Поместье сбывшихся надежд

      Шли новые недели, наполненные счастливым трудом. Время побежало с новой скоростью, более стремительной, чем раньше. После отбытия гостя, вызвавшего такой переполох, все словно вернулось на свои места.       Вадим, как и обещал, подписал трудовые договоры, в том числе и с Максимом. Сумма была в два раза больше, чем реальная средняя зарплата по городу. Безумный всплеск радости охватил парня, увидевшего астрономические для его возраста и компетенций цифры. Об этом, разумеется, он успел похвастаться маме и Марине. Первую он уговаривал увольняться или искать другую работу, потому как до трети всей зарплаты парень собирался переводить Ларисе Сергеевне. Второй он собственноручно клялся и божился оплатить билеты.       Феерия счастья длилась недолго, потому как со временем пришло осознание, что до его первой зарплаты еще далеко, а значит далеко и до огромных сумм, прописанных в договоре. Это несколько остудило пыл Максима, но ничуть не убавило желания работать изо всех сил.       За любовь и внимание хозяина, обещавшего награждать, то бишь премировать, самого старательного слугу месяца, бились и Никита, и Максим, и София. Вадим как никто лучше знал, что материальный стимул порождает не только драки, но и прогресс, ведущий к улучшению всего и вся. Иногда, сидя в голубой гостиной и поглаживая старого кота, он с нескрываемым интересом наблюдал, как намывают полы, счищают пыль с бронзовых статуэток, поливают цветы и разговаривают с попугаем, требующем внимания, молодые люди.       Тогда Вадим убеждался в правильности своих действий. Беспокоившийся за то, что слуги будут не лучше офисного планктона, аморфно выполняющего свои обязанности в его компании, он побаивался за состояние поместья. Неизбежно день ото дня усиливалась привязанность к дому, который еще несколько месяцев назад избавлялся от картин величайших художников Франции, Италии и Бельгии. Плавно начинались первые ремонтные работы в западном крыле, и Вадим, вынужденный общаться с Владимиром, постоянно возвращал того, норовящего флиртовать в переписке, к делу.       И все же главное ощущение, появившееся в первый день и первую ночь, оставалось с ним и сейчас: всепоглощающее чувство одиночества. Наблюдая за разговорами слуг, за их живой речью, вслушиваясь в их невинные шутки и острые полемики, хозяин дома поднимался к себе в спальню глубоко расстроенный. Сжирающие изнутри мысли подтачивали еще больше, когда ворочающийся мужчина размышлял о своем будущем. В такие моменты думалось не о деньгах, акциях и домах, а о том самом миге, когда слабые удары сердца возвестят о неминуемой кончине. Кто тогда будет окружать Вадима, кроме его слуг? Кто? На этот вопрос он не находил ответа. Запирая чувства в глубине души, пряча их от Максима, мужчина и сам пытался скрыться от навязчивой идеи если и не поцеловать, то хотя бы крепко обнять парня. Но и это было непозволительно, по его же собственному мнению.       Иррациональный страх быть отвергнутым, быть обманутым, быть преданным, ведь такое уже случалось в его длинной жизни, брал верх над симпатией, питавшей свои силы из очаровательной улыбки Максима, из его мужественных скул, из его бархатистого голоса и мощной груди, которую в своем воображении рисовал хозяин поместья в часы тяжелых попыток заснуть.       Однажды Максим кормил попугая. Заботу именно об этом питомце решил взять на себя он, когда происходило распределение обязанностей между всеми слугами. Всего-то требовалось насыпать дорогой корм, напрямую закупаемый из-за границы, потому как Жорж был птицей прихотливой и очень много думающей о своем «я», отчего его сравнивали с Фрейдом. Парню нравилось разговаривать с какаду, выдававшем один перл за другим.       — Ты почему такой гррустный? Не гррусти, дуррачок! — говорил Жорж, совершенно не стесняя себя в словах.       — Не ругайся, Жорж. Ишь какой! — смеялся Максим, просовывая палец в клетку.       — Хоррошая работа! Хоррошая работа! — запел Жорж, когда ему подали свежего корма и теплой фильтрованной воды.       — Кушай и пей, глупенький. Хотя, ты поумнее некоторых моих знакомых будешь, — рассуждал Максим, облокотившийся на столик с клеткой.       Его зад оказался оттопыренным, чем не преминул воспользоваться хозяин, издали наблюдавший за милой сценой. Вадим не сводил глаз с аппетитной попки парня, отчего в и без того теплом доме ему стало очень душно.       — Вадим Александррович! Вадим Александррович! — завопил Жорж, заметив Вадима.       Тот юркнул в гостиную к попугаю и Максиму, попытавшись сделать вид, будто бы он проходил мимо.       — О, здравствуйте! — поздоровался Максим. — Смышлёная птица. Мне бы такую в детстве, эх, — с сожалением выдал парень.       Вадим приземлился на одном из диванов.       — Ну говорите, сколько угодно. У вас сейчас свободное время?       — Пока Дмитрий никаких заданий не давал. Скоро ведь полдник, поэтому провожу последние минуты здесь, — размеренно отвечал Максим.       — Хорошо, что дедушка научил говорить попугая. А то бы доводилось слушать одно чириканье, — усмехнулся Вадим, глядящий не на птицу, а на всю сладкую фигуру парня.      — А у меня не было ни дедушек, ни бабушек. Мамины родители умерли до моего рождения, а отец…Я его никогда не видел, — печально сообщил парень, продолжавший наблюдать за трапезой попугая.       — Ужасно, дорогой Максим. Даже не знаю, что ужаснее: никогда не видеть отца или быть с ним и потерять в один день…       — Трудный вопрос, хозяин, — честно ответил Максим и пожал плечами. — Мой папаша, простите за выражение, обрюхатил маму, когда она была в ужасном материальном положении и не только. Скрылся в ночи. Аборт она даже не думала делать.       — Сколько несчастных судеб. А я постоянно жалею себя, считаю одиноким.       — А у вас большая семья, Вадим Александрович? – живо поинтересовался парень.       — Порядочная, но у меня нет родных братьев или сестер. Но наше древо усыхает. Каждый год кто-то умирает, и эта нескончаемая вереница похорон…Все по одному кругу. Отпевание, опускание в землю, поминки, девять дней, наследство…Отвратительно, честное слово, Максим.       — Но зато у вас есть любимое дело. Прочитали тут в новостях, что вы спасли банк. У мамы там открыт счет пенсионный. Туда переводила какую-никакую копейку. На государство надежды нет, — шлепая губами, сказал Максим.       — Знаете, Максим, — внезапно изменив интонацию, сказал Вадим. — Я мельком слежу за вашей работой, но мне кажется, что вы должны выполнять более…ответственные поручения.       — К чему вы клоните, Вадим Александрович?       Как это часто бывало, хозяин поместья, слишком увлекшийся и давший волю словам, быстро опомнился. Как бы тот не желал приблизить Максима, но внутренний солитер не давал покоя мужчине, и страшная боль пронзила его черепную коробку, звеня и отражаясь от ее стенок. Мужчина недовольно вжался в диван, выпуская отросшие ногти, подобно кошке.       — С вами все в порядке? — боязливо уточнил Максим.       — Я хочу прогуляться, — резко ответил Вадим.       После этой странной сцены ни слуга, ни хозяин не заговаривали друг с другом. Вадим все чаще выходил на улицу, чтобы вдохнуть уходящую октябрьскую свежесть, на смену которой шла ноябрьская морось. Во всякое утро белесый туман неизменно ложился на леса и поля, обволакивая и внушительное поместье. Накидывая пальто с меховой подкладкой, повязывая шарф из шерсти перуанской альпаки, хозяин отправлялся на часовые прогулки по парковым аллеям, чьи дорожки могли привести в дикие, поросшие сорной травой поля.       Под ногами было слишком мокро и грязно, но жалеть обувь Вадиму не приходилось: ее всегда могли очистить и привести в порядок слуги. С тех пор, как он перевез все документы из офиса и новый корейский лэптоп в кабинет, мужчина реже и реже выбирался в город. Будучи и без того редким гостем на мероприятиях разного уровня, будучи далеким от гогота чопорной общественности, собиравшейся на благотворительных вечерах и приемах у новых разбогатевших фамилий, Вадим стремительно отдалялся от этого могучего антарктического ледника. Его льдина плавно плыла по бескрайним просторам холодного океана, и сколько бы тот не просчитывал, сколько бы не предполагал, куда он может прибиться, все было тщетно.       Год от года мужчина убеждался, что даже располагая внушительными средствами, невозможно предсказать и свою судьбу, и судьбу окружающих тебя людей. Владея активами на миллионы долларов, планомерно выстраивая деловые связи из своего нового логова, протягивая тонкие, но ценные ниточки от одного предприятия к другому, он бежал от самого себя. Встречаться лицом к лицу с уже не взрослеющим, а стареющим мужчиной с рыжеватой щетиной и грубой сухой кожей, не имеющего ни любимого человека, ни тем более детей, ему не хотелось. Осматриваясь по сторонам во время прогулки по владениям, Вадим чувствовал, как печальная маска ложится на его лицо. Чувствовал он, как маска не просто ложится, а приклеивается, не желая отпускать Вадима. Она стала таким неизменным спутником мужчины, как и вечные сомнения, сплин и раздражительность.       По малейшим пустякам вспыхивал пожар души Вадима, как вспыхивает костер от одной маленькой искры, высеченной из кремня.       — Какое дерьмо вы готовите, Марк! И это французская кухня? Вы были в ресторане «Пуанкаре»?       — Был. Меня не приняла даже поваром, — пожаловался тот.       — Верно, потому как таких простофиль там не держат. Моя мама заботится о высоком уровне заведения. У нас здесь не ресторан, но и я не простой смертный! — ругался хозяин, отшвыривая английский сервиз конца XIX века. Вместе с ним на пол летел и рататуй, поданный недостаточно горячим, по мнению Вадима.       Сдерживаясь, чтобы не выказать недовольства, повар опускал голову, дабы скрыть свои подергивающиеся глаза и дрожащие губы.       — Было очень вкусно, друг мой, — с сарказмом произнес Вадим и позвонил в колокольчик.       Примчавшийся Дмитрий с ужасом лицезрел разбитую тарелку и скрючившуюся фигуру повара.       — Пускай кто-нибудь из слуг уберет то дерьмо, что мне приготовили. Вычтите из зарплаты Марка несколько тысяч. Пускай каждый знает, сколько стоит мой испорченный аппетит!       После пылкой речи Вадим отбросил расшитое льняное полотенце и рванул в свой кабинет, чтобы отвлечься от неудавшегося обеда.       На следующей неделе, прогуливаясь в вечернее время по поместью, внимательный хозяин обнаружил пожухлые листья у папоротника в зеленой гостиной. Дотронувшись до сухой ветви древнего растения, доживавшего последние недели, Вадим закричал, и на его крик сбежалось несколько слуг.       — Кто занимается поливом растений?       И Никита, и Максим, и София, решившие не выдавать друг друга, молча тупили взор, готовясь выслушать отборную порцию оскорблений в свой адрес.       — Языки проглотили? Кто поливает растения? На чьей совести умирающий папоротник? — не унимался мужчина, сжимая в руке коричневатые листья папоротника.       — Говорите! – рявкнул он.       Вадим придал силы не только голосу, но и рукам, из-за чего он, сам того не желая, оторвал ветвь папоротника. Его челюсть опустилась при осознании жестокой, нелепой случайности.       — Идите вон, дуралеи! Лентяи! Вы слишком расслабились! — кричал он вслед разбегавшимся слугам.       Приступы неоправданного гнева чередовались с загадочной молчаливостью. Временами Вадим дичился собственных слуг, вынужденно контактируя лишь с одним дворецким. Тот исправно докладывал о ходе ремонтных работ, о закупках продуктов. Вадим, чья империя планомерно расширялась и брала на борт мощного линкора уцелевших после финансовых штормов и кораблекрушений остатки команд некогда великих фрегатов и крейсеров, не поспевал за непрекращающимися докладами и звонками из офиса.        Тогда он принял твердое и необходимое решение назначить первого заместителя, которого у него никогда и не было. Разогнав всех старых кровопийц, допивавших жалкие соки из дышащей на ладан компании отца, Вадим, кончивший Кембридж, принялся оптимизировать расходы и перестраивать безнадежное устаревшую систему. За десять лет он изменился до неузнаваемости, и его сотрудники с трудом узнавали в ощетинившемся, в меру жестком и крикливом хозяине прежнего юного парня, принявшего наследство отца. Доверять кому-это свое детище мужчина не решался, но вся тяжелеющие и тяжелеющие вожжи пришлось слегка отпустить, разделив бразды правления с еще одним возницей.       В один из ноябрьских деньков, когда начинал сыпать первый мокрый снег, хозяин поместья работал в кабинете с включенной днем лампой. Итальянские вишневого цвета шторы отгораживали его от окружающего мира, а плотно закрытые окна защищали от посторонних звуков, когда Вадиму требовалось сосредоточиться на очередном договоре. Неделю к неделе в списках приобретенных активов прибавлялась одна-две компании, близкие к банкротству. Теперь мужчина не гнушался никаких вливаний. Внутри он также затаил одно заветное желание: выкупить остатки бизнесов своей семьи и вернуть то, что когда-то принадлежало первому поколению Шварцов.       Смотря на портрет Феликса Генриховича, мужчина гадко посмеивался. Только когда Вадим стал взрослым, стал владеть чем-то большим, чем квартира и автомобиль, он стал понимать, до чего же потешным и отчасти глуповатым был его дедушка Феликс, постоянно щебетавший об экзотических птицах и об архитектуре Барселоны начала XX века. Желание приобретать и накапливать неизбежно сталкивалось с непониманием того, кому же передать все свои начинания и плоды упорного труда.       «Мне нужен ребенок. Пока у меня есть силы и здравый рассудок, я передам ему все, что знаю и умею. Иначе любимые родственнички растащат куски и снова пропьют, проиграют и разбазарят» - думал Вадим, стуча пальцами по старинному английскому глобусу, выполненному на заказ в первой четверти XX века.       Шагая указательным и средним пальцами по материкам и океанам, хозяин поместья осознавал, как мало он видел в этом мире. Перед глазами проносились утомительные будни в офисе, однообразные разговоры с инвесторами и редкие встречи с родственниками на чьих-либо похоронах. Именно так прошел его третий десяток: мимолетно и уныло. Мысль о том, что и четвертый десяток не слишком то и отличается от третьего, до ужаса напугала Вадима, и, чтобы не свалиться от нахлынувших чувств, он приоткрыл окно. В кабинет проник морозный ноябрьский воздух, возвестивший о том, что зима близко.