спадает с обнаженной груди и собирается у бедер, когда он наклоняется вперед и подтягивает колени. Лунный свет играет на его теле, скользя по гладкой коже цвета слоновой кости, и разделяет его пополам: одна сторона освещена серебристым сиянием, вторая — во мраке. — Ты не спишь, — без надобности замечает мальчик. — Я ждал вас. Себастьян обхватывает колени руками, и Сиэль видит, как по его туловищу спускается лесенка ребер, а лопатки торчат, словно обрезанные крылья ангела. Бугорки позвоночника слегка выступают, точка за точкой идя по спине, как ступеньки. Сиэль забирается в кровать, ложится на бок рядом с демоном и, не желая погружать в сон, смотрит вдаль. Он знает, что Себастьян наблюдает за ним и ждет, что он заговорит. — Иногда я разговариваю со своим отцом, — начинает мальчик. Он переглядывается через плечо, чтобы посмотреть на реакцию демона, но тот молчит и ждет, что будет дальше. — Порой он приходит ко мне во снах, — продолжает он, вглядываясь в его лицо. — А порой я говорю с ним наяву. Не знаю, правда это или ложь. Но кажется, будто он здесь. Себастьян протягивает руку и проводит пальцем по лбу мальчика. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Это вызывает улыбку на губах Сиэля. Он думает о том, как сильно он любит минуты, которые они проводят наедине. Покой, которого в другое время он не знает. Ему нравится, что они могут говорить друг с другом, как любовники. После всей близости, что была между ними, — а на его коже не осталось ни единого дюйма, которого демон еще не целовал, — именно эти моменты больше всего напоминают вечные узы. Себастьян продолжает водить пальцем по лбу мальчика. — Как думаешь, что происходит с людьми после смерти? Себастьян останавливается, убирают руку и устремляет взгляд перед собой. — Не знаю. — Раньше я думал, что после смерти мы отправляемся на небеса, если были хорошими, или в ад, если были плохими. А потом стал думать, что мы просто исчезаем, погребенные в грязи, оставленные гнить и постепенно забытые. И что ничего в нашей жизни не имело значения. Но теперь… Он думает об отце и чувствует прилив сочувствия, к нему и к матери. Он думает об Анджелине. Он думает о мальчике с клеймом и обо всех остальных жертвах секты. Он думает о парне с медно-рыжими волосами, о том, чьи глаза молили о помощи, дать которую он был слишком труслив, о том, чье тело погребли под ивой. Все они мертвы, но живут у него в голове. Все они пытались с ним поговорить. Все они пытались указать ему путь. Он видит их во снах. Иногда он почти слышит, как они шепчут в уши. Он думает обо всех историях и мифах про загробную жизнь, про духов и призраков, про тонкие границы, что отделяют мертвых от живых. И сквозь пространство и время все они похожи. Народы по всему миру, развивавшиеся в изоляции друг от друга, создавали похожие космологии вокруг высшего предназначения, великого замысла и жизни после смерти. Сиэль полагает, что причиной здесь является та вещь, какой подвержен каждый человек, — одна и та же склонность тешиться иллюзией или один и тот же страх перед неизвестностью и смертью. Но… — Я думаю, в этом есть и надежда — в мысли, что мы продолжаем жить, когда мы умираем. Что наши поступки в этой жизни имеют значение, и что часть нас должна остаться позади. Нечто неосязаемое. Нечто, что мы не в силах объяснить. Может быть, все дело в этом, думает он, — в самой вере, в том, чтобы сохранять ее так долго, невзирая на отсутствие любых подтверждающих ее доказательств. Может быть, вера — надежда на то, что в мире есть что-то хорошее, что все мы часть чего-то большего — и есть доказательство. Демон молчит. Сиэль поворачивается к нему. На лицо Себастьяна упала длинная прядь вороных волос. Потупленный взгляд прикован к губам господина, но тот знает, что мысли демона витают где-то далеко. Сейчас он там, куда уходит, если нужно заслониться от боли. — Об этом ты думаешь? — спрашивает Сиэль. — О чем? — О смерти. — Я не могу умереть, юный господин. — Я знаю. Но думаешь ли ты об этом? Постоянно. — Иногда. Молчание. Маленькая ветка за окном скребется о стекло, шкряб-шкряб, нарочно и настойчиво, словно пишет пером стихотворение по пергаменту. — Ты желаешь этого? — Я не могу умереть, юный господин. — Я понимаю. Но желаешь ли ты этого? Демон думает о бесконечности существования, таком же невообразимом, как бесконечность пространства и времени. Он думает о том, как на бесконечной временно́й шкале все кажется статичным. С расстояния бесконечности каждое мгновение сводится к нулю. Постоянно, думает он. — Я не могу умереть. Я просто так устроен. Желание ничего не изменит. — Для меня изменило, — замечает Сиэль с легким блеском в глазах. — Верно. — Я пожелал, и ты пришел за мной. Демон задумчиво улыбается. — Верно. — Ты спас меня. — Да. — И теперь ты принадлежишь мне. — Навеки. — До самого конца. Сиэль переворачивается на спину и смотрит на Себастьяна. Проводит пальцами по гладким мышцам рук, туго обвивающим кости, как связка веревок. — Есть ли что-то, чего ты желаешь? Даже если думаешь, что желание ничего не изменит? Себастьян делает глубокий вдох. — Мои прошлые… мои прошлые жизни были проще. Хозяева хотели чего-то, и я доставал это. Я всегда знал, что будет в конце, потому что он был одинаков. Себастьян смотрит в окно и мысленно перемещается куда-то далеко. Сиэль молчит, чтобы позволить ему продолжать, и водит ладонью вверх и вниз по руке. — Теперь… я не знаю, что будет. Я не то, чем был раньше. Я хотел бы… — демон смолкает, и, глядя на него, Сиэль знает, что он думает о поле лисохвоста и тимофеевки, о днях, тихо перетекающих друг в друга, о небе, полном белых облаков и сияющих звезд, о тишине и покое, которые царят на краю света. — Я хотел бы, чтобы все было иначе. В воздухе снова повисает тишина. Но она ненавязчива. Она лежит между ними, наблюдая, как надежный товарищ. Мальчик смотрит на него и думает, что может прочесть его мысли. Он знает, что понимает демона лучше его самого. Сиэль гадает каков он, этот надежно запертый мир, что живет внутри демона. Все желания, эмоции и тайные страдания, которых тот не понимает до конца, потому что ему не с чем сравнивать. Которые он не в силах выразить словами, а если бы мог, эти слова могли бы принести облегчение или катарсис. Но он не может, и они сидят в груди, свернувшись в ком печали и одиночества. Сиэль задается вопросом, будет ли демон вечно нести эту ношу. Мысль об этом заставляет испытывать глубокое чувство вины, печали и горести, потому что он знает, что он и есть тот, кто поместил этот груз в сердце демона, непрошеный и, возможно, нежеланный. Ему грустно, так же как грустно умирающим детям, потому что они знают, что их смерть причинит боль родителям. Сиэлю хочется сказать ему, что он принимает его — за его таинственность и потусторонность, и за то, что он всегда там молчалив. Он прощает его за все чудовищные вещи, что он совершил от его имени. Себя он еще не простил, но он прощает демона. Он даже принимает его человеческий облик, обманчивый, но столь прекрасный, хотя и прячет в себе нечто страшное. Может быть, это и есть любовь. Он мало знаком с ее формами, не считая любви между ребенком и родителем. Любовь, о которой он читал в родительских книгах, состоит из цветов, поэзии и вычурных слов, сказанных в порыве страсти. Любовь редко изображают как умение прощать и принимать. Ее редко описывают как умение разглядеть чужую боль. Когда, глядя на кого-то, ты видишь в нем часть себя. — Это так по-человечески, — говорит вместо этого Сиэль, словно читая мысли демона. — Что? — Желать невозможного. Человеку ничто так не присуще, как это. Видеть мир не таким, какой он есть, а таким, каким бы ты хотел его сделать. Желать того, чего иметь не можешь, пусть даже и знаешь об этом. Здравый смысл, логика и доказательства — все они говорят нам, что мы желаем невозможного. Но разум человека не всегда связан с сердцем. Осознание невозможности не делает желание слабее. — И что же вы делаете? — Учимся смиряться. И продолжаем желать.

***

В комнате еще темно, когда юный лорд выскальзывает из постели. Небо снаружи спокойного цвета индиго, вдали горизонта сверкают огни города. В центре небосвода висит луна, изумительная и серебристая, будто жидкая ртуть. Сиэль задерживается у окна, глядя на силуэты деревьев, окаймляющих имение; их листва в полном расцвете весны. Повернувшись к кровати, он долго смотрит на Себастьяна, крепко спящего рядом с местом, которое он только что покинул. Взгляд останавливается на тонких ключицах — они выпирают подобно святому кресту и оставляют тень в маленькой ямке у шеи. Юный лорд пытается представить, какие сны снятся демону. Сиэль чувствует прилив эмоций, которые не в силах объяснить, и тут же силится его подавить. Он сам это начал и сам должен закончить. Времени мало. Он должен встретиться с судьбой. Он устал от ожидания. Совесть грызет из-за того, что он оставляет демона позади, но он думает, что так будет легче им обоим. Ему будет легче совершить, что до́лжно, если не придется смотреть Себастьяну в глаза, если тот не будет знать, что сегодняшняя ночь станет последней. Я всегда буду принадлежать вам. Но он знает, что, когда время придет, демон найдет его. В конце концов, их сердца и души связаны. Сиэль выходит в ночную прохладу, и кутается в пальто. Небо ясное, но он знает, что надвигается буря. Чувствует ее напряжение. Он глубоко вдыхает чистый весенний воздух и, медленно выдохнув, наблюдает, как облачка его дыхания поднимаются и исчезают. Через несколько недель потеплеет, и снова придет лето. Сиэль смотри на кусты роз, где он однажды порезал палец о шипы, и его мама подошла к нему, поцеловала ранку и подула, чтобы ему стало лучше. Смотрит на сад, куда отец привел его теплым, ясным летним днем, чтобы научить запускать воздушного змея. Разумеется, ничто из этого не настоящее. Это не тот же дом, что он делил с родителями, не то место, где родились его воспоминания. Тот дом сгорел несколько лет назад. Перед ним его копия, мираж, созданный демоном как первое проявление любви, как первый долг на службе у юного лорда. Сиэль оглядывается на поместье Фантомхайвов и поднимает глаза к окну своей спальни, где тот самый демон крепко спит в его постели. Внимание перемещается к беседке, где он и Лиззи наблюдали за свадьбой, держались за руки и по-детски притворяясь, что однажды этой парой могут стать они, что когда-нибудь, повзрослев, центром радости и праздника будут они. Жених и невеста, пластиковые и безупречные, водруженные на вершину богато украшенного, покрытого глазурью и цветами торта. Сердце становится тяжелым, точно якорь, что ползет по дну моря. Он знает, что не вернется сюда. Он делает вдох и, пытаясь не позволить этой мысли захлестнуть себя, бросает последний долгий взгляд на другого Сиэля, того, что с трепетом и восторгом в глазах стоит подле Лиззи. Отвернувшись, он тихо шагает, нога за ногой.