Двадцать лет назад
Ибрагим растерянно перебирал бумаги на столе, то и дело пытаясь понять, почему Александра отказала ему во встречи, передав всего лишь слово «нет» через свою подругу Гюльнихаль. Плохое предчувствие удушало мужчину, что и без этого каждый день боялся узнать, что его лучший друг пригласил к себе возлюбленную Паргалы на ночь. За высокими дверьми послышались многочисленные шаги со стороны гарема, а значит можно и домой отправляться, Султану он точно не понадобится этим вечером. Лишь взглянув на оставшийся беспорядок, Ибрагим ухмыльнулся, а затем надел свой кафтан и отправился прочь из кабинета, не отрицая в голове интереса: что за Хатун сегодня осчастливит Повелителя и доведет до истерики Махидевран? Девушку не было видно из-за толпившихся вокруг служанок и Сюмбюля-аги, что учтиво поклонился визирю, как только приметил того. Усмехнувшись, Паргалы решил подозвать евнуха, о чем тут же пожалел. Лучше бы он не знал, не видел… Вокруг пропали все краски этого мира, а в ушах стояла полная тишина, в которой отчетливо был слышен лишь стук разбитого сердца. — Вы что-то хотели, Паша? — Мм… Да, я хотел узнать, почему эта Хатун сегодня идет к Падишаху? Евнух замялся, не желая делиться тайной, в которой он за мешочек золота продавал ночь с Султаном, но Ибрагим и не дождался ответа, в два шага оказавшись у рыжеволосой. — Уйдите. — строго произнёс грек, смотря на служанок и охрану, которые тотчас поспешили ретироваться оттуда. — Что ты здесь делаешь? — Иду к Падишаху. — слишком равнодушно, чтобы он поверил, произносит Александра. — А что? — Почему не предупредила? Я бы что-то придумал, нашел решение! — Я сама решилась на это, Паша. Не стоит устраивать сцен, нас могут услышать. — намекая на удивленного Сюмбюля у кабинета Визиря, шепнула девушка. — Вот чего стоила твоя любовь… — разочаровано ухмыльнулся Ибрагим, намереваясь уйти. — Уж ты бы молчал. — наконец обернулась она на своего собеседника. — О чем ты говоришь? Я ночи не сплю, чтобы придумать, как забрать тебя отсюда без последствий для нас обоих! — Видимо, этими ночами помогает тебе думать сама Махидевран Султан. — хмыкнула Александра и, под удивлённый взгляд Паши, три раза постучала в дверь Сулеймана. — Надеюсь, ты не станешь убивать меня, если она пригрозит снова раскрыть вашу связь. Ибрагим не успел и слова произнести, как из покоев Султана раздалось «войди» и девушка ушла, закрыв дверь в их совместное будущее.В настоящее время
Встряхнув и без того тяжелой головой, дабы прогнать ненужные сейчас воспоминания, Ибрагим взглянул в окно. Возвращаться к себе во дворец Паргалы не хотел. Странное желание быть за стеной той самой комнаты, будто нравилось страдать, эдакий мазохист, однако, так ему было спокойнее, не утихала надежда, что все разрешится, но если бы он знал, чем на самом деле закончится этот мучительный вечер…***
Хюррем сидела на небольшой тахте перед зеркалом, пока заботливые руки рабынь готовили ее к вечеру с Сулейманом. Почему-то сейчас, будто была наблюдателем со стороны, в отражении зеркальной поверхности женщина видела ту самую Александру, что оказалась впервые в покоях Султана, не сдержав гнева на полюбившегося ей Визиря и изменив жизни не одного десятка людей. Возможно ли жалеть о прошлом, когда в настоящем у тебя пятеро прекрасных детей, ты — великая Султанша, тобой восхищаются и завидуют? Возможно. Стыдно, горько, но правдиво. У нее могла быть совсем другая жизнь. Она бы с улыбкой встречала Ибрагима по вечерам в их доме, приготовив его самые любимые блюда собственными руками, затем слушала бы и слушала его рассказы о государственных делах. Вечера бы они проводили в саду, где Паша бы исполнял пробирающую до самого сердца мелодию на своей скрипке, а Хюррем бы любовалась его красивым лицом, что освещала лишь полная луна. Находясь в часе от того, чтобы оказаться в снова чужих руках, что так и не стали родными за двадцать лет, Хасеки вдруг почувствовала себя беспомощной. Ей хотелось увидеть Великого Визиря, дабы снова где-то в глубине кофейный глаз разглядеть такую нужную сейчас поддержку. — Оставьте меня! — эхом раздаётся в покоях Госпожи ее крик, что заставляет служанок подпрыгнуть, но тут же повиноваться. — Ааа! Стоило рабыням покинуть помещение, все содержимое туалетного столика летит на пол не без помощи рыжеволосой Султанши. Ладони упираются в деревянную поверхность, пока зелено-голубые глаза впиваются в свое же отражение, грозясь сжечь его. — Кого же ты ненавидишь на самом деле, Хюррем? Его или себя? — шепчет женщина, поджимает губы и быстро хлопает густыми ресницами, дабы избежать слез. — Ты — рабыня своего прошлого, заложница чувств к предавшему тебя мужчине. Хюррем резко отталкивается от стола, разворачивается к постели, дабы достать из тумбы флакон с любимыми маслами, а когда же она достигает цели, что-то совсем надрывается внутри. — Ненавижу! — кричит Хасеки, пока заветный флакон летит в ее собственное лицо, отраженное в зеркале. Повязав платок, она срывается, хлопает дверьми и устремляется прямо в кабинет Великого Визиря. Практически бесшумно движется по коридорам, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания, а, достигнув цели, бесцеремонно врывается внутрь, заставляя Пашу отвлечься от вида из его окна и на минуту стать немым от шока. — Прохлаждаешься, Паша? — плавно подходя к мужчине, еле слышно, но не без усмешки, произносит Султанша. — Шли к Повелителю и решили проведать меня, Госпожа? — избегая прямого контакта глазами, отвечает он более резко, чем хотелось бы. — Я польщен. — Неужели тебя это не беспокоит? — Что конкретно? — Я, Сулейман и все произошедшее ранее… — пытаясь поймать его взгляд, Хюррем то и дело вертит головой, но безуспешно. — Не этого ли вы добивались, сживая со свету Фирузе Хатун? — Ты думаешь, что все ради места в постели Падишаха? Думаешь, меня так волнуют его штаны? — Ну, а ради чего тогда? В свое время вы виртуозно отодвинули Махидевран Султан на второй план, видимо, хотели повторить свой успех. Пока Ибрагим усердно рассматривает рисунки на ковре под их ногами, славянка в который раз для себя подмечает, что с возрастом он стал лишь красивее. И пусть она наизусть знает все черты его лица, каждый раз Госпожа будет находить в нем что-то новое, неизведанное ею самой. — Паша… — двумя пальцами, медленно, будто боится обжечься, Хюррем касается его подбородка и поднимает мужское лицо вверх, дабы он посмотрел в ее глаза и увидел скопившиеся слезы. — Я не хочу… Паргалы не сразу понимает, что Султанша имеет ввиду, но все становится прозрачнее, когда она, не сдерживая себя, бросается ему в объятия и тихо всхлипывает. — Хюррем… — тяжелая рука оказывается на рыжей макушке, а вторая обнимает подрагивающие плечи. — Госпожа моя. Слыша, с какой нежностью и горечью произносит он эти слова, женщина еще больше заходится в рыданиях, не волнуясь о том, что их могут застукать. — Нам… Нам надо что-то придумать, не знаю, пусть Сюмбюль скажет, что ты больна или… — Сегодня это поможет, но завтра? Сколько еще будет продолжаться эта мука? — задаёт риторический вопрос Хюррем, не ожидая ответа на него, пока Ибрагим осознает, что говорит она совсем не об одной ночи. Гнев выходит из грека ударом по ни в чем неповинному кувшину с водой, что с грохотом падает на пол после встречи с ладонью мужчины. Хюррем отпрыгивает, но совсем не боится его, за двадцать лет, что они упорно соревновались, она поняла: он не причинит ей вреда, даже если от этого будет зависеть его собственная жизнь. — Найди выход, прошу тебя. — на ватных ногах Султанша вновь приближается к нему, чтобы протянуть руки и разместить их на его широких плечах, а после едва ли не задохнуться в таком родном запахе. — Я постараюсь, милая, постараюсь… — прижимая женщину за талию к себе ближе, целует в лоб и вдыхает ее запах, а после шепчет Ибрагим, но сам себе не верит. Тишину разрезает суета за дверью, а после оба слышат голос Султана, что произносит их приговор. — Приведите ко мне Хюррем Султан.***
Михримах, чье сердце переполняла радость после новости об улучшении состояния брата, перебирала страницы книги под шумные игры Селима и Баязида. — Мальчики, может вы пойдете к себе? Даже почитать не даете! — возмутилась старшая сестра. — У тебя покои просторнее, чем наши на двоих! — возмутился Баязид, не переставая отвечать деревянным мечом на выпады своего рыжеволосого брата. — Не переживай, скоро она выйдет замуж за Рустема и эта комната станет моей. — Селим! Почему это покои станут твоими? — Потому что я так хочу. — нахально улыбался наследник своему брату, не замечая, как закипает сестра. — Достаточно! Быстро к себе! — встав с тахты достаточно резко, скомандовала Михримах. Луноликой госпоже не требовалось повторять дважды, братья немедля ретировались из покоев, оставив ее наедине со своими мыслями. Султанша боялась повторить судьбу матери и прожить всю жизнь с нелюбимым человеком. Преодолев определенный возраст, она ни раз замечала за своей Валиде маниакальную одержимость Ибрагимом Пашой. Делая вид, что не замечает, Михримах подмечала каждый разговор Хюррем с верным Сюмбюлем и удивлялась: что делить двоим людям, что достигли таких высот? Сейчас становилось понятно, почему Хасеки отреагировала на новость о запретной связи между Визирем и Нигяр Калфой достаточно своеобразно. Дочь слышала, как ее матушка смеялась об этом с главным евнухом, то и дело повторяя «меня не удивляет это, Сюмбюль, мне известно, что он падок на женские чары». Но так же Михримах видела и слышала то, что не довелось другим. Как-то вечером ей не спалось, тогда был тяжелый вечер, ведь все узнали о связи Великого Визиря, а потом девушка решила проверить мать, зайдя в ее покои через комнату Джихангира. Хюррем не слышала осторожных шагов своей дочери, не подозревала, что у ее душевных терзаний есть тайный зритель. « — Я ненавижу тебя, Паргалы Ибрагим… Как же я тебя ненавижу!» Повседневная фраза Хюррем Султан, но в тот вечер она почти беззвучно произносила ее и заходилась в нечеловеческих рыданиях, то и дело царапая простыни, хватаясь за них, как за последнее, что может спасти ее от крика, который разбудил бы весь дворец. Михримах тогда покинула комнату женщины в смешанных чувствах, не сказала и слова родительнице на следующий, да и в остальные дни. Тогда она и подозревать не могла, как скоро перед ней раскроется страшная тайна Хасеки Хюррем Султан: любви к Падишаху не было, она всегда любила только лишь Ибрагима Пашу. Смахнув слезу, выступившую от воспоминаний о боли, что пережила ее матушка, Михримах улыбнулась и прошептала: — У меня будет другая жизнь… И вскоре бы единственная дочь Султана Сулеймана уснула бы в своей постели, видя прекрасные сны о будущем с Бали беем, но стоило лишь сделать шаг, как она услышала душераздирающий крик Хюррем Султан. — Мамочка?***
— Мехмед, сыночек! — смеется рыжеволосая девушка, то и дело спотыкаясь, пытаясь догнать своего неусидчивого сына. — Ох, и поймаю я тебя! — Нет, не сможешь! — заливается смехом Шехзаде. — Я спрячусь и ты меня не найдешь. Только сестренке расскажу о том, где я буду! — Я твоя мама и я найду тебя везде, где ты подумаешь спрятаться, маленький негодник! — мягко схватив сына за шиворот, Хюррем подняла его на руки и стала расцеловывать розовые щечки маленького Шехзаде. — Я так тебя люблю! — А ты любишь только меня? — хитро улыбнувшись, спросил мальчик, погладив лицо матери. — Как же? Я люблю Михримах, Селима и Баязида, конечно тоже. — захохотала Хюррем. — А что значит любить? Как понять, что любишь? — уже достаточно серьезно спрашивал Мехмед. — Если я утром не увижу ваших лиц, то мой день не будет счастливым. Если меня разлучит что-то с вами, то я сойду с ума от тоски, понимаешь? — Да, мама. И я без тебя не буду счастливым, а еще без Михримах! — А как же твои братья? — наиграно удивилась Султанша, не сомневаясь в любви старшего сына к младшим. — Я их люблю, но ты — моя мама, а Михримах — моя сестрёнка, она особенная, мне еще защищать ее целую жизнь! — Мой славный Шехзаде! — целуя сына в черноволосую макушку, Хюррем не могла насладиться его запахом. — Мой первенец…***
Последняя проверка больного Шехзаде и лекарю предстояло отправиться отдыхать. Ступая по каменным полам дворца, мужчина и не подозревал, как нескоро он еще окажется в своей постели. — Шехзаде Мехмед, давайте перед сном я вас быстро осмотрю и будете отдыхать. В ответ лишь пугающая тишина. — Шехзаде? Мысленно молясь всем богам, чтобы молодой человек просто крепко спал, лекарь подошел к его постели и приложил ладонь ко лбу, что уже был слишком ледяным для живого человека. — О, Аллах, нет! — спеша достать из кармана зеркальце, мужчина где-то в глубине души понимал, что смысла в этом уже нет. Расположив предмет напротив носа Мехмеда, эфенди надеялся увидеть, как оно запотевает, но нет, ничего… — Бедный наш Шехзаде… Стража! — Слушаем, Эфенди? — тут же откликнулся один из стражников, что лишь на минуту покинули свои посты, дабы смениться и теперь не подозревали, что этим гадко воспользовались… — Зовите Сюмбюля агу, скажите, что это срочно.***
— Госпожа моя, какая вы красавица! — трепетал над своей любимой Султаншей евнух. — Вас так идет красный! — Спасибо, Сюмбюль, но это все… — устало вздохнула Хюррем. — это все такое чужое мне. — Что терзает вашу душу? Поделитесь со мной. — устраиваясь на подушке у ног славянки, ага заботливо взглянул на нее. — Вы не хотите идти к повелителю, верно? — Верно. Последние события очень повлияли на меня, я почетаю Султана, но… — Почтение не любовь, это вы хотите сказать? — Ты знаешь больше того, что я успела произнести вслух, Сюмбюль, потому мне даже нет смысла рассказывать и объяснять. — грустно улыбнулась Султанша. — Знаете, я столько глупышек повидал в гареме за много лет. Им все кажется, что быть Госпожой это легко, тем более, если еще и родится в семье султана, однако ваша любовь, любовь вашей дочери там, где поджидает смерть. Птицы, что заперты в золотой клетке и не могут улететь. Это тяжелая ноша… — Только вот я сама захлопнула свою клетку, когда подкупила тебя и попала к Сулейману, а Михримах моя заперта там по воле отца. Я не хочу ей такой судьбы, Сюмбюль… — Понимаю, Госпожа, да и уверен я, что мы все сможем найти выход из этой ситуации, тем более теперь, когда Шехзаде пришел в себя. — Ты прав. Нет ничего дороже моих детей, а потому… — Хюррем поднялась с тахты и расправила полы платья, гордо задрав голову. — Пора идти к Повелителю ради их блага в первую очередь. И снова золотой путь, по которому прошла бы каждая рабыня в этом дворце, но не Хюррем. Глаза щиплет от душевной горечи, от осознания, что вскоре она пройдёт у кабинета, где мечется Ибрагим, словно загнанный в угол дикий зверь, пытаясь придумать, как помочь возлюбленной. Осталось слишком мало шагов до проклятых покоев, но еще меньше остаётся кислорода в легких Хасеки. — Сюмбюль ага! — обращается к главному евнуху стражник, на которого Хюррем не сразу обращает внимание, оставаясь в своих мыслях. — Есть срочное дело!***
Если бы кто-то зашел в кабинет Великого Визиря и увидел бы его в таком виде, то непременно бы подумал, что в Османской Империи какие-то глобальные проблемы. Неподвижно мужчина сидел в кресле, широко расставив колени и разместив на них своих локти, держа голову, что готова была отпасть под грузом мыслей, руками. Паргалы не понимал, кого сейчас он ненавидит больше всего: себя, Султана, Хюррем или всю эту Империю. Его жизнь могла сложиться по-другому, не реши за него это другие. Только вот от реальности не убежать. Двадцать лет терпеть боль от того, что любимая с другим, чтобы теперь сдаться? Невозможно. Но и невозможно что-то изменить, не потеряв что-то или кого-то. Например, собственную голову. Ибрагим устал, чертовски устал. Богатство, власть и другие блага оказались настолько бессмысленными в сравнении со слезами той, что сделала его таким, каким он теперь являлся. Безжалостный, идущий напролом Паша, что привык жить лишь потому, что так должно быть. Он не боялся болезней, смерти, врагов. Он боялся слез единственной женщины, ведь чувства, что он испытывал при виде них, могли спалить все к чертям. Руки дрожат, а мысли путаются, Ибрагим даже не понимает, зачем он мучает себя, для чего находится здесь, когда мог бы утешить себя в объятиях любой другой Хатун. Любовь. Сколько душ она разворотила, сколько сердец разбила и загубила жизней, лишь только всевышнему известно. Всепоглощающее чувство, что отнимает кислород, спокойный сон и рассудок. — Я так люблю тебя… — шепчет себе в ладони Паша, когда слышит совсем близко оглушающий крик той, кому были адресованы эти слова.***
— Ай, Аллах, ну что тебе? Не видишь, я Госпожу сопровождаю. — нервно вздыхает Сюмбюль, приближаясь к стражнику. — Меня отправил главный лекарь к вам, ага. Дело в том, что… — мужчина мнется, не зная, как стать тем самым, что принёс дурную весть. — Вообщем он пришел проверить Шехзаде… — И? Что? Ты можешь уже сказать? — Шехзаде Мехмед скончался. — Как на духу выпалил стражник, до жути шокируя евнуха, что тут же прикладывает ладонь к своему лицу, а после пошатывается, встречаясь с кем-то спиной. — Что ты сказал? — не слыша собственного голоса, спрашивает испуганно стражника Хюррем. — Повтори. — Госпожа, надо все узнать, может этот бездарь спутал что-то! — еще надеясь на хороший исход, сдерживая слезы, бормочет Сюмбюль, но тут же прерывается, увидев выставленную ладонь Хасеки. — Наш Шехзаде, Шехзаде Мехмед, он скончался… Хюррем смотрит по сторонам, ищет помощи, хочет убежать, услышать голоса, увидеть движения, но ничего нет. Все вокруг погасло, померкло, умерло. Умерло вместе с ее сыном. Умерло вместе с ней. — Ааа! — падая на колени, что тут же разбиваются о каменные полы, Хюррем хвататься за грудь и кричит, что есть мочи. — Мехмед! Мехмед! — Госпожа, прошу вас, встаньте, не надо! — пытается поднять ее с пола Сюмбюль, но славянка не поддается, вновь и вновь оседая на пол. — Что здесь происходит? — слышится голос Великого визиря совсем близко, но евнух не сразу находит его взглядом из-за слез, что скопились в глазах. — Что с Госпожой? — Шехзаде Мехмед, говорят, скончался… — шепчет Сюмбюль, лишь бы не услышала Султанша. — Стражник только что сообщил. Веки Ибрагима опускаются вниз, а ладони сжимаются в кулаки, сдерживая мужчину от порыва броситься к Хюррем и защитить ее от всех мучений этого мира. В мыслях лишь одна фраза: «Бойся своих желаний». — Сыночек, где мой сын… — Хасеки все же поднимается на ноги и уже хочет уйти, как вдруг раскрываются двери в покои Падишаха, а после появляется и сам хозяин дворца. — Я хочу к своему сыну! — Что за крики? Случилось что? — Повелитель, дело в том, что… — Это все ты! — заставляет замереть всех голос разъяренный голос матери, что только что потеряла сына. — Ты и твоя мразь Фирузе! Вы убили моего сына! Не успев понять, что происходит, Сулейман получает оглушительную пощечину, что приносит больше унижения, чем боли. Рефлекторно, словно перед ним его враг, Падишах хватает женщину за руки и больно ударяет об стену, а затем кричит: — Ты что себе позволяешь?! Забыла где твое место? — Пошел к черту, дьявол! — не замечая боли в районе затылка, Хюррем плюет эти слова Сулейману в лицо, совсем не задумываясь о последствиях. — Сюмбюль, убери эту дрянь, пока я не совершил греха! — Мама? Папа? — раздаётся голос Михримах откуда-то из-за спины Ибрагима Паши, чье лицо уже побагровело от сложившейся картины. — Что вы делаете? — Госпожа, вам не стоит здесь находиться, позже матушка все вам объяснит. — заботливо шепчет Ибрагим, не зная кого на самом деле хочет успокоить: себя или юную госпожу. — Твой отец убил твоего брата! Вот что происходит! — Заткнись, Хюррем, а иначе! — Мехмед? — почти неслышно произносит Михримах, но никто, кроме Сюмбюля этого не видит, потому именно он уводит девушку прочь, бросив напоследок умоляющий взгляд Визирю. — Иначе что? И меня убьете, чтобы твоя змея осталась довольна?! — снова кричит рыжеволосая Султанша, чей голос уже охрип. Широкая рука Сулеймана взмывает вверх, желая больно ударить супругу по лицу, однако не успевает, ибо Ибрагим выдергивает Хасеки в свою сторону и прячет за своей спиной. — Повелитель, вам обоим нужно остыть, осознать ситуацию. И вы, и госпожа на взводе, не стоит совершать ошибок, что принесут потом лишь боль и сожаление. — не надеясь на понимание со стороны Падишаха, Паргалы все же пытается, лишь бы уберечь женщину, что продолжает рыдать за его спиной. — Уведи ее прочь с глаз моих! — грозно приказывает Государь, а после уходит сам, дабы отправиться в лечебницу. — Пойдём-ка, Хюррем… — аккуратно беря ее за запястье, Паша ведет женщину прямиком в дворцовый сад.***
Организм человека устроен так, что старается стереть травмирующие события из воспоминаний. Хюррем не помнила, как оказалась в самой отдаленной зоне дворцового парка, куда не проникал даже лунный свет, что сейчас озарял собой ночное небо. Она сидела под деревом, пока Ибрагим стоял напротив и не знал, что сказать. — Я пойду к своему сыну. — пытаясь подняться, проговорила Султанша. — Мне надо к сыну. — Хюррем, я не пущу тебя сейчас, там Повелитель, вы вновь поругаетесь. — качая головой, визирь подходит к своей возлюбленной и заключает в свои объятия. — Сейчас тебе надо немного прийти в себя. — Моего сына убили, а ты хочешь, чтобы я пришла в себя? Правда? — Я же сказал, что немного. К тому же у тебя из головы сочится кровь. — тяжело вздыхает Ибрагим, убрав руку от ее волос и видя на ней алую жидкость. — Надо бы обработать. — Странно, я даже не почувствовала. — У тебя шок, это нормально. Попей воды, да умойся. — усадив ее на землю и разместившись рядом, Ибрагим берет ее длинные волосы в свои ладно и начинает плести незамысловатую косу, стараясь не обращать внимания на кровь. — Ничего нормального в этой жизни нет. — усмехается печально женщина. — Я живу не свою жизнь. Я потеряла сына, которому было всего восемнадцать. Я не могу даже шаг сделать без разрешения другого человека. Что здесь нормального? — Я живу такую же жизнь, я тоже терял ребёнка, если ты помнишь. Один лишь всевышний знает, за что и почему такие испытания ложатся на наши плечи. У тебя где четверо детей, постарайся хотя бы ради них оставаться сильной, умоляю тебя. — Троих из которых убьют, как только не станет этого проклятого Сулеймана и на престол взойдет твой любимчик Мустафа. — Зачем ты сейчас об этом снова, Хюррем? Тебе известно, что я не пойду против твоих детей и тебя. — Ты уже этот сделал. — выдернув косу из рук шокированного Паши, Хасеки поднимается и едва держится на дрожащих ногах. — Что ты несёшь? Я не сделал ничего, чтобы ты так говорила. — вслед за женщиной, поднимается и визирь. Султанша хочет уйти, дабы не заводить этот разговор, не думает останавливаться, пока Паша не переходит крик. — Объясни, в чем моя вина? Разве я виноват в смерти Мехмеда?! Резко развернувшись к мужчине лицом, Хюррем быстро приближается и прищуривает глаза, хищно смотря прямо в его душу. — Ты и твоя жена привели ее во дворец. Ты и твоя жена подложили ее под Сулеймана. Ты и твоя жена хотели уколоть меня этим. Ты не увез эту мразь, когда я просила… — Хюррем, перестань, я не… — Заткнись! Ты виноват в смерти моего сына! Сулейман, ты и твоя чертова жена! Я не хочу тебя видеть, убирайся из моей жизни! — до выступающих на лице вен кричит Султанша, а после уходит, чувствуя спиной прожигавший взгляд Паргалы. Лишь у входа во дворец она услышит истошный крик, что напомнит больше завывание раненого волка в лесу, чем человека, чье сердце в очередной раз ранили и оставили истекать кровью…