***
— Алло, Марк? Саша мерила шагами их с Аней комнату, тревожно заламывая пальцы. Она еле дошла до номера, то и дело останавливаясь из-за резких приступов тахикардии, от которых у нее сводило ноги; в какой-то момент стало так больно, что она упала на пол, не в силах даже кричать, и лежала около десяти минут, полная уверенности, что умирает. Вся эта ситуация сломила ее и так нестабильное психическое состояние, к тому же никак не хотела заканчиваться: постоянные новые необъяснимые происшествия не просто сводили с ума, а будто разрушали ее личность. Саша всегда считала себя самой сильной и устойчивой перед любыми обстоятельствами, а сейчас она валяется на грязном ковре в одном из коридоров-лабиринтов маленького Пекинского отеля, который, видимо, станет ее могилой. Если бы у ее разума оставалась способность ясно мыслить, а не сгорать от агонии, она определенно испытала бы отвращение к себе. Трусова не верила в мистику, не верила в колдунов и ведьм, в загробные миры, в призраков и магию. У этого всего есть определенное логическое объяснение, которое она обязательно отыщет. Либо вместо заветного Чемпионата Мира, на котором она уже распланировала взять реванш, она прямой дорогой окажется в психушке. Одно из двух. — Да? — Слегка сонный голос парня раздался на другом конце провода, но, осознав с кем он говорит, его сон будто бы тут же рукой сняло. — О, привет, Саш. Что-то случилось? — Ни то чтобы, — трясущиеся руки Трусовой еле удерживали телефон, и только боль от иголки, пришитой к брошке, которую она вонзила в свою ногу, помогала оставаться в сознании, не захлебнуться в тревоге и ужасе, который накрывал ее с каждой минутой все больше, — узнать хотела кое-что. Ты рисовал мой портрет, как успехи? — Эм, — Марк запнулся, подбирая слова, — да нормально все, еще немного осталось и закончу. А что? — Я давала тебе цепочку с подвеской, чтобы ты нарисовал, ты забрал ее с собой? Трусова тревожно затаила дыхание, дожидаясь ответа. Казалось, что секунды растягиваются, словно жвачка, и превращаются в часы, а то и сутки. Марк, как назло, замолчал. Плохой знак. — Саш, я, — Кондратюк, растерявшись, не мог связать и два слова. — «Только не говори, что потерял её, сукин ты сын», — тревога сменилась злостью, которая закипала в душе у фигуристки, отчего она сильнее сжимала телефон; приложи она чуть больше усилий, непременно разломала бы его напополам. — Я не помню, чтобы ты давала цепочку, — голос Марка слегка подрагивал; не было похоже, что он врет, тем не менее звучало настораживающе, — цветы — да, но цепочку… Я, конечно, посмотрю, мало ли, от всего этого стресса забыл, сама понимаешь, но… Саша даже не слушала дальше. Она мгновенно сбросила вызов, и телефон упал с ее ослабевших рук, отлетая куда-то в сторону. Это конец. Это просто кошмар, который она бы не смогла описать словами, который вгонял ее в ужасающее отчаяние, граничащее с истерикой. Она что, правда сошла с ума? Из-за несчастного второго места? Или задатки шизофрении(или что это вообще, она даже представить себе не могла) были еще давно, а травма из-за разбившейся мечты всей ее жизни стала сопутствующим катализатором? Хотелось плакать, рыдать навзрыд, хотелось сделать хоть что-то, чтобы стало легче. Пустота внутри нее, больше напоминающая сквозную дыру, стала ныть еще сильнее. Только вот слез не было, поэтому все, что оставалось Саше, это сидеть на полу номера, собирая остатки своего здравомыслящего сознания в кучу, пытаясь сообразить хоть что-то, отдаленно напоминающее решение проблемы. Позади раздался задорный хохот. Трусова резко подскочила, обернувшись, и уставилась на комод. — Ах ты сука, — она бросилась в сторону того самого призрака в её обличии, беспечно хохочущего при взгляде на Сашу, — это ты все сделала! Это все из-за тебя! Избавилась от улик? Да кто ты, блять?! Трусова попыталась схватить существо за ногу, которую оно элегантно свесило, только вместо этого влетела со всей силы в комод, на котором сидело это нечто. Предмет мебели пошатнулся, норовя упасть прямо на фигуристку, и с него посыпались тюбики, книжки и все остальное, покоящееся там до этой нелепой потасовки. Призрак невесомо летал по номеру, перепрыгивая с одного предмета на другой, при этом делая различной сложности прыжки; ещё одна насмешка, самая очевидная, была тогда, когда двойник Саши прыгнул тройной аксель, грациозно останавливаясь перед Трусовой, которая потирала ушибленное плечо. Хохот стоял набатом в ушах и фигуристке хотелось кричать, до сорванных связок и боли в горле, лишь бы этого не слышать. — Я помогаю тебе, дурочка. Где бы ты была без меня? Так бы и блуждала вечность по Тартару. Призрак подал руку Саше, и та, слегка поразмыслив, уже хотела ухватить ее; но как только между их ладонями оставались считанные миллиметры, существо, вновь задорно рассмеявшись, отскочило, грациозно опираясь о дверной косяк. — Что ты несёшь? — Трусова, шипя от боли, встала, опираясь о комод, и злобно прожигала взглядом своего двойника. — Какой Тартар? Какое лучше? Да ты сводишь меня с ума, выставляя сумасшедшей перед остальными! Кто ты? Почему я? Саша, схватившись о больное плечо, упала на колени перед грациозной фигурой, сильно зажмурившись, пытаясь унять непрекращающийся поток слёз: то ли от боли в теле, то ли от усталости, то ли от боли где-то внутри, в самом сердце; там, что, вероятно, называют душой. Смехотворно, что буквально минуту назад ей казалось, что все свои слезы она уже выплакала. — Глупая Саша, мне даже жаль тебя, — призрак скорчил жалостливую гримасу, театральную, картонную; от нее бросало в дрожь, а по спине проходился неприятный холодок, — скоро все закончится. — Не называй меня так, — раздраженно прорычала Трусова, хватая первую попавшуюся на глаза вещь, свалившуюся с комода во время ее смехотворного побега за этим призраком, — ты, блять, свела меня с ума! Ты испортила все! Кто ты? Почему ты выглядишь как я? — Саша замахнулась одной из своих палеток, кидая ее в фигуру. — Кто-то подмешивает мне наркотики? — В след за палеткой, одно за другим, полетело все содержимое косметички, которой не посчастливилось попасться в руки разъярённой фигуристки, от которого призрак уверенно уворачивался, грациозно шагая, наклоняясь и даже подпрыгивая; казалось, что он не просто был изворотлив и шустр, а даже знал все движения девушки и траекторию полёта очередной кисточки, вплоть до градуса, наперед. — Какая сука это делает? Щербакова, чтобы убрать конкурентку? Кто-то из иностранных конкурентов подкупил работников отеля? — Она бросила последний предмет, до которого смогла дотянуться, и протяжно закричала, захлебываясь в собственных слезах, — Да когда это закончится?! — Что закончится, Саш? — Размытый девичий силуэт замаячил на фоне, искаженный непрекращающимся потоком слез, застилающих глаза; Трусовой даже показалось, что это очередная игра разума. — Что здесь произошло? Аня, вернувшаяся с утренней тренировки, застыла в дверном проеме, обводя взглядом их комнату, и так не блещущую чистотой и порядком в обычное время, но сейчас — в ней будто пронесся ураган; разбросанные по всему полу вещи, скомканная постель, валяющиеся по разным углам подушки, накренившийся комод с парой вылетевших ящиков. И Саша, сидевшая в центре этой ужасающей композиции, сгорбившаяся, сжавшаяся, лихорадочно трясущаяся. Напуганная. — Саш? —Щербакова, глубоко вдохнув, сбросила оцепенение и предприняла попытку достучаться до подруги, несколько раз позвав её по имени. Та, как назло, не реагировала. Аккуратно ступая, словно боясь выдать свое присутствие для кого-то, Аня прошла в сторону Саши, которая лежала на полу, обняв свои колени, и тихо всхлипывала; было страшно представить, что могло довести ее до такого состояния. Даже после того рокового дня произвольной она была не так разбита, как сейчас. — Сашенька, — Аня, присев рядом с девушкой, дотронулась до ее плеча, слегка потряхивая, — что произошло? Саш? Несмотря на то, что тревога уже оплетала своими склизкими, холодными пальцами разум Щербаковой, затуманивая разум, она определенно чувствовала на себе груз ответственности за другого, очень дорого ей человека. И только этот самый груз, возможно, оставлял ее сейчас в сознании, держал на грани от того, чтобы схватиться за волосы, чуть ли не вырывая их, и поддаться манящему омуту паники, ныряя в него с головой; до жжения в легких от невозможности вдохнуть, до побелевших кончиков пальцев и раскрасневшихся глаз от непрекращающихся слез отчаяния. До таблеток, жестоко царапающих горло, которые она будет глотать горстями, пробираясь сквозь пучину страха, выныривая и, в конце концов, вдыхая. Будь у Ани возможность критически мыслить, она бы определенно посчитала это маленькой победой над своим монстром. Монстром, под парадоксальным названием — собственный разум. Щербакова, тяжело выдыхая, попыталась расцепить руки Саши, мертвой хваткой впившиеся в собственные колени; те же, будто окоченели, никак не поддавались, а скорее, наоборот, только сильнее впивались в покрасневшую кожу икр. — План б, — прошептала Аня, заправляя выбившиеся пряди за уши, — Сашенька, пожалуйста, посмотри на меня. Щербакова наклонилась, поглаживая голову фигуристки, целуя прямо в макушку; ее огненные волосы спутались и даже, казалось, потускнели. — Саша, пожалуйста, это я, — Аня продолжала целовать Сашу, нашептывая всякий бред, приходящий в голову; про тренировку, про то, как Камила сходила на концерт, про Даниила Марковича, смешно поскользнувшегося на ее глазах в лобби. Любая мелочь, заполняющая пугающую тишину, подходила сейчас. Трусова, вновь всхлипнув, всё таки подняла голову, посмотрев на Аню; она была по-прежнему сжата и напугана, как маленький зверек, но то, что она смогла найти силы и смелость, выбраться из своего импровизированного убежища от страха, показалось Щербаковой величайшим прогрессом. Она счастливо улыбнулась, поглаживая щеку Саши и прижимаясь к ее губам своими. Невесомый поцелуй, просто, чтобы показать, что она настоящая, что она рядом. Разграничить иллюзорный мир ужаса и реальность. — Мне так страшно, Анечка, — Трусова, резко вскакивая, сжала Аню в своих объятиях, роняя их двоих обратно на пол, — я не понимаю. Я ничего не понимаю. Я устала. Щербакова, зашипев от боли в спине, на которую она неудачно приземлилась из-за Саши, все же сжала ту в объятиях в ответ; панические атаки преследуют ее уже много лет, самого детства, и то, что произошло с Трусовой, было для ее семьи ужасающей рутиной. Безусловно, настолько сильные приступы были редко, тем не менее Аня все время чувствовала себя, словно под прицелом; только прояви малейшую слабину, рискни испугаться, расстроиться или начать волноваться — и вот, госпожа Паника уже оплетает тебя со всех сторон, не давая шанса на побег. — Я больная. Я хочу домой, к маме. К собакам. К братьям, — Саша, сжимая толстовку Щербаковой, вся тряслась, прижимаясь сильнее к единственному, как ей казалось сейчас, спасительному кругу, — Я чувствую себя одной на всей планете. Самым одиноким человеком. Как будто у меня ничего не осталось. — Саша, это нервы, нам всем пришлось непросто, — Аня, поглаживая макушку Трусовой, вслушивалась в ритм своего сердца, которое, казалось, стучало в ушах, — Ты ничего не потеряла. У тебя по прежнему есть близкие люди, любимое занятие. Помнишь, когда я чуть не потеряла шанс поехать на Олимпиаду, Женя сказала мне очень запомнившуюся фразу. «Пусть это будет твое худшее событие в жизни». — Щербакова тяжело выдохнула, сдерживая подступающие слезы. — Знаешь, это правда. В жизни так много ужасных вещей, перед которыми ты не властен. Саша, слегка отстраняясь от Ани, подняла голову и заглянула ей в глаза. — Что может быть хуже разбитой в дребезги мечты всей жизни? — Много чего. — Щербакова, приподнимаясь на локтях, сократила расстояние между их лицами, переходя на шёпот, будто рассказывала страшный секрет. — Смерть. Неизлечимая болезнь. Потеря близкого. — А хуже сумасшествия? — Трусова, с интересом выгибая бровь, прищурила свои раскрасневшиеся зеленые глаза. — Почему ты считаешь, что ты сумасшедшая? — Ань, я говорила с человеком, который был в это время в другом месте, — Саша, нахмурившись, начала перечислять всю чертовщину, которая произошла с ней; непонятно для кого больше: для себя, подводя неутешительный итог, что она слетевшая с катушек, или для Ани, изливая душу, наконец удовлетворяя желание поделиться этим ну хоть с кем-нибудь, — он подарил мне подвеску, которая пропала. Я гуляла по пустому ледовому дворцу, в котором пару секунд назад кипела жизнь. Я вижу своего двойника, который все время усмехается надо мной. Я больная. Щербакова, как бы ей не хотелось, не отстранилась и не подала виду, что напугана от этой извращённой исповеди; заставляла себя слушать внимательно, так, будто слушает очередную сплетню от Камилы, а не откровения от своей девушки о ее психическом состоянии. — Саша, это все нервы, — Аня, вновь обняв девушку, погладила ту по спине, — Скоро мы вернемся домой. Ты увидишь собак, увидишься с мамой. Мы снова будем ходить на тренировки, смеяться с шуток Даши, сбегать пораньше с офп, чтобы погулять по парку. Хочешь, сходим на свидание? Давно у нас не было. — Щербакова, почувствовав слабый кивок, продолжила. — Отлично. Я бы сходила в кафе, а потом на ночной сеанс в кино. А если все то, о чем ты мне рассказала, не закончится, я клянусь, мы найдем тебе лучшего врача, и все будет хорошо. Все поправимо в этой жизни. Все, кроме смерти.
***
— Принесла? — Женя, довольно улыбнувшись, выхватил из рук Щербаковой крафтовый пакетик. Аня, сложив руки на груди и оперевшись плечом о стену, начала наблюдать за тем, как ее друг уплетает медовые лепешки; было в этом что-то одновременно милое и отталкивающее. В такие моменты он казался самым невинным созданием на планете, только такой трюк сработает с потерявшимся путником, но никак не с ней; той, которая знает его слишком долго, чтобы верить в эти глупые притворства. — Все точно уже не изменить? — Огонёк надежды зажегся в ее карих глазах, блестящих, то ли от слез, то ли в свете электрических ламп коридора. — Стикс, милая, — Женя тяжело вздохнул, бросая снисходительный взгляд на девушку, — ты же знаешь, я не отдаю приказы — я их выполняю. А вот как выполняю — зависит от заказчика, — он кокетливо подмигнул, доставая следующую лепешку, — и от того, как хорошо он попросит. Щербакова, опустив взгляд в пол, попыталась сморгнуть подступающие слезы; они были чем-то похожи: она тоже только выполняла приказы, но всё же иногда отдавала их кому-то, ниже ее по статусу. Прямо как сейчас. Уныние и безразличие мешались в ее голове, словно отголоски двух разных личностей. — Очень вкусно, спасибо, — Женя, проходя мимо Ани, похлопал ту по плечу в ободряющем жесте, — Сделаю все в лучшем виде.