Поместье сбывшихся надежд

      Поместье было охвачено атмосферой тревожной суматохи. На просторной отполированной кухне под чутким руководством Марка вовсю трудились повара. Предстояло представить лучшие из лучших блюд: пышного цыпленка в красном вине, жареную говядину по-бургундски, приторно сладкие профитроли, кальмары на гриле со шпинатом и тому подобные деликатесы.       Никита и Максим переодевались в парадную форму. Высоких молодых людей облачили не только в брюки, рубашки и жилетки, но и в черные фраки. Дворецкий со слезами на глазах вспоминал времена молодости, когда в этих же самых фраках принимали политических деятелей России девяностых.       — Вы не поверите, но сам Черномырдин с женой и сыном навещал прошлого хозяина. Тогда правительство остро нуждалось в финансовой помощи со стороны крупных капиталов, — рассказывал Дмитрий, пока молодые люди начищали друг друга ворсистыми щетками. — Собрались все представители первого поколения семьи Шварц. Тучные, с элегантными усами и живыми глазами, рыскавшими в тех договорах, что предлагало заключить правительство Черномырдина. Они были бойкими, смелыми, полными сил и энергии. А потом…Потом все пошло насмарку, — печально заключил Дмитрий, сидя в большом каркасном кресле.       Дело происходило в его кабинете. Под внимательным взором дворецкого происходили переодевания и приведения в нужную кондицию слуг, которым уготовили роль официантов на их первом в жизни приеме.       — А почему насмарку-то пошло? — поинтересовался Максим.       — Деньги вскружили голову беспутным дочерям Виктора и Якова. А потом и новый президент, и новые люди из его окружения…В вагонах поезда становилось тесновато, если вы понимаете, о чем я. Как хорошо, что Феликс Генрихович оставил поместье именно Вадиму Александровичу!       — Да, это верно. Он вдохнул в это здание новую жизнь, — заметил Максим.       — А по мне все также чересчур помпезно. Как можно жить среди такой роскоши? — сомневался Никита, разглядывавший себя в зеркале.       — Никита-Никита, — сокрушался дворецкий. — Ведь это не роскошь, а чувство вкуса!       — Странное чувство вкуса. Сколько можно было сэкономить. А сколько можно было бы продать? Да на такие деньги всю оставшуюся жизнь можно жить, — делился соображениями паренек.       Парни кончили переодеваться. Дмитрий по праву старшего напутствовал молодых людей, приводил в порядок распушившиеся волосы деревянным гребнем, поправлял фалды фраков и помещал бутоньерки в петлицы. Максиму досталась алая роза, а Никите – белая.       — Когда-то в поместье выращивались голубые розы. Настоящие голубые розы – только представьте себе!       — Никогда не видел голубых роз. Разве что в кино, — сказал Максим, осматривая свою розочку.       — Я бы с удовольствием одел голубую, — брякнул Никита.       — «Надел», — сквозь зубы поправил его Дмитрий.       За окном послышался возбужденный, крикливый звук мотора. Мужчины одномоментно угадали, чья машина вот-вот достигнет белокаменной лестницы. Дмитрий, оставивший парней наедине, кинулся встречать хозяина.       Софья и Марта Петровна заканчивали развешивать постиранные шторы, гардины и ламбрекены. Начиналась пора растапливания дровяных каминов и зажигания электрических. Зимняя тьма спустилась на землю, и оставшийся путь «Мерседес» преодолевал по слегка освещенной уличными фонарями дороге. Сам же дом пылал огнями. В нарушение прежних правил на один день разрешалось зажечь свет во всех помещениях.       Выбравшись из машины, проголодавшийся Вадим уловил дивный аромат французской кухни. Окна на кухне, располагавшейся в западной пристройке вместе с импровизированным баром, были приоткрыты. Морозный воздух проникал в душное помещение, наполненное запахами гриля и сырного соуса. На улицу же, высвобождаясь, выплывал дух Прованса и Бордо.       — Перекушу чего-нибудь легкого, — изъявил Вадим, обращаясь к дворецкому.       Тот принял из рук хозяина новое смоляного цвета пальто с бобровым воротником и широкими манжетами. Через несколько минут Вадиму подали греческий салат и запеченную картошку с укропом.       — Простите, что кормим вас едой прислуги, — неловко заявил Дмитрий, наблюдая, как хозяин быстро управляется с кушаньем.       — Нет времени, дорогой Дмитрий. Поможете выбрать костюм? Вы сведущи в моде, стоит признать, — перебил Вадим, утирая рот и руки белоснежным льняным полотенцем.       — Кажется, вы намекали, что я ретроград в деле стиля, — сконфуженно парировал дворецкий, забирая грязную посуду.       — Не говорите ерунды. Сегодня соберутся те игуаны и саламандры, для которых вычурность и помпа – главное в жизни. Нужно произвести впечатление.       — Вы это, как я полагаю, о братьях и сестрах? — невзначай спросил Дмитрий.       — Их не будет, уверяю. И слава богу, — смеясь ответил Вадим.       — Но ведь Максим попросил вашу мать пригласить и Любовь, и Ирину, и их детей. Татьяна, наверняка, откажется, но остальные…       — Что? – в ярости вопрошал Вадим. — Я не включал их в список! — после этой реплики хозяин со всей силой ударил по столу.       — Пожалейте ясень, хозяин, — виновато пробубнил дворецкий.       — Найдите Максима и велите подняться в мою комнату. Паршивец! Негодник! Да кто ему дал право приглашать…Приглашать…       — Ваших родных? — предположил Дмитрий.       — Чудищ из мифов Древней Греции! — бросил Вадим и устремился по лестнице на второй этаж.       Перепуганный дворецкий, не совсем понимавший, что же не поделили Максим и хозяин, отправился на поиски парня. Благо он застал его курящим в столовой для прислуги. Коротко и ясно передав послание Вадима, Дмитрий уселся в кресло, чтобы перевести дух. Он не стал уточнять причину гнева хозяина, потому как посчитал, что и сам мужчина сможет доходчиво объяснить слуге повод для недовольства. Присутствовавшие при объявлении этакого известия Никита и София обомлели. На счастье запыхавшегося дворецкого, давно не видевшего Вадима в таком настроении, Марта Петровна работала в прачечной. Всякие голоса со столовой тонули в бесперебойном шуме жутко-громадных стиральных машин.       И Максим внял приказу. В его движениях вновь появилась робость и опаска, как тогда, несколько месяцев назад, когда хозяин впервые пригласил парня к себе в кабинет. Лестницы продолжали поскрипывать, хоть и не так сильно. Наваждение владело Максимом, слабо ощущавшем почву под ногами. Густая пелена туманила взор. Он чувствовал, как подкашиваются ноги и начинает зудеть спина, что случалось с ним всегда, когда на парня находило сильное волнение.       Он трижды постучал, и из комнаты донеслось глухое: «Войди». Вадим ждал лишь его одного, ходя из одного угла в другой, дергая себя за длинные рукава пиджака, одеваемого на работу. Хозяин злобно пыхал, а в его сильных шагах чувствовалось острое неудовольствие.       — Вы меня искали, Вадим Александрович? — невинно спросил Максим, закрыв за собой дверь.       Комната была неярко освещена холодным голубым светом бра, помещавшихся около кровати с балдахином. Вадим так и не успел поменять кровать, распрощавшись разве что с постельным бельем и матрацем, принадлежавшем покойному дедушке. Он ступал и ступал по паркету, устланному большим мягким ковром с узорами стиля Дамаск.       — Я не хочу долгих прелюдий. С чего ты взял, что приглашение моих родственников – прекрасная затея? Кто тебя надоумил? — прикрикнул Вадим.       — Никто. Сам я, — понуро ответил Максим, опустивший голову. Парень наблюдал за своим отражением в начищенных до блеска черных туфлях, и в этом отражении его встречала безрадостная мина, полная горького сожаления.       — Я этих долбоебов, прости Господи, терпеть не могу! — Максим впервые услышал, как хозяин матерится. Особенно удивляло то, какую нелестную характеристику он дает своим родственникам.       — Почему сразу долбоебам? – набравшись смелости, уточнил Максим. — Почему так?       — Потому что! — гаркнул Вадим, а после чуть снизил голос. — Они дармоеды и лицемеры. Любят только деньги и кутеж, но не тебя или твою душу, — разочарованно констатировал Вадим, массируя височные области. — У тебя нет семьи, и тебе не понять!       — Ага, — обиженно выдал Максим, обреченно вздохнув. — Спасибо, что напомнили.       — Ну…То есть…Я не хотел обидеть. Извини, — неловко протянул Вадим. — Эй, парень! Ну ты что? — гораздо мягче, в сравнение с прошлыми репликами, спросил хозяин.       Теперь они словно поменялись ролями. Чувство вины испытывал не пригласивший никому ненужных родственничков, а позволивший неосторожную резкость. Вадим подошел так близко, что смог положить длинные жилистые руки на плечи собеседника. Максим хотел было попятиться. Неловкость положения вгоняла парня в краску, но в то же время заставляло неметь конечности.       — Прости, пожалуйста. День Рождения не дает мне право грубить. Видимо, ты хотел, как лучше, — предположил хозяин.       Он провел тонкими пальцами по спине сутулившегося слуги, остановившись чуть ниже ребер. Немного надавив, Вадим продолжил:       — В следующий раз лучше спрашивай, чтобы не было таких курьезов, ладно? — мягким шепотом спрашивал он.       — «Курьез». Такие конфеты есть. Вкусные. Мама часто их берет, хоть они и недешевые, — сменил тему Максим, улыбнувшись визави.       Вадим усмехнулся в ответ. Затягивать разговор не имело смысла, и, разрешивший глупую ситуацию, он попросил позвать дворецкого.       — Вы заметили мой подарок, Вадим Александрович? Над вашей кроватью висит, — протянул Максим, обращая внимание хозяина на «Осенний сплин».       Победившая на конкурсе картина гордо заняла достойное место в ансамбле спальни хозяина поместья. Мужчина, пораженный необычным подарком, обратился к полотну, но прежде всего к таинственной темной фигуре мужчины, пропорциями напоминавшего самого Вадима Александровича. Чередовавшиеся теплые и холодные тона, игравшие друг с другом разноцветные короткие мазки притягивали любопытного Вадима, и он неожиданно для себя обнаружил, что рассматривает знакомое полотно в течение нескольких минут: безотрывно и в полном молчании.       — Спасибо, — наконец проронил хозяин.       Его рука легла на сильно бьющееся сердце. Тяжелое стучание усиливалось, из-за чего смущенный сценой Максим легко посмеивался. Вадим Александрович более не был похож на тираничного руководителя, строгого во всем начальника и педанта-хозяина, требовавшего порядка и подчинения. То был особенный Вадим: его Вадим, как думалось слуге.       — Мы обязательно обсудим это, но позже. Скоро начнут съезжаться гости, — сказал Вадим, не отрывая взгляда от произведшего неизгладимое впечатление подарка. Максим, ничуть не обиженный, а, наоборот, довольный реакцией хозяина, отправился за дворецким. До прихода Дмитрия окаменевший Вадим продолжал изучать «Осенний сплин», как будто находясь в одном из десятков лучших мировых музеев. Но ни одна «Джоконда», «Неизвестная» или «Звездная ночь» не могли сравниться по красоте, замыслу и движению художественной мысли с картиной Максима, дорогого сердцу и волнующего мысли мужчины. По крайней мере, такого мнения придерживался он сам, обладатель незатейливого вкуса, слабо понимавший в искусстве. Отличить Репина от Серова представлялось таким же трудным, как остальным представляется трудным управлять той империей, которой полноправно владел Вадим.       А меж тем гости начинали съезжаться. Приодевший Вадима в старомодный смокинг с темно-синей бабочкой дворецкий подал рубиновые запонки, которые, по его мнению, вызвали бы всеобщий восторг. После консультаций домашнего кутюрье хозяин поместья стал дожидаться долгожданного прибытия приглашенных. Дворецкий объявлял гостей согласно списку, не то представляя, не то сообщая мужчине, кто явился в дом, освещенный приобретенными по случаю софитами. Небо над поместьем загоралось праздничными иллюминациями, и кучные облака уплывали вдаль, освобождая простор для них.       Иглокожие произносили дежурные, давно заученные поздравления, не желая внести разнообразие в скромный репертуар балаганного театра. Худосочные дамы и их толстобрюхие кавалеры расплывались в масляных улыбках, но более всего старались приехавшие с разных концов федерального округа докучливые родственнички.       — Поздравляю тебя, Вадичка, — сюсюкалась тетя Люба.       Женщина в некрасивом, маломерном платье тискала, душа в неприятных объятьях, сопротивляющегося племянника.       — С праздничком, племянник, — велеречиво произнесла тетя Ира и небрежно подсунула скомканный конверт с тем, чего у Вадима и без того было в избытке.       Сестры принялись обнимать и душить мужчину с удвоенной силой. Глупые, притворные нежности удалось прервать Норе, с которой Вадим водил пятнадцатилетнюю дружбу.       — Вадим, я не помешаю? — тепло спросила она, глядя на одухотворенных тетушек.       — Не будем мешать вашим интимным разговорам, Вадик, — рассмеялась тетя Люба, разом отпрянувшая от него.       — Пойдем чего-нибудь хряпнем, — прямолинейно заявила тетя Ира, подхватившая сестру и уведшая женщину в глубь гостиной.       — Как поживаешь? — продолжила Нора. — Я приехала самая первая. Ты, кажется, еще был наверху.       — Да, точно, — усмехнулся Вадим и почесал затылок. — Живу, как видишь. Теперь только здесь и бываю. Офис отдан во власть помощников, а остальным ведаю прямо отсюда, — рассказывал Вадим, здороваясь взглядом с новоприбывшими.       — Поздравляем, Вадим!       — Счастья и крепкого здоровья!       — Процветания! Процветания и достижения новых высот! — все желали и желали гости.       Дом наполнялся невообразимым амбре. Смешивались свежие нарциссы, привезенные из городских теплиц, сладкие духи с оттенками кардамона и шафрана, дорогая западная косметика, нанесенная на лица каждой дамы, за исключением Норы, не признававшей неестественной красоты. Однообразные поздравления заглушал плач одинокой скрипки и вторивших им альтов.       — Про твое поместье уже несколько месяцев судачат. Не унимаются, как ни странно, — делилась Нора, в руках которой оказалось два бокала с шампанским. — Выпей для храбрости. На тебе лица нет, — и девушка протянула хрустальный фужер.       — Правда что ли? Все так плохо? — удивился Вадим.       — Ты красный и белый одновременно. Хорошо себя чувствуешь?       В ответ на это мужчина залпом осушил горьковатое на вкус шампанское, мгновенно оживившись после утоления алкогольной жажды.       — Хороший совет. Мне стало в разы лучше, — заявил он и слегка приобнял подругу. — Ты одна?       — Сегодня – да, — многозначительно улыбнулась Нора, выскользнув из объятий мужчины. — Когда начнем ужинать?       Их разговор вновь прервали: на этот раз вмешались близнецы.       — Вадим, выглядишь потрясающе! — начал Толя.       — Поздравляем с Днем Рождения! Жена и доченька передают привет дяде Вадиму, — поддакнул Боря.       На обоих нелепо сидели мешковатые серые смокинги, сшитые не на заказ, а купленные в каком-то третьесортном магазине мужской одежды. Финансы братьев прохудились настолько быстро, что теперь они экономили не только на поездках за рубеж, но и на одежде. Невольно вспоминалась незавидная судьба тети Тани. Вероятно, и сегодня она работала со свиньями.       Мужчина с неохотой пожимал руки троюродным братьям, мечтая поскорей спровадить нежеланных гостей. Стоило близнецам заговорить с виновником торжества, как оркестр, состоящий из молодых музыкантов городской филармонии, заиграл с новой силой. Наконец все гости разместились в поместье, и хозяин предложил «нагулять аппетит» перед подачей ужина. И родственники, и знакомые, и старые друзья пустились в дикий пляс. Звенели бронзовые тарелки, пищал металлический треугольник, и пальцы пианиста пробегали по черно-белым клавишам, рождая чудные живительные мелодии.       — Ты же пригласишь Настеньку в поместье? Мы знаем, что у тебя тут животины полно, — спрашивал Боря, танцуя рядом с Вадимом.       — А моя жена тоже любит животных. Она ведь в благотворительной организации работает. Твой дом идеально подойдет для какого-нибудь приема, — громогласно заявил Толя, перекрикивая усиливающуюся музыку.       Гости с удовольствием получали из рук слуг хлопушки с конфетти и денежными купюрами. Взрывами они разрывали музыкальную атмосферу десятых-двадцатых годов прошлого века. Конфетти и купюры летели на всех, в том числе и на Максима с Никитой, спешно смахивавших их с плеч и петлиц фраков.       Вадим старательно избегал встреч с родственниками, кружащимися в безумных фигурах. Верочка не отступала от своей новой пассии – владельца сети фитнес-клубов, заполонивших всю область. Визгливая сестра больше фотографировала, нежели танцевала, и любая фотография, получившаяся или неудачная, сопровождалось радостным восклицанием. Верочка держалась за все приличные и приличные места кавалера, потому как, по слухам, его состояние приближалось к десяти миллионам.       Серая мышка Катя ютилась возле клетки с попугаем, накрытым плотной тканью. Сквозь нее тем не менее доносились какие-никакие комментарии какаду, и Катя спокойно выслушивала их, с отвращением глядя на бесноватую толпу, зараженную музыкой и европейскими игристыми винами. Неуместная по этому случаю юбка и махровые колготки делали девушку объектом внимания чванливой общественности, потому она мечтала затеряться, превратиться в такую же мебель, как и стол, на котором находилась золотая клетка. Рядом с птицей сестра Вадима чувствовала себя лучше прежнего.       — Дамы и господа! — торжественно объявил Дмитрий, дав перед этим указание стихнуть музыке.       Собравшиеся тотчас перевели заинтересованные взоры на дворецкого, распахнувшего двери.       — Кушать подано!       Изголодавшиеся гости, позабыв о растрепанных волосах, желтых пятнах в районе подмышек, блестящей от капелек пота кожи лица, ринулись в столовую, где заняли места в соответствие с подписанными карточками. Большинство приглашенных привезли целые семейства, включавшие и жен, и мужей, и детей, потому за длинным столом из молодого ясеня уселось по меньшей мере человек сорок. Знатный банкет внешне напоминал обеды и ужины в Букингемском дворце с той лишь поправкой, что в жилах гостей текла отнюдь не голубая, а обыкновенная, рабоче-крестьянская кровь. Чудом сколотившие несметные состояния несколько десятилетий назад, они, то бишь представители высшего света областного центра, набрасывались на аппетитных цыплят, тягучие французские супы и богатые белком морепродукты, доставленные из Норвегии и Дании.       Максим и Никита без устали подавали десятки новых блюд, потому как, расправившись с одной порцией, гости требовали новую. Они желали распробовать все то, что было заготовлено хозяином поместья, а точнее, его поварами. Слепящая роскошь и переливающийся в английских сервизах теплый электрический свет били в глаза, лишний раз доказывая, кто истинный господарь этого города. Чиновничьи семьи, партнеры по бизнесу и докучливые родственники с пиететом взирали на сидящего во главе стола Вадима. Тот невозмутимо вел короткие беседы с ближайшими соседями, исподлобья глядя на статную фигуру Максима, разносящего еду и напитки.       — Как жаль, что Елена Павловна приболела, — сказала Нора, отпивая розовое испанское вино. — Я бы хотела еще раз извиниться за тот бедлам, что устроила моя мать.       — А мама мне ничего и не рассказывала об этом, — поразился Вадим, впервые оторвавший взгляд от задницы Максима. — Речь о юбилее?       — О нем самом, — горестно подтвердила Нора.       Рядом с говорящими как раз оказался Максим. Парень осторожно взял суп из виноградных улиток и опустил на стол. Пробиравшее до дрожи в коленях волнение было заметно по испаринам на лбу и щеках. В довесок затворенные окна не пропускали хоть сколько-нибудь морозной прохлады, а система вентиляции слабо справлялась с таким нашествием.       — Все в порядке? — тихо спросил Вадим, глядя, как слуга подает тарелку с супом.       — Что, простите? — вырванный из транса парень перепугался.       Руки его дернулись, и порция горячего супа, предназначенного для Норы, полетела на турецкий ковер с золочеными кисточками. Часть бульона пролилась и на выглаженные Мартой Петровной брюки. Недоуменные гости одновременно кончили разговоры, чтобы посмотреть, что случилось во главе стола.       — Простите, — пробормотал парень. — Боже мой, что же делать, — лепетал он, сжимая руки в кулаки.       Бульон быстро впитывался в дорогой атлас. Максима поражала нестерпимая боль от ожога: еще пять минут назад суп из улиток томился на среднем огне. Присутствовавший в столовой дворецкий подхватил младшего слугу. На глазах у всех он советовал, как можно скорее привести себя в порядок.       — Еще раз простите, — уже громче добавил Максим, обращаясь и к гостям, и к виновнику торжества поочередно.       «Дебил. Долбоеб. Долбоеб конченый. Меня уволят. Или просто возненавидят. Пиздец. Как же больно…»       Боль физическая постепенно угасала, уступая место боли душевной. Небрежно скинув запачканные брюки и освободившись от фрака, в одной рубашке и трусах Максим смотрел на свое отражение в ванне. За дверьми слышались бодрые мелодии: вероятно, гости снова отправились танцевать. Теперь главный «бал» проходил в том самом танцевальном зале, где совсем недавно хозяин огласил свои пожелания относительно праздника.       В полном одиночестве с недовольной миной на лице смотрелся в зеркало Максим. Дрожь в коленях только нарастала, и вот он неторопливо спускается на пол. Скрюченный, полуголый парень сидит возле раковины и обвивает уставшими руками холодный сифон. Музыка лишь усиливается. Гром вальса раздается во всем поместье. Слабый лунный свет проникает в комнату через маленькое прямоугольное окно в верхнем правом углу. На улице свистит и звенит глухая метель. Воет и воет она, пока тяжелыми каблуками оббивают паркеты в танцевальном зале ехидны с утконосами. Прошло полчаса, но обессиленный Максим, раздосадованный оплошностью, продолжал сидеть возле раковины на студеной плитке. Раздавшийся громкий стук оживил задремавшего парня. Затекшие мышцы не позволяли моментально подскочить, и потому он еле-еле подымался. Не успев выпрямиться во весь рост, Максим пересекся взглядом с высокой темной фигурой, от которой веяло вином и отбивными.       — Ты с ума сошел? В таком виде на холодном полу? — обратился Вадим, запирая дверь на ключ.       — Откуда у вас…Хотя, что я спрашиваю. Наверняка, пришли уволить меня. Честно, я и сам надумывал. К дому я привязался, да и к его обитателям тоже, — бубнил парень, безумно краснея от последних слов. — Но из-за меня праздник испорчен.       — Все сказал? – равнодушно спросил хозяин.       Комната была не такой большой, чтобы было, где разгуляться двоим взрослым мужчинам. Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой по мере приближения Вадима.       — Все уже давно забыли об этом. С кем не бывает, дурачок, — фамильярно обратился он.       Его губы оставались на одном уровне с губами слуги. Тот боязливо взирал на вошедшего хозяина, и странная полуулыбка легла на уста. Как загнанный в угол заяц, трясся парень. Тряска эта легко ощущалась Вадимом, положившем руки на талию парня и придавившем собеседника к раковине.       — Боишься меня? — прошипел он.       — Немного, — но не успел Максим закончить, как броском кобры Вадим прижался к пухлым красным губам парня.       Он неустанно целовал Максима, то кусая, то облизывая губы. Хозяин поместья хищнически вгрызался в них, будто насыщаясь молодой кровью. Сердца обоих бились в сумасшедшем ритме, и в один момент словно синхронизировались. Вадим не отпускал парня, все сжимая и сжимая его, подобно удаву, обвивая жертву кольцами. Изредка он давал и себе, и ему возможность насытиться кислородом, после чего вновь целовал и спускался ниже, от подбородка к шее, кусая в районе гортани и слыша безумный хрип Максима. Так продолжалось несколько минут. Горячие члены обоих упирались в друг друга. На мгновение казалось, что стоит им освободиться от тканей трусов, как мужское семя, жаждущее вырваться наружу, выстрелит, как из пушки. В ушах давно стихла надоедливая музыка и смех беспутных гостей. И Максим, и его хозяин наконец делали то, чего так давно охотно жаждали, о чем тайно мечтали, но так и не осмеливались воплотить в жизнь. Теперь линия обороны была прорвана Вадимом. Именно он пошел в это наступление, и, как ему казалось, неприступная крепость парня пала, не оказав того сопротивления, о котором он вечно думал, которое вечно отстраняло мужчину от назойливых мыслей.       Но все хорошее имеет неприятное свойство заканчиваться. Вадим испугался, что его хватятся и бросят на поиски самых прозорливых и въедливых гостей. Ужас от мысли, что их могут застать в таком виде в полутемном помещении, охватил виновника торжества. Он ошарашенно отпрянул от парня, бросив: «Мы еще обсудим это».       Через минуту, приведя себя в порядок, Вадим отпер дверь и исчез в одном из коридоров, ведущих в танцевальный зал. Оставшийся наедине с собой Максим не мог проронить и слова, и пустая голова была избавлена от каких-либо дум. Постепенно возвращался и слух, и обоняние, и весь парень возвращался в этот холодный и мрачный мир, из которого вновь исчез вечно спешащий Вадим Александрович Шварц.