Элизиум

      Огромная ледовая арена, освещенная десятками софитов, сверкала и искрилась от количества огоньков, которыми ее старательно украшали волонтеры с предыдущего вечера, едва позволяя себе даже пятиминутный перерыв. Железный каркас цифр 2022, вокруг которого сновали работники, проверяя гирлянды, которыми они его оплетали, был не просто большим, а огромным. От одного взляда на него у Трусовой начинала кружиться голова; то ли от волнения, то ли от его внушительных размеров, которые пугали по непонятным причинам.       Завтра утром должен состояться долгожданный гала-концерт.       Долгожданный не только потому, что Саша наконец примерит свой любимый образ чудо-женщины, а еще потому, что они наконец вернутся в Россию, в родную Москву. В предвкушении от возвращения домой, казалось, что переносить любые трудности стало в два раза легче; после утренней панической атаки Трусова не только пришла в себя, рефлексируя, параллельно занимаясь уборкой в номере, который она случайно разгромила, но и нашла в себе силы выйти на вечернюю тренировку. После дня произвольной программы она появлялась тут впервые; сколько бы раз она не пыталась приблизиться к ледовой арене, попытки сложно было назвать удачными; иногда она сама разворачивалась на половине пути, иногда забывала коньки, и, возвращаясь за ними в номер, уже не находила в себе сил возвращаться, иногда — просто смотрела за тренировкой других спортсменов, предпочитая оставаться «по ту сторону», опираясь о бортик, иногда выслушивая ехидные замечания ее знакомых. Или тревожные взгляды Ани, которые она бросала на нее украдкой.       Саша ненавидела жалость. Спроси у кого угодно — вещью, которая со сто процентной вероятностью выведет фигуристку из себя, будет неосторожное жалостливое замечание.       Ни то чтобы сегодня все звёзды сошлись, Меркурий вышел из фазы ретрограда или что-то подобное; будь ее воля, она, возможно, пропустила бы и сегодняшнюю тренировку, предпочитая поваляться в номере, полистав новостную ленту или посмотрев очередную серию сериала, чем она и занималась последние пару дней. Но завтра уже был гала-концерт, от которого, вроде как, отказаться нельзя, поэтому собрав по кусочкам остатки мотивации, любви ко льду и желанию исполнить свою любимую программу, она все таки пришла на тренировку.       Аня сопровождала ее от и до; помогла сделать аккуратный пучок, нежно заплетая длинные волосы, которые никак не хотели собираться в сносную прическу, то и дело путаясь или ускользая из рук хозяйки, вела за руку от номера до зала, потратила на разминку на двадцать минут больше, чем обычно, дожидаясь Сашу, которая делала все будто бы в десять раз медленнее, чем обычно. Позже вела за руку от зала до арены, периодически напоминая, что Трусова очень сильная и смелая, просто потому что преодолела страх, и сейчас идет на лед, помогла завязать шнурки, и даже проехала круг с Сашей, попрежнему держа ту за руку. Кому-то могло показаться такое поведение глупым и инфантильным; в конце концов, Трусова уже взрослая, что называется «большая девочка», и так опекать ее, словно мамочка, которая впервые привела свое чадо на лед — странно. Тем не менее, Аня, словно читая мысли своей подруги, знала, что это важно для Саши — почувствовать, что она не одна. Осознать, что лед не страшный монстр из подсознания, а по прежнему ее друг, ее самая большая любовь.       «Я чувствую себя одной на всей планете. Самым одиноким человеком», — слова, не дающие покоя Щербаковой, снова пронеслись в ее голове, и она крепче сжала руку девушки, неспешно ехавшей рядом. — Можешь отпускать, я дальше сама, — Саша, тяжело выдохнув, отстранилась от Ани, прижимая к груди кисть, которую та только что сжимала.       Отъехав на приличное расстояние, Трусова, разогнавшись, зашла на двойной лутц; мышцы ног ныли, успев за пару дней отдыха отвыкнуть от тяжелых физических нагрузок. В конце концов, вся ее физическая активность за последние пару суток заключалась лишь в беготне по коридором отеля от самой себя.       Успешно приземлив прыжок, Саша проехала дальше, неспешно прогоняя некоторые элементы, которые обычно делает в начале тренировки; вдыхая морозный воздух, неприятно щекочущий нос, она остановилась посреди катка, оглядываясь вокруг, и, не сдержавшись, рассмеялась.       Искренне.       Тепло.       Так, как обычно смеялась в «Хрустальном» с какой-то очередной глупой шутки Камилы, как смеялась с неудачных заходов Щербаковой на кантилевер, о котором та грезила с юниоров. Как смеялась раньше, в прошлой жизни; ее символичная смерть на льду, в день произвольной программы, стала ее моментом перерождения. Она чувствовала это всем нутром; она стала не просто сильнее, она стала непобедимой. Разбилась на осколки и склеила себя из них даже лучше чем было, посыпала блестками и обвязала ленточками, если так угодно.       Вытерев пару слезинок, проступивших на ее глазах, она, счастливо улыбнувшись и стала один за одним прогонять элементы программы. Летая с одного конца арены к другому, Трусова чувствовала, что у нее выросли крылья, не иначе; давно позабытое чувство искреннего удовольствия от катания, эйфория, переполняющая ее, разливающаяся по телу с ног до головы. У нее захватывало дух от восторга, который она испытывала, когда заходила то на один, то на другой прыжок, ей не хватало воздуха, но она, задыхаясь, продолжала лететь вперед, выполняя элемент за элементом.       Саша вспомнила, когда последний раз каталась с таким удовольствием и восторгом. В детстве.       Ей было около пяти, и тогда она и начала заниматься фигурным катанием, что называется, серьезно. Интенсивные тренировки, боль в мышцах, скрежет лезвия, морозный воздух — все это стало ее постоянным спутником и единственным лучшим другом. А еще непередаваемый восторг, при покорении новой вершины, будь то пресловутый перекидной или просто проехаться от бортика к бортику без единого падения, эйфория чувства полета во время прыжка, пусть даже секундного, овации и крик публики, восторгающейся от ее очередного грандиозного выступления. Лед любил Сашу, а она любила его; у этой прекрасной сказки были все шансы на такой же прекрасный конец. Там, где принц — Трусова, победившая дракона в лице пяти четверных прыжков, а принцесса — непосредственно сам лед, признающий ее силу и отвагу и дарующий ей свой волшебный поцелуй; заветную золотую медаль в подтверждение ее подвигов. Совершенно глупая, невозможная сказка наизнанку.       Проехавшая мимо Аня, с такой же счастливой улыбкой, выдернула Сашу из мира фантазий и глупых сравнений, утаскивая за собой в реальный мир. — Ты молодец, выглядишь просто потрясающе, — Щербакова, поймав заинтересованный взгляд Трусовой, подъехала к девушке, беря ту за руку, — гармонично, я бы сказала. — Давно себя не чувствовала так хорошо, — Саша, выдохнув, сжала чужую руку в ответ, — спасибо тебе. Без тебя я бы не смогла.       Щербакова вновь улыбнулась, готовая в очередной раз возразить о весомости ее вклада в Сашино возвращение на лед, но весь их, в какой-то степени интимный, диалог прервала Этери Георгиевна, неожиданно подъехавшая к ним со спины. Положив руки на плечи своих учениц, женщина, в своей привычной манере, сначала окинула тех строгим взглядом, будто поймала их за чем-то из ряда вон выходящим, а потом иронично улыбнулась, задерживая свое внимание на Трусовой. — Надо же, — Тутберидзе в притворном удивлении вскинула брови, словно персонаж самой банальной карикатуры, — Александра Вячеславовна удостоила нас своим вниманием, снизошла до тренировки. Что послужило причиной вашему визиту? Неужто завтрашний гала?       Саша, раздраженно выдыхая, обернулась, подбирая в голове слова, которые должна сказать женщине. Что-то не слишком дерзкое, язвительное или ироничное, в идеале нейтральное, только вот в голову приходили исключительно грубые выражения, за которые она вылетит из «Хрустального» быстрее, чем договорит.       Возможно где-то в глубине души ей было стыдно за все, что она наговорила после объявления результатов. Ее поведение было инфантильным, ею завладели эмоции. И впрямь — грубить Дудакову, единственному человеку в тренерском штабе, к которому она испытывала симпатию за последние пару месяцев, было слишком. Дерзкие высказывания и необоснованные обвинения в сторону Этери Георгиевны, вероятно, тоже были слишком. Но Саша не чувствовала ни капли вины, как бы не старалась, не считала себя и свое поведение из ряда вон выходящим; казалось, что тогда, в свете этих чертовых софитов ее публично унизили, разбили на осколки, и оставили умирать прям там, фотографируя с разных ракурсов — кому достанется более скандальный кадр или сюжет, тот победил.       То ли дело Аня. Совершенство, она бы смогла выстоять перед таким ударом, достойно принимая серебряную медаль на своей шее, больше похожую на петлю, нежели на нарядную ленточку с металлическим круглешком на конце. Наверняка бы она улыбалась, махала репортерам и поздравляла бы Сашу, нежно обнимая и шепча что-то из разряда: «Ты лучшая. Я всегда в тебя верила»       К черту размышления о пустом. К черту Щербакову. Это была золотая медаль Трусовой, и ничья больше. И ей не стыдно за свои эмоции. — Да, — сухо ответила Саша, норовясь отьехать тренироваться дальше. — Трусова, — Тутберидзе, схватив девушку за предплечье, развернула обратно к себе. — После тренировки ко мне в номер, будем беседовать.

***

      Время, словно мятная жвачка, котрую часто жевала Щербакова, чтобы успокоить изголодавшийся желудок, тянулось, обволакивая разум, растягивалось и снова сжималось, то ускоряясь, то замедляясь. Словно в замедленной съёмке перед глазами Трусовой проносились кадры; вот она на своем первом юниорском чемпионате мира, с золотой медалью в руках, стоит и улыбается камерам и журналистам. Радость, гордость за себя, за свои достижения, опьяняющая эйфория превосходства над соперницами; Саша улыбается так широко, как ни улыбалась ни разу в жизни, ей хочется кричать, смеяться и плакать одновременно. Кадры сменяют друг друга, словно в ритмичном танце проносятся в сознании; вот она, снова на чемпионате мира, и снова золото. Невероятная девочка, которой даже гравитация непокорна.       Трусова жадно втянула воздух, выныривая из сладостного транса и занося кулак над дверью уже в десятый раз. Что-то отделяло ее от комнаты тренера, словно невидимый барьер мешало уже переступить черту и постучать.       Кожа Щербаковой. Ее мягкие губы, целующие тело Саши, ее нежные прикосновения и теплые объятия. Трусова затаивает дыхание, пытаясь уловить видение, прочувствовать каждую их близость заново, пропустить через себя в тысячный раз. Раствориться в щекочущих прикосновениях, мятых простынях и золотом свечении утреннего солнца. Остаться навсегда в секундных мгновениях их поцелуев «украдкой», когда они случайно оставались вдвоем в раздевалке, или во время соревнований, неожиданно пересекаясь в пустынных коридорах ледяной арены.       Костяшки пальцев звонко постучали в деревянную дверь, пульсируя от неприятных ощущений.       Вторая бронза чемпионата Европы. Саша, нарядившись в только что пошитое дополнение к костюму, счастливо улыбается, поздравляет девочек, делящих с ней пьедестал, даже пытается радоваться. Где-то внутри свинцом, сводящим конечности, разливается разочарование. Тягостное, сводящее с ума; та самая Саша, с юниорского чемпионата, сейчас разбита и опозорена, плачет где-то внутри, скребется, раздирая органы, пытается добраться до сердца. Трусова не пускает печаль в свое сознание; она пытается искренне радоваться за подруг по льду, в частности за Аню — свою девушку, но выходит как-то криво и косо. Картонно. — Поздравляю с серебром, — Саша и Аня едут в лифте, в свой долгожданный номер, еле волоча ногами, — ты была лучшая, я рада за тебя. — Перестань, — Щербакова укоризненно посмотрела на собеседницу, зевая, — я все вижу и все понимаю. Ты не рада.       Трусова сконфуженно опустила взгляд, рассматривая свои ботинки. Ее часто упрекали за то, что у нее нет эмоций в программе, что она плохая актриса; но разве настолько плохая, что даже не может разыграть сцену радости перед самым важным человеком? Стыдно. — Прости, — Саша тяжело выдохнула, смаргивая подступающие слезы, — я, наверно, сука? Я люблю тебя, я должна быть рада. — Не должна, — Щербакова взяла ее руку в свою, поглаживая костяшки большим пальцем, — я не рада своему месту, не рада твоему. Ты аналогично. Давай не будем разыгрывать спектакль хотя бы перед друг другом, ты знаешь за чем мы обе ехали.       Дверь с протяжным скрипом отворилась, впуская девушку в номер. Саша аккуратно заглянула в комнату, заметив, что та погружена во тьму и тревожно сглотнула; дверь будто бы открылась сама по себе, ведь за ней не было ни Тутберидзе, ни кого бы то еще. Только непроглядная тьма, холодная и пугающая. — Этери Георгиевна? — Трусова, преодолев подступающий приступ панического страха, шагнула за порог, оглядываясь по сторонам, — Даниил Маркович? Кто-нибудь есть здесь?       Стоило Саше пройти вглубь комнаты, как дверь с громким стуком захлопнулась, забирая за собой единственный источник света, оставляя девушку совсем одну в темноте. Трусова вскрикнула, резко обернувшись и обняв себя за плечи, неосознанно защищаясь от чего бы то ни было. — Блять, да ну, — она выдохнула, пытаясь успокоиться и унять дрожь в пальцах; как на зло вспомнился тот проклятый вечер после произвольной программы, несуществующая Алина и призрак её же самой, — опять чтоли?       Трусова аккуратно переступала по темной комнате, пытаясь нащупать выключатель, но вместо этого наткнулась на широкую двуспальную кровать, на которую незамедлительно села, оглядываясь по сторонам, давая глазам привыкнуть к темноте.       В голове был бардак. Ее мечта попасть на олимпийские игры обернулась настоящим кошмаром. — Алесандра, — знакомый голос раздался над самым ухом, будто его обладатель все это время сидел у нее за спиной, притаившись, — добрый вечер.       Саша вскрикнула, оборачиваясь, и вскочила, неосознанно вскинув руки в оборонительном жесте; из соседней комнаты показался статный женский силуэт, держащий свечу — единственный источник света в комнате. — Этери Георгиевна, что происходит? — Трусова, хоть и испытала определенную долю облегчения от того, что перед ней её тренер, а не очередной демон из преисподни, все равно оставалась начеку, готовая убежать в любой момент. Слишком много странностей, слишком много необъяснимого — Аня сказала ей недавно «никому не доверяй», и Саша, парадоксально, доверяла только этим словам. — Хорошо, что ты перестала бежать от себя, — женщина, не обратив внимания на воспитанницу, прошла в комнату, аккуратно поджигая своей свечой другие, стоящие по периметру комнаты, — твое место здесь, время пришло. — Вы про то, что я пропускала тренировки? — Трусова оглянулась вокруг себя и тревожно сглотнула; на комоде, шкафу, столах, кровати, полу — везде стояли свечи, их было десятки, если не сотни. — Мне нужно было время. Я отдохнула и готова работать дальше.       Женщина рассмеялась, продолжая аккуратно ступать по комнате. Это все было похоже на какой-то дешевый хоррор; сознание кричало «беги», но сама девушка не могла сдвинуться с места, завороженно наблюдая за грациозными движениями тренера. — Ты многое сделала, многого добилась. Ты заслужила отдых. — Эм, — Саша нахмурила брови, недоверчиво посмотрев на собеседницу, — сейчас не время отдыхать. Впереди чемпионат мира, я буду претендовать на золото.       Ее плеча коснулась чья-то холодная рука, от которой Трусова буквально отпрыгнула, ужасно перепугавшись. Развернувшись, она увидела Алину, счастливо улыбающуюся и держущую такую же свечу, как у Этери. Она двинулась в сторону девушки, умело маневрируя среди сотни горящих фитилей, и протянула руку к ее лицу, нежно очерчивая большим пальцем ее линию скулы, протянув незамысловатую линию до подбородка. — Ты такая сильная девочка, — её томный голос убаюкивал и успокаивал; хотелось раствориться в этих прикосновениях, до боли напоминающие Анины, — я не хочу, чтобы ты уходила. Оставайся. — Что ты то, блять, тут делаешь? — Саша прошептала это, молясь, чтобы тренер не услышала бранное слово, за которое часто ругала своих учениц; но иначе выразить свои эмоции она не могла. — Я всегда была здесь, — Алина поставила свечу на пол, взяв руки девушки в свои, — я всегда была рядом с тобой. А ты всегда будешь рядом со мной? — Я не понимаю про что вы! — Трусова вырвала свои руки из чужой хватки, истерично вскрикнув. — Что происходит! Почему вы так странно разговариваете? Вы все издеваетесь надо мной!? — Афина, милая, не пугай девочку, — мужской бас, прогремевший на всю комнату, разорвал напрягающе долгою тишину после череды вопросов, которые, видимо, останутся без ответа в этот вечер.       Даниил Маркович прошел в середину комнаты, приобнимая Загитову за плечи; та, слегка смутившись, опустила голову, рассматривая свои ботинки.       Последняя свеча зажглась, и Этери Георгиевна подошла к этой странной парочке, недовольно глядя на мужчину. Тот будто и не обратил на это внимания, рассматривая Сашу; он выглядел будто иначе, не так, как всегда. Его обычно добрый и вечно веселый взгляд сменился на ожесточенный, слегка отстраненный, даже пугающий. Под этим взглядом хотелось сжаться в комок или, как минимум, убежать, не оборачиваясь. — Что ты здесь делаешь? Решил вмешаться? — Женщина чуть ли не прорычала это, раздражённо откидывая мещающие кудрявые пряди с лица. — Не поздно ли, дорогой мой? — Я не хочу чтобы ты доломала её, — Глейхенгауза, казалось, совсем не заботили укоры в его сторону; его невозмутимое выражение лица излучало предельную степень спокойствия, — этот удивительный ребенок многое пережил и достоен самого лучшего. — Не твой уровень конфликта, тебе не кажется? — Она никогда не попадет в твое царство, так понятнее, Аид?       Этот театр абсурда мог продолжаться вечно, если бы не Саша, истошно закричавшая и рванувшая в сторону выхода. Ее нервное напряжение было на пике; она, не разбирая ничего на своем пути, бежала по свечам, аккуратно выстроеным в линии, по валявшимися книжкам и вещам, и, добежав до двери, дернула ручку. Та поддалась не с первого раза, но, открыв дверь, она тут же выскочила из комнаты, убегая по коридору, даже не обращая внимания куда. В глазах застыли слезы, которые никак не могли пролиться; Трусова твердо решила, что даст волю чувствам только когда окажется в относительной безопасности. Преодолевая коридор за коридором она сама не заметила, как оказалась в лобби.       Она впервые за беспрерывные пятнадцать минут активного бега, которые, на нервной почве, ощущались как целый час, остановилась перевести дыхание, как увидела у стойки администратора знакомую кудрявую шевелюру. Её тренера. Который сейчас был в своей комнате, вместе с Даниилом Марковичем и Алиной.       Этери Георгиевна развернулась, злобно взглянув на Трусову, которая уже хотела снова бежать, но вместо все уже обыденно абсурдных слов и пугающих формулировак, проходя мимо девушки лишь произнесла то, что ужасало больше любой чертовщины, творившейся в этом Китае. — По приезде в Москву будем серьезно разговаривать с тобой и твоими родителями о прекращении нашего сотрудничества. Если ты даже не соизволила прийти на аудиенцию, это о многом говорит. Например о твоем психическом развитии.

***

      Трусова, покрутившись перед зеркалом, в последний раз проверила свой внешний вид перед предстоящим прокатом. На душе было пусто; не было больше ни страха, ни тревоги, ни счастья, ни обиды — ничего. Как будто в один момент кто-то вытащил все эмоции, оставив лишь пустую коробочку из под них. На память или просто забыл выкинуть, непонятно.       Много чего было непонятно. Например то, как она будет жить дальше, после всего, что произошло. Как выкинет из головы все, что тревожило её, как она сможет смотреть на себя без отвращения или злобы.       Саша потуже затянула шнурки на коньках и, взяв пальто, двинулась из тесной гримерки, в которой ютились с десяток других фигуристок, проходя в сторону выхода на каток. Она следующая. — Не верится, что все закончилось, — Аня, которая давно переоделась в свое платье, аккуратно выглядывала из дверного проема, наблюдая за прокатами других фигуристов, — странное ощущение. Так много и долго работать ради десяти минут. — И часов позора после, — Саша подошла к ней, положив голову на ее плечо, — часов позора и больных терзаний от прессы. — В этот раз журналисты были в ударе, — Аня нащупала чужую руку, сжав ее, — задавать настолько бестактные вопросы нужно еще иметь совесть. — Точнее, чтобы она отсутсвовала, — Трусова чувствовала, как к глазам подступают слезы. Не хотелось чтобы этот миг когда-либо заканчивался — хотелось чтобы они вечно стояли вот так, болтали о всякой ерунде, ее рука была в чужой руке, а в душе горело пламя необъятной любви к этой девочке, — давай съедемся по приезде домой?       Аня резко замолчала, чем напрягла Сашу. В голову полезли тревожные мысли о том, что она спешит с такими серьезными предложениями, но если не сказала бы сейчас, то не решилась бы, наверно, никогда. — Знаешь, а давай, — Трусова, после этих слов, облегченно выдохнула, расплываясь в улыбке, — Будешь готовить мне кофе по утрам. А я буду заплетать тебя. — И возить до «Хрустального», — Саша аккуратно развернула девушку к себе, заглядывая в чужие глаза, — ты же раньше права получишь. — Договорились, — Аня рассмеялась, обнимая Трусову. С катка донеслось ненавистное «Александра Трусова», что означало их неминуемую разлуку, — иди, тебя уже ждут. Я люблю тебя. — И я люблю тебя, — Саша нежно поцеловала Щербакову, стараясь навсегда запомнить этот момент, и двинулась в сторону катка.       Скрежет лезвий о лед и яркие, слепящие софиты.       Финишная прямая.