Поместье сбывшихся надежд

      «Мело, мело по всей земле…». За окнами в который раз разбушевалась вьюга. Она захватила город, погрузила его в непробудный сон. Посеянные осенью семена лености взошли пышным цветом. Редкие машины неслись по трассе, соединявшей областной центр со столицей, и их протяжные гудки и глухой гул моторов терялись в буране, окружившем поместье.       Гусей заперли в отапливаемом птичнике. Выпускать птиц в такую стужу было опасно, и Софья с Никитой два раза на дню проведывали пернатых, обряжаясь в стеганные меховые фуфайки, выданные дворецким. Они еще хранили запах прошлого, и в этом Дмитрий видел особую заслугу: только он единственный мог трепетно соединять хрупкое минувшее и суетное настоящее, старость и молодость, мудрость и пылкость.       В те дни Марта Петровна обстирывала слуг и хозяина, вечно причитая, до чего же любят некоторые в доме измазаться и испачкаться. Временами казалось, что, например, Никита точно специально не бережет рабочую форму, особенно при растапливании дровяных каминов. Женщина снимала и вновь надевала квадратные очки, чтобы лучше рассмотреть «трудные» пятна, с которыми придется повозиться вручную.       Настроение прислуги, галдящей на чем свет стоит, все больше и больше вступало в столкновение с хандрой Вадима Александровича. Хозяин редко выбирался из кабинета, и даже спальня с ванной некоторыми вечерами оставлялись без его внимания. Проведывавший каждое утро дворецкий делал замечания относительно ночевок в кабинете и пристрастий мужчины к элитному алкоголю. Тот самый глобус, по которому хозяин шагал указательным и средним пальцами, был тем еще складом для шотландского виски, ирландского скотча, американского бурбона и французского коньяка. Каплей за каплей Вадим испробовал все, что дожило в глобусе до открытия несметных залежей.       — Вадим Александрович, дорогой, — начинал обыкновенно дворецкий, — разве можно так? За окном непогода, но быть может сеанс кино? Вышли какие-никакие новинки. Ведь у вас есть подписка? Про какую-то подписку мне Максим все уши прожужжал, но говорил, что вам будет, что посмотреть.       — Разберусь, — безучастно бросал хозяин. — Я даже не думал, что коньяк может быть таким вкусным. Мама приучала пить только вино, — рассказывал он, и при упоминании выздоровевшей недавно матери хоть какой-то отблеск слабого огня появлялся в усталых глазах.       — Вы уже не в том возрасте, чтобы выпивать. Я вот себе по праздникам позволяю настоечки пару капель. А вы… — причитал Дмитрий, забирая грязные бокалы. — Ужас, как пахнет! Не изъять ли мне бутылки?       — А не засунуть ли вам свою настоечку в попу, Дмитрий? — злостно рычал Вадим, опрокидывая поднос с бокалами.       Они с треском разбивались об деревянный пол, а взбешенный неприятным звуком хозяин ударял по столу и жалобно скулил опосля, потому как дуб был гораздо крепче тридцатитрехлетнего мужчины.       — За что ж вы так, хозяин? Откуда эта хворь на вас нашла? — вопрошал Дмитрий. — Надо бы позвать Максима. Пускай приберет, пока никто не поранился, — гораздо тише, произнося мысли вслух, говорил он.       Дворецкий не раз замечал о трепетном отношении и Максима к хозяину, и наоборот. Думая, что дружеская беседа, насколько позволяла социальная дистанция, разбавит печаль мужчины, Дмитрий желал обратиться именно к Максиму.       — Не надо его! Не надо! — напугано отвечал Вадим.       Хозяин поместья вновь и вновь ложился на продавленный диван. Небрежная щетина начала превращаться в растрепанную, неухоженную бороду, в волосах которой застревали кусочки колбасы и сыра, служившими отменной закуской к алкоголю разных сортов.       — И все-таки, хозяин… — продолжал Дмитрий. — Вас и в офисе разыскивают. Трубку не берете, на связь не выходите. Новый Год на носу в конце концов. Как же нам быть?       — «Нам»? Вы имели в виду одну лишь прислугу? — разочарованно спрашивал мужчина.       — Разумеется, нет. Мы одна семья, и каждый волнуется за ваше самочувствие, а прежде всего…       — Я устал, — прервал его хозяин поместья. — Поиграйте в карты, посмотрите фильмы, почитайте книги. И не пускайте ко мне никого, слышите?       — Но почему?       — Идите вы к черту, Дмитрий! — разъяренно прикрикнул Вадим и кинулся обитой бархатом подушной в пожилого мужчину.       Тот лишь смиренно поднял ее и вернул в кресло, не выдав на лице ни тени сомнений или волнения. Тяжело вздохнув и поклонившись, он выполнил просьбу хозяина. Теперь он остался совершенно один, впрочем, как сам того и желал.       Шум неприятной перепалки быстро достиг первого этажа. Совсем недавно с улицы вернулись Никита и София, откормившие гусей на славу. Беспокойные взгляды слуг, услышавших брань и биение посуды, пересеклись с удрученным взглядом дворецкого. Он, как мог, торопился сбежать по лестнице.       — Что-то случилось? — начала София, бросившаяся к нему, как дочь бросается к отцу, вернувшемуся после тяжелого рабочего дня. — Что-то с хозяином?       Переживавшая девушка была готова прижаться к тучному дворецкому, потому как он всегда источал стабильностью и покоем. Теперь же неожиданные перемены, произошедшие и в его настроении, пугали Софию. Никита держался чуть поодаль, старательно пряча переживания за мужским безразличием к излишней чувствительности горничной.       — Может, акции падают в цене? Не видать тебе, милая, акций, — шутил Никита.       — Ну и сухарь же ты, Никита, — огрызнулась София. — Почему ты такой жестокий?       — Я жестокий?       — Ты, — мгновенно ответила она.       — Прекратите сейчас же! — заявил дворецкий. — Дома и так черти что происходит, так еще и ваша ругань, — жаловался Дмитрий. — Хозяин не в настроении, и что делать с этим — ума не приложу.       — А что разбилось? Я уберу сейчас же, — запищала София.       И без команды дворецкого девушка по мановению ока вооружилась бы совком и желтым веником, прутья которого были крепко связаны, как и слуги в поместье.       — Тебя, София, он точно не захочет видеть. И убираться – только злить, — печально констатировал Дмитрий.       — Тогда, может, я? — искренне спрашивал Никита. — Может ему нужен собеседник с юмором и остротами? Конечно, понимаю его. На улице пурга, дома холодно, а поговорить и не с кем. Но я-то знаю подход к любому человеку, так что…       — А тебя и подавно ждет судьба разбитых бокалов, — перебил дворецкий, махнув на обоих рукой. — Кого он примет, так только Максима. Только на него он и глядит, как ребенок на мать. Будто бы и не слуга он, а, скажем…Хотя, оставим. Нечего нам сплетничать про Вадима Александровича. Трудные времена сейчас. И биржа стоит, и политические новости не радуют. Сделка за сделкой проваливается после празднования Дня Рождения. Уж очень пужаются хозяина-холостяка. И правда ведь пусто в доме-то…Пусто и холодно, ребята, — по-отечески обратился Дмитрий.       Вырвавшийся из груди вздох отдавал сожалением и апатией. Руки слабо опускались и у дремучего властелина поместья, видавшего картины пострашнее, нежели хандра Вадима Александровича. И все-таки даже дворецкого поражал это вирус, эта зараза сплина, передававшаяся воздушно-капельным путем. За ним грузно опускали голову и другие. Тень всеобщего уныния нависала над домом, и никакой свет, слабо мерцающий в пустующих гостиных и залах, не будил к жизни ни слуг, ни хозяина.       Вадим глубоко тосковал по прошлому, но прежде всего по отцу. Оглядывая все то, что окружало и продолжает окружать небритого мужчину, он вспоминал вечно занятого, но любящего и заботливого Александра. Перед глазами проплывали померкшие образы семейного ужина. Поверить только, что Вадим помнил последние годы изживающей себя империи, разлагающейся и распадающейся. До чего же судьба страны напоминала судьбу собственной семьи, где за ажуром и лоском, представленным на поверхности, на глубине организма скрывалась настоящая доброкачественная опухоль, медленно, но верно пожирающая организм. Но было что-то в этих ранних детских годах светлое и по-особенному семейное.       Александр был фарцовщиком, как и его отец. Они всегда относились и к советскому строю, и к его идеологии, пропахшей нафталином, даже не с предубеждением, а с открытой враждой, отчего дедушка Вадима по отцу успел прочувствовать на себе все прелести советской тюрьмы. Но предпринимательская жилка, питавшая энергией жизни отца и деда, не давала покоя, и потому во времена перестроечные дело пошло спокойнее и лучше.       Однако, несмотря на занятость, несмотря на большой риск и постоянную конкуренцию, Александр не забывал о сыне. Сын, как выяснится позже, связывал его с женой лучше, чем давно выдохшаяся любовь. И с теплотой вспоминал Вадим семейные вечера, приготовленную на скорую руку курочку и картошку с укропом, ибо все лучшее, как известно, всегда ищется в прошлом, а нисколько не в настоящем или будущем.       На Елену Павловну давили общественные догмы, а она волей-неволей давила на сына, вовсе не желая зла. Напротив, женщина понимала, как одиночество, подобно щелочи, разъедает душу и губит то светлое, то последнее, что остается в ней к пятидесяти и шестидесяти годам. Она, оставленная мужем, не имевшая близости с двоюродными сестрами, чьи родители давно скончались, пыталась наладить если и не свою жизнь, то хотя бы жизнь сына – единственного, дарящего радость и облегчение во времена смутных терзаний.       Отпрыск и без нее отлично понимал скверность положения. Более всего раздражала фигура дворецкого, такого же старого и одинокого, как и Феликс Генрихович, как и будущий Вадим. Спасаясь от туманного будущего в алкогольных парах, мужчина с ужасом отвергал одну лишь мысль о том, что когда-то придется состарится. На днях он увидел свой первый седой волосок, совсем не волос. Он был короток и тонок, но его серебряная седина заставила хозяина поместья остолбенеть.       «Вот оно...Начинается» - думал Вадим, осматриваясь по сторонам.       Мощные стены старинного дома окружали мужчину и давили на него всей своей силой, и он, ютящейся в небольшом (по меркам остального поместья) кабинете, суетно отгонял думы о старости и одиночестве. А они все довлели и довлели над ним, никак не отпуская. И чем больше Вадим пил, тем сильнее страдал хандрой и унынием. Попытки укрыться оказывались тщетны. Он неизбежно возвращался к сознанию того, что у него нет жены, нет даже одного ребенка, которому можно было передать внушительных размеров наследство.       «И бог с ним, с наследством…Но ведь никого нет. Уйдет мама, уйдут тетушки. Уйдет дворецкий, уйдут друзья и враги, а я, глубоко старый и плешивый, вонючий и жалкий, буду умирать, как умирал дедушка Феликс. Я буду точно так умирать в полном одиночестве, пока молодые слуги, полные соков жизни, будут поигрывать в дурачка и смеяться с глупых сериалов. Все повторится…».       И тогда накатывала новая волна горести, в которой тонула и вера, и надежда, и возраставшая любовь к Максиму, разгоравшаяся подобно адскому пламени. Оно испепеляло внутренности, туманило рассудок, но высокий и в меру скромный паренек, весьма талантливый, по его мнению, художник и исполнительный слуга, не оставлял его.       Он неизменно сопровождал мужчины и наяву, и во сне, и вся тогдашняя жизнь Вадима Александровича сосредоточилась на одном Максиме.       На следующий день, когда прошло больше суток с тех пор, как хозяин перестал принимать пищу, в дверь кабинета сначала робко, а после добавив силы, постучали. Вадим беспокойно ворочался во сне, и стук в дверь усилил неприятные видения. Стук не прекращался. Мужчина, как кошка лапами, дергал пальцами во сне. Вдруг дверь распахнулась. Желтый свет озарил продавленный диван, на котором в расстегнутой рубашке и приспущенных брюках, похожий на бомжа, валялся Вадим Александрович.       Он неохотно разлепил заспанные глаза. Они продолжали слипаться. Сквозь муть еще не спавшего с глаз сна мужчина плохо представлял, кто же стоит перед ним, но постепенно, со временем, привыкая к яркой вспышке света, Вадим осознал, кто вошел в кабинет.       — Здравствуйте, Вадим Александрович, — беспокойно поздоровался Максим, прикрыв дверь. — Хорошо, что не закрылись. А то ломать пришлось бы.       — Я тебе сломаю, — ощетинился мужчина, разомкнув сухие губы.       Максим молча приблизился к окну. Раздвинув вишневые шторы, парень заметил, как быстро стемнело на улице. Метель чуть улеглась, и через стекло виднелись парковая аллея, занесенные снегом дорожки, покрытые снеговыми шапками еловые лапы. Он приоткрыл окно, чтобы впустить свежий воздух в царство мрака, пропахшее перегаром и потом. Попутно слуга зажег настольную лампу.       — Сдурел, что ли? Холодно, — демонстративно поежился Вадим.       — Держите, — Максим накинул на хозяина шерстяной плед, оставленный на кресле.       — Так лучше?       — Гораздо, — упрямо процедил хозяин, укутавшийся в плед. — Чем так пахнет?       — Действительно, — рассмеялся парень, продолжавший возвышаться над небритым Вадимом.       — Сколько ж я спал? Который час?       — Шесть вечера.       Вадим, явно не ожидавший такого ответа, застучал зубами.       — Дела, — мрачно протянул он. — Не шутишь же, надеюсь? Где мой телефон?       — Не шучу, Вадим Александрович, — спокойно ответил Максим.       Порыскав глазами, он обнаружил отключенный смартфон на крепком дубовом столе. Сам стол был залит липким и пахучим коньяком, начавшим впитываться в дорогое дерево.       — Держите, — сказал парень, протягивая телефон.       — Разряжен, — буркнул Вадим, отбросив телефон в сторону. — Сначала выключил звук, потом просто включил. Зарядки было мало. Я и не стал заряжать. Меня правда все искали?       — Телефон не замолкал. Каждый час по несколько звонков, — рассказывал Максим, все больше возвращая хозяина в реальный мир.       — Боюсь представить, какая паника в офисе. А что СМИ? Максим заметно занервничал. Он завел руки за спину, начав раскачиваться взад-вперед.       — Вам нужно поесть, Вадим Александрович. Принести вам горячее? — перевел тему парень.       — Что говорят о моем внезапном исчезновении в СМИ? Или молчат? — напирал Вадим.       — Суп или что-то жареное? Я бы настаивал на супе, потому что у вас мало сил, — не обращая внимания на вопросы мужчины, советовал слуга.       — Да ответь же ты, черт возьми! – выругался хозяин. — Ответь мне!       — Сами узнаете, хозяин. Я особо не читаю новости. Вроде ничего криминального не говорят, не пишут, — пожал плечами Максим. — Вижу осколки. Я за веником и совком.       Через несколько минут слуга молча избавился от последствий гневной вспышки мужчины, хладнокровно наблюдавшего за уборкой.       — Мы так и не поговорили с тобой. Ты же еще помнишь, что мы целовались?       — Вы про то, как сбежали и больше не встречались со мной? А потом ушли в небольшой запой? — нахально вопрошал парень, утилизируя осколки в мусорном ведре.       — Не читай мне нотаций, парень, — недовольно прошипел Вадим. — Присядь лучше, — и он поманил слугу указательным пальцем.       Теперь они сидели вместе. Ради приличия хозяин поместья застегнул пуговицы рубашки, кроме верхней, и натянул протертые штаны, ставшими такими из-за ползания на коленях. Уличная свежесть постепенно разбавляла удушливый, смрадный запах кабинета. Ветер легко колыхал итальянские шторы, а снизу доносились реплики какаду. Очевидно, с ним заговорили София или Никита, любившие подискутировать с птицей, а иногда и подразнить кичливого Жоржа.       — У тебя кто-то был? Ну…Любовник там, парень? — неумело начал Вадим, стараясь не смотреть в глаза парню.       Тот хмыкнул в ответ, но мнимая самоуверенность не спасла бледные щеки от моментального покраснения.       — Никого. И поцелуй наш был вообще-то первым в моей жизни, — неуверенно признался Максим, подвинувшись чуть ближе.       — Шутишь? Сколько ж тебе лет, парень?       — Двадцать, — спокойно ответил Максим.       — Дела…Не обращай внимание на старого развратника, потерявшего девственность в шестнадцать, — сказал мужчина и искренне рассмеялся, вспомнив ушедшую юность.       Представив на минуту молодого безусого Вадима, наверняка, имевшего популярность и у парней, и у девушек, Максим стушевался. Под брюками и тканью трусов стал не вовремя, как и всегда, нарастать небольшой бугорок, стоило лишь подумать о первом сексе хозяина.       — Но я давно ни с кем…Ну ты понимаешь…Ни секса, ни тем более отношений. Я совсем забыл, какого это, — рассказывал Вадим, тоже придвигаясь ближе.       Их плечи соприкоснулись, и какой-то электрический разряд пробежал между ними. От неожиданности оба отпрянули, но затем снова сблизились. И Максим, и Вадим избегали взглядов друг друга. Казалось, что один миг – и кто-то из них превратится в камень. Собственно говоря, ноги хозяина постепенно каменели, и ему было тяжело сдвинуть их с места. Они словно вросли в пол, и лишь сталкивающиеся от дрожи колени напоминали о том, что кровь и жизнь еще не покинули их.       — У меня вообще не было, — еще раз обратил внимание на любопытный факт парень. — Правда, не понимаю вас порой. То вы обнимаете меня, трогаете, даже целуете, то сбегаете и старательно избегаете встреч. Думаете, это незаметно? — чуть строже спросил он.       — Понимаю, о чем ты говоришь. А вот тебе не понять меня, — в привычной манере ответил Вадим, закинув ногу на ногу. — Хотя признаюсь, что такого трепета мне еще никто не внушал. Я старше, я богаче, я твой начальник, а в твоем присутствии робею, как подросток, — сознался мужчина.       — Но целуетесь вы, конечно, мощно. Я аж опешил. Думал, что упаду в обморок.       — Извини, наверное, влияние алкоголя, — попытался отшутиться хозяин.       Он покровительственно взглянул на слугу, притянув его к себе. Максим, сам того не ожидая, опустил голову с уложенными и чистыми волосами на колени Вадима. Мужчина принялся поглаживать парня, и тот довольно замурчал, пародируя древнего шерстистого кота, живущего в поместье почти двадцать лет.       — Как мурчишь, как мурчишь, — смеялся Вадим. — Котик настоящий.       — Котик? Хорошо звучит, — хихикнул парень и потерся головой о колени, еще больше вживаясь в роль когтистого усача.       — Да, котик, - подтвердил Вадим. — Будешь котиком, но только для меня, — прошептал он, почесывая за маленькими ушками. — Можешь входить без стука, кстати говоря. Почаще навещай меня. Обещаю, что не буду делать вид, будто тебя не существует.       — Что же изменилось, Вадим Александрович?       — Не знаю, но…— взял паузу хозяин. — Но…Когда ты приходишь и заговариваешь со мной, то внутри появляется необъяснимо огромная жажда жизни. Смысл что ли, какой-никакой, — пытался объяснить он, добавляя в конце каждой фразы томный вздох.       — Так я ваш смысл? — смятенно спросил Максим. — Зачем я вам?       Повисла неловкая пауза, вызванная потаенной смутой Вадима. Тот не до конца разбирался в тонкостях организации собственной души. Он знал лишь то, что присутствие парня поднимает настроение, а его аппетитные формы будят животное желание. Сознаваться, что впервые за несколько лет Вадим возжелал молодого человека, не хотелось. С другой стороны, мужчина отдавал отчет, сколько молодых и не очень парней и мужчин прошло через него за столько лет, а потому симпатия к Максиму значит несколько больше, чем просто жажда секса и юной плоти. И все-таки Вадим продолжал вожделеть и острые выпирающие ключицы, и манящие мягкие губы, и теплые жилистые руки с расходящимися фиолетовыми венами.       — Почему вы замолчали? — вновь спросил слуга.       Он отполз от хозяина, а после и вовсе встал, обратив взгляд на мужчину, копавшегося внутри себя в поисках хоть какого-то сносного ответа. Поиски оказывались тщетными, но и отвечать что-то заезженное, что-то тривиальное, состоящее из трех слов, казалось глупым. Молчание затягивалось. Максим наконец прикрыл форточку и поправил шторы.       — Больше всех волновалась ваша мама. Мы убеждали ее, но она до последнего отказывалась верить. Говорила что-то вроде «материнское сердце не обманешь». Она настоятельно просила о встрече в ресторане.       — «Пуанкаре»? — выйдя из транса, уточнил Вадим.       — Так точно, хозяин.       — Ну что ж, собирайся. Поедем вместе, как я приведу себя в порядок.       — Вы это серьезно? Но кто я такой, чтобы быть там?       — Мой личный помощник. Отныне ты не убираешься в доме и не делаешь прочую работу. С животными играйся, ухаживай, но остальное… — протянул мужчина, самодовольно улыбнувшись. — Освобождаю, короче говоря.       Пораженный таким решением Максим еще долго не находил, что ответить. В конце концов он оставил хозяина, которому предстояло помыться, выбриться и принарядиться по случаю встречи с мамой.       Отмокая в набранной кем-то из слуг ванной, хозяин поместья долго размышлял над тем, как выстраивать отношения с парнем и стоит ли их вообще выстраивать. Внутри боролись жестокие бури сомнений, пытавшихся разубедить в желании сблизиться с Максимом. Мужчина слабо представлял себе, как может выглядеть их союз, тем в более в этих краях. Чудовищные заголовки газет и дурацкие названия телесюжетов запестрят, как только пройдет хоть и маленький, но гаденький слух. Вадим как никогда прежде был озабочен вопросами безопасности и приватности.       «Есть ли вокруг меня те, кто готовы продаться? Кто сдаст меня? Но ведь я хорошо плачу и забочусь о моих людях. Но что подумает общественность, когда Максима рядом со мной будет все больше и больше? А как это повлияет на маму? Остается нерешенным вопрос с наследством…С женитьбой…С детьми…».       И океан невыносимых, отвратительных мыслей тянул мужчину на дно. Иногда он опускался под воду, задерживая дыхание. Вадим представлял себя задохнувшимся, умершим во время принятия ванны. Уже виделась суета вокруг голого трупа, слышался визг Марты Петровны и Софии, скорбный, непритворный плач матери. Но более всего представлялась горестная мина Максима, и только одна эта картина отводила Вадима Александровича от любой мало-мальски серьезной мысли о самоубийстве. Ему снова хотелось жить и расширять бизнес-империю. Ему снова хотелось любить и быть любимым!