Метаморфозы

Родной дед королевы, король Георг III, к концу жизни страдал от странного недуга, природа и происхождение которого станет предметом спора на столетия вперед. Его разум был охвачен переменчивым безумием, которое, казалось, поднималось на поверхность сознания с заходом солнца и вновь погружалось в его мутные воды с приходом рассвета. О его истерии, безумстве и причудливых галлюцинациях ходит много рассказов. Говорят, он закапывал куски говядины в садах дворца, надеясь вырастить скот, а однажды пожимал голую ветку дуба, думая, что это король Пруссии. Но благословлен тот страдающий разум, который не в силах постичь свою слабость, и поэтому король Георг III был по большей части не обеспокоен своим слабоумием и вероятным крахом империи, который, по всей вероятности, оно предвещало. И подобно тому как всякий катаклизм, что изменяет курс истории, можно проследить до его источника в лице случайности, крохотного сдвига в равновесии крови или неудачного хода генетики, потухший разум короля Георга III обрек англичан на потерю американских колоний, прежде чем трон в итоге занял его сын. Сама же королева понимает, что из поколения в поколение передаются не только богатства и власть. У каждой семьи свое проклятие, свой демон, таящийся в тенях и выжидающий момента, когда его жертвы будут наиболее уязвимы, и он сможет нанести удар. У судьбы есть причуда, странное стремление к непостижимому равновесию. Судьба придет за ней и очень скоро. Когда время настанет, она будет готова. Она исполнит то, что ей предписано, считая все это невидимой рукой истории, спонтанной и вместе с тем продуманной. Стоя на балконе самого верхнего этажа своего дворца, королева взирает на раскинувшийся под ее ногами Лондон. Окутанные пеленой тумана, его дома и уличные фонари сияют, словно маковое поле. Под поверхностью спокойствия, хрупкого, как тонкий лед на озере, таится хаос. Его бардак и беззаконие ждут своего выхода. Равновесие — шаткая вещь. Крошечная трещинка, малейшая перемена погоды — потепление климата или смена ветров — и все потонет в темных водах. Необходима твердая рука, чтобы все это не разрушилось, не превратилось в бедлам. Нужен железный кулак в бархатной перчатке. О чем думала королева все то время, когда ее армии упрочняли страну, а ее империя накапливала силу и богатство? Ни дно океана, ни подземная пещера не влекут своей непостижимостью так сильно, как глубины человеческого разума и загадки мотивов. Пока весь Лондон борется за выживание, королева сохраняет твердое лицо. Но довольна ли она в глубине души? Она бродит по дворцу, наблюдая, как ее второе «я» гуляет в зеркалах и отражающих поверхностях, и размышляет о началах и концах, целях и средствах, наследии и бессмертии. Глядя на свое отражение, она хочет создать мир по своему подобию, так же как по своему подобию Бог создал человека. Когда Господь был рассержен, он убивал своих детей, с помощью голода, войны или великого потопа. Он вытирал грифельную доску и начинал заново. Разве то, что она поступает так же, не является частью великого промысла? История живет в этом дворце. История — это картины, украшающие стены. История — это статуя, стоящая в углу комнаты. История есть в каждой колонне, что несет на себе груз величия. История есть в кирпичах и известке, из которых построены спальные комнаты и библиотеки, кабинеты и банкетные залы, крепостные стены и парапеты, и все другие помещения, где власть имущие встречаются, дабы вершить судьбу народов. Именно в этом дворце род монархов формировал нынешний порядок мира. История живет в ней самой, вместе с ядом, что бежит в ее венах. Британия — великая империя и ныне занимает место среди величайших в истории. Ее земли простираются на континенты, от пустынь и гор Австралии до непостижимых, примитивных Азии и Африки, и до часто упрямой Америки. Она построила ее своими руками. Своим железным кулаком в бархатной перчатке. Великие империи обязаны своим величием трагедии. Величественные сооружения можно построить только на фундаменте несправедливости и коррупции. Великолепие империи скрывает в себе тех, кому пришлось принести жертву, подобно древним пирамидам, скрывающим под блоками останки тех рабов, которые погибли при их возведении. Чья-то кровь всегда должна пролиться. Король-Солнце превратил Версальский дворец в блестящую жемчужину европейской короны как символ своей власти и славы. Римская империя заложила основу языка, культуры, управления и государственности, что на многие столетия вперед станут маяком для всех цивилизаций. И разве это не правда, что все великие империи рано или поздно встречают падение? За французской аристократией пришли крестьяне, вооруженные штыками, мушкетами и гильотинами. Римляне в конце концов уступили врагам, варварам у их ворот, вестготам на западе и гуннам на востоке. Королева знает, что великая империя подобна великой любви. Как и великой любви ей суждено жить вечно. Она будет шириться и завоевывать, пока однажды не станет слишком огромной и не рухнет под собственной тяжестью. Или пока время не погасит ее блеск, пока сияние ее не станет тусклым. И она знает, что история сурова к великим империям, так же как память сурова к великой любви. Злоба настоящих дней всегда погубит любовь дней прошедших, ее красота и чистота навечно останутся за решеткой истории. Она видит себя и империю, которую построила, видит безжалостными глазами истории. Люди будут говорить о жестокости Матери-Англии, ее порочности, ее жадности до власти и земель. В их рассказах не будет ни слова о созданной ею красоте, порядке и военной мощи. Ни слова о том, как она вырвала колонии из первобытной тьмы и повела их к теплому свету просвещения. Ей известно, что в крови ее династии таится яд, проклятие, которое ослабило ум ее деда и сделало уязвимыми ее детей, разбавило их кровь, чтобы они могли погибнуть от малейшего пореза. Природа и происхождение проклятия, которое живет в ее крови, будут обсуждаться многие годы, но королева знает, что это плата за величие. Она знает это как судьбу, которая стремится к равновесию. Как невидимую руку истории. И она решила не позволить этому проклятию завоевать ее и уничтожить. Она решила построить свою империю такой высокой, что та заденет небосвод. И когда все падет, произойдет это не в результате истощения, а в результате грандиозного пожара. Даже если она умрет, если ее больное, увядающее тело перестанет работать, память о ней будет жить, так же как будет жить и память об империи. Она убийца, что вырезает символы на плоти своих жертв. Но она также Микеланджело, что вырезает Давида из грубого мрамора. История определит, кто важен, а кто — нет. Однажды ночью она посмотрит в окна своего дворца и увидит, как к нему приближается мальчик. Сейчас она его не видит, но его образ все же возникает в голове, вспыхивая перед взором, как предзнаменование. Как вестготы и гунны, подходящие к воротам, как свет, сияющий от лезвий гильотины. У всякого великолепия есть начало, середина и конец. Если величие — парабола, то, возможно, лучше быть увековеченным в зените.

***

В первую очередь Броган Кэхилл прагматичный бизнесмен, и только во вторую — безжалостный глава преступности. Но Сиэль подозревает, что полипы человечности в нем все еще живут. Душа человека может быть превратной и непостижимой, но, возможно, развратить ее и вытравить не так легко, как раньше думал юный лорд. Он не знает, правда ли это. Доказательств у него нет. Но возможно, не имея доказательств, нужно полагаться на веру. Возможно, не имея доказательств, нужно полагаться на надежду. — Я когда-то замышлял убийство вашего отца, — довольно зловеще начинает лидер преступного мира. Сиэль смотрит на него со вздохом. — Не могу сказать, что удивлен, Кэхилл. — В этом не было ничего личного, разумеется. — Разумеется. — Он немного мешал. Его нельзя было ни подкупить, ни запугать, — продолжает мужчина, неуклонно стремясь к тому, чтобы мальчик понял и увидел причину. — Но убийство кого-то столь значимого не было идеальным решением. Как я говорил вам ранее, и как вы поняли сами, это привлекает слишком много ненужного внимания. — Кэхилл внимательно смотрит на мальчика. — Если, конечно, вы не планируете исчезнуть, чтобы не столкнуться с последствиями. Сиэль отводит глаза. — Что именно вы затеваете, милорд? Сиэль уклоняется от ответа. Кэхиллу не нужно знать подробности. Мальчик доверяет его верности не дальше личных интересов. Но он нужен ему. Это не то, что он может совершить в одиночку. Ему нужна помощь, но не демона, а небольшой армии. У корпорации «Фантом» много заводов, расположившихся на окраинах Лондона. Они окружают его, как петля, выпускают в воздух черный дым и производят бесконечный запас оружия для солдат королевы, зерно для ненасытных пастей. Сиэль Фантомхайв не хочет, чтобы это стало тем, что он оставит после себя в этом мире. Он не хочет, чтобы это стало его наследием. Люди Кэхилла нужны ему, чтобы пройти этот последний отрезок пути и доиграть финальный акт. — Довольно сложная задача, милорд. Это привлечет ненужное внимание ко мне и моим людям. — Я планирую привлечь внимание в другом месте. Кэхилл улыбается, кивает и направляет взгляд на горизонт. Моральные принципы Кэхилла всегда были капризной вещью, одновременно стойкими и шаткими, как камень, балансирующий на тонкой грани. И поэтому, как можно догадаться, у Кэхилла есть много мыслей по поводу этой дерзкой затеи уничтожить военный костяк Англии, опрокинув треножник, на котором балансируют ее военные силы. Но в конце концов он согласится. Его люди нападут на заводы поздней ночью, когда рабочие уйдут по домам. Они уничтожат материалы, станки и запасы оружия, а что останется — подожгут. Лондон окажется в кольце огня, а в его центре вспыхнет другое пламя — его искры прольются дождем на бурлящую Темзу, а та, в свою очередь, поднимет свои волны, словно языки, что ловят хлопья снега. Это будет, по оценке Кэхилла, великолепнейшим инферно. Сиэль никогда не узнает, почему Кэхилл согласился на такое дикое мероприятие. Конечно же, теории у него будут. Оружие компании «Фантом», которое он уже получил от него, станет ценней, если сделать его дефицитным. И не стоит забыть о тайных глубинах обид и презрения, что зрели в нем с тех пор, как он попал в тюрьму. Убийственный гнев и горечь, что он испытывал внутри, те самые, которые приходилось подавлять, дабы в первую очередь быть прагматичным бизнесменом и только во вторую — главой преступности, выдут наконец на свободу. А может быть, лидер подпольного мира считает это собственным шансом оставить после себя наследие, шансом сыграть роль Афины, Мерлина или Иоанна Крестителя. Принять участие в свершении истории. Но более всего любопытно то, что когда юный Сторожевой Пес, — как раз в тот момент, когда он в последний раз прощается с Броганом Кэхиллом, — задает вопрос, почему он это делает, ответ «возможно, моей душе это пойдет на благо» лишь слегка приукрашен иронией.

***

Продвигаясь по улицам Лондона навстречу судьбе, Сиэль думает о троянском коне. Ему кажется невыносимо прозаичным, что вся вражда между троянцами и греками разожглась по вине такой банальной вещи, как прелюбодейство, столь же безвкусной, как неспособность молодого человека устоять перед песней прелестной сирены. Страсть, эмоции, эгоизм и тщеславие — эти вещи, полагает юный граф, могут создавать не хуже, чем разрушать. После кровопролитной, затяжной войны греки разработали стратегию, как попасть в Трою не с помощью силы наступающей армии, а с помощью хитрости. Они построили деревянного коня и преподнесли троянцам в качестве подарка. Однако внутри полого брюха скрывался батальон самых сильных и решительных воинов Греции. Они должны были напасть на город изнутри, а не путем прямого наступления. Блестящий план, но юный граф задается вопросом, что же заставило троянцев принять этот дар и провести его через прежде неприступные ворота Трои. Неужели они так недооценивали врага и его способность проявлять коварство и хитрость только потому, что сами не могли разработать стратегию боя, которая не предполагала бы кровавого столкновения? Или же они отчасти знали, что их поражение и гибель неизбежны? Быть может, они верили, что достигли вершины возможного, что Трое уже не подняться до новых высот, и понимали, что наступило то время, когда творение ведет к разрушению, когда то, что построено, должно развалиться, чтобы из пепла старого могло подняться что-то новое? Держа путь к своей цели пешком, юный лорд наблюдает, как королевский дворец поднимается перед ним, точно кулак из могилы. Остановившись на секунду, он обдумывает следующий шаг. У главных ворот, направив свой невозмутимый взгляд куда-то вдаль, стоят два гвардейца. Мысль о том, чтобы проникнуть во дворец через потайной путь, черный вход или дверь для прислуги, проскальзывала в голове юного лорда, но он не размышлял над ней всерьез. Он войдет через парадные ворота и потребует аудиенции с королевой, как подобает Сторожевому Псу и графу Фантомхайву. Он может — и, по всей вероятности, так оно и будет — не выйти обратно, но его это мало волнует. Он выполняет свое предназначение. Вот почему он вернулся сюда. Сиэль снова шагает, целеустремленно направляясь к воротам, где его останавливает один из гвардейцев. — Кто вы такой? — Я — Сторожевой Пес и желаю говорить с королевой. — Предмет разговора? Юный лорд ожидал этих слов. — Предательство — говорит он без дальнейших объяснений. Гвардеец щурится и, бросив взгляд на товарища, кивает, отступая в сторону, чтобы позволить Сторожевому Псу направится к главному входу дворца. Продолжив путь, Сиэль слышит, как двое гвардейцев идут позади — их шаги вторят его собственным. Он бегло смотрит на каменных ангелов и амуров, выстроившихся вдоль его пути. Они взирают на него с бесстрастными лицами. Только когда они доходят до главного вестибюля дворца, Сиэль чувствует настойчивый удар ружейного ствола, упирающегося ему в ребра. Он оборачивается через плечо и, взглянув на оружие, с иронией замечает на нем эмблему корпорации «Фантом». Он снова смотрит на гвардейца, чье выражение лица остается непроницаемым, как у картежника, что старается не раскрыть свои карты. — Королева ожидает вас, милорд. Разумеется. На меньшее Сторожевой Пес не рассчитывал. Весть о его расследовании уже, несомненно, дошла до нее. Она не была бы королевой, если бы не следила внимательно как за врагами, так и за сторонниками. Сиэль позволяет провести себя по извилистому коридору, вниз по лестнице и через подземный тоннель. Он держит взгляд перед собой и видит, как их тени движутся вдоль стен, словно процессия монахов. Они спускаются в подвалы дворца, по центру Сторожевой Пес, по бокам от него — два гвардейца, оба смотрят перед собой, спины держат прямо, как по стойке смирно, лица ничего не выражают. Ни один не ведет себя угрожающе, но воздух пронизан опасностью. Один гвардеец открывает дверь тюремной камеры, второй — ждет, бросая на юного лорда выжидающий взгляд. Сиэль смотрит на него, но не шевелится. Обдумывает варианты. Застрелить гвардейца? Слишком рискованно, сбегутся другие. Позвать Себастьяна? Рано. Еще рано. У него все еще козырь. — За что я задержан? — Предательство, — просто отвечает стражник. Сиэль стискивает зубы, кивает, заходит в камеру и садится на каменную скамью. — Я желаю говорить с королевой. — Он злобно смотрит на гвардейца и думает о деревянных конях с полым брюхом. Вскоре появляется еще один человек. Одетый в изысканный наряд, он, очевидно, занимает высокопоставленный пост посыльного королевы. — Ее Величество не желает с вами говорить. Сторожевой Пес чувствует, как начинает закипать, но пытается держать себя спокойно. — Почему же? — Вы проявили неверность. Королева ценит преданность превыше всего. Она больше не верит, что вы заботитесь об интересах империи. — Я Сторожевой Пес и граф Фантомхайв. Если она освобождает меня от моих обязанностей и сажает в тюрьму без надлежащих судебных процессов, то я заслуживаю право говорить с ней лично. Безучастное лицо посыльного сменяется легкой ухмылкой. Он всегда любил наблюдать, как люди падают с социальной вершины. — Королева не желает с вами говорить. Секунду-другую Сиэль просто смотрит на него. Он ожидал такого развития событий, но резкость слов все же ввергает его в шок. Как же быстро от него избавились. Можно только представить, каким преданным, должно быть, чувствовал себя его отец, когда в ночь пожара он осознал, что происходит. Как мало значили в итоге годы его службы и стремление поступать правильно. Сиэль делает глубокий вдох и берет себя в руки. — Прекрасно. Тогда я хочу, чтобы вы доставили ей сообщение. Как глава корпорации «Фантом» я предпринял шаги по уничтожению заводов, и только я могу его остановить. Пусть она не ценит меня, но уверен, вооружение британской армии ей дорого. Бесстрастное лицо посыльного дает трещину, хотя и небольшую. Он поджимает губы. — Чего вы хотите? — Просто поговорить с ней. Мужчина разворачивается и исчезает в коридоре. Сердце в груди Сиэля бешено колотится. В этот самый момент люди Кэхилла прибыли на многочисленные заводы и фабрики, чтобы претворить в жизнь план по их уничтожению. По крайней мере, граф надеется, что Кэхилл сдержал свое слово. Он научился не выказывать большого доверия той особенной чести, что бытует в преступных кругах. С момента ухода посыльного проходит какое-то время. Сиэль чувствует, как изменилась атмосфера. Дворец начинает вибрировать, слабый гул пробегает по нему, как электричество по воздуху. Он смотрит на двух гвардейцев и чувствует, как бедра мягко касается его револьвер. Спустя какое-то время посыльный возвращается и смотрит на него с улыбкой. — У королевы есть для вас последнее послание, — говорит он, приблизившись, и, вытащив пистолет, наводит на юного лорда. При виде оружия мысли в голове разбегаются. Воздух в груди застревает. Время замедляется. Во рту металлический привкус страха. Кажется, он наблюдает за всем со стороны. Спустя столько времени несправедливость до сих пор заставляет ощущать себя преданным. — Королева желает поблагодарить вас за службу, — произносит мужчина, спуская курок. Следующий миг вырывается из континуума пространства и времени и парит над сценой, точно колибри в воздухе. Сиэль видит, как пуля вылетает из дула. Смотрит, как на конце пистолета появляется дым, и пуля мчится к нему, рассекая воздух по прямой линии. Его разум становится архитектором, что сидит за чертежным столом и чертит схему роковой атаки. Сиэль всегда гадал, как ощущается этот конкретный вид боли, когда горячий металл врывается в нежную плоть, как это произошло с епископом, когда юный граф застрелил его, или с человеком, который напал на него в переулке недалеко от тюрьмы, где держали Себастьяна. Или с Анджелиной. Он вспоминает Анджелину. Но вот время догоняет сознание, и он уже не представляет боль, а чувствует ее. Первым приходит шок, когда металл врезается в живот. Сила удара отбрасывает его назад, и он приземляется на пол. Затем наступает обжигающий жар, точно кто-то прижал к коже тлеющий уголь, и тот проникает внутрь, сквозь мышцы и органы. Он опускает взгляд и видит, как через сорочку и пиджак распускается кровь. Какая милость, думает он, что боль не настигнет его сразу — ее сдерживает прилив адреналина. Есть крошечный пробел во времени между моментом, когда пуля попадает в тело, и моментом, когда боль доходит до сознания. И пока он длится, Сиэль успевает подумать. Сливаясь воедино, мысли поднимаются над громким, сокрушительным биением сердца. Подняв глаза, он видит, как посыльный медленно подходит и, расплываясь в улыбке, наводит пистолет на голову для последнего выстрела. Сознание рефлекторно хватается за одно-единственное слово. Себастьян… В этой странной брадикинезии времени, что случается в великие моменты, каждая секунда проходит в голове, как серия дергающихся кадров. Он видит, как посланник приближается, как ухмылка его застывает, а затем растворяется в шоке и ужасе, видит, как свет в его глазах тускнеет и гаснет, и как из центра туловища брызжет кровь. Выронив оружие, мужчина падает на колени. Позади него — знакомая фигура Себастьяна. Его кулак пронзил чужое тело насквозь, как стрела, и теперь покрыт кровью и плотью. Сиэль быстро озирается в поисках гвардейцев — их изуродованные тела лежат друг на друге в ореоле крови. Взгляд возвращается к демону. Сиэль открывает рот, чтобы что-то сказать. — Себастьян, — произносит он единственное слово, что способен вымолвить. — Бездумное дитя, — выпаливает демон. — Бездумное, упрямое дитя. — Слова вылетают из горла грубо, как наждачная бумага. — Себастьян, я… — Зачем вы сделали это? — спрашивает демон, опускаясь на колено и хватая мальчика за плечи. — Почему вы пришли сюда без меня? Сиэль видит, как лицо Себастьяна искажают эмоции, глаза вспыхивают алым, кожа краснеет. Демон глубоко вдыхает воздух, и с каждым вдохом на щеках появляются впадины, точно у рыбы без воды. — Я… я… В этот момент прилив адреналина отступает, открывая истинную серьезность ранения. Пуля, что пробила плоть, застряла в животе. Капли пота на шее сбегают на спину, словно паучьи лапки. Боль берет его штурмом, точно ночной грабитель, нападающий без предупреждения. Она скручивается внутри, в глубине живота, и мальчик борется с приступом тошноты. Схватившись за место входного отверстия, он сгибается пополам. Себастьян бросает взгляд вниз и видит, как по животу хозяина растекается кровь. — Вы ранены, — говорит он чуть мягче. — Мне жаль, Себастьян. Демон вынимает платок и аккуратно подносит к ране юного лорда, прижимая, чтобы остановить поток крови. — Почему вы пошли без меня? — снова спрашивает он, на этот раз нежнее. — Я… — Сиэль роняет взгляд. — Я боялся, если ты узнаешь о том, что я задумал, то не поможешь мне. Себастьян пристально взирает на него и непонимающе качает головой. Сиэль продолжает: — Я хотел сделать это. Покончить с этим. И я… я боялся, что, когда придет время, ты не поможешь мне. — Подбородок начинает дрожать, и юный граф не в силах сдержать слез. Боль повсюду, в его сердце, в его животе. — Что ты не захочешь меня отпускать. Себастьян прижимает платок и смотрит на Сиэля. Его собственные глаза начинают блестеть. Он отводит взгляд. — Разумеется, я бы помог вам. Я ведь дал обещание. — Мне так жаль, Себастьян, — Сиэль стискивает руку демона в крепком объятии. — Прости меня, ты этого не заслужил, — говорит он, усилив хватку и положив голову ему на плечо. — Спасибо, что пришел. Спасибо, что всегда за мной приходишь. Секунду-другую Себастьян позволяет обнять себя, а затем отстраняется и, силясь обуздать нарастающий страх, осматривает рану. Первый платок пропитался насквозь, поэтому он достает второй, но и на этом быстро сплетается жуткий кровавый узор. Он пытается обвязать его вокруг талии молодого хозяина, но тщетно. Сиэль следит за его попытками остановить кровотечение. От боли лицо искажается, но он не издает ни звука. Маленькое человеческое тело гораздо слабее, чем обличие демона, но он не признает всю тяжесть боли. Им обоим известно, что эту рану нельзя залечить. — Нужно уходить, — говорит Себастьян, оглядываясь на коридор, ведущих к выходу. — Вам требуется помощь. — Он слышит приближающиеся шаги королевской охраны, спешащей на шум нападения. Их движение сотрясает стены. Скоро они будут здесь, волна за волной, готовые убить любого, кто угрожает королеве, точно пчелы-трутни, готовые отдать свою жизнь ради защиты королевы-матки. Сиэль мотает головой. — Нет. — Нам нужно в госпиталь, — настаивает демон. Сиэль снова отрицательно мотает головой и с отчаянием смотрит на демона. — Прошу… — умоляет Себастьян самым мягким голосом, на который способен. — Мы не можем уйти. Они не позволят нам, мне, выбраться отсюда живым. — Я могу попытаться… — Даже если мы выберемся, — продолжает Сиэль, опуская взгляд на красный, как лепестки тюльпана, платок, насквозь пропитанный сочащейся кровью, — я не думаю, что это поможет. Не думаю, что… — Он не знает, как вымолвить эти слова, как высказать вслух, что все кончено. Они оба знают, что рана смертельна, и залечивать здесь нечего. Этой ночью история Сиэля подходит к концу. По демону проносится поток эмоций. Он знал, что этот час настанет. С того момента, когда он впервые прильнул поцелуем к губам молодого хозяина, он мысленно видел их будущее, до последней секунды, когда они прильнут друг к другу, губы к губам, словно ладонь к ладони во время молитвы. Это образ преследовал его, как тень, омрачая каждый момент, что они делили в объятьях друг друга. И вот час настал, но все равно неожиданно. Важные моменты наступают без прелюдий, они не проявляют милосердия, не обращают внимания на чужую боль, печаль и сожаления. — Прошу, Себастьян, я просто хочу покончить с этим, раз и навсегда. — Он опускает взгляд на свою руку в собственной крови. — У меня мало времени. Пожалуйста. Ты поможешь мне? Демон сглатывает боль, строя баррикаду вокруг страха и паники. Он делает это ради юного хозяина. Любовь — это жертва. — Конечно, помогу. Превозмогая боль, Сиэль делает глубокий вдох и собирается с силами. Земля содрогается от надвигающейся стражи и солдат. Издалека доносятся выкрики. Дворец под атакой. — Ты должен сдержать их. Они будут наступать, отряд за отрядом. — Что будете делать вы? — Пойду к королеве. — Один? — Да. Себастьян на секунду закрывает глаза, а потом смотрит в сторону. Сверху слышатся крики и громоподобный стук легиона шагов, сливающиеся в рев собирающейся армии. Дворец трясется и вибрирует, оживший и встревоженный присутствием незваного гостя, врага государства. — Ты сможешь сдержать их? — спрашивает Сиэль. Себастьян молчит, по-прежнему отводя взгляд от юного лорда. — Себастьян? — Я не смогу сделать этого в этом обличии. Мое человеческое тело больше недостаточно сильно. — Но в настоящем обличии смог бы. Ты смог бы сразиться с ними. — Да. Сиэль смотрит на него, нахмурив брови. — Тогда вперед, прими свой истинный облик. Себастьян наконец поворачивается к нему с искаженным от страдания лицом. — Я не хочу, чтобы вы видели его. — О, Себастьян… Демон смотрит вниз, сглатывает и делает вдох, пытаясь сохранить спокойствие. Сиэль протягивает руку и нежно смахивает прядь с его лица. — Я не буду смотреть. — Обещаете? — Да. На секунду Себастьян закрывает глаза и собирается с духом. Времени на чувства нет, поэтому он заталкивает их в подземный склеп своего сердца и закрывает дверь. Пока что. Поднявшись, он смотрит на выход, затем — обратно на хозяина. — Закройте глаза. Сиэль делает, как просит демон. Себастьян поворачивается к коридору, уже собираясь идти к лестнице, ведущей из подвала, но вдруг останавливается. Опускается обратно перед юным господином и всматривается в мальчишечье лицо. — Скажите мне правду, почему вы пришли сюда один? Глаза Сиэля закрыты. Он рад этому, потому что сказать правду легче, если смотреть на демона не надо. — Думаю, я всегда знал, что все закончится именно так. Мне нужно было, что так случилось. — Зачем? Сиэль думает о ясности, которую мы обретаем в мгновения определенности, и нет большей определенности, чем смерть. Наступает спокойствие, и мы способны отдаться судьбе. Принять последнее верное решение. — Чтобы я мог не бояться, — отвечает он. Демоническое сердце в груди Себастьян разбивается на части. Глядя на юного хозяина, он пытается запомнить его лицо таким, каким оно выглядит в это минуту. А потом он встает и начинает отдаляться от мальчика. И в этот миг он позволяет чудовищу внутри себя вырваться наружу. Тьма начинает выливаться из него, когда он движется к выходу. Границы человеческого облика растворяются, и он обращается массой дыма, пепла и перьев. Она расширяется, становится аморфной. Двигаясь по коридорам и залам, он мчится навстречу приближающемуся отряду стражников и солдат королевы. Ее пешек, ладей и коней. Ядовитая жидкость, исходящая из демона, начинает стекать по стенам, просачиваться в двери и поглощать целые комнаты. Строй стражи резко останавливает шаг и в ужасе взирает на обрушившуюся на них лавину черного дыма и пепла. Порывом серного ветра, демон отбрасывает шеренгу за шеренгой, сбивая противников с ног и швыряя о стены. Он продвигается дальше, минуя подвалы, подземные коридоры и выбираясь на первый этаж. Он вдыхает в легкие людей ядовитые пары, а вслед за ними в глотки заползают пальцы дыма.

***

Секунду-другую Сиэль прислушивается к звукам боя, а затем открывает глаза. В камере пусто, за исключением его самого и трех трупов людей королевы. Он отодвигает шум битвы на второй план и пытается встать, но движение вызывает в нем волну агонии. Шатаясь от боли, он хватается за стену, чтобы не свалиться. Сделав глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, он кирпичик за кирпичиком выстраивает стену вокруг боли. Он должен завершить это дело. Прижав ладонь к платку у раны, он начинает пробираться к лестнице на другом конце помещения. На лестнице темно, и Сиэль на ощупь поднимается по ступеням, обвивающим башню подобно спирали. Постепенно глаза привыкают к темноте, и он держит путь на верхний этаж.

***

Языки пламени, слабо горящие в настенных канделябрах, оживают по приказу демона. Они вздымаются, трещат и выбираются из своих клеток, чтобы напасть на людей королевы, как стая бешеных псов. Они разгрызут гобелены, украшающие стены, и персидские ковры, лежащие на мраморных полах. Огонь проникнет в самое нутро дворца, вонзит клыки в его кости, сломает ребра, раздробит позвонки. Дым скопится у потолков, осядет в каждой спальной комнате, в каждом банкетном зале. Он проберется в каждую дверь и в каждое окно, просочится сквозь каждую трещинку, а ядовитый газ и раскаленный воздух будут бродить по коридорам и лестницам. Истинный облик Себастьяна пронесется из подвала на лестницу, а оттуда — на верхние этажи. Он расширится, заполнив собой все пространство дворца. Люди королевы будут наступать, ряд за рядом, и будут сбиты с ног, убиты и обуглены.

***

Ведомый светом, льющимся от входа наверху, Сиэль пробирается по лестнице. Стены дворца трещат и стонут, вдали доносится вой — то раздвигаются, шатаются и рушатся некогда неприступные стены.

***

На первом этаже Себастьян сбивает колонну, и на линию стражников обваливается потолок. Он оборачивается порывом ветра, и оконные стекла разбиваются вдребезги. Их осколки падают на черно-белый пол, как мокрые снежинки.

***

Смотря лишь вперед, Сиэль идет по коридору, мимо рядов картин; портреты неулыбчивых монархов с усмешкой и осуждением глядят на него сверху вниз.

***

Себастьян становится копьями в руках стражников и пронзает сердца врагов своего господина. Себастьян становится револьверами на их поясах и извергает град пуль.

***

Сиэль ненадолго останавливается и закрывает глаза. Мощь демона вырывает дворец с корнем. История горит в огне. Башни истории рушатся. Стены истории трещат по швам. Колонны истории падают. Глубоко внизу ядро Земли пульсирует как сердце.

***

Дрожь ощущается по всему Лондону, в каждом его закутке. Но это не то ощущение, причину которого можно назвать. Это не чудовищный сейсмический сдвиг, вроде оползня или землетрясения. Не гневный бунт стихии против человека, как циклон или цунами. Об этой ночи будут говорить ближайшие недели, но только в самых сюрреалистичных выражениях, как это бывает в тех случаях, когда ход времени привлекает внимание к событиям, на первый взгляд казавшимся неважными. Люди не видят пожара, что поглощает дворец, не знают о войне, что ведется в его стенах, но тем не менее что-то вырывается из эпицентра разрушения и свободно бродит по городу. Обсуждая этот час спустя дни, недели и даже года, люди будут говорить, что ощущали что-то. Нечто необъяснимое. Что воздух стал тяжелым, что небо почернело, и земля под ногами задрожала. Но сколько в этом правды, мы не знаем. Память работает иначе. Время размывает восприятие реальности, и прошлое представляется нам по-другому, когда мы смотрим на него сквозь призму настоящего, а настоящее будет казаться другим, если посмотреть на него глазами будущего. Эта ночь, этот час, начавшийся так же, как и многие другие до него, застынет в сознании жителей Лондона, словно янтарь.

***

Сиэль стоит за углом, прижавшись к стене, и поглядывает на двух стражников у двери комнаты. Быстро приняв решение, он вынимает револьвер, делает шаг из-за угла и стреляет обоим в головы, выстрел за выстрелом, прежде чем они успевают заметить чужое присутствие. Два тела глухо валятся на пол. Наконец Сиэль добирается до двери королевских покоев. Он находит ее у окна, за ним, далеко внизу, плещется Темза. Королева смотрит на свое отражение, похожее на луну, висящую над водами реки. Взгляд устремлен вперед, даже когда юный Сторожевой Пес заходит в комнату и приближается. Его образ появляться в окне, словно корабль-призрак, выходящий из тумана. — Ты наконец пришел. Сиэль направляет пистолет ей в спину. Повернувшись, она смотрит на него с непроницаемым выражением лица. — Я знаю, что вы совершили. Мне все известно. Вам это больше не скрыть. — Он говорит эти слова спокойно. Его гнев под замком, огражденный теми же стенами, что и боль. Происходящее здесь больше, чем простая месть. — Я не пыталась это скрыть. — Она тоже спокойна. Стены истории рушатся вокруг нее. Яд течет в ее жилах. Будущее мчится за ней по пятам. Сиэль молчит, говорить что-то излишне, да и слышать от нее он ничего не желает. Объяснение, мольба, покаяние — в этот момент они становятся ненужными. Он здесь, потому что именно для этого он вернулся, именно поэтому его спасли из клетки, когда огонь пожирал все вокруг, и мир его стал адом. Он ступает несколько шагов вперед и целится. Но женщине есть что сказать. — Тебе прекрасно известно, что весь город погрузится в хаос без твердой руки, без железного кулака, который держит все вместе. Люди станут рвать друг друга, как только королева будет свергнута. Они будут биться, чтобы заполнить вакуум. Сиэль сжимает рукоять револьвера. Она влажная от пота и, кажется, вот-вот выскользнет, точно скользкая рыба. — Вы этого не знаете. Королева улыбается. — Ты очень похож на отца. Полагаю, мне следовало догадаться. А может, я и догадывалась. Возможно, я знала, чем все кончится, когда решила не завершать то, что начала с твоим отцом. Королева отворачивается, не боясь того, что он стоит позади и направляет пистолет прямо в ее уязвимую, беззащитную спину. — Есть те, кто совершает зло, и те, кто стремится к добродетели. Но и те и другие уступают по количеству неисчислимому множеству тех, кто стоит в стороне. Должно быть, это то, что злит тебя больше всего. То, что злило твоего отца. Не то, что я сумела построить империю теми путями, по которым пошла, а то, что я не встретила особого сопротивления. Волосы на затылке встают дыбом. Стук сердца становится похож на бой военных барабанов, и Сиэль не может отличить его от звуков выстрелов вдали. Где-то внизу обрушивается стена, и звук падения напоминает раскат грома. — Что ж, теперь я здесь и я сопротивляюсь.

***

Снаружи, в бурлящей столице грядут перемены, и тысячи ее обитателей вдруг замирают. Пешеходы останавливаются на полпути, озираются и ловят на себя взгляды друг друга. Говорящие смолкают на полуслове, их слушатели замирают на середине одобрительных кивков. Мясники застывают с ножом, цирюльники — с бритвой, кузнецы — с молотком. Швеи на фабриках останавливают иглы, рабочие на мельницах — пилы, шахтеры в шахтах — лопаты. Грешники в церквях прерываются на середине исповеди, а святые люди — на середине прощения. Снаружи, на улицах и в закоулках, констебли останавливают задержание, их пленники — сопротивление. Преступники останавливают кулаки, их жертвы прекращают мольбы. Дворники, остановив работу, опираются на метлы и всматриваются куда-то в даль. В домах вилки с наколотыми мясом и картофелем останавливаются на полпути между тарелками и ртами. Каждый житель выглянет в окно и увидит крошечные искры, загорающиеся, как светлячки, парящие в воздухе. На краткий миг всех их охватит одно чувство. Вокруг спокойно, как это бывает в эпицентре урагана — тишина внутри, пока снаружи мир беснуется. Время словно замирает, как часто бывает, когда грядут перемены. Вода уже плещется о ноги и вскоре начнет подниматься. Людям придется выбирать: плыть, чтобы остаться на поверхности, или позволить себе опуститься на дно.

***

Улыбка королевы ширится и, кажется, вот-вот разрежет лицо пополам. Холодный, как у куклы, взгляд мрачнеет. — Ты думаешь, тебе под силу все исправить. Но то, что я создала, не разрушить так просто. Желание сохранить сегодняшнее положение вещей живет в глубине сердца каждого. Жадность, эгоизм и коварство всегда будут бросать тень на душу. — Возможно. И все же смысл в борьбе есть, пусть даже результатом будет только большее страдание.

***

В центре Лондона, посреди городской площади, стоит человек. Растрепанные седые волосы окружаю его голову, как ореол. То ли мессия, то ли сумасшедший, он с орлиным зрением и шизофреническим рвением наблюдает за прохожими. «Грядут перемены», — объявляет он, беря на себя роль городского глашатая. Было предсказано, провозглашает он, что землю унаследуют смиренные, что первый станет последним, а последний — первым. Вода начнет плескаться об их ноги, поднимаясь все выше и выше, и каждому из них предстоит выбор: плыть или утонуть.

***

— Откуда тебе знать? — Королева делает шаг вперед. Свет свечей танцует на ее лице, отбрасывая тени под глазами и во впадинах щек, от чего кожа, туго натянутая на кости лица, становится мертвенно-бледной и сморщенной. Сиэлю кажется странным, что она внезапно выглядит древней и дряблой. — Как ты можешь быть уверен, что, если уничтожишь меня, мир не погрузится в хаос беззакония? Почему считаешь, что мир, который ты построишь, лучше этого? При отсутствии доказательств есть только вера. При отсутствии доказательств есть только надежда. — Потому что мир обязан быть лучше — отвечает Сиэль, делая выстрел и наблюдая, как пуля рассекает воздух, впиваясь в пространство между глаз королевы.

***

В завершении, когда люди королевы повержены все до единого, когда дворец опустошен огнем и вихрем демонической мощи, и разрушать больше нечего, Себастьян возвращается в себя. Дым и пламя, щупальца и перья, клыки и когти, железо и сплав его другого тела отступают, и он вновь становится воплощением Себастьяна. Он знает, что делать, и идет на поиски последних документов, спрятанных в личном архиве королевы. Он сжигает бумаги дотла, не оставляя ни единой улики о нечестивом и продажном происхождении дома Фантомхайвов, зная, что юный господин не хотел бы, чтобы имя его отца было запятнано. Никто не узнает о темном и гнилом наследии Сторожевого Пса Англии. В этот миг он ощущает его — покой господина. Дело сделано. Королева мертва. Юный хозяин совершил, что хотел, и в некогда беспокойном уме воцаряется тишина. Себастьян выходит на улицу и, подойдя к реке, видит вдалеке стоящий на краю силуэт господина. Нутро пронзает нестерпимая боль, и, кажется, что вокруг сердца демона обвилась петля. Любовь — это страдание. Любовь — это знание, когда необходимо отпустить.

***

Сиэль стоит на краю выступа берега и наблюдает, как внизу разбиваются волны; искорки лунного света на воде подобны морю звезд над головой. Он вздрагивает, когда холод пробирает до костей, и чувствует запах морской воды — сочетание ракушек, рыбы и соли. Он чувствует порывы ветра на лице, слышит его пронзительный вой и жалобный крик чаек, летящих вниз, чтобы прокатиться по поверхности воды и вновь взлететь, как по параболе. Бурная река внизу бежит к горизонту, где серость воды встречается с серостью неба. Волны бьются, точно запертые души, борющиеся за то, чтобы вырваться из своего речного подземелья. Солнца не видно, оно спряталось за флотилией печальных пепельных туч, что застилают горизонт, но утро уже на подходе. Сиэль чувствует, как мир гудит, давая обещание о новом дне. В конце концов солнце взойдет, оно всходит всегда, независимо от туч, дождя и грома. Взгляд мальчика скользит по семейству диких уток: мать возглавляет стаю, а малютки утята следуют за ней стройной, послушной процессией. Они подходят к камню, разделяющему берег на два уровня, и все утята, кроме одного, перепрыгивают и оказываются на верхнем выступе. Но самый маленький не в силах справиться с возвышенностью. Он прыгает, скользит своими перепончатыми лапками по краю камня и падает назад. Он пытается снова и снова, хлопает поломанными крыльями, крякает с нарастающим отчаянием и, видя, как удаляются братья и сестры, боится, что его оставят позади. Но вот мать делает крюк, спрыгивает с камня и с материнским раздражением и безграничным терпением, с видом «ах-ах, ну что за суета» подталкивает его клювом, и тот, спотыкаясь, торопится к сородичам. Сиэль наблюдает, как они удаляются шатающейся линией, и думает о каждой маленькой драме, каждой душевной боли, о триумфе и жизни. Все они были здесь задолго до него и еще долго будут здесь, когда его не станет. Он прижимает ладонь к платку, который закрывает рану. Платок насквозь пропитан кровью, и мальчик чувствует, как летаргия начинает его настигать. Так или иначе, сегодня все кончится. Это не ввергает в отчаяние, а лишь печалит и заставляет задуматься. В этот момент Сиэль понимает, что время почти подошло. Он отпустил все, что было. Осталось лишь одно — то, что останется здесь, даже когда все исчезнет. Себастьян останавливается в нескольких шагах позади господина и наблюдает за ним. — Все выполнено, юный господин. Ваша месть свершилась. Себастьян хочет сказать больше, но горло сжимается. Голос застревает в груди, точно пленник. Сиэль продолжает смотреть на разбивающиеся внизу волны. С болью на лице Себастьян неуверенно подходит. — Что вы делаете? Сиэль улыбается, по-прежнему глядя на воду. — Это красиво. Я никогда особо не смотрел, но это красиво. Высоко над головой молния рассекает серое небо пополам, и следом раздается удар грома. Холодный дождь обрушивается на них потоком. Сиэль чувствует, как пиджак и сорочка промокают насквозь, и ледяная вода добирается до кожи. Он отрывает глаза от реки и поднимает их к демону. Себастьян бледен, зубы стучат от холода, на прекрасное лицо налипли пряди волос. Сиэль видел, как Себастьян плачет. Он знает, что демон способен на это, что он может проливать слезы в знак страдания и боли, а не просто имитировать их, играя роль человека. И сейчас, глядя на его печальное, побитое ударами соленого дождя лицо, легко поверить, что это слезы, а не капли, текут по щекам. — Вы простудитесь, — собираясь с духом, говорит Себастьян. — Прошу вас, юный господин… вам нужно уйти с улицы. — Здесь приятно. Мне нравится чувствовать дождь и прохладу. — Мальчик дрожит и, глядя вниз на волны, думает о сахаре, что растворяется в чае. Представляет, как растворяется сам. — Прошу вас, юный господин… Сиэль снова поворачивает голову к Себастьяну. Из-за дождя и боли на лице действительно легко решить, что это слезы. — Прошу, Сиэль… Ты заболеешь. Мальчик улыбается при звуке собственного имени на губах Себастьяна. — Я всегда гадал, что же почувствую в эту минуту. Что я скажу тебе. — Он закрывает глаза и поднимает голову к небу, чтобы почувствовать, как дождевые капли бегут по щекам. Вода омывает его, очищает. Как во время крещения. — Слова всегда тяжело подобрать, не правда ли? У Себастьяна спирает дыхание. Кулак, сжимающий горло, не позволяет вырваться ни звуку, и он только кивает. — К важным моментам нельзя подготовиться. Поэтому я хочу, чтобы ты подумал о чем-нибудь. О чем-нибудь красивом, поэтичном и мудром, и, если ты когда-нибудь вспомнишь об этой минуте, я хочу, чтобы ты сделал вид, что те слова были моими. Себастьян закрывает глаза и стискивает зубы, чувствуя себя израненным внутри. Сиэль… Следующие несколько мгновений будут длиться в сознании демона дольше, чем на самом деле. Они растянутся в далекую даль, в безграничное будущее и нескончаемое прошлое. Каждое мгновение станет вечностью и вселенной само по себе, и Себастьян станет наблюдать за одним мгновением внутри другого, и так от одного к другому, будто разбираешь матрешку. Он будет раз за разом вспоминать тот миг, когда лицо хозяина переменилось, став выражением бесконечной нежности и обожания. И милосердия. И он будет раз за разом вспоминать тот миг, когда юный хозяин повернулся к реке спиной, сделал шаг с уступа и упал в бурлящие воды внизу. В его сознании мир превратиться из реального в воображаемый. Время перейдет из настоящего в условное. Вдох… Он будет спрашивать себя, что бы случилось, если бы в тот момент он протянул руку, — по собственной воле, теперь, когда условия сделки была выполнены, — чтобы поймать господина до того, как тот достигнет воды. Выдох… Он будет спрашивать себя, изменило бы это хоть что-то, остановило бы падение домино. Он будет гадать, не существует ли вселенной, где он схватил руку хозяина, притянул его к себе, обнял его маленькое тело и никогда не отпускал. Он бы крепко прижал его, поцеловал в макушку и согрел, укутав в свой плащ его дрожащую фигуру. Он бы принес его в поместье, приготовил горячего какао, яблочного сидра или его любимого молока с медом. Он напоил бы его чаем и накормил апельсинами, что прибыли из самого Китая. И он лег бы рядом с ним в кровати, притянул бы еще раз в свои объятия и гладил бы его по волосам, как это нравилось мальчику. И в том мире, запутанном в условных временах, юный хозяин позволит ему эти ласки и прижмется к нему маленькой фигурой. Вдох… И завтрашним днем Себастьян увидит, как он просыпается, как будет видеть послезавтра и послепослезавтра. Себастьян увидит, как он повзрослеет, женится на Лиззи, заведет детей. А возможно, он откажется от брака, откажется от прежней жизни и от всего, что с ней связывало. Откажется от печали, мести и титула. Выдох… Возможно, Себастьян заберет его куда-нибудь. Куда-нибудь далеко, где они смогут быть одни. Только они вдвоем. Они могли бы лежать в поле, в окружении лисохвоста и тимофеевки, и наблюдать, как мир проходит мимо. До конца жизни его господина. И связь их продлилась бы чуточку дольше, он мог бы принадлежать кому-то еще хотя бы немного. Возможно, Сиэль дожил бы до старости. А возможно, жизнь его была бы короткой, оборванная болезнью, несчастным случаем, дрожащей рукой судьбы или равнодушием времени. Возможно, Сиэль был бы счастлив. Возможно, печален, озлоблен или утомлен. Возможно, он испытал бы каждое из этих чувств, каждую вещь, что составляет жизнь. Каждый день Сиэль бы менялся, взрослел, развивался. Каждый день он был бы чуточку другим. И Себастьян принадлежал бы всем этим разным Сиэлям, любил бы каждого, точно так же как сейчас принадлежит Сиэлю настоящему. Возможно, он и сам бы продолжил меняться, как это происходило последние годы. В вечности, которая последует за этим мигом, Себастьян будет проигрывать в уме каждую ветвь на дереве решений и думать о том, как каждая доля доли секунды таит в себе так много возможностей, так много нереализованных реальностей, так много невероятных вероятностей. В этот статичный момент времени, в сознании Себастьяна Сиэль будет проживать миллион жизней. Но может, еще не пора. Себастьян делает шаг и, прыгнув вслед за хозяином, погружается в темные, предательские воды.