Элизиум

      Огромная ледяная арена, сотни внимательных глаз, радость, слезы, яростные выкрики кого-то из толпы, но самое главное — опьяняющее чувство предельной радости, непередаваемый восторг, который испытала девушка, увидев свое имя на заветной первой строчке в списке. Хотелось кричать, орать во все горло, до сорванных связок и потери голоса, лишь бы выпустить весь тот вихрь эмоций внутри нее, которые так и рвались наружу; но вместо этого она лишь продолжала сидеть на мягком диванчике, в окружении других фигуристок, которые беспрерывно поздравляли ее на самых разных языках. Слезы, беспрерывно стекающие, размазывали аккуратно нарисованные стрелки, но это совсем не беспокоило её — казалось, что она совсем выпала из цикла времени, пребывая где-то в своем мире, далеком от ледовой арены Пекина.       Голова шла кругом; на периферии были слышны истеричные всхлипы Камилы, которая отчаянно пыталась высказать какую-то мысль, неловко прижавшись к женщине-психологу. Десятки девушек в пестрых платьицах неловко переминались с ноги на ногу возле новоиспечённой олимпийской чемпионки, решая для себя сложную дилемму: подойти или все таки оставить в покое, ведь девушка, разглядывая потерянным взглядом таблицу результатов, совсем не располагала к разговору.       Саша обняла свою салфетницу и будто бы вдохнула впервые за последние пару минут; она выиграла. Она, черт побери, выиграла олимпиаду, стала новой олимпийской чемпионкой. Исполнила свою главную детскую мечту, установила новый рекорд по количеству четверных прыжков, стала лучшей, звездой сегодняшнего вечера. Хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это все взаправду. — Поздравляю, — её плеча коснулась худощавая холодная кисть, выдергивая фигуристку из мыслей, — ты молодец. Ты заслужила это.       Саша подняла взгляд на Щербакову, первой осмелившейся подойти ней. Её тушь была слегка размазана, глаза покраснели; было очевидно, что она плакала.       Трусова расплылась в теплой улыбке, поднимаясь с кресла, и крепко сжала Аню в своих объятиях; в голове у нее проскользнула мысль о том, что теперь у нее есть все, о чем она мечтала: любимая девушка, всегда поддерживающая её, и реализованная мечта всей жизни, главная цель и награда за проделанный труд. Ей не было жаль Камилу, задыхающуюся от рыданий за их спинами, ей не было жаль соперниц, которые рассчитывали хотя бы на пьедестал, наверное, ей не было жаль даже Аню, которая трудилась не меньше ее самой. Сегодня она звезда этого вечера, и она это заслужила больше, чем все остальные. — Я не могу поверить в это, — Саша прошептала это прямо на ухо другой девушки, словно это самый большой секрет, — мне кажется это все сон. Ущипни меня, пожалуйста.       Хотелось уже скорее закончить все эти формальности с награждением, фотосессией и интервью; всё, о чем она сейчас грезила — поскорее добраться до номера, принять душ и лежать в обнимку с ее самым любимым человеком, болтая обо всем на свете, делясь впечатлениями и чувствами. — Ты смогла преодолеть все испытания и достигла Олимпа, я горжусь тобой, — Анин нежный тембр голоса донесся до сознания Саши, которая все это время находилась в неопределённой прострации; все казалось чересчур нереальным.       Щербакова отстранилась от девушки, заглядывая в чужие глаза. Мимолетный зрительный контакт мысленно растягивался в часы, которые превращались в такие же неосязаемые сутки, доходящие по длительности до неопределенной вечности. Аня, тревожно выдохнув, прикоснулась своими губами к Сашиным, утягивая ее в нежный поцелуй; та, в свою очередь, резко отстранилась, испуганно рассматривая девушку. — Аня, ты совсем? — Ее речь заплеталась, слова никак не хотели складываться в предложения. — Нам же конец после такого перформанса. — Не похуй ли? — Щербакова, прищурившись, хитро улыбнулась. Ее хищный взгляд, совершенно ей несвойственный, прожигал в фигуристке дыру, вводил в транс.       Золотая медаль, триумф, Олимпиада — всё это осталось позади, стало неважным и бессмысленным. Хотелось просто подчиниться этим холодным рукам, нежным губам и обжигающе-горячему дыханию. Саша тревожно выдохнула, оглядываясь по сторонам: весь тренерский состав был отвлечен на расстроенную Камилу, другие фигуристки, собрав свои немногочисленные вещички, медленно покидали ледяную арену, не обращая внимания на двух девушек, стоящих в обнимку непозволительно долго для статуса «друзья». Зато десятки камер с самых разных каналов снимали их прямо сейчас, словно подглядывая за ними своими внимательными глазами-объективами; пути назад уже не было, все всё увидели. — Похуй. — Трусова прошептала это в девичьи губы напротив, утягивая Щербакову в поцелуй. Ее нежные губы будто бы сводили с ума, и хотелось задохнуться прямо здесь и сейчас, лишь бы только запечатлеть этот момент, увековечить эти ощущения.       Безостановочная череда мыслей «О боже, что мы творим», от которых раскалывалась голова, заглушились, как только Аня, невесомо касаясь чужой руки, вслепую нащупывая ладонь, сорвала с девушки перчатку и переплела их пальцы, сильно сжимая. — Вас там наградить хотят, — Даниил Маркович, слегка одернув Щербакову за плечо, посмотрел сначала на одну девушку, а затем на другую; убедившись, что обе обратили на него внимание, спокойно продолжил, — сходим? — Да, да, простите, сейчас, — сердце Трусовой бешено колотилось, по ощущениям выпрыгивало из груди; хотелось провалиться сквозь землю от стыда и надавать себе по голове за такие спонтанные и опрометчивые решения.       Дурочка, о чем она только думала, когда целовалась с Аней на экранах всех федеральных каналов, на глазах у других спортсменов, тренеров и корреспондентов. Это конец их репутации, конец их спортивной карьере. Их затравят в родной стране, не дадут спокойной жизни, вероятно даже выкинут из сборной. Это конец.       Лицо Щербаковой, все еще стоящей напротив, пугало сильнее, чем вся эта абсурдная ситуация; ее раскрасневшиеся глаза были стеклянными, неживыми, словно за секунду она утратила все свои эмоции, обычно бушующие через край. Она была похожа на актрису, резко забывшую свою роль. Трусова, преодолевая страх и смущение, взяла Аню за руку и повела в сторону калитки, ведущей на лед. Она, в свою очередь, поддавалась, словно тряпичная кукла.       Голова шла кругом от количества событий и их скоротечности; мышцы все еще ныли после тяжелого проката, каждый шаг отдавался жжением в ступнях, растекаясь огненной патокой по всему телу. Протиснувшись сквозь десяток журналистов, облепивших каток со всех сторон, Саша аккуратно пристроилась рядом с Каори, улыбнувшись той. Ее жизнерадостность ошеломляла; казалось, что даже Трусовой, стремящейся к олимпийской медали с самого детства, не было так радостно, как этой вечно улыбчивой японке, которая в данный момент без умолку тараторила на ухо тренеру.       Лицезрение этой картины отозвалось в сердце Саши едва щемящей печалью; из тренера сейчас где-то далеко, вероятно с Камилой, бросили их на растерзание журналистов и прессы. Вроде бы, их даже никак не поздравили и не похвалили.       С одной стороны — ей было плевать на бессмысленные слова поддержки со стороны тренерского штаба. С другой — мурашки от пронизывающего насквозь холода между ними и их «вторыми родителями». Каждый раз, сколько бы ты не добился, остаточное зудящее ощущение, что ты чего-то еще не достиг.       Трусова встряхнула головой, отбрасывая бесполезные мысли из разболевшийся головы; Аня, стоявшая рядом, по прежнему молчала и не показывала ни единой эмоции. — Все хорошо? — Саша наклонилась к Щербаковой, заглядывая той в глаза. — Сильно расстроилась? — Ты теперь бросишь меня? — Аня, мгновенно заслезившимися глазами, взглянула в ответ и сжала руки Трусовой сильнее. — Что? Что за бред ты несешь? Почему? — Олимп так высоко, — словно заворожённая прошептала девушка, едва дыша, — я никогда не дотянусь. Я так слаба и ничтожна по сравнению с тобой.       Тяжело выдохнув, Саша зажмурила глаза, в надежде, что забудет тот взгляд, полный отчаяния и боли, который сейчас смотрел на нее. Только вот картинка, словно наваждение, никак не хотела стираться из памяти. — Не говори глупостей, — Трусова потрясла девушку за плечи, пытаясь привести в чувства, — сейчас все закончится, мы отдохнём и все обсудим. Я тебя люблю.       Калитка отворилась, и на лед выехала Каори, утопая во вспышках сотен камер. Механический голос протараторил следующее имя, и Аня, крайний раз взглянув на Сашу, выехала следом, даже не утруждая себя поклонами или каким-то иным приветствием публики; в который раз Трусова отметила, что она совсем не похожа на себя прежнюю. И от этой разницы защемило где-то глубоко внутри; было легко не жалеть Щербакову, потому что она всегда счастлива. Какое бы место она не заняла, с ее губ не сползала счастливая улыбка, сколько бы раз она не упала, она все равно будет махать и улыбаться журналистам, скромно отвечая на вопросы, никак не акцентируя внимания на «провале». В этом была ее нерушимая сила, незримый внутренний стержень, которым так восхищалась Трусова. Где же ты, моя милая Анечка? — Olympic winner, — по залу вновь пронесся механический женский голос, отражаясь эхом от стен большой ледовой арены, — Alexsandra Trusova.       Из головы разом пропали все размышления, терзающие фигуристку до этого; неописуемое ощущение эйфории, настолько необъятное, что было тяжело даже вдохнуть, поглотило Сашу, тем не менее, борясь с головокружением и ватными ногами, она выехала на лед, и, исполнив грациозный реверанс немногочисленной публике, подъехала к пьедесталу.       Запрыгивая на верхнюю ступень, она словно перешагнула порог дверного проема в новую жизнь. Казалось, что теперь все будет по-другому.       Неопределённость ни чуть не пугала, нет; наоборот, хотелось уже поскорее узнать, ну что там, в этой новой жизни, где все мечты исполнены, ты любим и признан публикой.       Традиционные фанфары, как самая сладкая для ушей музыка, прозвучали, и на лед вышли ассистенты, несущие на забавных бархатных подушечках заветные медали; за ними шла небольшая делегация из высокопоставленных лиц, которым поручили награждение, среди которых был… Даниил Маркович?       Трусова нахмурилась, оглядывая пространство за бортиком; тренерского штаба, сопровождающего их на протяжении всей Олимпиады, не было видно. Что Каори, что Щербакова лишь молча стояли, взглядом упираясь в незримо интересную точку, совсем не выказывая ни капли замешательства или удивления. Как будто все идет так, как и должно быть. — Ань, — Саша тихо позвала подругу, задерживая взгляд то на приближающемся тренере, то на ней, — Аня, что происходит?       Щербакова повернулась, но ничего не ответила; скромная улыбка украсила ее лицо, делая его совсем кукольным, ненастоящим.       Радостная эйфория уже давно покинула разум, оставляя после себя лишь отголоски счастья, которого, как могло показаться, никогда и не существовало. Саша уже и не помнила, почему она собственно и радовалась. Ее тяготил стеклянный взгляд Ани, ее пугала ее холодная отстранённость. Сначала она целует ее на глазах у публики, а потом? Бред какой-то.       Трусова встряхнула головой, вновь задерживая взгляд на приближающемся Глейхенгаузе, который неторопливо вышагивал по бархатному ковролину под руку с Алиной. — «Ну конечно», — ироничная ухмылка тронула уголок губ Александры, — «Кто, как не любимая ученица, будет помогать с награждением»       Мысли о том, что «почему Глейх», «почему мне ничего не сказали», «что здесь происходит», уже не терзали девушку, отступая на какой-то незримо далекий дальний план совершенно непроизвольно. Решив прояснить этот момент когда-нибудь потом, Саша лишь расслабленно стояла на пьедестале, улыбаясь камерам, снимающим ее со всех сторон. Время тянулось до ужаса медленно, словно было замедленно в десятки раз.       Музыка стихла. За ней стихли и все разговоры, жужжащим роем проносившиеся по периметру арену, казалось, что люди не просто замолчали, с благоговением рассматривая олимпийскую чемпионку, а даже затаили дыхание. Ничто не должно было помешать этой непонятной, местами пугающей и загадочной, церемонии.       Мужчина, одетый в дорогой брючный костюм, остановился аккурат напротив Саши, гордо подняв подбородок, устремляя свой взгляд прямо той в глаза; по правую руку остановилась Алина, выглядевшая не менее шикарно. Не было привычных спортивных треников и толстовки, неаккуратно завязанного пучка и наспех накрашенных ресниц; струящееся шелковое платье на аккуратных тоненьких бретелях, длинные, слегка волнистые волосы: Загитова была не просто красивая, она была волшебная. Словно светилась и сверкала на всю ледяную арену, да что уж там, на весь Пекин, и Саша искренне не понимала, почему все взгляды все еще направлены на нее, а не на Алину. В руках ее была небольшая бархатная подушечка на которой лежал золотистый лавровый венок. — Церемония вознесения объявляется открытой, — прозвучал механический голос и в помещении словно стало на градус холоднее.       Алина присела на одно колено, склонив голову, поднимая подушечку над своей головой по направлении ее спутника; Даниил Маркович в свою очередь взял венок в свои руки, продемонстрировав его публике.       Саша смотрела на все это, словно зачарованная.       Она не понимала, что происходит, и не хотела понимать. Загадочное таинство словно заглушало все мысли и здравый смысл, оставляя за собой лишь долю необузданной эйфории, резко заполнившей тело; казалось, что она резко похудела килограмм на тридцать и прямо сейчас взлетит и будет парить над всеми, словно самая яркая звезда на небосводе.       Саша по непонятным для себя причинам склонила голову перед мужчиной, и тот, не медля ни секунды, поместил на ее голову лавровый венок, чуть прокрутив вокруг своей оси в поисках более устойчивого положения. И как только позолоченные колоски коснулись ее волос, зал буквально взревел, вмиг утрачивая затянувшуюся гробовую тишину, яростно крича и хлопая. Это было похоже на сцену какого-нибудь супергеройского фильма, когда в конце, победив все зло, герой получает заслуженные почести, встречаемый огромной благодарной толпой. — За чистоту мысли, за усердие и труд, за бескорыстную самоотдачу, — громкий мужской голос громом раздавался по залу, заглушая любые лишние в данный момент звуки, — за отважное преодоление всех препятствий, блаженная душа Александры Трусовой приговаривается к вознесению на Элизиум .       Венок на голове засиял, ослепляя своим неземным блеском немногочисленную публику; Алина, слегка улыбнувшись, поднялась с колен, став по правое плечо от Даниила Марковича, и прикрыла глаза ладошками. Аня и Каори, стоявшие рядом, лишь скупо хлопали, словно были ничуть не удивлены происходящим.       Саша вновь взглянула в глаза тренеру и в этот момент осознала, что резко растеряла все переполняющие ее до этого чувства. Все это время ей хотелось плакать, смеяться и кричать одновременно; ее сердце разрывалась от тоски по чему-то, о чем она даже не подозревала сама, при этом ее разум был поглощен трепетным волнением и необузданным счастьем. А теперь это все в миг улетучилось, оставляя после себя лишь сладостное умиротворение, которое клетка за клеткой заполняло ее тело, делая его воздушным и легким. Мышцы больше не были напряжены, голова не болела от бесконечных волнений и раздумий; Саше казалось, что она наконец-то освободилась от чего-то ужасного, что тяготило ее все это время, но никак не могла понять от чего.       Алина протянула руку Трусовой, помогая той спуститься с пьедестала.       Глейхенгауз, сделав неопределённый знак рукой, развернулся и пошел в сторону выхода; Загитова и Саша последовали за ним, все также под руку. — И как тебе на Олимпе, — бархатный тембр коснулся ушей девушки, вырывая ту из раздумий, — ты стремилась к этому всю жизнь. Поделишься впечатлениями? — Спокойно, — Саша шагала по ковровой дорожке, иногда цепляя неровности лезвиями коньков, — у меня нет впечатлений. Просто ощущение, что после затяжной бури я наконец-то увидела штиль.       Они вышли за калитку, и Алина протянула ей кроссовки, намекая на необходимость переобуться. Развязывая шнурки коньков, Трусова ощутила щемящую тоску, словно прощалась с чем-то непостижимо важным.       Неспешно прогуливаясь по коридорам спортивного комплекса, они шли в сторону выхода, потеряв из виду Даниила Марковича; даже толпа, изначально следующая за ними, таяла на глазах, и в конечном итоге они с Алиной остались вдвоем. — Куда мы идем? — Саша, не привыкшая ходить в таком медленном темпе, слегка раздражалась, когда забегала вперед своей спутницы; та, казалось, совсем не обращала на это внимания. — На улицу. Гулять. — Почему сейчас? — Трусова нахмурилась, останавливаясь перед Алиной и преграждая той путь. — А как же микст-зона? И вообще, мы замерзнем без курток, пошли оденемся. — Ты ничего не поняла? — Алина слегка хихикнула, скрывая свою сладкую улыбку под ладонью; ее лукавый взгляд, пробежавшийся по Саше, не сулил ничего хорошего. — Я умерла. — На выдохе произнесла девушка, и от волнения, переполняющего ее, она ненароком задержала дыхание, ожидая ответа; нет, к сожалению, она все поняла. — Не называй это таким грубым словом. — Загитова скривилась и, взяв Сашину руку, они продолжили прогулку в сторону выхода, петляя по узким темным коридорам. — Смерти не существует. Тело всего лишь временный пункт пребывания, в котором находится твоя душа, а вот душа, — она мечтательно улыбнулась, поднимая взгляд вверх, — она бессмертна.       Они перешагнули порог распахнутых стеклянных дверей и оказались на залитой солнечным светом улице; прозябающие до этого под толстым слоем снега деревья покрылись листвой, а на клумбах, пустующих до этого, распустились разноцветные тюльпаны, самых причудливых форм и размеров. На чистом небе не было ни облачка, лишь изредка неторопливо пролетали какие-то небольшие птицы, и их радостный клич разносился по пустынному проспекту Пекина. А может и не Пекина вовсе.       Саша обернулась и не обнаружила за собой спортивного комплекса; это не заставило ее удивиться или испугаться, казалось, что теперь все идет точно так, как должно быть. — Как я умерла? — Трусова задержала взгляд на бабочке, порхающей рядом с ними; ее крылья были словно стеклянные, отливали серебром и чарующем бордо. Точно такие же, как… платье ее любимой Анечки.       Алина развернулась, оказываясь нос к носу с девушкой, стоя непозволительно близко; ее взгляд был полон горечи и сожаления. — Это тело, — она взяла Сашины руки в свои, поглаживая тыльную сторону руки большим пальцем, — ужасно износило себя, а эта голова, — отпустив ладони, она взяла лицо девушки, заставляя Трусову посмотреть ей прямо в глаза, — недопустимо истерзана и измучена. Мне так жаль тебя, моя маленькая сильная девочка.       Глаза Саши заслезились, и она уткнулась в шею Алины, сжимая ту в объятиях; воспринимая происходящее, как затянувшуюся шутку, она только сейчас осознала, насколько же она устала. — Ты прошла долгий путь, — Загитова гладила девушку по голове в успокаивающем жесте, чуть покачивая из стороны в сторону, — Ты преодолела столько всего за жизнь и даже выбралась из лабиринта Тартара. Ты заслужила свой Элизиум. Ты заслужила покой. — Кто ты? — Трусова подняла заплаканные глаза, рассматривая черты лица девушки, идентичной Загитовой; что-то внутри подсказывало, что несмотря на внешние сходства, всё же это не она. — Меня зовут Афина, — девушка рассмеялась, заправляя выбившуюся прядь Саше за ухо; это простое движение было насквозь пропитано нежностью, от которой сердце фигуристки пропустило удар. Мозг в это время подкидывал только самые теплые воспоминания об Ане и ее нежных руках, — Ты спросишь, почему я выгляжу так? Все просто. Элизиум — это рай для всех блаженных душ, находящийся в непосредственной близости с Олимпом. Элизиум изменчив, так что все это, — она обвела рукой пейзаж вокруг себя, — твой личный рай. Сложно считать раем то, о чем не сведаешь, правда? — Богиня лукаво подмигнула, слегка улыбаясь. — Так что здесь только знакомые тебе образы. — И поэтому вы все, боги, души, призраки, — Трусова начала лениво перечислять все слова, приходящие на ум, — или как вас там, тоже в знакомых мне образах.       Афина ничего не ответила, лишь слегка кивнула, отстраняясь от Саши. Ее образ остался на периферии и постепенно растворялся, оставляя после себя лишь эфемерное ощущение присутствия рядом; наверное, исчезнув она полностью, Трусова бы в миг сошла с ума от накатившего одиночества.       Девушка легла на небольшой газон, покрытый мелкой зеленой травкой и устремила взгляд на яркое солнце, зависнувшее в зените.       Прикрыв глаза, она тяжело вздохнула, постепенно проваливаясь в сон.

      Как же она чертовски устала.