***
Три месяца спустя
Осень, что медленно вступала в свои права, размеренно подготавливая жителей Империи к зиме, укрывала землю одеялом из золотых листьев, давая возможность привыкнуть к позабытому холодному ветру и дождю, а так же по немного забирая тепло, коим одаривало всех солнце. Осень наступила и в сердце рыжеволосой Госпожи. Снежная буря, что властвовала в ее душе с того момента, как умер Шехзаде Мехмед, сошла на нет. Боль от потери ребёнка невозможно залечить, успокоить или забыть, но наступает момент, когда это чувство становится привычным, организм более не пытается выплеснуть всю скорбь, а принимает ее, как часть себя. Сидя в дворцовом саду, что сейчас играл желто-оранжевым цветом, Хюррем с улыбкой вспоминала, как ее старший сын делал здесь свои первые шаги, а после хлопал в маленькие ладошки, радуясь своей победе под звонкий смех матери. Воспоминания развеялись, когда сильный ветер поднял в воздух листья, один из которых приземлился в покрасневшие от холода руки Госпожи. Взглянув на него, Хюррем заметила, что в самом центре желтого листика, все еще оставались небольшие зеленые пятнышки, не давая ему совсем умереть после того, как он покинул свое дерево. Хюррем грустно улыбнулась, понимая, что жизни в ней осталось примерно столько же, сколько и в листике, что был крепко зажат в небольшом кулачке женщины. Михримах Султан, чье изрядно побледневшее лицо было спрятано под широким капюшоном, совершенно тихо подошла к своей матушке со спины и положила ладонь на плечо, что все эти месяцы впитывало все слезы дочери, в которых был снова виноват Султан Сулейман. — Матушка… — Михримах, дорогая моя, тебе уже лучше? — надеясь услышать положительный ответ, Хюррем пригласила дочь присесть рядом. — С того дня, — дочь Падишаха прикрыв глаза, покачала головой. — Со дня помолвки моя жизнь будто бы потеряла все краски, мама. Впервые за всю свою жизнь я не жду окончания похода, ведь точно знаю, что после него проиграю я. Почему отец так жесток со мной? — К сожалению, дочка, я не могу понять вашего отца и того, что происходит с ним. Я не хочу тебе такой судьбы, не хочу, чтобы ты отказывалась от своей любви, но и чем помочь еще, я не знаю. Ты же помнишь, за день до помолвки я пыталась вразумить его, но Сулейман не стал слушать меня. — Правду говорят, что дочери повторяют судьбу матери. — вздохнула Михримах, укладывая голову на колени своей Валиде. Услышав эти слова от дочери, Хюррем вздрогнула, чувствуя, как защипало в глазах, пока младшая Госпожа вспоминала разговор с Пашой, что произошел накануне помолвки.Три месяца назад
Михримах Султан металась по своим покоям, будто зверь, которого посадили в клетку и вот-вот должны были отдать в чужие, грубые руки. До помолвки оставался один день, но никто так и не смог помешать этому. Бали Бей был готов пойти на все, хотел просить руки девушки у Султана, но Хюррем Султан умоляла не рисковать так его жизнью и жизнью ее дочери. Лишь появление Сюмбюля Аги в покоях Султанши отвлекло девушку от швыряния предметов в стену и горьких, обжигающих слез. — Госпожа, вам просили передать. —протянув небольшую записку в руки девушки, евнух поспешил выйти до того, как появятся вопросы.«Госпожа, буду ждать вас на поляне, где вы с матушкой любили скрываться ото всех через полчаса»
Полагая, что записка от Малкочоглу, Михримах поспешила накинуть первое попавшееся платье, что не пострадало в момент гнева маленькой Госпожи, и, предупредив служанок матери, поспешила на ту самую поляну. Однако, оказавшись там, она увидела не своего возлюбленного, а Великого Визиря, что с полной озадаченностью на лице вышагивал то в одну сторону, то в другую. Лишь немного разочаровавшись, девушка поспешила подойти к Паше и слегка поклониться в знак уважения. — Паша, так это вы меня позвали сюда. — Я так торопился, что совершенно забыл подписаться. Простите, Госпожа. — улыбнувшись, грек сложил руки за спиной. — Хотел сказать, что ваша матушка не смогла повлиять на Повелителя. — Откуда вы знаете? — Я был в своем кабинете, когда услышал, как они ругаются. Хотел было уже прервать их, но Хюррем Султан покинула покои вашего отца так хлопнув дверью, что та треснула. — усмехнулся сначала Паша, а после и Михримах. — Что ж, видимо, моя судьба определена. — Госпожа, вы же знаете, что я отношусь к вам как к собственной дочери? — Михримах кивнула, даря благодарную улыбку визирю. — Поэтому я скажу вам то же, что сказал Малкочоглу: не сдавайтесь. Мне приходилось в жизни совершать подобную глупость и я не хочу, чтобы и ваши судьбы сложились так же. — Мне кажется, что я не способна вынести всего этого. Сначала брата убил отец, все страдания мамы, помолвка, теперь поход, из которого может кто-то не вернуться… — превозмогая спазм, что скрутил горло, Михримах еле сдерживала слезы. — Кто-то может не вернуться. — словно пробуя слова на вкус, Ибрагим тут же понимает, каким образом может помочь юной Султанше. — Как же я сам об этом еще не подумал. — Что вы задумали, Паша? Визирь понимал, что девушка еще не настолько обозлилась на этот несправедливый мир, чтобы обсуждать с ней идею, что возникла в его голове. — Ничего, что могло бы огорчить вас, Госпожа. Думайте о встрече, что ждёт вас с Бали Беем после окончания похода. — старался приободрить он Султаншу. — Письма Малкочоглу пишите на мое имя, не указывая имен и должностей. Имена тех гонцов, которые служат мне, вам передаст Сюмбюль. — Я буду молиться за вас, Ибрагим Паша. Вернитесь с Бали Беем живыми и здоровыми. — Михримах вздохнула. — Иначе Топкапы не переживет двух скорбящих женщин. Усмехнувшись, дочь Султана поклонилась, а затем поспешила удалиться, пока Великий Визирь соображал, что же девушка имела ввиду.В настоящее время
Михримах дернулась, когда ладонь матери несильно сжала ее плечо. Юная Султанша тут же поднялась с коленей Хюррем и, выпрямив спину, улыбнулась ей. — Ты вдруг засияла, будто вспомнила что-то. — приметила Хасеки изменения в дочери, что долгие месяцы уже находилась в удручающем состоянии. — Вспомнила слова одного хорошего человека, матушка. — Что же это за человек и слова такие, что помог мне наконец-то увидеть улыбку моей дочери? Я точно должна его отблагодарить. Не сдержавшись, Михримах засмеялась, отвернув лицо в другую сторону. Хюррем тут же стала догадываться, кого дочь имела ввиду. — Я могла бы догадаться, что Ибрагим Паша заделался в благородного человека, что спасет чужую любовь. — закатив глаза, Хюррем про себя подметила, что впервые говорит о нём, не испытывая злости. — Вам известно, почему он так поступает, матушка. Не найдя подходящего ответа, славянка лишь пожала плечами и тут же негромко рассмеялась вместе с Михримах Султан. Впервые за последние три месяца на их душах стало легче. Мать и дочь были настолько нужны сейчас друг другу, что весь остальной мир они перестали замечать. А зря. Назначенный регентом на время похода Мустафа смотрел на женщин с балкона Султанских покоев и сжимал балюстраду своими грубыми пальцами, что побелели от такого натиска. Попытки бороться с самим с собой, с запретными чувствами, что он питал к Хюррем Султан, заканчивались крахом, хоть и нашлось временное лекарство для него. Шехзаде вздрогнул, когда девичьи белоснежные руки легли ему на грудь, а их хозяйка оставила поцелуй на спине мужчины, что скрывалась лишь за полупрозрачной спальной рубахой. Обернувшись, Мустафа улыбнулся и коснулся ее рыжих волос. Сераб Хатун. Единственная из тех, с кем он проводил ночи, пытаясь заглушить запретные чувства, кто смог задержаться возле сына Падишаха. Девушка, что смогла хотя бы ненадолго отвлечь его от Хасеки. Схожесть с Султаншей поражала, особенно огненно-рыжие волосы, которые так восхитительно сочетались с белоснежной кожей и небесно-голубыми глазами. Чувства Шехзаде только усиливали эффект, буквально даря ему иллюзию, что перед ним Хюррем Султан. Только когда девушка уходила прочь, Мустафа понимал, что это лишь то, что он хочет видеть. Именно он дал наложнице это имя. Сераб – мираж, воображение, иллюзия. Его временное лекарство от животного желания сделать Хюррем своей, отобрать у отца и ее, и трон. Не ждать того дня, когда сам окажется жертвой кровавой борьбы за престол. — Шехзаде, вы чем-то опечалены? — возвращает его в реальность голос фаворитки. Мустафа молча утягивает Сераб за собой, усаживается на диван, а девушку располагает на своих коленях. — Думаю о своем будущем, Сераб Хатун. — делится с ней Шехзаде, почему-то не чувствуя от нее никакой угрозы. — Тебе известно, сколько крови проливалось под сводами этого дворца. Порой я думаю о том, что будет со мной. Моя жизнь сейчас зависит от Повелителя, а после его смерти я должен буду бороться с братьями за жизнь и престол. — Шехзаде, неужели вы готовы убить собственных братьев ради этого? — переплетая пальцы их руки, спрашивает наложница, уже видя ответ в глазах Мустафы. — Поверь, милая Сераб, оно того стоит. — улыбается мужчина ей, но девушка даже и не подозревает, что видит он совсем другого человека перед собой.***
Величественный Топкапы уже несколько часов находился в состоянии сна. Даже стражники, что должны были нести службу, не смыкая глаз, сейчас дремали. Не спали здесь лишь немые тени, что существовали благодаря лишь нескольким свечам, что оставляли на ночь, а еще Хюррем Султан. Она лежала неподвижно в своей постели, закрыв глаза. Уже несколько часов она не могла никак уснуть. Мягкое белье, что ранее заботливо ласкало ее кожу и утягивало в царство сна, сейчас казалось слишком холодным, мятым, чужим. Каждую ночь со дня похода ее терзала бессонница, нагоняя различные размышления. Чаще всего они были о Великом Визире, но Хюррем обязательно перебивала их, напоминая себе о том, что все еще не расправилась с Фирузе, что совсем затихла последние месяцы, а так же о том, что ее сыновья все еще находятся в опасности. Лишь тени Мустафы было достаточно, чтобы свести с ума Хасеки, что уже потеряла одного из сыновей. Но сегодня никакие размышления не помогали ей прогнать образ Ибрагима из своей головы. Поднявшись с украшенных золотом подушек, Хюррем раскрыла глаза и тяжело вздохнула. Сердце все еще неприятно сжималось, когда женщина вспоминала тот ужин, на котором глаза Хатидже сияли ярче звезд в летнюю безоблачную ночь. Где-то на подкорке она знала, что для Визиря это ничего не значило, а злость, взявшая над ним верх, сыграла с Ибрагимом злую шутку. Да и в верности они друг другу не клялись, но… Она так хотела верить, что в этом мире, где столько зла и кровопролития, есть любовь, способная осветить собой нелегкий путь славянки. Только опыт прошлого, что был дан им на двоих, ничему не научил Хюррем и Ибрагима. Снова обвинила его во всех грехах, а он нашел утешение в другой, наивно полагая, что это поможет. Как и не помогал морской воздух, что Хасеки вдыхала, стоя на своем балконе теперь. Жив ли? Здоров? Где он сейчас? У Хюррем не было ответов, но была тоска. Всепоглощающая тоска, что окрашивала ее дни в серый цвет. И ведь должно было быть что-то светлое в эту темную, печальную ночь? — Госпожа-а! — ворвался на балкон Сюмбюль Ага, позабыв про учтивость и поклоны. — Нигяр Хатун! — Что с ней? Ей плохо? - подрываясь навстречу евнуху, Хюррем чувствует, как начинает дрожать. — Отвечай! — У нее роды начались, Госпожа, роды! — О, Аллах…***
С первыми лучами солнца на свет появилась девочка, что была абсолютно здоровой. Нигяр держала на руках свою дочь и ласково улыбалась ей, мысленно вознося благодарность Аллаху за то, что роды прошли без осложнений. Страх оковывает сердце, когда она слышит звук открывающих дверей, но не сразу распознает в пришедшем Хюррем Султан. Хасеки держится гордо, словно не готовится взять на руки ребёнка своего любимого мужчины от женщины, что когда-то была для нее ближайшей подругой. — Нигяр, как ты себя чувствуешь? — искренне интересуется рыжеволосая, с нежностью глядя на новоиспеченную мать и дочь. — Я устала и совсем выбилась из сил, однако это приятная усталость. — Верно. Ты позволишь мне? — протягивает тонкие руки Хюррем к новорожденной. Нигяр не мешкает и тут же соглашается, искренне веря в то, что Хасеки не причинит вреда ее ребенку. Черты любимого лица, что она могла описать даже в полной темноте, сейчас Султанша видела на пухлом детском личике. Держа ее на своих руках, Хюррем невольно вспоминает и то, как впервые взяла на руки своего Мехмеда. Сердце сжимается, а ком подкатывает к горлу, но женщина выдыхает, успешно борясь с подступившими слезами. Пока Сюмбюль расспрашивает Нигяр о том, как ее самочувствие и что необходимо им с дочкой, Хюррем неожиданно произносит. — Ее имя Эсманур. — проводя пальцем по крошечной щеке, славянка улыбается. — Высший свет. Нигяр улыбается, но в глазах читается немой вопрос, на который Хюррем незамедлительно дает ей ответ. — Ибрагим Паша просил так назвать ее, если родится девочка. Не дай Аллах познать ей горя и печали. Передав Эсманур в руки матери, Хюррем повернулась к Сюмбюлю и сложила руки на груди. — Теперь забудь о сне, Сюмбюль Ага. Забудь даже обо всем гареме. Никогда не своди с них глаз, давай все, что нужно. — Конечно, Госпожа моя, а иначе же меня Паша убьет, если случится с ними что-то! — кивал евнух. — Сюмбюль, поверь, — ухмыльнулась она. — Я тогда доберусь до тебя быстрее, чем Паша и стану твоим собственным шайтаном! — Я понял, понял, Госпожа, только не упоминайте самого Шайтана, молю! — испуганно ответил евнух, не расслабившись и тогда, когда смех Нигяр и Хюррем слились в одно целое. Хасеки, что так и не спала этой ночью, решила отправиться в сад. Искренняя улыбка, что была на ее лице рядом с дочкой Ибрагима, стала стираться, а в груди неприятно давило. Ей срочно был нужен свежий воздух. Выбежав в дворцовый сад, Хюррем поморщилась от яркого солнца, что вновь озаряло собой пути людей. Только небесное светило не способно помочь, когда леденеет сердце и душа, не может помочь отыскать верную тропу, когда дело касается жизненных развилок. Порыв ветра заставил Хасеки поежиться, ведь она даже не подумала о том, чтобы взять с собой накидку. Сильнейший холод шел изнутри и кусок ткани не спас бы ее сейчас. Султанша, коснувшись рукой ближайшего дерева, опустилась на колени и прикрыла глаза, выпуская собравшиеся в уголках слезы. Горькая правда была принята. Лишь один человек мог бы согреть ее сейчас. — Ибрагим, я так скучаю по тебе… Прижавшись спиной к дереву, Хюррем прикрывает глаза ладонями и вспоминает их последнюю встречу перед походом, чтобы хоть как-то помочь себе не заледенеть изнутри.Три месяца назад
Желая хотя бы немного расслабиться после разговора на повышанных тонах с Султаном, Хюррем восседала на тахте в своих покоях, проводя время за книгой и шербетом в руках. Напиток, что был заведомо разбавлен запрещенным во дворце вином, дарил некое подобие спокойствия. Но извечный нарушитель покоя Сюмбюль не сидел на месте. Зайдя в покои, он поклонился своей Госпоже и оглянулся, дабы убедиться, что никого из служанок здесь нет. — Что, Сюмбюль, не уснуть тебе, пока не принесёшь мне какую-нибудь дурную весть? — усмехнулась славянка, откладывая книгу в сторону. — Госпожа моя, простите, что потревожил вас в такой час, однако меня настойчиво просили, чтобы я кое-что передал вам. — И что же это? Не заставляй меня злиться. — Ибрагим Паша очень просит о встрече с вами. — поджав губы, Сюмбюль готовился к гневу Госпожи. Неловкая тишина заполнила собой комнату, в которой теперь можно было услышать лишь шум волн неспокойного Босфора, что проникал сюда через окна. Хюррем сначала нахмурилась, после осмотрела комнату, а потом и вовсе рассмеялась. — Ну, нет. После того ужина у Хатидже, когда он играл семейную идиллию, хотя знал, как я нуждаюсь в его терпении и поддержке, я не хочу даже видеть его, не то что говорить. — поднявшись с тахты, Хюррем направилась к своей постели, на ходу разминая шею тонким ладонями. — Госпожа, не серчайте, но все же, —заготовленный текст, полученный от Паши, тут же пошел в действие. — Что если он не вернётся из похода? Война не щадит никого, кто знает, не станете ли вы потом жалеть, что не поговорили с Великим Визирем в последний раз. Всегда прямая осанка вдруг рухнула, да вместе с гордостью, что много лет затмевала разум рыжеволосой Госпожи. — Исправить можно все, пока мы живы. Тем более сейчас весь дворец спит, опасности нет. — Подай мне мое черное платье, Сюмбюль. — сдалась Хасеки, не видя, как за ее спиной улыбается евнух. — Сейчас же, Госпожа моя. Грек ожидал ее в небольшом лесу, сразу за конюшней, то и дело ходя в разные стороны. Он не знал, придет ли Султанша, либо же проигнорирует его приглашение. Спустя двадцать лет, он все еще сохраняет свою давнюю традицию. Перед каждым походом Ибрагим обязательно в последний раз приходил увидеть Хюррем тайком, чтобы со спокойным сердцем отправиться на войну. Только сейчас он позволил себе сделать это открыто, но дав выбор Госпоже. Мужские губы, что от нервов были искусаны до кровавых корок, тронула улыбка, когда ее рыжие локоны мелькнули под светом луны. За спиной женщины плелся Сюмбюль, что кивнул и улыбнулся, когда увидел Паргалы, а после остановился на таком расстоянии, на котором нельзя было услышать разговор. — Госпожа. — Ибрагим Паша. — сжимая зубы, прошептала Хасеки. — Надеюсь, что что-то очень важное заставило вас просить встречи со мной. — Прошу, хотя бы раз поговорим без официоза? — Боюсь, что ваша возлюбленная супруга может узнать об этом. Не хочу, чтобы такая большая любовь разрушилась из-за меня. —наматывая на указательный палец небольшой локон, Хюррем так и плескала иронией. — Невозможно разрушить то, чего нет и никогда не было, Госпожа. — не сдержал улыбку Ибрагим. — К тому же я хотел сказать кое-что… — Я слушаю тебя, Паша. Времени у меня на тебя нет столько, сколько нужно тебе для того, чтобы правильно сформулировать мысль. — не унималась Султанша, чем явно веселила Паргалы. — Хюррем, послушай… Я знаю, что за столько лет натворил много глупостей, совершил огромное количество ошибок, но, увы, мы проживаем нашу жизнь лишь раз и не можем знать наперед, где можем оступиться. Ты можешь не верить, но я люблю тебя. Я вернусь живым, помогу Михримах Султан и Малкочоглу, исправлю все, что в моих силах, изменю нашу жизнь к лучшему… — А сына? — подходя почти вплотную, Хасеки сквозь зубы процеживает. — Сына ты мне сможешь вернуть? Ибрагим опускает взгляд к земле, понимая, что эта рана слишком свежа, чтобы Султанша могла думать о чем либо, кроме как об этом. Он едва ли успевает что-то сказать, ведь Хюррем выставляет ладонь и продолжает говорить то сама. — Я уже слышала от тебя это, Паша. Много что слышала за все эти годы. Ты исполнял лишь то, что приносило мне боль. Такова наша судьба, Ибрагим. Не питай ложных надежд, да и меня не заставляй вновь верить в то, что никогда не произойдет. — сжав на мгновение его ладонь в своей, Султанша шепчет. — Надеюсь, что ты вернёшься живым, Паша. Быстро взглянув на печальное лицо Паши, Хюррем еще раз убеждается, что помнит его наизусть, а после разворачивается и спешит удалиться, однако… — Хюррем Султан, можно просьбу? — Паргалы видит, как она кивает, а после озвучивает остальное. — Когда родится мой ребенок, выберете ему имя самостоятельно. — Хорошо, Ибрагим Паша. —отвернувшись, Хюррем слилась с мраком темной ночи, напоследок услышав лишь два слова. — Моя Госпожа… — поклонился Великий Визирь.Настоящее время
Отдавшись воспоминаниям, Хюррем не замечает дочь, которая падает на колени рядом и вся дрожит, видя состояние матери. — Матушка, что с вами? — обхватывает двумя ладонями голову Хасеки младшая Султанша и обращается к служанкам. — Лекаря сюда, немедленно! — Михримах, милая, мне не нужен лекарь. — ясно взглянув на девушку, Хюррем вымученно улыбается. — От этой болезни лекарства нет, ты же знаешь… И, поняв матушку в эту же секунду, Михримах Султан усаживается рядом, а затем кладет свою голову на плечо родительницы. — Знаю…***
Той же ночью, находясь за много сотен километров от новорожденной дочери, Ибрагим Паша, вооружившись небольшой веткой, старательно выводил имя рыжеволосой Султанши на влажном песке, то и дело добавляя к буквам разные завитки, что собой напоминали мысли мужчины. Он искал выход из сложившейся ситуации, думал, как устранить Рустема и помочь Михримах Султан и Малкочоглу, как защитить Нигяр и ребёнка от гнева Хатидже, как сдержать слово и осчастливить свою любимую Хюррем. Однако, как только за его спиной послышались шаги, Паргалы, очнувшись от мыслей, быстро провел ногой по песку, стирая дорогое сердцу имя. Сулейман, направляясь к старому другу, поднял взгляд к небу и тяжело вздохнул, видя, как звезды притаились за темными облаками, пряча свой свет. — Повелитель. — обернувшись, Ибрагим поднялся на ноги и поклонился. — Я думал вы уже отдыхаете. — Не спится, Паргалы. Кажется, если я закрою глаза, то завтра снова начну сходить с ума. —опускаясь на опрокинутое бревно, Султан дарит печальную полуулыбку Великому Визирю. — Не думайте о плохом, Государь. Лекари же сказали, что это от нервного стресса вы стали таким агрессивным, потому стоит беречь себя и не усугублять свое состояние надуманными переживаниями. — Я знаю, что не могу исправить того, что сделал с собственным сыном, Ибрагим. — прикрыв глаза, Сулейман утер их рукой. — Но свою жену я должен вернуть. Слишком резко подняв взгляд на Падишаха, Ибрагим вздрогнул, однако Султан был через чур увлечен своей собственной болью, чтобы заметить, как сверкнула молния в глазах Паши. Одна лишь мысль о том, что у Хасеки и Повелителя могло все наладиться, вызывало учащенное сердцебиение, а руки предательски дрожали. Прогнав ком, что образовался в пересушенном горле, Ибрагим нарушил молчание. — Я могу быть откровенен в своих мыслях, Повелитель? — Конечно. — Смерть Шехзаде наложила сильный отпечаток на Госпожу. Такая рана не заживет никогда, превратится в рубец, что временами будет воспаляться и напоминать о себе с новой силой. Если еще и учитывать то, как погиб Шехзаде Мехмед, то… — Нас связывает такая любовь, что тебе и не снилось, Паргалы. Я уверен, что мы сможем наладить нашу жизнь, как бы тяжело это не было. — немного повысив тон, ответит Сулейман. — Допустим, но как же ваши чувства к Фирузе Хатун? — Это было ошибкой, Ибрагим. Казалось, что любовь к Хюррем прошла, страсть затмила разум, но теперь она угасла. Ты должен понять меня, ведь с Нигяр тебя связывало такое же чувство, но любишь ведь ты все равно только Хатидже. — Конечно, Повелитель, конечно. — Давно хотел спросить у тебя, но последние события совсем отвлекли от этого. Почему Хюррем так рьяно защищает Нигяр Хатун и вашего ребёнка? Вы с ней всегда враждовали и меня поразило ее решение. — Повелитель, Хюррем Султан никогда не была моим врагом. — усмехнулся визирь, видя какими удивлёнными глазами взглянул на него Султан. — Да и Нигяр единственная, кто помогал вашей супруге освоиться во дворце, когда та только появилась там. Госпожа не лишена чувства сострадания, возможно и поэтому сделала мне такое одолжение. — Я рад этому, Паргалы. Ты мой близкий друг, мой брат, а Хюррем моя любимая жена и я не хочу видеть, как вы тихо ненавидите друг друга. — искренне улыбнулся Падишах. — Нет никакой ненависти, Повелитель. Будьте спокойны. — Хорошо, очень хорошо. — поднимаясь с бревна, Сулейман поправил свой кафтан, а затем направился в сторону своего шатра. — Доброй ночи, Ибрагим. — И, вам, Повелитель. Проследив взглядом за Государем и, убедившись, что тот зашел к себе, Паргалы поднялся с бревна и тут же ногой ударил по нему, заставляя дерево откатиться на пару метров вперед. Изнутри Пашу раздирала злость из-за того, как глупо складывались обстоятельства. — Как же я устал. — тихо шепнул Визирь. — Как же я хочу увидеть тебя, Хюррем…