Элизиум

      Саша так и не вернулась в номер этой ночью.       И к Загитовой, несмотря на обещание, не пошла. Не то чтобы она вообще собиралась к кому-то идти; просто хотелось вывести Аню на эмоции, а ревность — самое банальное, но действенное, что можно быстро было придумать в такой момент.       План действий был прост: погулять минут двадцать, подождать пока её соседка уснёт, а потом вернуться в номер и последовать её примеру, только вот время шло, а Аня стабильно появлялась в сети и даже отвечала на какие-то шутки мальчиков в их общем чате. В общем и целом, план провалился, а вернуться в номер, вопреки своим словам о том, что ночует у другого человека, не позволяла гордость. Так и получилось, что до пяти утра девушка слонялась по длинным коридорам-лабиринтам, изучая каждый уголок и утопая в своих мыслях, а после Марк и Женя каким-то неведомым образом(а Саша все еще не верила в телепатию) догадались о том, что их подруга сейчас не спит и скучает, поэтому позвали играть к ним в комнату в уно.       Вернулась Трусова в номер только в семь утра.       Несмотря на тяжелые сутки, Аня либо всё равно проснулась рано, проспав от силы часа два, либо даже не ложилась, ведь в такой ранний час она уже отсутствовала. Чайник уже порядком остыл, даже плитка в ванной практически высохла(а Щербакова никогда не пропускает утренний контрастный душ), значит отсутствует она давно.       Только сейчас Саша настолько вымоталась, что ей было уже все равно, кто, куда и во сколько ушел; такие мелочи она подмечала исключительно по привычке. Жутко болела голова от нескончаемого потока мыслей, которые уже даже не имели никакой логической цепочки: просто лезли к ней в голову в абсолютно рандомном порядке, на диаметрально противоположные темы, скорее имитируя работу мозга и мыслительного процесса, чем реально его выполняя. Девушка, наспех скинув с себя всю одежду, оставшись лишь в одном белье, обессилено упала на кровать, укутываясь в теплое пуховое одеяло, и мгновенно провалилась в глубокий сон.       Тревожные будни уступили череде красочных сновидений.       В них не было никакого смысла; не было людей в этих снах, конкретных мест, логически выстроенных событий. Просто вспышки эмоций, теплота и уют, которых так не хватало в далекой и чужой стране. Пекин, не смотря на то, что был теплее Москвы, был холоден и жесток по отношении к Саше. Она не помнит ни одного хорошего события за последние три недели; начиная от карьерных неудач, заканчивая межличностными.       Их не взяли в состав командника; просто вышвырнули за борт, списав, как старые ненужные игрушки, без слов показывая степень своей уверенности в их силах. Несмотря на постоянные достижения, казалось, что в них не верил уже никто; то ли дело Камила. Юная звездочка на этом фальшивом сверкающем небосводе тысячи и тысячи таких же талантов, покоряющая сердца всех, кому довелось попасть под чары ее очарования. Не то чтобы у Саши были причины на нее обижаться; большой спорт это наглядный пример для урока биологии в пятом классе о пищевой цепи — будь самым сильным и непобедимым, иначе тебе со всей присущей им легкостью и гибкостью обломают крылышки, а затем и вовсе вытеснят, безжалостно съедая, какие-нибудь юниорки, невинно хлопнув при этом глазками. Зато причины обижаться были на Федерацию, а еще на Этери Георгиевну, и вообще на всех, кто так или иначе к этому причастен.       Дело даже не в том, что их таким жестом откровенно унизили; места всего два, а их трое, каждая была морально готова остаться без заветной медали. Но то, что их держали в таком напряжении до самого конца, было не просто несправедливо, было глупо и унизительно.       Саша все видела: и эти виноватые взгляды на Аню от Глейхенгауза, и откровенные уходы от разговоров об этом от Дудакова. И степень нервозности Этери Георгиевны, которая теряла свою хладнокровность при упоминании ненавистного «Кто будет выступать в команднике?» Щербакова была более наивной и менее внимательной; возможно, Трусовой было даже жаль её. Она до самого конца надеялась откатать одну из программ.       Саша помнила ее заплаканные глаза после каждой тренировки. Казалось, что за все эти три недели Аня выплакала все слезы, которые у нее только были.       Она помнила ту самую, бесконечно неловкую, но искреннюю, исповедь Щербаковой в предрассветных лучах холодного Пекинского солнца; вся комната тогда была залита золотым сиянием, лаская ее нежные черты лица, слегка припухшие, раскрасневшиеся. Она была бесконечно красивая, светилась, словно ангел сошедший с небес; на ней совсем не было одежды, но только то, что она говорила, шептала, захлебываясь в слезах, все ее самые сокровенные секреты, желания и страхи, срывающиеся с ее кровоточащих губ, делали ее по настоящему обнаженной. Давно Саша не чувствовала ее душу настолько близко к своей, буквально в своих руках, ведь в такие моменты человек наиболее уязвим: одно жестокое слово, и он разлетится на осколки, настолько мелкие, что в жизни не соберешь. — Я боюсь остаться без медалей, — Анины карие глаза в обволакивающей медовой утренней дымке были буквально янтарными, — я боюсь разочаровать всех. Мама так верит в меня. — Не говори глупостей, — Саша приподнялась на локтях, обнажая голый торс, скрытый до этого под одеялом, — ты знаешь, что здесь нам нет равных. — Мои коньки скоро развалятся пополам, — девушка упала в объятия Трусовой, которая утянула ее за собой под одеяло, — а что если это произойдет во время выступления? Войду в историю как самая неудачливая фигуристка. Мечта.       Саша прижалась к обнаженному хрупкому телу подруги, утыкаясь лбом в чужую ключицу. Аня была настолько красивой, словно выточенной из камня самым искусным скульптором; когда-то давно Марк рассказывал ей о древнегреческой богине красоты и любви — Афродите. Трусова уверена, родись Щербакова на сотню веков раньше, обязательно была бы ей. — Ты же раскатываешь новые, — прошептала она, целуя уголок рта подруги, — катай короткую в них, если так переживаешь. Ты же знаешь, что выйди ты хоть босиком на лед, наберешь больше баллов, чем любая иностранная фигуристка. — Ты переоцениваешь меня. — Аня прижимается сильнее к Саше, словно котенок, пытаясь скрыться от ужасающей действительности. — Это ты себя недооцениваешь. В моей постели сейчас действующая чемпионка мира, которая уверяет меня, что не попадет на олимпийский пьедестал. Кому расскажи, не поверят.       Они обе знали, что Саша не расскажет. Конечно, никто никогда не узнает ни о их близости, ни о переживаниях друг друга; просто потому что было страшно.       Об их отношениях знали лишь пару близких друзей, хотя, безусловно, многие догадывались. По проницательному взгляду Этери Георгиевны, который она кидала на них каждый раз, вообще казалось, что она знает все и даже то, что не знают они сами. По неоднозначным подколам Медведевой казалось, что она понимает их лучше, чем они догадывались. Много что казалось; или им просто хотелось чувствовать себя не такими одинокими в мире, что они фантазировали и додумывали всякое. — Еще разъебешь их всех. За разбитую Камилу, за то, что не дали нам шанса в команднике, за все подлости, которые мы терпим. Помяни мои слова.       Точно, Саша ведь правда верила в Аню. Эти слова не были простым утешением или притворством; она правда верила и болела за нее, позабыв о себе. Тогда почему было так больно смотреть на нее на этом блядском Олимпе, как его назвала Загитова. — Ну уж нет. — Аня тихо рассмеялась, утирая слезы, — Мы разъебем. Только вместе.       Она переплела их пальцы, фиксируя негласное обещание золотыми лучами солнца, в свете которых они и уснули, досыпая положенные два часа до первой тренировки. Такими же золотыми, как и медаль, за которую они все приехали бороться. Только вот она одна, а их двое.       А теперь и Саша одна. Совсем одна в этой холодной постели, пытается забыться в тревожном сне. Без медали, без Ани, и осознание этого выжигало дыру в ней еще сильнее, а пустота в ее душе росла в геометрической прогрессии.       Нужно срочно мириться с Аней. Саша боится одиночества.       Она сможет без фигурного катания, будет тяжело, но сможет. Сможет без чертовых медалей, даже таких заветных. Но без Щербаковой не сможет.       Никак.

***

      По номеру разлетелся требовательный звонкий стук в дверь, который мгновенно разбудил Трусову.       В попытках отойти от такого желанного после сумасшедших суток сна, она потерла глаза, нащупывая футболку, которую она кидала куда-то на комод рядом с кроватью. В голову закрылось подозрение, что это Аня, которая могла забыть ключ в номере, и эта мысль лучше бодрящего американо и холодного душа заставила её проснуться окончательно, поэтому девушка подскочила, скидывая одеяло на пол, и понеслась в сторону входной двери. «Помириться с Аней»       Щелк механической ручки и скрип плохо смазанных петель на двери и в дверном проеме показывается лучезарно улыбающаяся Медведева, держа в руках букет цветов и большой кремовый торт. — Можно? — Вопрос со стороны Жени был скорее риторический, ведь не дожидаясь ответа она протиснулась в номер, направляясь в сторону кухни. — Ты что спала? — А что мне еще делать? — Саша, сладко зевнув, закрыла дверь и поспешила за подругой в глубь номера. — У вас тренировка сегодня вообще-то. — Она по-хозяйски начала лазить по шкафам в поисках чего-то наподобие вазы. — Презент вот вам принесла, вы заслужили. И цветы девочке, которая забыла о том, что такое гравитация.       Губы Саши тронула улыбка. Это прозвище было ее слабостью, заставляло неловко краснеть каждый раз.       Она подошла к столу, беря в руки букет, рассматривая его. Он был маленьким и аккуратным, но безумно красивым — прекрасные белые нарциссы; чем-то напоминали ей платье Щербаковой на показательные выступления, оттого они были еще красивее.       Внезапно холодок пробежался по спине Трусовой. Что-то дернуло их пересчитать. — Жень? — Пытаясь унять дрожь в голосе, она обратилась к хлопочущей с чайником подруге; Саша никогда не была суеверной и не знала, почему этот факт ее так напугал. — А почему их десять?       Медведева резко остановилась, чуть не выронив чашку из рук. — Боже, Сашенька, — неловко начала она, обнимая девушку, — прости пожалуйста, я совсем забыла уточнить это при покупке. В Китае принято дарить четное количество цветов. Хочешь куплю еще один? — Да ладно, не надо, ничего страшного, — сказала Трусова, выпутываясь из объятий.       Это неловкая заминка забылась также быстро, как и произошла. Тем не менее неприятный, пугающий осадок остался; Саша списывала это на свою излишнюю нервозность из-за тяжелой недели. Медведева достала пару тарелок из шкафа, а Трусова уже хлопотала около вскипевшего чайника.       Саше очень нравилось болтать с Женей обо всем на свете. Всем нравилось, если уж на то пошло; она была очень дружелюбной и открытой, всегда удивляла зрелостью мысли и необычным мышлением. Всегда давала дельные советы, никогда не порицала чьи-то проступки. — Так почему ты не пошла на тренировку? — Она все равно необязательная, — Трусова сморщилась только от одной мысли о том, чтобы выйти на лед, — Гала через три дня. Еще успею накатать показательное. — Завтра награждение. — Женя отрезала несколько кусочков торта, раскладывая их по тарелкам. — Готова?       Трусова лишь неловко пожала плечами, желая поскорее закончить этот диалог, судорожно перебирая в голове другие темы для разговора. — А с Аней как? Я смотрю вы так и не растащили сдвинутые кровати, значит все хорошо? — Медведева говорила это с неопределённым намеком, понятным лишь ей. Либо Саша хотела убедить саму себя, что иронично выгнутая бровь и задорный огонек в глазах подруги ей ни о чем не говорят. — Аня боится темноты, — без надобности начала оправдываться она, даже не понимая, что тем самым сдает их с потрохами, — но мы не ночевали вместе. Я пришла утром, ее уже не было. — Вы не виделись после допинг-контроля? — «Еще как виделись», — удручающе подумала Саша, тут же растеряв весь аппетит. — Нет.       Женя недоверчиво посмотрела на подругу и отвернулась, сосредотачивая свое внимание на большом окне напротив стола, за которым простирался красочный зимний пейзаж. Повисла напряженная тишина. — Мы с Камилой улетаем завтра, — мечтательно произнесла Медведева, не отрывая взгляда от заснеженных елей за стеклом, — я так счастлива, что это все закончится. Совсем скоро весна. В Москве уже даже снег растаял.       Саша улыбнулась, рассматривая подругу, словно видит ее в первый раз.       Это были тяжелые три недели, наполненные скандалами, тяжелейшими тренировками и постоянными проверками на прочность. Отсчитывая дни до возвращения домой, они словно ждали побег из кромешного ада; немудрено, что некоторые спешили убежать как можно скорее. К тому же, для Жени все это было еще и личной болью; Этери Георгиевна, настаивая на ее участии в этом, словно не понимала, насколько тяжело Медведевой будет находиться там, где четыре года назад она получила тяжелейшую травму.       Такие раны не затягиваются; остаются несуразными рубцами на коже, периодически напоминая о себе тупой пульсирующей болью.       И правда, скоро весна. А весна всегда приносит что-то хорошее. — Рада за вас, — тяжело вздохнула Саша, рассматривая свое искаженное отражение в чашке чая, — как бы я хотела сбежать из этого кошмара с вами.