Золото Сверта

      Главный пиршественный зал был обильно украшен цветами, столы уже были уставлены закусками. Арон и Халейг сели во главе стола на возвышении. Эрлинг сделал знак, когда гости расселись и перед ними появились лицедеи, которые начали разыгрывать сцены из жизни святых Асгайра и Айнара, основателей Угэра, именно в их честь Арон называл своих сыновей. Сказители говорили о святой паре, произошедшей от драконов, спустившихся на семь холмов, на которых и расцвело великое княжество Угэр.        Арон украдкой взглянул на Халейга, тот по-прежнему сидел как изваяние, его взгляд был устремлен на лицедеев, но Арон сомневался, что он их видит. Служки, пользуясь тем, что гости увлечены подвигами святых основателей, незаметно заполняли столы блюдами с дымящимся вареным мясом, корзинами с хлебами, досками с кусками разнообразных сыров, заморскими фруктами и зеленью, тащили тарелки с вяленым мясом и лепешками. А еще подтаскивали к столам бочонки с вином, которое можно было пить только после окончания представления и прославления святых основателей.       Перед Ароном и Халейгом поставили плошки с дымящейся свадебной похлебкой, она готовилась по особому рецепту и должна была восполнить силы молодоженов перед первой брачной ночью.       Наконец, последняя торжественная песнь была спета, лицедеи исчезли, их место заняли распорядители столов и начали наливать кубки вином, раздавать ножи для резки мяса, а потом дали слово старому Эрлингу, он начал обряд величания молодых. Арон был счастлив, что отец не стал долго говорить, он лишь пожелал молодым лада в семье, чтобы старший наставлял и вразумлял младшего, согласно законам предков, и младший во всем следовал наставлениями своего старшего супруга.       После него поднялся Хлодвиг, как представитель Сверта. Арон опасался, что тот начнет нести околесицу, чтобы чем-нибудь задеть волчонка, но Хлодвиг был, скорее всего, не совсем еще пьян, или старый Эрлинг, как в их с Ароном детстве, незаметно показал ему свой крючковатый посох, одним словом, он почти слово в слово повторил величания старого Эрлинга и лишь в конце речи пожелал Арону держать свертских волков на коротком поводке.       После чего подняли первый заздравный кубок, гости радостно ревели, скорее всего предвкушая обильную трапезу. Арон поднял свой кубок и слегка смочил губы вином и взглянул на Халейга, тот сидел, крепко сжав челюсти, и Арон даже не решился заставлять его есть и пить, потому что Халейг был похож на человека, которого вот-вот стошнит.              За окнами замка слышались радостные вопли простолюдинов, которым уже выкатили бочки с вином и начали раздавать еду. В зале тоже становилось шумно, Арон с трудом улавливал слова поздравляющих их князей и послов, которые с низкими поклонами оставляли свои подарки у их стола на специально постеленном для этого дорогом ковре.       После обряда величания в зал влетели паяцы, которые начали представлять смешные сценки из семейной жизни богатых господ и простолюдинов. Гости пили, ели и веселились от души, служки, сбиваясь с ног, все подносили и подносили новые блюда со свежесваренным мясом и прочей снедью.       Перед второй переменой блюд в зал вошли девицы, поющие свадебные песни, пока гости отдыхали от собственного чревоугодия, они могли наслаждаться пением и танцами девушек.       Арон отведал свадебной похлебки и пригубил немного вина, судя по виду Халейга, его ждала тяжелая ночь, так что напиваться совсем не стоило. Халейг по-прежнему неподвижно сидел, словно живое изваяние из горя и печали.       Ближайшие гости тихонько шептались, что молодой княжич выглядит совсем нерадостным. Те же, кто сидел дальше от них, были больше заняты тем, чтобы ущипнуть за зады танцующих девиц.              Однажды, когда Халь еще был совсем маленьким, и помещался на одном отцовском колене, кто-то из родичей зачем-то приволок в крепость молодого медведя, живого. Наверно, это был подросток, отбившийся от матери, Халь уже не помнил точно. Но поймать медведя в Сверте большая удача и при этом остаться в живых, а еще это совпало с каким-то праздником, и он запомнил пирушку, которую закатили по этому поводу, ему самому перепало и меда, и пряников, которые совали ему хмельные мужчины, обсуждавшие, что делать с такой добычей – шкуру не сдерешь, еще мала, можно посадить в клетку, можно учить на нем охотничьих собак. И ему стало жалко медведя, чью судьбу так хладнокровно решали и над чьей неудачей насмехались. Тогда, он вспомнил, что слез с отцовских колен и никто не остановил его, медведь был надежно заперт в клетке и обитатели крепости рассматривали его, мечущегося в неволе. Халя даже кто-то взял на руки, чтобы он рассмотрел получше. Потом он спросил Харги, можно ли выпустить медведя, чтобы с ним не случилось ничего ужасного, но Харги сказал, что нельзя – уже поздно, опасно и это сильно обидит родичей. Предусмотрительный Харги даже забрал его в мужскую спальню, где жили неженатые мужчины, тогда еще было принято так, потом только у Халя с Лейвом появились свои покои, и уложил рядом с собой, чтобы Халь не вытворил безрассудной глупости.       А теперь он такой же медведь. Все, не стесняясь его присутствия, решают, как с ним обращаться и как его воспитывать и учить, обсуждают, как хороша его шкура, запивая свои слова вином, все тут знают, что он вещь, и сам почти убедил себя в этом. Жаль, что не найдется никакого ребенка, чтобы выпустить его из клетки на свободу. У детей тоже есть предусмотрительные старшие.       Медведь жил в Свертинге, наверно, год, пока не вырос и не отъелся, а потом Халь случайно увидел, как охотники чистят свежую шкуру, а клетка пуста. Эта шкура до сих пор есть в Свертинге, в том зале, где отец принимает других вождей.       Еще здесь было много шума и запахов, запахи перемешивались со словами, перед ним бесконечно менялись блюда, и он даже не смотрел на них, потому что был не голоден, люди кричали в разноголосицу. Перед ним ставили кубки, и он знал, что там налито – вино. В Сверте он никогда не пробовал вина, ему было слишком рано и ему не нравилось то, что вино делало с людьми, превращая их в краснощеких дураков, тех, кто не знал меры. А теперь и подавно не повод пробовать вино, и Халь не знал, как оно на него подействует. А вдруг он тоже превратится в безумного дурака и скажет всей этой толпе, которая глумилась над ним и его родиной, что он на самом деле о них думает и какой участи им желает. Наконец-то кто-то догадался поставить перед ним стеклянный кубок с водой, но Халь все равно предварительно понюхал, прежде чем сделать пару глотков, что не понравилось многим, но ему было наплевать. Ему тут вообще ничего не нравится, но никто же не спрашивает, чего бы ему хотелось.       Еще были какие-то важные люди, которые говорили слова скорее Хассену, чем ему, точно так же говоря о самом Хале, как о вещи, или пытались говорить с ним, но оценивая его красоту. Вот уж удружили боги таким подарочком – лицом как у девки, в Сверте говорили, что весь пошел в мать. Лучше бы он был такой, как Харги. Харги в его годы тоже был хорош собой, но потом сильно раздался плечами и обзавелся шрамами. Лейву же досталась скорее отцовская внешность – надежность свертского камня.       Здесь в Угэре в почете разврат. Халь замечал, как девушки, которые тоже пили вино (почти немыслимая в Сверте вещь, женщины пили легкое сваренное пиво или мед), сами кружились вокруг мужчин, позволяя себя трогать. В Сверте бывало, но не так откровенно, на последнем же празднике Халь вдоволь пообнимался с одной девчонкой из деревни, но сначала им пришлось долго переглядываться, потом исчезать по очереди и искать укромное место – а ничего укромнее западной караулки Халь не нашел, и они постоянно вздрагивали от шагов и голосов. Еще он унес со стола хороший добрый пряник, чтобы угостить девчонку, но они съели его напополам.       Все эти воспоминания – сейчас он полностью ушел в них, словно хотел прикоснуться к месту, из которого его сегодня забрали окончательно. Они могут лишить его имени, чести, и даже права носить нож, но никогда не смогут забрать из него Сверт. Там, под чужим нарядом, под этими дорогими, немыслимой цены шелками, шерстью и тонким льном, на груди пригрелась его толстая цепочка с волком, и Халь знал, что будет сражаться насмерть, если кто-то попытается с него ее снять. И даже в грядущей ночи, о которой он даже не хотел и думать, и не знал, что ему придется делать и как, он знал, что останется в ней.       Еще немного, говорили еще вчера про распорядок этого пира, придет время, когда им с Хассеном, он так и не смог заставить себя даже думать про имя, им придется удалиться. И уж наверняка, жди в спину шуточек и гадостей. Но это уже не будет удивительно, в Сверте провожают тоже не молча… Но никого в Сверте не неволили в свадьбе – если девица не хочет замуж, то кто ее заставит? Кто такой дурак, чтобы на всю жизнь связаться со вздорной бабой, которой ты не мил? Зато теперь ясно, где таких дураков полно…       Хассен вон, сидит, Халь не сказал бы, что довольный, но как победитель - конечно, он получает и Сверт, и власть, и, зачем-то, самого Халя. Чего бы с кислым лицом быть? Никаких причин, в отличие от него самого - он, Халь, не получает ничего ровным счетом, кроме неволи и “подчинения”, которые даже за пир успели надоесть. Может, удастся отвоевать хотя бы море?                Долгий день постепенно клонился к закату, служки уже начали выносить на блюдах тертый с пряностями и травами творог, лепешечки, на сладкое - пряники, пироги, мед в сотах, брагу, меды, сбитни.       Арон чувствовал, что устал, и сам стал заражаться от своего супруга печалью. У него перед глазами уже все плыло от чада из кухни и от светильников, которые начали зажигать в пиршественной зале, голова пухла от песен, которые становились все фривольнее. Халейг уже явно сидел из последних сил, и Арон со смешанным чувством облегчения и досады услышал слова глашатая, что молодым пора удаляться в свои покои.       Шум в зале стал еще громче, гости подняли кубки за здоровье молодых, скабрезные шутки слились в один сплошной поток, Арон надеялся, что Халейг их не слышит, он взял его за руку и повел за собой в княжескую спальню, их провожали постельничие и прислужники. Вслед неслись шутки про несверленный свертский алмаз. Арон торопился увести Халейга побыстрее, тот шел за ним, спотыкаясь в полумраке коридоров, и казалось, сам не понимал, на каком свете он находится.       Арон был благодарен тому, что прошли те времена, когда постельничие стояли прямо за занавесями княжеской кровати, чтобы подтвердить таинство свершения брака, сейчас же их вполне можно было оставить за дверью после того, как они приготовили постель.       Арон сел на край их брачного ложа, Халейг остался стоять, как безмолвная статуя, низко склонив голову.       По обычаю, молодой супруг должен был снимать с мужа сапоги, стоя на коленях, но Арон понимал, что Халейгу этого не объяснили, но даже и в этом случае, вряд ли он это сделает.       Арону было немного не по себе, обычно с ним охотно ложились и мужчины, и женщины, и они хорошо проводили время в постели, что теперь делать с этим подобием деревянного идола, он не очень представлял, но делать что-то было нужно, за дверью притаилась целая армия постельничих и соглядатаев.       - Сядь! - он хлопнул по кровати рядом с собой.       Халь даже почувствовал облегчение, когда Хассен, наконец-то, потащил его за собой. Да, зря он недооценил местных шутников, за такие слова, что говорили ему в спину – в Сверте было бы законно выхватить ножом в печень и заплатить небольшую виру. Но ему было наплевать – он достаточно наслушался мерзостей и был уверен, что наслушается их еще не раз. Но ему показалось, что Хассен был сам рад уйти от этой толпы.       Скоро это закончится, впереди самое страшное, чего он боялся – Халь боялся того, чего не понимал. Представить себя с мужчиной он не мог, в Сверте такие намеки опять бы стоили удара ножом, а здесь такое в порядке вещей. Очень хочется верить, что его нынешний супруг знает, что надо делать. Потому что Халь не знал ровным счетом ничего, но даже спроси его сейчас – согласись ли он на советы лекарей, он бы все равно отказался.       Роскошная спальня. Еще богаче, чем его собственный покой, ноги утонули в мягком ковре, и Халю было неловко стоять на нем в сапогах.       Впервые за весь день супруг наконец-то заговорил с ним, и Халь сел, подчиняясь, на край богато убранного ложа. В комнате пахло какими-то тяжелыми травами, но было нежарко, а в самый раз.       - Я не знаю, что надо делать теперь, - вдруг сказал Халь, чувствуя себя совершенно уставшим. И чем скорее он узнает – тем лучше, может это перестанет его так терзать. – Я никогда не делал ничего подобного ни с женщиной, ни тем более, с мужчиной. Мне кто-то из твоих людей сказал, что ты делаешь это хорошо. Мне надо раздеться, да?                - Нет, подожди, - остановил его Арон. Наконец-то эта живая статуя заговорила, и он почувствовал что-то вроде облегчения. - Хотя, можешь снять кафтан, если тебе жарко, я, пожалуй, тоже сниму.       Он снял свой кафтан, пропахший жареным мясом и вином и отнес его на сундук подальше от кровати, по пути он остановился у окна, глядя в густые сумерки. Потом обернулся к насмерть перепуганному мальчику, сидящему на краю постели.            - Пока ничего не нужно, спешить некуда, жаль, что ты не выпил немного вина, это помогло бы тебе расслабиться, хотя, если захочешь, я прикажу принести. Все на самом деле не так страшно, лекари дали мне дорогое масло, оно помогает в этих делах, хотя сейчас не об этом. Я не знаю о тебе ничего кроме того, что ты очень красив и своенравен, расскажи мне, когда ты был ребенком - во что ты любил играть, твой отец, наверняка, вытачивал тебе игрушки из дерева. Мой отец Эрлинг умеет вытачивать игрушечных лошадок и медведей, у Асгайра с Айнором их уже несколько и сохранились еще мои, старые. Расскажи мне о себе Халейг, что я должен знать о тебе?       Халь встал, воспользовавшись случаем – тяжелая и неудобная тряпка за день надоела ему, и еще хорошо, что никто ее ничем не запачкал, потому что стоит она наверняка целое состояние. Аккуратно положив кафтан на тот же сундук, Халь вернулся на свое место. Он бы еще и окна бы открыл… Спать, когда в покоях есть много воздуха, оказалось неожиданно приятно.        - "Зачем тебе это?" – едва не спросил он, - "Зачем тебе что-то знать обо мне и моем доме? Почему ты разговариваешь со мной, как с человеком, а не вещью?".       - Я не хочу вино, – помотал головой Халь, - я не пил его никогда и не знаю, как оно поведет себя со мной, но видел, что оно делает с людьми. Дурманить разум – последнее дело, тем более, в важный день. Но если ты считаешь, что так будет лучше - пусть принесут. И я тоже могу резать игрушки из дерева, если твои сыновья захотят – я сделаю им.       Он немного помолчал, собираясь с мыслями. Вопросы застали его врасплох.       - И я вовсе не своенравен, – вот, наверно, дома бы посмеялись, но он посмотрел прямо в темно-синие глаза своего супруга. - Но я не терплю несправедливости и обид. Мне неинтересно ни золото, ни серебро, но я люблю свободу. Из всей свободы, что я видел тут - море.             “А сегодня мне так много раз сказали, что я просто невольник…”               - Свобода…, - задумчиво сказал Арон, он меньше всего чувствовал себя свободным за последнее время.  - Никто в наше время не свободен, все зависят от кого-то или чего-то, от человека, которого любишь, - Арон на секунду запнулся, ему показалось, что тихий образ Маргрете на миг появился в опочивальне, сколько нежных ночей они провели здесь, и он уже никогда не будет свободен от воспоминаний о ней.  - Есть долг перед княжеством, перед родичами, да и жизнь сама по себе не справедлива, уж поверь мне… Я не могу обещать тебе много свободы, ее и у меня нет в достатке, в жизни не всегда можно получать только то, что хочешь. А море…, да, море - это свобода, и оно не так далеко от нас, можно об этом подумать.       Он направился к двери, чтобы приказать принести вина.       Под ней уже был слуга с подносом, на котором стоял кувшин вина и два кубка, руки его тряслись, наверное, стоял давно, или ему было страшно, в углах коридора темными тенями теснились постельничьи. Арон зло посмотрел на них и забрал поднос.        - Сегодня важный день, самое время выпить хорошего вина, но это достойно уважения, что в Сверте воспитывают детей в подобной строгости, к сожалению, в Угэре нравы все ухудшаются. Я рад, что наши два княжества породнились сегодня, как и мы с тобой, ну что же, давай же выпьем за это!       Арон налил в кубок совсем немного вина и уже собирался подать его Халейгу, но решил почувствовать букет, это должно было быть вино прошлогоднего урожая с нежным запахом чуть прелых листьев дуба. Он поднес кубок к носу и замер на секунду, потом резко убрал кувшин подальше от Халейга.       И пошел к двери резко распахнув ее, постельничьи с шорохом расползлись по углам, как тараканы.        - Где служка, что принес вино? - спросил Арон.       В коридоре возник тихий ропот, кинулись искать служку.       Арон заставил его пить вино, тот отказался и, рыдая, рассказал, что его заставил человек в капюшоне взять этот кувшин и нести к покоям молодых.       Арон приказал бросить слугу в темницу, чтобы заняться с ним на следующий день.       Он сам лично спустился в винный подвал и набрал вино прямо из бочки в чистый кувшин, который при нем же ополоснула насмерть перепуганная посудомойка, и сам принес вино и новые кубки в опочивальню. Халейг сидел на постели бледный и еще более испуганный. Арон вошел и закрыл за собой дверь.        - Ну вот теперь мы сможем с тобой выпить, а вообще всегда заставляй своего виночерпия пробовать вино перед тем, как пить его самому. Попробуй и расскажи, как оно тебе.       Арон разлил вино по кубкам и подал один Халейгу.              "А я не рад!" – Халь очень хотел так ответить взглядом, когда все-таки ему подали кубок, но что-то произошло, Хассен недоверчиво понюхал вино, и оно ему явно не понравилось.       Халь с недоверием следил за всем этим винным приключением, вот не зря он отказывался вино пробовать! А что было бы, если бы он выпил это за столом? Ему было и так достаточно позора. Кто-то желал им смерти? Он бы не удивился. Ни тому, что сам мог умереть, ни, тем более, тому, что могли покушаться на Арона Хассена. Скорее – кому нужен Халь? Никому… Даже та тварь, что вела его к алтарю – не стала бы так рисковать, откуда ему знать, кто бы выпил это вино? Отправил бы на тот свет своего разлюбезного дружка. А еще мог бы свалить это на Халя. Но зачем? Или наоборот, хотел бы, чтобы умер Халь… может, ревнует. Но это бы помешало Хассену и договору со Свертом, такого не стерпели бы там. Впрочем, это не его дело. Наверно, с этим разберется его супруг, который пока оставил его одного в спальне. Это личная комната?       Кроме кровати – тут был очаг, на котором, видимо, не готовили, но обогревали комнату, много ковров (вот ведь их любят в Угэре, ноги у них что ли мерзнут?), стол, на котором были книги, и кресла с сундуками. Очень большой покой. И дверь в уборную.       На такой кровати легко лягут четверо, наверно. А спит один человек. Или два – Халь не знал, как тут принято, спать ли вместе супругам или по отдельности. В Сверте, конечно, двое не спали раздельно. Надо сильно провиниться, чтобы супруга отправила ночевать в дружинный дом. И еще там наслушаешься, какой ты осел – ушел от теплого бока жены к мужикам, где пахнет обмотками.       - Моего виночерпия? – Халь поднял бровь, и принял кубок. - Вот кого мне не хватало тут, да… У меня ножа-то нет…       Пахло приятно. Терпкий запах, как будто забродил настой из ягод, в котором было слишком много меда, но забавный. Еще так пахли горячие пряники.       Он сделал осторожный глоток, покатал плотную жидкость на языке, которая слегка обжигала.       - Я не знаю, с чем сравнить. Это вкусно, – он сделал еще глоток, чувствуя как краснеют щеки.         Арон тоже выпил вина, заметив, как у Халейга раскраснелись щеки, он был прекрасен и уже не походил на каменного идола, что стоят с незапамятных времен на старых границах Угэра.       Арон почувствовал, что его естество отзывается на красоту его супруга.        - Да, пожалуй, здесь жарко натопили, - Арон снял рубашку и опершись рукой на постель продолжал любоваться  Халейгом. - У меня много шрамов, я не такой красивый как ты. Можешь потрогать любой  и спросить, как он появился. Я помню каждый из них.              - Лучше бы я не был таким красивым… -  сказал Халь, рассматривая своего супруга. Да уж, до такого мужского тела ему еще долго расти. Халь и так-то не особенно набирал силу, а еще этот голод, когда и то, чего он добился упражнениями с тяжелым деревом и мечом, ушло куда-то безвозвратно. Про шрамы он не хотел спрашивать, свежих, свертских, среди них не было, а толку говорить про другие. – Я бы поменялся, не задумываясь. По мне, так это лучше.       Красота не принесла ему никакой удачи. На сильные руки и широкие плечи, на мощную грудь. Чтобы никто не посмел никогда его таскать за волосы.       Халь медленно провел пальцем по чужому предплечью… потом взялся за собственную рубаху, чего уж тянуть. Показывать ему правда, особенно нечего.        Арон помог ему снять рубашку и придвинулся ближе, оглядывая его.        - Давай уберем их, они будут нам мешать, - он начал выпутывать одну из лилий из волос Халейга, - как же они пахнут.       Арон притянул Халейга ближе к себе, зарываясь лицом в его волосы, Халь уперся ему в грудь, стараясь сохранить хоть какое-то расстояние между ними.       Арон вдыхал одуряющий запах лилий, он шептал Халю на ушко милые любезности, лаская его волосы и шею одной рукой, а другой гладил спину, заставляя своего супруга расслабиться.       Эти цветы ему сразу не понравились, а особенно их тяжелый резкий запах. Халь не любил такие запахи, он уткнулся в чужую грудь, позволяя гладить себя и согреваясь в чужих руках.  Он плохо разбирал слова, что говорили ему в ухо, но был благодарен, что его не принуждают хотя бы тут. Прикосновения прошивали его дрожью, и казалось, сердце выскочит из грудной клетки. Он не знал ничего, то ли отвечать или что-то делать и хорошо бы, чтобы всем этим руководил все-таки супруг, который гораздо опытнее его.       - Можно мне еще вина? – спросил Халь куда-то в грудь супруга.        Халь старался оттянуть неизбежный момент как можно дальше.       Арон был уже пьян от запаха лилий и собственного возбуждения, он охотно налил Халейгу еще вина и выпил с ним вместе.       Он дождался, когда Халейг выпьет все до дна, и потащил его на постель, тот упирался, отталкивая его от себя, и тяжело дышал, глядя на него испуганными глазами, казалось, вино моментально выветрилось из его головы.       - Пойдем же, - уговаривал его Арон, осторожно гладя по спине и по заду, - не бойся, все будет хорошо.       Главное для Арона было не начать слишком принуждать супруга, чтобы тот совсем не испугался, и первая ночь не запомнилась ему, как ужасный кошмар. Но Арон должен был признаться, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не накинуться как зверь на столь вожделенное тело. Ему потребовалось немало усилий, чтобы затащить упирающегося Халя в постель.       Он поспешил укрыть их тонкими простынями, чтобы его стыдливый супруг не увидел его возбуждения и не испугался раньше времени. Он продолжал гладить Халейга по груди, по спине, забираясь все ниже. Тот упорно отводил его руки, Арон же перекладывал его руки себе на грудь, на живот, чтобы Халейг мог изучить его тело тоже. Сам же Арон прижимал Халейга все ближе к себе, и голова его кружилась от ощущений изгибов его стройного тела.       Он искал своими губами его губы и сдерживал себя, чтобы не углублять поцелуи, было понятно, что Халейг совсем не умеет целоваться.              Да, это совсем непохоже на то, что было со свертскими девчонками, где он мог подержаться за руки и получить объятия, даже никак не сравнить. Однако, то, что делал с ним супруг, почему-то заставляло тело словно гореть, а внизу живота было горячо, и такого Халь сам от себя не ожидал вовсе. Конечно, Хассену наверно хотелось, чтобы его тоже ласкали, но Халь был неумел и очень боялся что-то сделать не так, неверно или показаться смешным, но он все равно провел рукой по каменному плоскому животу и нашел ладонью то, в чем нельзя было ошибиться и это заставило его замереть… Большой.        Арон чуть ли не взвыл от желания приступить сразу к главному, но он сдержал себя, неумелость и стыдливость Халейга распаляли его все больше, но он решил не спешить, а доставить своему супругу изысканное удовольствие, моду на которое совсем недавно завезли из стран далекого Востока, и от которого святые отцы брызгали слюной не хуже городских фонтанов, но молодежь очень быстро эту моду подхватила, хотя о ней нигде вслух не говорили.       Арон уложил Халейга на спину и начал опускаться поцелуями ниже по его шее и груди, он добрался до крепко сжатых ног Халейга и потратил немало времени, целуя его там и уговаривая, чтобы тот позволил их разжать. Халейг, даже явно получая удовольствие, все так же пытался оттолкнуть его.       Наконец, Арон устроился между его раздвинутых ног. Халейг выглядел совсем растерянным с затуманенными вином и возбуждением глазами, он был прекрасен с волосами, разметавшимися по подушкам, тяжело дыша, он беспорядочно хватал Арона за плечи, словно хотел удержаться за него в попытке остаться в сознании. Арон не спеша целовал небольшие розовые соски, пока Халейг растерянно стонал под ним, потом поцелуями спускался все ниже. Он с удовольствием отметил про себя, опустив взгляд, что Халейг с желанием отвечает на его ласки, его ровный красивый член поднялся во весь рост, Арон подумал, что с удовольствием займется им, но пока нужно было целовать впалый мускулистый живот Халейга, чье дыхание становилось все тяжелее и вырывалось из его груди с тяжелыми стонами.       Наконец Арон был уже близко к паху Халейга, там он еще больше замедлился и осторожно целовал тонкую нежную кожу, чуть прикусывая, а потом тут же вылизывал ее.       Он иногда смотрел на Халейга, который лежал еле живой, и было трудно сказать, на каком он сейчас свете. Арон подумал, не слишком ли он спешит и есть ли у Халейга время прочувствовать все, что с ним происходит, он остановился, чтобы дать тому немного прийти в себя.               Халь отчаянно вцепился одной рукой в свою цепочку – единственное, что осталось на нем из одежды, а второй рукой – в ткань постельного белья, потому что с ним творили что-то невообразимое, или хватался за плечи супруга. Он совсем не так представлял себе все это, но его супруг повернул все по-иному, совсем вопреки его ожиданиям. Ему было одновременно и неловко от того, что его рассматривают, и этот жаркий взгляд был чем-то новым, никто на него никогда так не смотрел, хотя мало кто видел его без штанов. И ему вовсе нечем ответить, его руки не так умелы, а мысли более скудны, он хотел бы молчать – но не мог, из него волей-неволей вырывались стоны, которых он вовсе за собой раньше не замечал. Зачем его так долго и сладко мучают?! Для чего?! Ему очень нравилось, но ведь все равно это не главное, да? Чужой язык делал с ним немыслимые вещи, и Халь не знал, как сохранить себя и не раствориться в этих касаниях. Зачем ты остановился? Халь распахнул глаза, неужели, теперь самое главное?       - Мне нравится, - хрипло сказал он, - я не так себе это представлял.              Арона приободрили эти слова, он взял член Халейга в ладонь и начал сдавливать его, двигать тонкую кожу вокруг головки, которая уже истекала смазкой. Арон лизнул розовую головку, Халейг еле слышно вскрикнул, он тянул к нему руки, словно хотел оттолкнуть, но, в тоже время, притянуть к себе. Арон нашарил в подушках припрятанный лекарем флакончик с маслом, взял в рот головку Халейга и начал ласкать ее языком.       Халейг взвыл, сжал бедрами его голову и вцепился в волосы, грудь его тяжело вздымалась, казалось, что он сейчас задохнется.       Арон, не отрываясь от своего приятного занятия, смазал указательный палец маслом и осторожно ввел его в маленькую сжатую дырочку Халейга, тот был очень жаркий и тугой внутри, Арон работал теперь и языком, и пальцем, стараясь проникнуть все глубже. Халейг поначалу недовольно сморщился, отстранился, приподнимаясь на локте в попытке уйти от проникновения,  но Арон не прекращал своих усилий, он тянул Халейга к себе, снова укладывая на спину,  осторожно двигал пальцем внутри, чтобы расслабить зажатые мышцы и, в тоже время, добраться до железы, прикосновение к которой доставляет мужчинам непередаваемое удовольствие.       Он весь взмок, Халейг чуть не задушил его своими бедрами, в попытках высвободиться, но наконец, Халейг отчаянно закричал, больно вцепившись Арону в волосы и бурно излился прямо тому в рот.              Это совсем не то, что он слышал в непристойных шутках мужчин в Сверте - скорее, это похоже на то, когда вместо головы вся жизнь тела сводится к совершенно другой точке. Халь метался под чужим ртом и потом хватал воздух, чтобы надышаться, так билось сердце. И уж тем более, это не сравнить с тем, что дарила собственная рука.        Халь лежал, тяжело дыша и не в силах ничего сказать.        Арон снова подал Халейгу вина, чтобы тот немного успокоился, они долго лежали, обнявшись, и Арон рассказывал Халейгу о том, как увидел его первый раз и как он ему понравился, что он часто думал о нем и рад, что они теперь вместе.        Сейчас было вовсе не время задавать вопросы о том “почему же ты поступил со мной так?”, и Халь предпочел промолчать, слушая эти речи. Еще будет время и он спросит о многом… постель меняет мужчин, даже ему было об этом известно, но чаще всего просто на ночь.        Арон снова начал ласкать Халейга, он с удовольствием чувствовал под руками его упругий зад, Халейг слегка поежился под его руками, но уже не был таким испуганным и зажатым, как в начале, он уже позволял Арону трогать его в самых укромных местах, хотя и старался перехватить его руки, но уже не так уверенно. Арон тихо улыбнулся, когда понял, что Халейг снова готов к продолжению, как и все молодые юноши его возраста. Арон неторопливо целовал его и снова спускался поцелуями вниз по его вздымающейся груди и дрожащему животу, и снова начал ласкать воспрявший член Халейга.       В этот раз он добавил второй палец, смазанный маслом, в узкой дырочке, которая так и норовила сжаться, Халейг недовольно замычал, сжимая его волосы в своих руках, но Арон продолжал мягко, но настойчиво двигать пальцами, чувствуя, как постепенно расслабляются напряженные мышцы, потом он уже с трудом добавил третий палец, Халейг застонал уже недовольно и уперся руками в плечи Арона.        - Так нужно, чтобы не было боли, потерпи немного, - уговаривал его шепотом Арон.        Он на минуту остановился, чтобы смазать себя маслом и по-прежнему прятался от Халейга, чтобы тот ненароком не увидел, как одарила его природа. Он еще ублажал Халейга ртом, пока смазывал себя, ему казалось, что его член звенит от напряжения, так ему хотелось уже соединиться со своим супругом. Наконец, когда он решил, что Халейг уже готов, он приставил головку к его входу и надавил, ему показалось, что Халейг мгновенно протрезвел и уперся руками ему в живот. Арон подхватил его под колени, задрал ноги, чтобы было легче войти и продолжал входить в него, крепко прижимая к постели, он всегда считал, что лучше делать это быстрее, чтобы не умножать страданий нижнего.        Халь стиснул зубы, когда наконец-то все свершилось, кричать себе он не мог позволить, хотя очень хотелось - боль была непривычная, он не боялся боли, но не привык к такой, и все, что он себе разрешил - это стон… Одной шутки про “несверленный алмаз”, которая некстати пришла ему на ум, хватило, чтобы заставить себя молчать. Сам не зная почему, потому что привык бороться, он уперся в грудь супруга руками.  Арон навалился на него, чтобы Халейг не дергался под ним и не повредил себя внутри. Они оба лежали, тяжело дыша, Арон пытался дотянуться до губ Халейга и целовал его тихо и нежно, и терпеливо ждал, пока тот под ним расслабится.        Ему нужно это сделать, иначе это дело так и останется незавершенным. Боль и желание, совершенно некстати, смешивались в нем в одно.        Прошло несколько томительных минут, и Арон уже мог двигаться внутри жаркой тесноты, которая крепко сжимала его член. Арон пытался найти угол, под которым смог бы задевать самое приятное для Халейга местечко, тот крепко вцепился в него и невразумительно мычал, словно хотел выговорить какие-то слова, но у него не получалось. Арон потерялся в ощущениях, он прижимал к себе горячее потное тело своего супруга и все скользил внутри него к своему наивысшему наслаждению, он слышал стоны Халейга от каждого его толчка, и они словно поднимали его все выше и выше, куда-то к звездам, пока он сам не взорвался, словно его разнесло на тысячу осколков и он потерял связь с реальностью. Он упал на Халейга обессиленный и счастливый, крепко прижимая его к себе. Халейг тоже тяжело дышал, по его лицу тек пот, они оба напоминали бегунов, которые пробежали сотни саженей, не останавливаясь.       Арон накинул на себя халат и выглянул в коридор, он был пуст, только в самом его конце мелькнул подол серого одеяния, постельничие и соглядатаи уже понеслись докладывать каждый своему князю, что брак князей Угэра и Сверта состоялся, особенно будет рад старый Эрлинг. И нужно будет подумать уже потом, кто же так хотел не допустить объединения их двух княжеств, что готов был отравить обоих князей… или кого-то одного из них?       Аарон нашел в уборной кувшин с водой и обтерся сам и помог Халейгу привести себя в порядок. Халь снова улегся на кровать, совершенно справедливо полагая, что в собственные покои сейчас явно идти не стоит, да и сил никаких не было, рот сводило зевотой. Но последнее слово он все-таки постарался оставить за собой.         - Да, - сказал он, почти засыпая и поворачиваясь к супругу спиной, - это оказалось лучше, чем я думал и слышал. Пожалуй, десять лет можно потерпеть.        Арон усмехнулся про себя, обнял Халейга, прижал к себе и провалился в сон без сновидений, уже будучи между сном и явью, он осознал, что рад, что он снова может засыпать не один и он может обнимать своего супруга, как когда-то обнимал Маргрете.